Кровавая луна

- Джим? Ты тут? Он помотал мордой просыпаясь. Туман в голове плыл от зелья, растворяясь как сахар в воде... От этого зелья путались мысли, и тяжкая истома сковывала тело. Негромкий человеческий голос вывел его из дремоты. Человек? Почему? Людям нельзя сюда. Нельзя к нему, иначе... - Джеймс! Сладкий запах который заставляет его проснуться, облизнутся роняя слюну, и желать облизнуть его аппетитную обладательницу, обсасывая её язычок, с которого слетают эти слова... Тихо скрипнули половицы, когда он встал и двинулся туда, где была та, что источала этот желанный аромат... Этот влекущий запах, в который хочется уткнутся носом, сдвинуть в сторону влажный хлопок и вылизать то что между ног у этой суки... - Джим?.. О нет, не Джим. Здесь нет того, кто пахнет полиролью для метел и ядреным одеколоном, забивающим нос, которым несет от него даже в оленьем обличии. И нет его сраных рогов, что вопьются в бок и болью напомнят почему - нельзя... Напомнят о чем-то важном... О чем? Он забыл, он все позабыл от её запаха, запаха горячей самки, запаха нежной кожи, которую так хочется царапать когтями, запаха разгоряченного лона которое хочется разорвать... Он видит её. Он видел её и раньше, даже яснее, сотканую из запахов лака, яркой помады, щелочи, пота и свежевыстиранной джинсы, запах уже слегка потного капрона, и старой кожи её туфель. Но теперь он видит как сияети горит пламя её волос под лучом кровавой луны. Кровавой как его желание. Она оглядывается, но не видит его затаившегося во тьме за дверью. Поворачивается спиной, поднимаетмя на второй этаж, проходя мимо, оказываясь в ловушке. Им не посмеют помешать. Джим не придёт, ни к ней, ни к нему, он забыл, забыл почему это важно, помнил только о пульсирующем твердом жаре охватывающем его, делающем эту холодную ночь теплее, будто он уже вкусил парного мяса и свежей живой крови... Он следует за ней, неслышно, на мягких лапах, все ближе пока не оказывается на расстоянии одного прыжка чтобы сцапать... Она все ещё ничего не подозревает, ничего не чувствует... Не ощущает как его влечет возбуждение, а для него оно ревет ревом тысячи жадных глоток, горит напряжением в низу живота, требует насладится ею... Она успевает только хрипло коротко взвизгнуть и обернутся, прежде чем он сбиваеет её с ног, швыряя на пол, вышибая воздух из легких назвалится всей тушей зубпми впиваясь в рукав джинсовой рубашки стискивая челюсти и слыша хруст перемалываемых костей встряхивая её как плюшевую игрушку. Дыша ею, и пьянея, не слыша её крика. Распластывая её под собой... Тонкая сетка на её ногах порвана кожа ссажена о занозистый пол и он лижет её кровавые ладони затем лицо, обдавая жарким зловонным дыханием, путаясь языком в пушистых уэе слиплихся от крови волосах, фыркая и рыча. Она скулит и плачет, трясестя как мелкая шавка и сейчас он влупит ей под хвост, разодрав когтями эту постылую ткань с громким треском, задевая белую кожу, на которой кровь кажется такой черной, такой сладкой как лакрица. Он лежит на ней, он сгреб её крошечное, такое слабое и нежное тело в охапку, его член беспорядочно тыкается у неё между ног, заставляя его изнывать, оттого, что что-то мешается ему, не дает ворваться в узкий мокрый жар. Он усиливает натиск, и вдруг резко что-то рвется и он взрыкивает от полноты обладания, от глубины, и принимается яростно вколачиваться и его рык сливается с сипом её сорванного горла. Её дырка такая горячая, кровь как кипяток, и плоть такая мягкая, такая поддатливая под его когтями, когда он языком лижет её шею, чувствуя такие частые удары сердца, такое уязвимое биение жизни. Она бъется, вырывается, хрипит но она так слаба в его лапах, что это лишь раззадоривает его азарт. Вновь и вновь он запускал зубы в этот лакомый кусочек. Слизывал горячую кровь, втягивал её в себя чувствуя как она струится по горлу, растекаясь теплом по телу, поджигая желание там где он касался её, был в ней опять и опять, погружась в неё, словно в огонь. Он снова и снова впивался зубами в белую плоть только бы вновь ощутить этот огонь, этот кровавый нектар... Он зализывал эти раны лаская её языком, то ли стараясь стереть их, загладить, то наоборот - углубить их, быть в ней ещё и так, слизнуть её дрожь, эти сладкие мурашки... Двигаться в ней ощущая, как от жара соединенных тел становится ярче, ввинчивается в ноздри запах горячей суки, запах её крови стекающей по бедрам, выплескивающейся из неё, смешанной с его семенем, которого так много, что оно капает на пол, что член скользит у неё внутри плавно, как раскаленный нож по маслу, жлюпая и хлюпая и хлюпая... Он слышит глухой частый стук сквозь собственый рык. Сердце бешено колотится... Её маленькое храброе сердечко... Она - его самка, его сука... Или его добыча?.. Добыча! Он будет драть её пока не насытится. Он лижет её красные губы, слизывая противный удушливый запах краски, чуткие уши ловят хрип из пережатого его зубами горла... Он душит её только слегка, он играет с ней снова и снова пока она не перестанет дергаться, чтобы засадить ей поглубже, пока она не побледнеет... А затем снова наслаждаться тем, как её сердце тяжело колотящееся в груди качает кровь, как она приливает к шекам, такая горячая, такая вкусная... Как она втягивает в себя воздух ровно до того момента как его челюсти вновь сжимаются на её глотке. Как впиваются когти разрывая раз за разом мягкую кожу на её животе и бедрах, на груди, всё ещё влажной от его языка, превращая белые островки лунного света в бордовое месиво... Темной как смола, густой крови. Так много. Так что его шерсть стала липкой от пропитавшей его крови, и рык не заглушал отчаянный визг сухих досок в которые он её вжимал, вколачивался все резче и быстрее с сумасшедшей скоростью, ненасытной жаждой, бещеным желанием отъебать, растерзать её. Свою суку. Такую сладкую окровавленную, дрожащую и трясущуюся от холода. Рычание переходящее в вой пока наслаждение выплескивалось из него в такт сильным толчкам. В этом рыке была радость. И неутихающаа жажда крови. Он хотел её ещё... - Нет пожалуйста не надо. - ее шепот которого он не разумеет. Человеческая речь чужа и далека... Зубы сомкнулись на её лодыжке и он притянул её к себе. Из порванного лона струилась кровь впитываясь в доски пола черным пятном под ней. Тугая ещё не порваная дырка... Но в ней явно кто-то побывал до него. Чудовищный ревнивый рык вырвался из его груди, сотрясая тело, сотрясая весь мир вокруг и её хныкающий плач потерялся в нем как одинокий светлячок в ночи. Запах её дерьма, запах грязи и крови был с ними пока пенис втискивался в её задницу, такую тугую... От её крика звенело в ушах, он прорывался даже сквозь хрип, он резал, впивался как серебрянная булавка, как копье вонзающееся прямо в кость и скрежещужее по ней... Этот крик надо было оборвать пока он не призвал тех кто мог им помещать... Хруст, слабый почти неразличимый, но звучащий как музыка, после которого она уже не вопит а только слабо подергивается, такая покорная такая послушная, и он кончает в ещё тёплое тело... Шум внизу, чужой запах и он настораживается нехотя забыв о ней... Полироль и одеколон, запах все ближе, все ближе топот шагов... Что он сделал... Джим будет недоволен, но он забыл отчего, забыл почему нельзя было её трогать... Дверь распахивается. - Лунатик! Это мы, Лу... Мгновение чужой взгляд рыщет по комнате. Он встречается глазами с человеком. А в следующий миг красная вспышка и тьма. *** Сириус Блэк сжал, смял в руках газетную страницу. Заголовок "Северус Снейп оправдан за убийство оборотня", стиснут в тугой ком. Снейп... Сучий потрох, коварный ублюдок. Откуда ему, Сириусу было знать, что тот скажет Эванс. Их Эванс. Что та полезет под иву чтобы самой поговорить с Поттером. Что Джим найдёт её растерзанное тело со следами животного надругательства, и поймёт - это из-за него, Сириуса. Он расправил газету чтобы прикрыть ею лицо. Чтобы никто не увидел его бессильных слез. Если бы всё вернуть, вернуть одну лишь ночь Лили и Рем остались бы живы, а Джим всё ещё считал бы его названным братом. Если бы не одна глупость, не одна тупая шалость...