Сказка из прошлого

«Я — старый язычник; римляне и греки звали меня богом сновидений! Я имел и имею вход в знатнейшие дома и знаю, как обходиться и с большими и с малыми!.. И Оле-Лукойе ушел, взяв под мышку свой зонтик». Ганс Кристиан Андерсен.

Я со вздохом отложил рукопись и, закинув руки за голову, сонно потянулся. Шея еле слышно хрустнула, челюсть свело зевотой. Сколько же я сижу за этим письменным столом и пишу сказку, не обращая внимания на тающий, стекающий по свече воск и царапанье капель дождя о стекло? Непроизвольно перевожу взгляд на стену над диваном — там все еще висит портрет прадедушки. Портрет, который разговаривал с ним в моих снах. Портрет, вскоре после разговора с которым он ушел. Однако неужто я все еще помню те сны? Ведь это были всего лишь детские волшебные фантазии! Мимолетные хрустальные видения, не более… Тогда почему же я до сих пор помню? И пишу истории, пытаясь вновь вернуть сознание в тот незабываемый мир детских впечатлений, той вседозволенности воображения и веры в чудеса? Жуткий грохот сотрясает всю мою небольшую квартирку, в комнату врывается снежный ветер. Опять щеколда на окне не выдержала бурана. Нужно вернуть в помещение тепло. Передергиваясь от холода, встаю со стула и, отложив перо на стопку исписанных каллиграфическим почерком листов, иду к окну. Около пяти минут, чтобы вместить запор в прилежащее ему место, еще мгновенье, чтобы кинуть взгляд в окно и резко обернуться, увидев в отражении стекла чью-то фигуру. Наверное, моя оторопь длилась около получаса, мне, по крайней мере, так казалось. Взгляд вновь и вновь пробегал по шелковому голубому кафтану и белым чулкам… Отсутствие обуви, два зонтика под мышками, спринцовка со сладковатым ароматом в руках… — А ты изменился, Яльмар… …И тот же голос, что я так и не смог забыть. Завораживающий, в меру веселый и одновременно загадочный, заставляющий ждать его обладателя снова и снова… — Сколько тебе сейчас? Я прекрасно знаю, что ты знаешь ответ. Или хочу думать, что знаешь… — Тридцать два… — мой растерянный шепот исполнен виной. Не знаю, от чего так сжимается сердце. Времени нечего стыдиться, но то, что теперь я не ребенок, а ты вовсе не изменился, тяжелым грузом ложится на сердце… Все тот же немного насмешливый и полный задора прищур глаз, все та же таинственная улыбка… — Пишешь сказания обо мне? Ты откладываешь на стол спринцовку и берешь в руки так и не законченную мной рукопись. — Нет. Эти истории не о тебе. Сказки о животных. Почему-то твое предположение меня сердит. Не замечал раньше в тебе столько самомнения. Ты же в ответ усмехаешься одними уголками губ, тебе искренне интересно наблюдать за эмоциями на моем изменившемся с годами лице. — Ну, какой сон ты хочешь увидеть сегодня? Вновь оживить предметы в твоей комнате? Устроить тебе странствие в далекие земли? Или желаешь побывать на мышиной свадьбе или празднестве своих игрушек? Последнее иронично и непривычно резко. Злюсь. Непонятно почему, желая увидеть тебя столько лет, добившись своего, откровенно раздражаюсь. — Я больше не верю во все это, точнее… — понимая, что «не верить», стоя рядом с вновь посетившим меня спустя столько лет богом сновидений, как минимум глупо. Поэтому исправляюсь: — Мне больше это не интересно. — Хм, — прищур глаз становится добрее, а улыбка печальнее, — я видел разных людей… Видел и таких, как ты, упорно пытающихся меня удержать, после вернуть, а в итоге гонящих, когда возвращаюсь, и дожидающихся уже моего брата… — Другой Оле-Лукойе? — перебиваю, демонстративно не обращая внимания на провоцирующие речи старого язычника. — Ты мне мало о нем рассказал… Поведай. — А что тебе интересно сейчас? — в свою очередь оставляешь без внимания мою просьбу ты. — Другой Оле-Лукойе, твой брат, — упорствую я. — Тебе интересна Смерть? — впервые вижу на твоем лице подобную усталость. Еще более печальную, чем когда ты говорил о пожилых людях, совершивших дурные поступки и оставляющих на окне деньги, желая заполучить тебя к себе… «Да что мне деньги! Я ни к кому не прихожу за деньги!» — возмутился тогда ты. Я не заманивал тебя ничем. Отчего же ты вернулся? Не отвечаю на витающие в воздухе вопросы. Ни на твой, заданный вслух, ни на свои собственные, дурманяще обволакивающие сознание. Ты же, не дождавшись ответа, но явно увидев его на моем лице, откладываешь рукопись в сторону. — А почерк у тебя не изменился. Все те же кривые буквы, даже мои сны не помогли… И прежде, чем я успеваю возмутиться, ты ловко прыскаешь мне в лицо из спринцовки. Знакомый с детства сладкий аромат, то самое счастливое состояние, когда стираются границы, и возможно все, что пожелаешь… Открыв глаза, вижу комнату в уже других красках. Цветы в горшках превращаются в волшебные деревья, как когда-то, много лет назад… Оле-Лукойе стоит возле меня, раскрывая свой разноцветный зонт, расписанный мостами, деревьями, людьми… — Не торопись. Никуда не торопись в своей жизни, — голос бога сновидений мелодией проникает в атмосферу комнаты, наполняя ее новыми, чистейшими звуками, — когда придет время, ты встретишь моего брата. И поскачешь с ним на коне, и послушаешь последнюю в твоей жизни сказку… А сейчас я поведаю тебе про пять зеленых горошин, родившихся в одном стручке, про петушиную ногу, что ухаживала за куриной ногой, и про штопальную иглу, что воображала себя швейной иголкой… Ты же просил, помнишь? Улыбка светится на моем лице, радостно киваю, забывая о том, кто я, где нахожусь, зачем живу, сколько мне лет… Но разве все это имеет значение? В сказках я могу быть кем угодно, а что насчет возраста… Старый язычник начинает свою историю, и по одному лишь блеску в его глазах я осознаю, что Оле-Лукойе гораздо, гораздо старше меня… Единственное, что отдается в теле мимолетным вздрагиванием, — это осознание того, что я забыл перевернуть прадедушкин портрет лицом к стене. А ведь он может своими разговорами снова обидеть тебя и ускорить твой уход… Ничего, успею. У меня ведь есть еще целых шесть дней. Оле-Лукойе, по уверению его самого, задержится у меня на неделю, начиная с этого понедельника. А слову бога сновидений можно верить…