Есть сигарета?

Ольга сама не замечает, что уже несколько минут мнет в руках так и не раскрытую упаковку кофе. Прогноз обещал, что погода переменится только через пару дней. Дождь льет уже третий или четвертый день. В который раз она поправляет челку дерганым жестом и, стоя у окна, продолжает всматриваться в ливень, поджимая губы. Говоря Ивану Степановичу о психологе, она до последнего силилась не заплакать, но не смогла. Безусловно, в ней говорило родственное беспокойство о нем, а не нервозность последних месяцев… лет. Меланхоличное настроение стимулирует в лучшем случае размышления, в худшем — воспоминания. Ольга завершила отчет буквально полчаса назад, оставаться незачем, но ехать в такую погоду домой совсем не хочется. Говоря по правде, ехать домой не хочется вообще. С детьми — соскучившаяся по ним Валюша, так что можно быть уверенной, что они накормлены, счастливы и уложены вовремя спать. Саша наверняка снова вернулся нетрезвый. Хорошо бы не ляпнул Вале или детям чего-нибудь. Сдерживать слезы сейчас — когда заняться совсем нечем — особенно важно и особенно трудно. В последние недели она чувствует, что разрешить себе прослезиться по какой-нибудь мелочи нельзя — остановиться и списать это на минутную слабость будет непросто. Возвращать то первое время после смерти Юры, которое еще так живо в памяти, не хочется. Время долгой, даже затяжной тоски с двумя нервными срывами и чередой истерик. От этих воспоминаний становится не по себе. И грустно и весело вот так стоять и размышлять, до какой степени непредсказуема жизнь. Кто бы ей сказал лет десять назад, что единственными, кто останется на первые полгода делить вместе с ней ее тоску после смерти Юрочки — пара Будько. Десять лет назад она бы вообще не поверила, что когда-нибудь сможет найти с такими, как они, общий язык, а теперь «кроме Кучугур спокойного пристанища больше нигде нет». Это как-то получилось само собой, причем давно. И до тех пор, пока Саша не знает, что дело не в ремонте кабинета — в их семье хоть что-нибудь будет в порядке. Она мнет уголки упаковки, отрешенно глядя в окно. Они с Иваном Степановичем все-таки купили этот кофе на обратном пути, когда она заставила его поехать в город. — А этот ваш… глинтвейн штука странная, конечно, но неплохая. Ольга вздрагивает от неожиданности. За своими невеселыми мыслями она не заметила шаркающих шагов сзади. — На кухне еще остался, — тихо и коротко отвечает она, не поворачиваясь. — Да?.. Так его ж греть надо. Продукт-то кипятили не чтоб потом холодным пить. Иван Степанович подходит ближе и останавливается рядом, тоже устремляя взгляд в окно. И больше ничего не говорит. Где-то с минуту они молча смотрят на залитое дождем стекло, через которое не видно ничего, кроме серости и мокрого чернозема. — И-иван Степанович, — решается Ольга и тихо выдыхает, стараясь сделать голос ровнее. — У вас случайно нет… не найдется ли сигарет, а то я… я не курила давно уже, я вроде как… Он переводит на нее взгляд и смотрит без удивления, почти равнодушно. — Найдется, — просто отвечает сват и тянется рукой в карман, достает одну. Только Ольга дергает рукой, чтобы потянуться и забрать сигарету, как он сам медленно с наслаждением закуривает и убирает пачку обратно. Она же, ничего не понимая, смотрит, как он делает первую затяжку. А после протягивает сигарету ей. Так они — снова молча — по очереди ее и выкуривают. Иван Степанович затягивается последний раз и тушит окурок. — Ну давайте, — говорит вдруг он. — Рассказывайте. Ольга с непониманием смотрит на него. — Что рассказывать? — она нервно улыбается. — Ну… — пожимает плечами. — Не знаю, как супружеская жизнь с Санычем, как там внуки, как отчет… Ради чего приехали и из-за чего свой кофе стоите мнете. — Иван Степанович, — начинает Ольга. — Боюсь, что вы меня совершенно неправильно поняли… — Мое эго, может и взращенное службой в ВДВ, — перебивает он. — Но вот ваше-то… — Что? — Ольга готова возмутиться. — А ваша характерная… — не обращая внимания на ее резко переменившийся тон, он как будто старается подобрать слова, — язвительность куда-то делась за эти месяцы. В последней фразе слышится насмешка. Почему-то именно сейчас ей кажется уместным перестать чувствовать неловкость за лишнее проявление слабости. То ли погода располагает, то ли сложившаяся в доме меланхоличная атмосфера — то ли все вместе. По крайней мере, если хозяин дома со свойственной открытостью не прячется за масками, то позволить себе быть чуточку честнее становится куда проще. — Да что вы в самом деле! Я же просто хочу помочь, а вы, как всегда, в штыки!.. — как слезы начинают течь сами по себе, она даже не замечает. — Я же переживаю за вас. Она снова отворачивается к окну. — Верю, — соглашается он. — И у окна уже двадцать минут мнете этот кофе… и слезы сейчас льете ну вот только из-за меня. — Мне сейчас показалось, — готовясь защищаться, она старается держать голос ровнее. — Или я слышу нотки недоверия? — Скептицизма, Ольга Николаевна. Она не отвечает. — Да-а, — немного помолчав, тянет Иван Степанович. — Вот кто бы за меня когда ни переживал, вот всегда вот так стоят у окна и полчаса мнут пачку кофе. И плачут… Кофейку-то заварить? Или сами? — Да не хочу я этот кофе! — бросает она и дерганым жестом отставляет пачку куда-то на подоконник. — Прекратите издеваться! Ну вот что вы язвите все время? Что вы хотите от меня? Теперь ваша очередь цепляться ко мне… как Свидетели Иеговы? — Да ниче я не хочу, — просто отвечает Иван Степанович и закуривает вторую сигарету. — Будете? — Буду, — почти обиженно отвечает Ольга. Она решает больше ничего не предлагать, раз он позволяет себе высмеивать любую ее попытку помочь. Еще одна сигарета докуривается в молчании. Ольга снова погружается в свои мысли, пока вдруг не замечает, что тишина становится уютной, дождливая погода — не такой навязчивой, а кучугурский дом — еще чуточку роднее — на удивление. Она не замечает, как долго молчит, прикидывая, следует ли озвучивать то, что так давно вертится на языке. Этим вечером все складывается самым располагающим образом, но признаться — получить в ответ непредсказуемую реакцию. Вдруг становится понятно, что Ольга сама не знает, что она хочет услышать. Слова поддержки — к месту ли они? Жалость — не лучше издевательства. Или того сильнее — приподнятая бровь с холодным: «ну а на шо ты надеялась?». Собравшись с мыслями, она нарушает тишину негромким признанием: — Саша мне изменяет. Вот так просто, без лишних вступлений и без пауз. Она не надеялась признаваться в этом вслух, как будто это была именно ее грязная тайна. Отчего-то всю грязь сложившейся ситуации она болезненно ощущает на себе. Потому благодушное настроение Саши каждым утром и вечером вызывает только ненависть. Что ни говори, но к предательству не подготовишься. Иван Степанович окидывает ее долгим взглядом, делает еще одну медленную затяжку и произносит: — Не удивлен. Ольга думает, что ей послышалось. В первую же секунду она хочет возмутиться циничности его тона: — Что?!.. — Да я не в том смысле, — не дает ей сказать Будько. — Я к тому, шо это же Саныч. Долго и счастливо — это не про него. — Как буднично вы об этом говорите, — хрипло проговаривает Ольга. Его оплошность вывела ее из чувства собственной уязвимости. — Дайте. Она забирает у него сигарету и тоже делает затяжку. Иван почему-то больше ничего не говорит. Ольга смотрит на него, скосив взгляд и понимает, что, кажется, он о чем-то задумался. — И это все, что ты мне скажешь? — наконец, решается она на небольшую уловку. — А шо ты хочешь от меня услышать, Оля Николаевна? — ответ не заставляет себя ждать. Ольга смотрит на него удивленно. Она ожидала по меньшей мере не к месту брошенного саркастического комментария, буквально готовилась к нему прежде, чем произнести это признание. Либо, наоборот, понимающего взгляда и попытки скрасить разговор каким-нибудь более приятным воспоминанием. И удивилась, не встретив ни того, ни другого. Словно спохватившись, что смотрит на него неприлично долго, Ольга неловко отводит взгляд. На глаза попадается несчастная упаковка кофе, она тянет руку, чтобы забрать ее, но останавливается на полпути, вдруг передумав. И молча уходит к себе. Ольга сказала бы, что находится в смятении потому, что разговор получился каким-то скомканным, чтобы не сказать «не получился вообще». Вопреки домашнему спокойствию остается неприятное чувство незавершенности. В какой момент все перестало выходить складно, Ольга не знает. Закутываясь потеплее в одеяло, она усмехается своим мыслям: очередное подтверждение, что Иван Степанович — душа любой компании. Стоит ему на время пренебречь своим талантом — разговоры больше не разговариваются. Ночью она снова постоянно просыпается — не так давно это стало нормой. Где-то между 3 и 4 утра Ольга понимает, что заснуть снова больше никак не получается. Мысли роятся, а у нее нет желания их отгонять или пытаться контролировать — так только сложнее. Подумалось о том, что зря она рассказала Ивану Степановичу о своей нелепой проблеме. В конце концов, даже Саша не догадывается, что она знает. Неприятное чувство вины червяком заползает куда-то в душу — сват и без того кажется слишком разбитым, совершенно подавленным. Ему самому нужна помощь, а не попытки разрешить чужие — еще даже не возникшие — конфликты. Червяк становится все въедливее. Она встает, идет на кухню, заваривает себе зеленый чай и возвращается обратно. К счастью, удается снова заснуть и проспать уже до 9 утра. Первое, что она ощущает после пробуждения — неясную тяжесть в голове. Через минуту становится понятнее — вдобавок першит горло. Поморщившись от неприятных ощущений, Ольга снова падает на подушку. Ну все в ее жизни не слава богу. Она догадывалась, что ее безрассудное решение прогуляться под дождем за дровами может закончиться приблизительно вот так. Но почему-то надеялась, что в этот раз пронесет. Прислушавшись, она понимает, что в доме все та же тишина. Выходит, Иван Степанович со свойственным упорством продолжает свою «ярмарку самобичевания». Ольгу это начинает злить. «Что за детский сад, право слово? Ну можно же как-то… взять себя в руки уже?» Собравшись с решимостью, она идет на кухню, намереваясь выпить кофе, распрощаться с хозяином и уехать лечиться к себе домой, в конце концов. На кухне она его ожидаемо не находит, ставит вариться кофе, не беспокоясь, что шумом может разбудить Будько, и дожидается готовности напитка в тишине. Со вторым глотком закрадывается странное ощущение одиночества в доме. Предчувствие подтверждается: в спальне Ивана Степановича тоже нет. Найдя брошенный куда-то еще вчерашним вечером телефон, она решается набрать свата. Спустя тройку гудков с другого конца слышится бесцветное: — Алло. — И-иван Степанович… а вы где? — на фоне Ольга различает неясный шум. Она догадывается, что Будько где-то на улице. — Шо-то случилось? — все также бесцветно спрашивает он. Этот вопрос звучит издевательски дежурно. Впервые за эти несколько дней Ольге кажется, что она здесь совсем не к месту. — Нет, — сипло отвечает она. — Просто хотела… увидела, что вас нет дома и хотела узнать, не сможете ли вы привезти мне цитрамон и имбирь, — проговаривает она, теребя другой рукой чайную ложечку. — Цитрамон и имбирь? — переспрашивает Будько. — Да. — Привезу, — коротко отвечает он и первым отключается. Ольга еще несколько секунд смотрит на телефон в своей руке, гадая, не зря ли она попросила его об этом маленьком одолжении. В конце концов, она не знает, где он и когда вернется. Отвлекая себя от безрадостных мыслей, Ольга ставит чайник и открывает холодильник в поисках лимона и какого-нибудь варенья, или хотя бы меда. Буквально вчера они использовали его в приготовлении глинтвейна, значит, где-то здесь должен еще оставаться. Находится и то, и другое. Иван Степанович съезжает на обочину и останавливается. Он устремляет взгляд на трассу, прикидывая, сколько километров остается до города. Совсем немного, один поселок, до которого рукой подать, и вот он, будет въезд. Подавив тяжелый вздох, Будько складывает руки на руль и замечает знак «60». Невесело усмехается сам себе. Подумав еще минуту, он тянется к отброшенному на соседнее сиденье телефону и набирает номер. — Да, старик? — приветливый голос на другом конце. А на фоне какая-то музыка, лязг бокалов и болтовня. — Ты где там? — А ты, я уже слышу, на месте, — хрипло проговаривает Иван. — Паша, тут такое дело, короче, не смогу я приехать. — А что случилось-то? — с непониманием спрашивает Павел Валентинович. — Та у меня тут одно срочное дело организовалось. — Слушай, голос у тебя какой-то… очень уж невеселый. Ты вообще как, нормально? — Нормально-нормально. Ты мне, кстати, не сказал, надолго ты в Москву? — Как не сказал, Вань? — Павел удивился. — Говорил. Послезавтра обратно улетаю. Дела есть дела. — Это ты правильно, это… да. Ну давай там, следи за моим городом! Шоб блистел! Павел Валентинович усмехается. — Безусловно, старик! А ты давай, знаешь, что? В Ялту прилетай ко мне! Как сможешь, так давай. Я нам там такие посиделки организую! Скомкано пообещав прилететь, Иван отключается. Закурив прямо в салоне, он думает, что в город уже точно не поедет. Цитрамон с имбирем найдутся и в Кучугурах. Окурок летит в приоткрытое окно, а Будько разворачивается. Встреча, так скоро отменившаяся, была предложена именно Пашей. Внезапный звонок, сразу после того, как закончилась домашняя романтическая посиделка с глинтвейном, показался Ивану какой-то насмешкой судьбы. Либо Ольги Николаевны. Вспоминая историю со «жлобинским мясником» Иван думает, что не сильно бы удивился, окажись это ее затеей. — Я понимаю, что ваше мужское эго, взращенное еще во времена службы в ВДВ, не позволит вам, так сказать, излить душу женщине… ну хорошо, излейте ее Саше, Митяю, Алексеичу, Борисычу. Но нельзя держать это в себе, понимаете?.. На предложение Паши выпить где-нибудь в баре, Иван хотел было отказаться, но сколько они уже не виделись? Да и увидятся ли еще когда-нибудь?.. В конце концов, а почему нет? Дверь своей «ласточки» Иван Степанович захлопывает непривычно громко. — Льет и льет, зараза!.. Ругаясь на погоду, отряхивая от воды пакет и каким-то образом промокнувшую обувь, он заходит в дом. — Ольга Николаевна, вы там где? — зовет он. — Забирайте заказ. — Здесь, Иван Степанович, — она показывается в дверях, закутанная в одеяло и с чашкой дымящегося чая. — О-о-о, — тянет Будько, оглядывая ее. Затем театрально добавляет: — Вот и вы пали жертвой дождя. Либо он так не к месту эксплуатирует свой актерский талант, либо его настроение в самом деле улучшилось. — Да хватит вам, — хрипло отвечает она и шмыгает носом. — Давайте. — Прошу, — он протягивает ей пакет с лекарствами. — Благодарю, — проговаривает Ольга и скрывается на кухне. Через минуту из кухни доносится: — Иван Степанович, я, кажется, просила только имбирь и цитрамон? — Ну? — А все остальное-то куда… зачем столько?.. — Пригодится, — ворчит Иван. — Шоб меня двадцать пять раз не посылали кататься туда-сюда. В пакете оказываются еще две упаковки витамина С, три лимона, упаковка леденцов для горла и… одна пачка шалфея? — А шалфей-то зачем? — кричит она. — За надом, — раздается практически над ухом. — Господи! — Ольга вздрагивает и резко оборачивается. — Нельзя же так пугать! — Та это я еще не пугал, — отвечает Иван Степанович и проходит мимо нее к плите. Когда он берет чайник, она дергается, чтобы сказать, что вода слишком горячая, но закашливается. Будько, как ни в чем не бывало, делает несколько глотков и ставит чайник обратно. — О-о-о-о, — снова тянет он, глядя на Ольгу, которая никак не может справиться с сухим кашлем. — Понятно… давайте сюда всю эту провизию и идите в кровать. Температуру-то смерили? — Я не нашла у вас тут градусник, — немного смущенно признается она. — Ну вы даете! Ладно. Щас принесу. Она послушно уходит в комнату. Иван Степанович сам делает чай с малиной, достает градусник из коробки, запрятанной где-то в недрах кухни, и приносит все это Ольге. — Не глинтвейн, конечно, — проговаривает он, ставя рядом с ней чашку дымящегося чая. — Но пользу гарантирую. — Благодарю, — она как-то смущенно улыбается. Иван отдает ей градусник и уже собирается выходить, как Ольга окликает его: — Иван Степанович, я хотела извиниться, если отвлекла вас от дел. — Та ладно вам, Оля Николаевна, — он неопределенно машет рукой. И для чего-то уточняет: — Я это… с Пашкой думал встретиться. Она делает глоток, прочищает горло и спрашивает: — Это который Павел Валентинович? — Он самый. — А он что же… — удивляется Ольга. — Теперь здесь? — Та не. Приехал просто. Важная шишка ж, дела в столице и все такое. Мы с ним не виделись уже… да черт знает, сколько. Выходит, она сама советовала ему больше общаться и сама же, хоть и по неведению, помешала первому шагу к выздоровлению. Поднятию настроения такие новости не способствовали. Ольга смущенно опускает взгляд и тихо говорит: — Еще раз прошу прощения. Иван внимательно смотрит на нее и хмурится. — Да ну ладно вам, Оля Николаевна. Ну не встретились мы с ним, потом встретимся. Тоже мне, беду нашли. Вы это… температуру смерьте. Если очень высокая, парацетамол принесу. И поспите, что ли. — Постараюсь, — отвечает она. Температура, хоть и поднялась, но не высокая. Сбивать пока не требуется, поэтому Ольга в самом деле решает постараться заснуть. Неприятный сухой кашель поначалу мешает, но в конце концов, она проваливается в беспокойный болезненный сон. А к позднему вечеру просыпается, чувствуя себя немного лучше. Горло все также болит, поэтому, закинув в рот один леденец, она снова закутывается в одеяло и идет на кухню за чаем или хотя бы лимонной водой. Еще выйдя из комнаты, Ольга чувствует запах сигарет, и совершенно не удивляется, когда находит Ивана Степановича за столом с самым задумчивым видом. — Вы в последнее время прямо-таки увлеклись табачной продукцией больше обычного, — замечает она, проходя к плите. — Да вы не переживайте, — с усмешкой отвечает Будько. — Не пожадничаю. Он кивает на пачку, приглашая присоединиться. — Нет, извините, — Ольгу снова одолевает кашель. — Я когда… когда болею, не курю. — А-а, — тянет Иван. — Ну это вы правильно. И с показательным наслаждением делает еще одну затяжку. Больше ничего не говоря, Ольга ставит чайник и тоже садится за стол, дожидаясь, пока он вскипит. — Как самочувствие после сна? — через пару минут спрашивает Иван. — На удивление, получше. Будько удовлетворенно кивает. — Я… прошу прощения, а… откуда вы знаете, что я все-таки смогла заснуть? — Я зашел к вам, вы спали, — просто отвечает он. — Ну да, — немного смутившись своего же вопроса, говорит она. Чайник закипает, Ольга порывается встать, но Иван останавливает ее. — Да сидите, — делано недовольно ворчит он. — Пока будете вылезать в этом своем коконе, уже остынет. Ольга прячет улыбку и послушно остается на месте. Он сам разливает чай по двум чашкам, одну подает ей. Затем отрезает ломтик лимона и тоже предлагает Ольге. — Не спится больше? — Да похоже, я как-то пока выспалась, — кивает Ольга и делает глоток. Ее не покидает ощущение недосказанности. Словно они избегают чего-то и оба вынуждены подбирать слова. Воцаряется молчание. — Оля, — она едва не вздрагивает от этого обращения. — По поводу… ну, Саныча и… — Иван Степанович, — перебивает она. — Давайте оставим эту тему за пределами, так сказать, нашей… наших посиделок. Она проговаривает все это скороговоркой и обхватывает двумя руками чашку. Не отрывая от нее глаз, добавляет: — Я была неосмотрительна, когда так уверенно рассказала вам о своих догадках, выдавая сомнения за факты. Мне не стоило начинать этот разговор. Иван смотрит на нее долгим оценивающим взглядом, отдаленно припоминая, что тот разговор начал именно он. Что Ольга дважды зачем-то извинилась, когда якобы оторвала его от каких-то там дел. Между прочим, по уважительной причине. Что она не вспомнила, где находится градусник в доме, в котором провела столько времени и знает его, наверняка, не хуже своего собственного. — Ну что еще? — не выдержав, она поднимает на него усталый взгляд. — Ты бы не переживала так сильно, будь это только догадки, — уверенно заключает Будько. Сейчас, закутанная в это одеяло, с растрепавшимися после сна волосами и побледневшим лицом, она кажется ему еще несчастнее, чем вчера. От этого щемит сердце. — Ничего нет хуже неопределенности, — сухо проговаривает Ольга, снова переводя взгляд на чашку. Иван вздыхает так, как вздыхают, когда устают спорить. Он молчит, бросает взгляды украдкой, подмечая каждый дерганый жест: неловко поправляет челку, поднимает чашку, намереваясь отпить, но, передумав, снова ставит на стол. И опять поправляет челку. За пределами, так за пределами. Молчанием он дает ей возможность встать, уйти, прийти в себя в комнате и завтра утром продолжить с трудом делать вид, что все в порядке. Но вопреки своим собственным словам, она сидит, кажется, не собираясь никуда уходить. Чай остывает — она же только кончиком ногтя царапает ручку чашки, второй рукой подпирает подбородок. Проходят еще несколько минут. В контрасте с полной тишиной всхлип звучит непозволительно громко. Иван бросает еще один короткий взгляд: слегка отвернувшись, она сидит, поджимая губы и страдальчески надломив брови. Теперь он решается: — Измена измене рознь, Оля, — говорит он, представляя произошедшее, как на ладони. В конце концов, Саныча он тоже знает не первый год. Это совершенно не то, что ей хочется слышать, Иван это понимает. Он буквально может представить, как эта фраза резанула по чувствам. Однако, горький настой лечит лучше пряников. Тыльной стороной ладони Ольга вытирает слезу и ничего не отвечает. Молчит, но чуть поворачивает голову к нему, все также не поднимая взгляда. — Ты заслуживаешь лучшего. — После смерти Юры все пошло наперекосяк… я уже почти смирилась, что без него не буду счастлива. — Анатолич был у тебя, конечно, мужик что надо, — Иван чуть улыбается. Он продолжает быть ведущим в этом диалоге, продолжает говорить, при этом стараясь непринужденно вовлечь в разговор и ее. Слова подбирать трудно, потому что Ольга права. Ее слезы не на пустом месте. После смерти Юры все у нее как-то не складывалось. — Он бы хотел, чтобы ты была счастлива. До тошноты заезженная фраза, но Анатолич правда бы хотел. Также, как с Юрой — наверное, уже не будет. — У тебя есть Макс и Женька с близнецами. Она ничего не говорит, только невесело усмехается. Это звучит как последнее утешение, но это все еще утешение. — Женек так вообще… — продолжает он. — Любит тебя так, шо Валюха иногда даже ревнует. Ольга смотрит на него с удивлением. — А шо? Она, конечно, не покажет, но я серьезно говорю!.. Женька так на тебя похожа стала… А помнишь, когда мы к детям в Москву приехали? Это ж надо было так сыграть «тургеневскую барышню»!.. Не, я сразу тогда подумал, что как мы с Валюхой ни старались, а характер у нее все равно ковалевский получился. Ольга молчит, опустив взгляд на краешек стола, и продолжает глотать слезы. — Или вот эта лекция по… по логизму… — Силлогизму, — тихо поправляет она. — Шо? — Силлогизму. — А, ну да, — Будько усмехается, вспоминая выходку внучки. — Я еще сидя там, в этом зале, вспомнил, как однажды в шутку сказал Анатоличу, шо если Евгения в тебя характером пойдет, то вообще трындец. Она еще маленькая тогда была, пять лет ей вроде было. Ольга вдруг тихо рассмеялась. — Чего это «трындец»? — смахивая слезинки, со смехом спрашивает она. — Та вы тогда нам на утро запретили пиво холодненькое. А сами сидели такие, довольные собой, пока мы бассейн на жаре отмывали, язвили. Признайся, твоя идея была? — Да нет, на самом деле Валюшина, — с улыбкой отвечает она и допивает уже почти остывший чай. — Да? Ну и ладно. Еще чайку? — Не откажусь. Иван снова ставит чайник, заваривает новую порцию душистого черного и отрезает еще две дольки лимона. Ставя перед Ольгой чашку, он говорит: — Я, пожалуй, лимончик с вами за компанию. Ольга добродушно кивает и внимательно смотрит на него. Прикидывает, играет ли он снова свое благодушие, наливая этот чай и подавая ей лекарства, или его настрой искренний? Нельзя сказать, что он совсем оправился от своей хандры… Звонок телефона отвлекает ее от мыслей. — Да Господи, кого там еще… — ворчит Иван, но встает из-за стола, идет на поиски мобильного. Звук доносится откуда-то из его спальни. Ольга слышит как он отвечает: — Алло? А затем долго молчит, слушая собеседника. По следующим его словам она понимает, что звонит Валя: — Мне все равно, столовка или еще шо, — безэмоционально говорит Иван. — Делай, как хочешь. Его юбилей уже послезавтра. Ольге вдруг думается, что нужна не столовая, не собрание всего поселка за совместным пьяным застольем. Куда уместнее будет напомнить, что ничего не изменилось к его шестидесяти, что он все также нужен всей семье и близким друзьям. Их посиделка на кухне, вот так не к месту прерванная, заканчивается. Ольга забирает свою чашку, собирается уйти к себе, но останавливается, берет еще и его. Осторожно открывает дверь, проходит, ставит рядом с кроватью. — Чай остынет же… — Спасибо, — коротко отвечает он. Перемена настроения слишком очевидная. Он соглашается на этот дурацкий поход к психологу только ради нее. Позволяет уговорить себя на «приличный костюм», коротко благодарит, когда она хвалит его за мужество. — И на все смотрите позитивно! Даже через силу! Если все остальное еще куда ни шло, то слова о позитиве, а затем о монументальном величии Рейкьявика, кладут конец неудачному сеансу. Кто тут кому выговариваться должен, в конце концов? Шестьдесят лет для кого-то полжизни, для кого-то — вся, а для кого-то — только мечта. Но за свои насыщенные опытом шестьдесят Будько совершенно точно успел понять одно: есть вещи, которые нужно переживать в таком виде, в каком они есть, не обманывая себя этим пластмассовым позитивом. Так он ей и заявляет, пока они едут в такси домой. И добавляет, что «все эти психологи бесполезны, но интеллигенция может развлекать себя, как угодно». Ольга возражать не берется. По приезде домой она чувствует, как начинает болеть голова. Съедает бутерброд, растворяет одну таблетку цитрамона и залпом выпивает. Затем, подумав, решается набрать Валю: — Алло, Олечка! — Привет, Валюш, как у вас там дела? — Да нормально усе, с Женькой почти не вижусь, правда. Рано уходит, поздно приходит, а малые хорошо! — Не капризничают? — Та не больше обычного! А вы-то там как? Ольга ловит себя на мысли, что со стороны они и правда выглядят как некая «шведская семья». — Тоже все в порядке, Валюш, — отвечает она, стараясь сделать голос повеселее. — Оль… ты шо там, заболела? Говоришь как-то… — Да, ты знаешь, немножко приболела, такая погода… — Ой, ну шо ж ты так? А мой там тебе не мешает, не? — Да нет, что ты… слушай, я для чего, собственно, звоню, — она предусмотрительно говорит тише. — По поводу него. Валя на другом конце ахает. — Шо? — Да нет, — Ольга старается ее успокоить. — Я вот просто подумала по поводу его юбилея… может, не стоит устраивать банкет? Каждый же год и так одно и то же, да и не под настроение совсем. — Так вот то ж, Оля! Сама все думаю, ниче придумать не могу! А он, видите, усе равно ему, зараза! Мне аж прям уже все бросить хочется и пусть сидит. — Валюш, я думаю, нужно сделать что-то необычное, с эффектом неожиданности, понимаешь? — Ну… а шо? — Что-то вроде сюрприза, не знаю… сделать вид, что планируется одно, а на деле будет совсем другое. И чтобы с утра никто не поздравлял, всех предупредить. — А-а-а, — тянет Валя. — А это ты молодец! Когда внезапно вечером приезжают Валя с Сашей, Ольга ничего не понимает. Саша стоит на коленях с букетом и умоляет простить его за что-то. — Саша, что происходит? Немедленно встань с колен! За время, проведенное с Валей, он каким-то образом понял, что она в курсе его измен?.. — Видите, Ольга Николаевна, — Иван появляется за ее плечом незаметно. — Шо я вам говорил — человек на коленях приполз только шобы мы его освободили от Валюхиного ига. — Нет, я не встану, пока ты не простишь! — упирается Саша, и тогда Ольга обращается к Вале: — Хоть ты объясни, что происходит! — А это, Олечка, он вот так по тебе соскучился, дома мне все уши прожужжал, как любит тебя, да, Сан Саныч? Непонимающий взгляд Саши говорит сам за себя. Закравшиеся подозрения о том, что он снова выпил, совсем забылся и явился домой в сопровождении очередной симпатичной аспирантки, с чем Валя его и застукала, кажутся безумными уже в следующую секунду. Нет, все на своих местах. Он все также извиняется в каких-то собственных целях, не отдавая себе отчета, за что. Ольга едва сдерживается от того, чтобы поморщиться, и говорит: — Давай ты будешь скучать в более сухом месте. Обрывок Сашиного: «спасибо, Валентина Петровна, очень смешно!» разрушает последние сомнения. Что бы не произошло, за что бы он не извинялся сейчас, за самое главное его совесть не гложет. Кутаясь в кофту, она проходит на кухню с решительным намерением доиграть этот вечер до конца. Следующим утром они с Валей еще раз созваниваются, чтобы убедиться, что все в порядке, все предупреждены и будут в ресторане вовремя. Стоя за кулисами, слушая нелепый разговор Алексеича, Ивана и «спонсора», Ольга чувствует, как сердце начинает биться чаще. Хоть Валя и одобрила сразу ее инициативу, Ольга все равно боится, что вот-вот что-то пойдет не так. — А шо это такое? — доносится голос Ивана вместе со смехом Алексеича. — А че ты ржешь? Стоя в темноте вместе со всеми, Ольга закусывает нижнюю губу, чтобы не засмеяться. — Иван Степанович, идите к нам! — зовет она, когда с торжественной музыкой открывается занавес и они все радостно встречают именинника. Она смотрит на ничего не понимающего Ивана и не может сдержать счастливой улыбки. И чувствует абсолютное облегчение, когда видит его слезы и слышит смущенное: — Спасибо. Выходит, задумка удалась.