Ты помнишь ту ночь, Ричард? Ночь, когда бутылка вина и скорость в сто пятьдесят километров в час стали причиной для нашей первой встречи? Помнишь, как я неслась по улицам уснувшего города, практически не разбирая светофоров? Останавливать нерадивых автомобилистов – не твоя работа, но в тот момент по какой-то причине твой напарник решил проучить нарушителя порядка. Сейчас, в полицейской машине, несущейся за мной на всех парах, за рулем сидит не Гэвин Рид. Там сидишь ты, и твои намерения наверняка благие, но я не желаю останавливаться, трясущимися руками удерживая руль и стараясь высмотреть ночную дорогу сквозь слезы и ливень, хлыстающий по лицу через разбитое окно. В машине наверняка останутся кровавые отпечатки. Что ж… не о них мне стоит волноваться.
Далеко не о них.
В ту ночь звезды казались холодными, а город – враждебным. Щеки горят не то от алкогольного румянца, не то от пощечины, и я пытаюсь умчаться от этой боли, от криков в голове, стараясь оставить их позади вместе с душераздирающими мыслями. Сияющие огни города расплываются, становятся пятнами. Изредка впереди виднеется какое-то движение, и мне приходится притормаживать, чтобы по случайности не сбить человека. Все чаще такие тормоза отзываются эхом от кварталов и улиц. Встречные машины сигналят, кто-то недовольно кричит вслед, но их возмущения остаются за пределами сознания. Я не слышу их, вижу лишь блики, чувствую вкус вина и соленых слез, стекающих по щекам, и ветер, несущийся из открытого окна, перекрывающий звуки пощечины и выстрела в моей голове. Обида и страх съедают изнутри, выгрызают в сердце дыры, разрывая душу на части, но ведь мне не впервой бороться с этими чувствами, верно? Разве что в этот раз все оказывается слишком больно, что и привело меня сюда.
Пьяную.
За рулем.
На ночные улицы города.
Проходит не меньше пары минут прежде, чем я осознаю, что одна из машин преследует меня. Не патрульная – давно бы уже врубили сигнальные огни. Однако водитель за рулем настойчив, сигналя басовитым гудком. Кинув опьянелый взгляд на заднее зеркало, я без интереса возвращаю внимание на дорогу. Никто не намеревается останавливаться, тем более теперь, когда черный седан вывез меня на пустую трассу у побережья. Огни остаются позади, а света фонарей слишком мало, чтобы пьяный рассудок смог рационально оценить ситуацию. Ветер из окна свистит в ушах, и чем больше свиста, тем меньше остается места для обдумывания произошедшего пару часов назад. Звук выстрела затерялся… и я жму на газ что есть силы, заставляя ветер выть еще сильнее, откидывая мои темные волосы назад.
В глазах спешно копятся слезы. Легким не хватает воздуха, я буквально не успеваю глотать кислород, подавленная жгучим ветром. Свет фонарей перестает иметь хоть какую-то границу с тьмой, сливаясь воедино, и когда впереди брезжат автомобильные фары – едва успеваю вывернуть руль, угрожающе накреняя машину на бок. К счастью, все обходится. Седан с визгом покрышек возвращается обратно на свою полосу, развернувшись и остановившись поперек дороги. Встречный автомобиль громко сигналит, пронесшись мимо. Весь мир крутится, как барабан в стиральной машинке, и тупая боль в голове, смешанная с болью от алкоголя, на секунду другую заставляет меня забыть собственное имя.
Как меня зовут?.. Анна?.. или Сара? Кажется, это было что-то короткое… имя, значение которого позволяет матери называть меня строптивой и непокорной.
Кажется, это…
– Эй, дамочка! – слышится грубый голос сквозь шум в голове. – На выход, живо!
Я прикладываю немало усилий, чтобы приподнять голову от руля и попытаться сфокусировать зрение на источнике шума. Кто-то стоит у двери, держа пистолет, и его облик рассеянный, темный, расплывчатый. Как не стараюсь, не могу разглядеть лицо, а когда отмечаю свечение поодаль, за спиной мужского силуэта – цепенею.
В серо-голубых глазах исключительно холод. От твоего взгляда в душу закрадывается могильный ветерок, а в голове красными буквами мигает слово «Бежать», лишь бы не попасть в твои лапы. Твой взгляд схож со взглядом тех, кто канул в пучину безумства, но лицо неподвижно, как будто происходящее не вызывает у тебя никаких эмоций. Я вижу сталь в твоих радужках, сверкающее лезвие заточенного и начищенного ножа, и мне хочется рвать когти куда глаза глядят!.. но вместо этого я, замерев точно зверек, смотрю на тебя, вцепившись в руль. Твой напарник что-то талдычит, отвратительно шутит, требует, но его слова – просто шум. В этом мире ничего, кроме тебя, нет, а то, что есть – все равно тускнеет на твоем фоне.
Ты молчишь. Ты постоянно молчишь. Даже когда твой напарник, не удосужившись представиться, грубо вытаскивает меня из автомобиля и также грубо практически швыряет на капот седана, надевая наручники на запястья поверх куртки. Гематомы на коже, опоясывающие руки, больно саднят, но я молчу – слишком много алкоголя в крови, чтобы пытаться отвечать, что-то чувствовать. Я вижу только тебя, продолжая равнодушно смотреть в твои глаза. Вас обоих это устраивает, разве что человек извергает какие-то шутки по типу «влюбился или чо?». Он шутит в твою сторону, я знаю, но ты не реагируешь, продолжая на меня смотреть, продолжая проявлять любопытство. Продолжая копаться в моей душе, непрерывно смотря в самую глубину зрачков.
Седан оставили на дороге, и только тогда я пытаюсь возмутиться. Язык заплетается на первом же слове, на что мужчина, по-хозяйски усевшийся за рулем, получает возможность испустить еще несколько мерзких шуточек. Он изредка посматривает в твою сторону, как будто надеясь на реакцию, но ты ее не даешь, наблюдая за мной в зеркало заднего вида. Даже когда мужчина, развалившийся на сиденье, задает тебе вопросы, ты отвечаешь коротко и однозначно. Твой голос – струны бас-гитары, и тело реагирует на него как на лед, покрываясь мурашками. Сердце падает куда-то в бездну, настолько я пугаюсь и одновременно восхищаюсь твоим баритоном. В такие моменты ты словно ловишь изменения в моем пульсе и вновь смотришь в зеркало, намереваясь убедиться в моей стабильности. Я не отвожу взгляд… туманно смотрю в ответ, откинувшись на спинку дивана. Постепенно звезды перед глазами и головная боль делают свое дело, и сознание медленно обволакивает тьма.
Сон рассеивается, когда кто-то бесцеремонно дергает меня за плечо, пытаясь разбудить. Я прогневано мычу, щурясь от недовольства, как если бы мама будит меня перед школой, но стоит открыть глаза и увидеть потолок машины – воспоминания разом падают на и так больную голову. Будит не мама, да и мне не пятнадцать лет. Тебя самого рядом уже нет, зато твой напарник настойчив и весьма «тактичен», вытаскивая меня из салона за плечо. Я бы сказала ему пару ласковых, да только я и так нажила себе проблем, потеряв рассудок и попавшись полицейским в нетрезвом виде за рулем. Освальд будет в восторге, а значит новых «разборок» мне не избежать. Лишь бы следов осталось не так много, как сегодня. Или вчера. Или позавчера.
В участке так светло, что головная боль в секунду увеличивается едва ли не до кластерной. Я щурюсь, стараюсь опустить голову и спрятаться от ламп, беспомощно перебирая ногами, лишь бы поспевать за тащащим меня за собой мужчиной. Тому абсолютно все равно как я себя чувствую, насколько мне больно, насколько сильно наручники давят на покалеченные запястья. Он бесцеремонно усаживает меня на диван для посетителей и отходит куда-то в сторону. Боль постепенно утихает, на место нее приходит тошнота, скручивающая меня в три погибели.
Здесь так тихо… как будто никого нет. За пять лет, что я прожила в Детройте, мне ни разу не приходилось посещать участок, и раньше всегда казалось, что это место – территория, где шум никогда не утихает. Но, кажется, этой ночью мы здесь одни, за исключением встреченных администраторов на входе. Отчасти это радует. Не хотелось бы встретить знакомых в таком состоянии, тем более что их мне, неместному жителю, хватает сполна в силу специфики работы.
Тошнота отпускает. Отдышавшись, я откидываюсь на диван и запрокидываю голову, поглощая воздух жадными глотками. Краем глаза отмечаю какое-то движение, лениво покосившись в сторону. Расплывчатые силуэты, ничего более. Один из них – более темный – помешкав и посмотрев в мою сторону, спешно двигается вперед, держа в руке нечто плоское. По мере его приближения воздух вокруг все сильнее насыщается запахом сигарет, и когда этот некто оказывается совсем рядом, что-то бурча себе под нос, я сразу же узнаю в нем того самого грубого мужчину. Судя по его резко упавшему настроению, мое положение стало еще хуже. Вскоре меня грубо поднимают с дивана и ведут в другую маленькую комнату, усаживая за стол напротив крупного зеркала.
Сознание проясняется в одно мгновение. Похоже, меня возжелали допросить.
Мужчина ничего не говорит. Он медленно приготавливается к скорому разговору, стаскивая с себя куртку и небрежно бросая ее на стол, показывая свою значимость, свою власть. Мне, будучи пьяной, все равно на его попытки выставить себя главным. Я изо всех сил борюсь с головной болью и туманом перед глазами, в которые то и дело лезут спутанные от ветра волосы. Мой вид в отражении оставляет желать лучшего: хлопковая светло-зеленая куртка на размер больше, серая футболка поло с помятым воротником, покрасневшие от слез глаза и взъерошенные пряди – именно таких людей я обычно обхожу стороной, понимая, что им нужна помощь, но при этом осознавая, что дать ее ни физически, ни морально не могу. Я смотрю на них с жалостью, молча подливая виски в бокал. И вот, я одна из них – побитая вселенной, потерявшая всякий интерес к миру, с бесконечным круговоротом мыслей из разряда «чего стоит моя жизнь»? Кажется, всего ничего – пару центов и бесконечный поток оскорблений.
Мужчина напротив, наконец, успокаивается, уложив сцепленные вместе руки на стол, поверх серой планшетки с бумагами. Выдернув себя из самоуничтожающих мыслей, я вскидываю на полицейского загнанный взгляд, втянув шею в плечи как можно сильнее.
– Ну, что? – мужчина, чья полуулыбка кажется мне оскалом хищника, вопросительно кивает головой. – Будем знакомиться?
Я оставляю его риторический вопрос без ответа, опустив взгляд обратно в стол. Шуметь в голове перестало, только пульсирующая точечная боль, распугивающая светлячков перед глазами. Видимо, начинаются отходняки. Рановато после наспех выпитой бутылки вина.
– Я Гэвин, но для тебя детектив Рид. И чуется мне, ты понимаешь, почему сюда попала.
О, да, я понимаю почему сюда попала. Была бы причина лишь в алкоголе за рулем, то меня бы давно посадили в изолятор и выставили штраф с дальнейшим уничтожением водительских прав, но я сижу в допросной. Сюда не сажают абы кого. Потому-то наш разговор мне не нравится все больше.
Входная дверь неожиданно открывается. Я пропускаю этот звук мимо ушей, все сильнее закрываясь от окружающего мира, но когда в поле зрения появляется чья-то мужская рука, ставящая на стол прямо перед глазами картонный стаканчик с кофе – все же поднимаю недоуменный взгляд, смотря на стоящего рядом с искренним недоверием.
Ты снова на меня смотришь. Снова стальное лезвие в твоих глазах, пропитанных холодом и самоконтролем. Ты – как лед на поверхности Байкала. Такой же нестерпимо прекрасный и удивительно пугающий. Ты изучаешь меня, вновь не торопишься прерывать взгляд, и я с содроганием в сердце задаюсь вопросом, как много людей испытывает на себе твой взгляд? На своего напарника ты точно смотришь по-другому. Это льстит и в то же время невыносимо ужасает, до мурашек во всем теле.
Ты, неотрывно смотря мне в глаза, выпрямляешься и делаешь несколько шагов назад, остановившись рядом с напарником, который уже нехотя рассматривает данные ему бумажки.
– Мия Талбот, – детектив Рид читает мои данные, растягивая практически каждую букву, после чего отодвигает от себя планшет и, выждав пару секунд, кивает на стаканчик с кофе. – Выпей. Не бойся. Нам предстоит длинный разговор.
Я не сразу осмеливаюсь подвинуться к столу, чтобы протянуть холодные руки к стаканчику с кофе. Его вкус меня не волнует. Больше всего на свете я хочу ощутить тепло, согревая промерзшие от алкоголя и страха пальцы.
– Итак, Мия. Расскажешь нам о себе?
Мия… точно. Меня зовут Мия.
Его вопрос звучит как приказ, но я не намереваюсь открыть рот, продолжая кутаться в молчании, как в одеяле. Детектива Рида это не устраивает, хоть он отнесся с терпением, поиграв желваками. Вы оба смотрите на меня пристально, наблюдая за каждым движением, только если полицейский смотрит прищурено, то ты продолжаешь изучать меня, сканируя через зрачки. Под твоим взглядом я чувствую себя самым маленьким существом на свете, отданным на растерзание оголодавшему медведю, только этот медведь не свирепый. Этот медведь молчит, приковывая меня суровым, режущим словно лезвие, взглядом.
– Хорошо, нет так нет, – Гэвин Рид пожимает плечами, лениво достает из куртки сигарету и, посматривая в мою сторону, закуривает. Дымок изящно поднимается вверх вокруг его лица, закручиваясь в ленивом танце. Сам мужчина через пару секунд пододвигает к себе планшет, апатично перебирая страницы. – Двадцать пять лет. Официантка. Живет в съемном доме на Фердинанд-стрит. Поступила в медицинский университет, но так и не закончила обучение.
Он читает мои данные с таким выражением лица, как будто откопал самые мерзкие скелеты в самых прогнивших шкафах чужой жизни, да вот только в ней есть скелеты куда похуже. Я ничего не говорю в ответ, не перебиваю, не пытаюсь поправить или что-то оправдывать, молча слушая краткую историю половины жизни. Детектив Рид откладывает от себя планшетку и вновь затягивается сигаретой, прищурено смотря в мою сторону, аки как на говно. Только ты продолжаешь смотреть испытывающе, сурово, без всякой эмоции на лице, как будто проверяя меня на прочность или еще хуже – копаясь в моих мозгах в поисках самых страшных тайн, которыми полон мой личный мир.
– Расскажешь, от кого может так быстро бежать официантка?
Фу, как мерзко. Тебе, судя по твоему косому недовольному взгляду в сторону напарника, тоже так кажется.
– С чего вы взяли, что от кого-то? – хрипло отвечаю я, мысленно поминая свои простывшие голосовые связки.
– Так «от чего-то» не бегут, милашка. Только от кого-то.
Мужчина ударяет по самому больному, но к моему удивлению даже не задевает мои кровоточащие раны. За последние годы я научилась в идеальности запирать свои чувства и эмоции на замок, пряча ото всех – даже от матери. Единственное, от чего мне никак не убежать – от облика человека, что резко материализуется за вашими спинами. Этот персонаж смотрит не просто холодно. Он смотрит угрожающе, презрительно. Насколько же он выдрессировал меня, что собственное воображение переодевается в партизана, напоминая о правилах, продиктованных чужой рукой?
– Ну? – пока я таращусь на несуществующий облик с черными как смерть глазами, детектив Рид начинает терять терпение, стряхивая пепел себе в руку. – Может, уже соизволишь сказать хоть слово?
– Просто выпишите мне штраф и заберите права.
Мой голос звучит слишком безнадежно даже для меня самой. Рид щурится, перестав затягивать сигарету, в то время как ты чуть заметно поворачиваешь ко мне голову, концентрируясь на сказанном.
– Я бы и с радостью, – Гэвин пожимает плечами, попытавшись скрыть свой секундный ступор. – Да только совесть не позволяет вот так отпустить хрупкую мадам, у которой синяки по всему телу.
Я пугаюсь, стараясь малозаметно отыскать видимую гематому. Полицейский сам добровольно намекает мне на мои запястья, обнаженные из-за сдвинувшихся рукавов куртки, и я поспешно натягиваю их назад, закрываясь в себе еще сильнее.
– Ты от него бежала, да?
– Перестаньте.
– Не перестану. Хочешь, расскажу почему?
Не хочу! Совсем не хочу! Я уже знаю, куда именно заведет этот разговор, и уже представляю какие проблемы будут меня ждать после, поэтому совсем не хочу, мрачнея и сжимаясь на глазах! Детектива Рида это не останавливает. Он режет без ножа, втыкая в мое сердце все больше иголок, как будто нарочно проверяя на стабильность! Проверяя, насколько быстро я сломаюсь под тяжестью подозрений и твоих холодных глаз!
– Видишь ли, нам буквально неделю назад поручили одно интересное дело. С оборотом наркотиков, – с каждым его словом я замыкаюсь все сильнее, но как ни стараюсь показать равнодушный вид – все равно ничего не получается. – «Бар Ангелов» на Аббот-стрит прославилось среди местных жителей. Как ни старались, доказать так ничего и не смогли. Только труп в морге и якобы непричастные владельцы, – детектив кидает на тебя насмешливый взгляд, предлагая посмеяться над ситуацией вместе, но ты совсем не реагируешь на него, всем своим вниманием сосредоточившись на мне. – И надо же, какая удача? Внезапно, нам попадается один из «Ангелов», что работает на это заведение, несущейся пьяной на ста пятидесяти километрах в час, да еще и вся в синяках.
Его голос мне противен. Лучше бы я разговаривала с тобой и слушала твой низкий тон, чем этого мужика, всяческими способами показывающего свою важность. Он все равно от меня ничего не добьется. Человек, образ которого стоит за твоей спиной, куда страшнее, чем тюрьма или штрафы в двадцать пять тысяч. Даже твои пронзительные глаза, разжигающие во мне холодное пламя, не идут в сравнение с тем, что будет, если я произнесу хоть слово на озвученную тему наркотиков.
– Может, скажешь что-нибудь?
Он требует ответа, я заранее знаю что скажу, потому вскидываю свой уставший взгляд прямо в глаза детектива, явно не ожидающего от меня такой смелости.
– Я не понимаю, о чем идет речь.
Да. Разговор с полицией не пугает меня так сильно, как ужасает перспектива разборок с Освальдом. Его воображаемый образ сейчас смотрит на меня и одобрительно кивает, хищно раздирая меня на части одним лишь взглядом, и я вновь поникаю, осознавая насколько сильно завишу от этого человека. Твое внимание мне уже не кажется таким обжигающим… оно меркнет, поглощаясь бесконечным чувством собственной ничтожности.
Мужчина вздыхает. Интерес в его глазах постепенно тускнеет.
– Тебе грозит до трех лет лишения свободы, – детектив тушит сигарету о край планшетки. – Советую пойти навстречу, если не хочешь оказаться за решеткой.
Это не первый непростой выбор, который мне приходится делать за последние несколько лет. Забитое до смерти самоуважение кричит о том, что нельзя верить детективам! Нельзя так рисковать! Нельзя развязывать язык, упиваясь надеждой, что полиция защитит в случае непредвиденной ситуации! Но другая часть меня, изможденная и уставшая, умоляет прекратить все это. И я какое-то время молчу, несмело вернув свой взгляд на тебя. Голос уставшей меня становится еще громче.
Это приятное чувство… и в тоже время я с ним никогда не сталкивалась. Несмотря на свой грозный вид, несмотря на свой холод, на свой басовитый, наводящий мурашки голос ты буквально пропитан чувством безопасности. Словно луч солнца в темном мрачном царстве, покрытым облаками из пепла. Словно ощущение опоры под ногами во внезапно ускорившемся русле реки. Словно стена, без усилий сдерживающая метеоритные удары, не оставляющие на тебе даже следов! И мне хочется тянуться к твоим лучам, хочется оттолкнуться как от опоры, спрятаться за тобой, сжимаясь в маленький беспомощный комочек! Ты из тех, кого называют опасными и к которым без стеснения тянутся, следуя за твоей властью!.. ты из тех, о ком говорят «смотреть, но не трогать», все потому что твое присутствие слишком опасно для чужой жизни. Как туалетная вода постороннего мужчины на платье любимой женщины.
– Эй, я здесь!
Гэвин Рид щелкает пальцами, привлекая мое равнодушное внимание. Он раздражен, я же, насытившись всего толикой ауры безопасности, излучаемой тобой, через секунду открываю рот, мысленно копая себе могилу:
– Я не могу. Лучше за решеткой.
Вы оба понимаете, что значат эти слова. Серо-зеленые глаза детектива щурятся и мгновенно покрываются дымкой раздумья. Мужчина поднимается с места и скрывается за дверью, оставив нас с тобой наедине.
Удивительно, как резко становится страшно на тебя смотреть. Как будто дрессировщик, пригласив меня в клетку с тигром, резко выходит за прутья, предложив справиться с животным в одиночку. Освальд за твоей спиной недовольно скалится, сжимая кулаки, но я стараюсь развеять его фантазийный облик, все сильнее сжимая стакан с подстывшим кофе.
– Настоятельно рекомендую выпить кофе, мисс Талбот, – твое обращение ко мне вызывает свору мурашек. Меня словно обдает леденящим ветром в сезон засухи и жары. – Вам еще понадобятся ваши силы.
Я не решаюсь ответить, но и не препираюсь. Лишь смотрю тебе в глаза, стараясь отыскать в них ответ на вопрос «С каким именно посылом ты проявляешь заботу?». Хочу надеяться, что твои рекомендации продиктованы желанием доброго, а не рациональным расчетом перед длительным процессом протоколирования моего проступка. Видимо, не последним, ведь ты уходишь, стоит мне сделать один глоток, и уже через пять минут мы оба сидим в машине твоего напарника. Никаких протоколов, никаких штрафов. Совершенно ничего. Я знаю, что с этого момента оказалась втянутой в игру, но в глубине души я безумно ей рада. Безумно надеюсь, что все это наконец закончится.
Ты стал символом моих надежд. Ты подарил мне желание верить в то, что моя жизнь еще что-то значит. Ты, сидящий на пассажирском сиденье и наблюдающий за тем, как Гэвин Рид провожает меня домой, держа едва ли не под ручку. И пусть мой рассудок еще слаб и пьян, я все равно чувствую твой пристальный холодный взгляд в спину. Ты смотришь на меня… и это вселяет в меня надежду и ужас.
Как быстро до Освальда дойдет новость о моем аресте становится лишь вопросом времени. Головная боль на утро кажется мне цветочками по сравнению с тем, что воображение рисует в кабинете владельца, когда тот вызовет меня к себе. Потому, когда бармен Сид просит меня зайти к боссу, я мысленно уже до конца дорываю могилу. Освальд зовет меня не ради извинений за оставленные синяки или сотворенный прошлым вечером ужас, нет. Этот человек никогда не станет извиняться перед тем, кого считает своей собственностью. Сейчас у него в голове только одно – узнать, насколько правдивы дошедшие до него слухи.
– Ты сегодня на такси, – без приветствий начинает мужчина, отвернувшись к окну. Плохой знак. Если Освальд не здоровается, не смотрит в глаза, говорит равнодушным тоном, значит, дела мои плохи. Я посильнее натягиваю рукава белой водолазки, скрывая синяки, опоясывающие запястья. К счастью, на щеке от удара следов не осталось, иначе пришлось бы долгое время штукатурить кожу тональным средством, дабы выглядеть подобающе для частых гостей бара.
– Голова болит, – я не вру, а если бы в моих словах и была ложь – Освальд бы ее и не заметил. Проработав с этим человеком почти пять лет, я отлично научилась скрывать вранье, вплоть до отсутствия дрожи в голосе. – Слишком много выпила вчера вечером.
– Выпила? – мужчина с легким изумлением переводит на меня взгляд. Тело мгновенно бросает в пот. То самое, чего я так и не могу контролировать, когда хозяин бара чем-то недоволен. А Освальд сейчас очень зол.
Смотреть в его черные глаза все равно что смотреть в дуло дробовика. Никогда не знаешь, когда прозвучит выстрел, отчего отсчитываешь каждую секунду и проматываешь всю свою жизнь перед глазами. В моей было не так много приятных моментов: поступление в университет и вылет за неуплату; повестка к приставам из-за задолженности банку; бесконечные унижения, удары… секс с тем, от кого душа леденеет в предсмертных муках. Но даже среди всего этого внезапно сверкают глаза стального цвета, вызывающие волны мурашек. Они словно подсвеченные изнутри – сияют, сверкают чистым алмазом, и я задерживаю дыхание, испытывая фантомное ощущение взгляда на себе. Господи… лишь бы сердце не прекратилось биться.
Только через половину минуты до меня доходит, что Освальд задал вопрос, ответ на который так и не получил. Мужчина вопросительно вздергивает светлые брови и смотрит в стол, как будто делая вывод о моем отношении по одному лишь молчанию. Свет голубо-серых глаз потух в одно мгновение, сердце заполоняет страх. Я напрягаюсь, смотря за тем, как Освальд встает из своего кожаного кресла и медленно, убрав руки в карманы темно-синего костюма, обходит стол, дабы приблизиться. Освальд никогда не был коренастым, напротив – со своим весьма внушительным ростом он смотрится худым, даже тощим, компенсируя свою внешность идеальной уверенной осанкой. Несмотря на испанские корни, мужчина тридцати пяти лет выглядит далеко не по-испански: светлые, небрежно убранные на бок волосы с платиновым оттенком, светлая кожа, такие же светлые губы, практически теряющиеся на фоне лица. Выразительны в нем только глаза – черные, смотрящие глубоко в душу. Обещающие самые страшные муки ада и заставляющие верить в эти обещания.
Он едва заметно улыбается, и вроде бы улыбка должна нести позитив, но я буквально леденею по мере его приближения. Мужчина, небрежно отодвинувший за спину подол приталенного пиджака, присаживается на край стола, и я молю Бога, чтобы Освальд не протянул ко мне руки. Не хочу его прикосновений… может, когда-то давно я и желала наших минут уединений, теперь это все кануло в бездну.
– Мия, посмотри на меня, – не хочу смотреть… но вынуждаю себя, держа в руках свое самообладание, – ответь. Я могу надеяться на твою искренность?
И что я должна ему ответить? Как сильно ненавижу свое существование? Как сильно ненавижу его самого?! Этому человеку ничто не стоит закопать меня в лесу, рядом с побережьем, еще и насадить на могилку моих любимых цветов! Единственное, что его держит от убийства – моя работа, благодаря которой происходит пятьдесят процентов оборота наркотиков! И мне совсем не хочется становиться барменом Сидом, на спине которого за непослушание выжжено слово «Ангел».
– В таком случае я спрошу тебя прямо, – он едва заметно касается моего лица, убирая выбившуюся из начеса завитую прядь, и мне до скрежета зубов хочется отодвинуться, отпрянуть, лишь бы не чувствовать на себе его пальцы. – Где твоя машина, Мия?
– На штраф-стоянке, – кое-как выговариваю я, смиренно смотря в черные как смоль глаза. Освальд на удивление смягчается. Его улыбка светлеет, голос становится теплым, и это совершенно не внушает доверия.
– Печально, – он убирает от меня руку. Была бы возможность – я бы вздохнула с облегчением. – В таком случае, на сделку поедет Сид. Но завтра у тебя должна быть машина. Больше я такого просчета не потерплю.
Он отпускает меня, позволяет уйти, и я борюсь с желанием броситься прочь, лишь бы поскорее покинуть кабинет прежде, чем он скажет что-то еще. Увы, не успеваю… Освальд, вернувшись за свой стол, внезапно окликает меня отвратительно любовным голосом:
– Мия, – я уже практически на выходе, держусь за ручку двери, когда приходится перебороть себя и, натянув улыбку, повернуться к владельцу бара. – Твоя смена сегодня закончится в девять. Только не уезжай раньше времени, у меня есть на тебя некоторые планы.
О, я знаю твои планы, жалкий ублюдок… я знаю, насколько сильно ты сейчас упиваешься осознанием того, что я ничего не могу сказать против. Что я привязана к тебе, что даже обращение в полицию в моем случае будет означать мой полный крах! Я вижу, как тебе нравится смотреть в мои тусклые от боли глаза, при этом делая вид, что это своеобразное выражение счастья. Я знаю тебя, ублюдок! И мне придется тебя терпеть.
И я терплю… терплю, когда Освальд ровно в девять часов вечера, в самый наплыв гостей, вырывает меня из столика заказчиков и тащит к барной стойке. Я терплю, когда владелец заведения и моей жизни дает мне три минуты на сброс униформы «Ангела» прежде, чем мы покинем бар. Я терплю, сдерживаю слезы, впопыхах стаскивая с себя белое платье с маленькими крыльями, напяливая джинсы и водолазку. Я все это терплю, прикусываю губы в кровь, держусь из последних сил, чтобы не зареветь!.. лишь бы пережить эту ужасную ночь, в окружении тошнотворной роскоши и отвратительных мне личностей.
Я привыкла быть куклой. Живя несколько лет в постоянном давлении и страхе, начинаешь мириться со своим положением и воображаемым поводком на шее. Освальд не ведет меня за шлейку, но я все равно чувствую себя привязанной к его руке, и просто иду следом, слыша свой собственный воображаемый крик в помещении, где толпится сотня людей. Меня никто не слышит… все окружающие смеются, веселятся, игнорируя мои слезы. И я иду, спускаюсь по ступенькам мимо подвыпившей молодежи, окутанной софитами ночного заведения.
Их вид завораживает. Некоторые из них отдаются танцам прямо здесь, на улице. Некоторые уже находятся во власти алкоголя и наркотиков. И мне их ужасно жаль, но не жаль себя, заварившую всю эту кашу.
На секунду я бросаю взгляд в сторону дороги. Автомобили в столь позднее время в этом районе уже не ездят, однако одна припаркованная машина всё-таки притягивает к себе моё внимание. Она кажется мне смутно знакомой, как будто я уже видела её совсем недавно, но как ни стараюсь вспомнить всё равно не могу определить в какой промежуток времени я могла ее видеть.
Вчера?.. нет, этого быть не может. Ни один полицейский не станет рисковать своей работой и уж тем более рисковать жизнью, напрямую шпионя за своим возможным преступником. И хоть автомобиль вызывает во мне мутные воспоминания, я отмахиваюсь от них и, повинуясь желанию Освальда, усаживаюсь на пассажирское сиденье его спортивного автомобиля, позволяя увезти себя подальше от шумного района.
Бесконечные разговоры о законе. Бесконечные потоки алкоголя, наркотиков, травки, которые гости Освальда так щедро запихивают в свой организм. Мне мерзко смотреть на них и еще отвратительней улыбаться, делая вид, будто это общество мне приятно. Не знаю, в честь чего хозяин трехэтажного дома решил собрать своих «коллег», но понимаю, что я на этом балу – просто декор, одетый в красивое черное платье и черные каблуки. Только ближе к двум часам ночи все расходятся, пьяные и счастливые, а сам Освальд ведет меня в спальню. Его не смущает отсутствие моего интереса, даже потухший взгляд и поникшая голова не вызывает у него сомнений. Я нравлюсь ему такой – сломанной, покорной. Я нравлюсь ему вещью, и это заставляет меня страдать.
Мне отвратительны его руки! Мне мерзко его дыхание, его шепот о несуществующей любви! Бесит его прикосновение к ссадинам, которые он сам же и оставляет, выходя из себя раз за разом! Меня раздражает его запах, его голос, его присутствие, но я терплю, сжимая зубами подушку и задавливая рвущиеся слезы! Тело протестует, требуя сбросить с себя мерзкого человека, но я лишь ложусь на живот, лишь бы не видеть его, сделавшего из меня предмет мебели! Даже если я заплачу, Освальду будет наплевать. Он будет продолжать пыхтеть надо мной, наслаждаясь не столько близостью, сколько моими страданиями. Потому я никогда не пускаю слезы в его присутствии. Подарить ему еще больше удовольствия? Ну, уж нет.
Луна практически касается верхушки деревьев, когда все это заканчивается. Сна ни в одном глазу, только опустошение и желание скрыться, спрятаться. Убедившись, что Освальд уснул, я укутываюсь в белое одеяло и ухожу в другую комнату, с широким балконом. Излюбленное место, посещаемое мною каждый раз, когда Освальд делает свое грязное дело и укладывается спать, довольный жизнью. Его любовь ничего не стоит, ведь завтра он запросто может поднять руку, решив таким образом наказать или вымести свою злость, пусть и не по моей вине.
Не плакать… Мия, не плакать. Задрав голову, я прикрываю глаза и глубоко вдыхаю свежий аромат ели. Звезды и Луна осыпают меня светом, ясное ночное небо освещает весь мир, с успехом перекрываю яркие огни города вдалеке. На секунду я забываю о произошедшем… и чувствую себя невероятно свободной. С расправленными крыльями, несущуюся над лесом, куда-то вдаль, где царит тишина и благодать. Но стоит только открыть глаза – свобода тает, а крылья сгорают, объятые огнем разочарования. Становится трудно дышать. Только сейчас я, уже полностью теряя контроль, поливаюсь слезами, ощущая их жгучие дорожки на холодной коже. Косметика и блестки текут, смывая былую красоту. Я и впрямь задыхаюсь, жадно хватая воздух ртом, но не получая ни грамма кислорода.
На что я надеюсь?.. это никогда не закончится. Вся моя жизнь будет завязана на рабстве, мое тело будет принадлежать кому-то другому. Я буду невольным преступником, обеспечивающим оборот наркотиков. Я буду предметом декора, оттеняющим величие отвратительного мне мужчины. Я буду проституткой только для одного, при этом захлебываясь в слезах каждый раз, когда этот человек прикасается к коже.
Я буду чужой, даже не своей собственностью. Это выжигает меня изнутри.
Я знаю, всего полчаса, и истерика утихнет. Силы иссякнут, слезы закончатся, а я сама не стану возвращаться в постель к Освальду, решив улечься в соседней комнате на диванчике. Это уже пройденный этап, на который надеется моя психика, но все поворачивается совершенно неожиданно, стоит мне взглянуть вниз. В глаза бросается нехарактерный здешним местам свет. По-своему яркое свечение желтого и голубого оттенков. Нахмурившись, я присматриваюсь вдаль, за ворота, на границу леса и дороги. Истерика утихает в одно мгновение, а слезы прекращаются как будто по щелчку.
Ты смотришь на меня, слегка приподняв голову. Ты смотришь, и мне кажется, что я вижу блеск твоих металлических глаз буквально в полуметре от себя. Я чувствую твое присутствие, как если бы ты касался моего плеча, и это меня пугает… это восхищает. В груди становится тепло, и ранняя безнадега не кажется мне уж такой страшной. Ты питаешь меня своим светом… при этом практически ничего не делая, просто наблюдая за домом.
Внезапно мне становится стыдно за свой внешний вид. Даже андроиду станет понятно, что именно произошло час назад, если женщина выходит на балкон в одном только одеяле. Щеки мгновенно краснеют, уши наливаются огнем. Мне так стыдно… как давно я не ощущала этого удушающего чувства. И как же быстро оно меняется, стоит тебе сделать один шаг в сторону ворот. Ты резко тормозишь, а я затаиваю дыхание, неосознанно меняя изумленный взгляд на умоляющий.
«Забери меня отсюда… прошу тебя, забери…» – если бы я еще осмелилась произнести это хотя бы бесшумно, всего лишь губами. Уверена, ты бы, не задумываясь, так и сделал, сполна получив от напарника за вторжение и «кражу» человека, но я бы не стала подавать на тебя в суд, зарывшись в вороты твоего белого пиджака со светодиодными вставками.
Кажется, ты простоял там всю ночь. Я помню только как не стала уходить в комнату, водрузившись на ужасно неудобный диванчик на балконе, наплевав на возможную простуду или чего-то еще. Мне хотелось видеть тебя, пусть даже на таком большом расстоянии, пусть даже сквозь бетонные колонны балконных перил. Я все равно хотела видеть тебя, ощущая упоительное чувство безопасности. И ты стоял до последнего, позволяя мне верить, что причина в этом – не желание проследить за домом подозреваемого, а желание проследить за мной, за моей жизнью, моей безопасностью. Я верила в это… как же сильно я в это верила.
Утром тебя не оказывается. Продрав глаза, я лениво осматриваю двор, но не нахожу следов твоего пребывания. Освальд тоже не говорит ничего подозрительного, только напоминая мне о сегодняшней сделке, и я отказываюсь от приглашения на завтрак, дабы как можно быстрее отбыть в поисках автомобиля. Освальд не любит ждать. Освальд любит, когда все вокруг суетятся, лишь бы выполнить его задание как можно быстрее. В моем случае это будет то еще путешествие, учитывая, что седан так и остался стоять на дороге, и никто его мне не вернул. По крайней мере я была в этом уверена.
Седан стоит у подъездной дорожки в мой дом. Прекрасно понимая, что прошлым утром его не было, я, на секунду застыв в открытых дверях такси, несмело выхожу наружу и хмуро осматриваю улицу. Редкие соседи прогуливаются с собаками, заботятся о своих клумбах, и вряд ли кто-то из них знал о местоположении моего автомобиля, не говоря уже о том, чтобы иметь доступ к его системе активации. Кто-то целенаправленно притащил машину сюда, к моему дому, и судя по утреннему разговору с Освальдом – это явно не его рук дело.
В воображении на мгновение мелькает холодная сталь, пропитанная суровостью. Я не вдаюсь глубоко в эти мысли, постаравшись отмахнуться от надоедливых предположений. В последние часы я питаю себя слишком большими надеждами, абсолютно игнорируя тот факт, что ты – совершенно незнакомый мне полицейский, с неизвестным мне именем.
Ненавижу свою работу… ненавижу свою жизнь, начиная с самого рождения и заканчивая этим днем. Ненавижу смены в баре, в костюме ангела с короткой юбкой. Ненавижу общество преступников и высокопоставленных лиц, связанных с наркотиками.
Ненавижу сделки и встречи, на которые приходится ездить, под завязку набитой красным льдом. Даже сейчас, когда тириум признан жизненно важной жидкостью, практически наравне с кровью, мир преступников продолжает утопать в изготовлении качественного наркотика на его основе. Каждая такая встреча – игра в русскую рулетку, и если одни из моих «коллег» повязли на этой работе из-за зависимости от чувства адреналина, то меня сделки совершенно не привлекают. Лучше сопровождать Освальда на его банкетах и работать его подстилкой, чем таскать за собой килограммы психоактивных веществ, рискуя жизнью и свободой. Конечно, за все время своей деятельности «компания» Освальда никогда не напарывалась на ФБР, с педантичностью подходя к теме безопасности. Поэтому большинство их «работников» без страха едут на встречи, воспринимая их уже как обыденность. Я не из этих людей. Мне по прежнему страшно, особенно теперь, когда на хвост владельцу «Ангелов» села полиция.
Две минуты ожидания, передача чемодана, напичканного посторонними вещами для отвода глаз – и я свободна, покидая лесную полосу с кейсом, полным купюр. Остается только заехать в укромное место у реки, чтобы вернуть номера на машину и стащить с себя пальто, платок и солнцезащитные очки, скрывающие личность от любых глаз. Алгоритм работы настолько выдрессирован, что я делаю все на автомате, даже не задумываясь над действиями и окружающей обстановкой. В голове нет ни мыслей, ничего. Сложно думать о чем-то приятном, когда выполняешь неприятную работу, от которой буквально воняет опасностью.
Освальд, как уже заведено по традиции его «компании», осматривает кейс с полученными деньгами. «Ангелы» со всего города стекаются сюда, в его центральный кабинет после каждой сделки, чтобы вручить ему пакет и, получив одобрительный кивок, со спокойной душой отправиться домой. Сегодня я не отправлюсь домой… сегодня Освальд поменяет планы на мой вечер.
Мужчина, осмотрев кейс, не кивает головой. Захлопнув замок, владелец бара отодвигает чемоданчик подальше по столу, после чего поворачивается к своему собственному мини-бару. Охрана у входа без интереса наблюдает за нашей компанией, и продолжительное молчание проникает в мою душу могильным холодком. Стоя посреди кабинета, я жду дальнейших указаний, хотя бы какой-то маленький жест, чтобы знать, все ли в порядке и что делать дальше. Каждый раз чувствую себя школьницей, ставшей жертвой педофила-физрука.
Освальд с успехом делает вид, будто меня не существует. Бокал в его руке лениво наполняется виски. Убедившись в достаточном количестве алкоголя, владелец принимается лениво выбирать лед из чаши.
– Я могу задать тебе личный вопрос, Мия?
Он только рот открыл, а я уже леденею изнутри, предчувствуя скорую бурю. Смелость не позволяет произнести хоть слово, и Освальд воспринимает молчание как позволение.
– Как много ты весишь?
Серьезно?.. это все, что он хочет знать?
Переступив с ноги на ногу и кинув на безынициативную охрану косой взгляд, я мнусь пару секунд.
– Шестьдесят пять.
– Шестьдесят пять… – мужчина мечтательно запрокидывает голову, смакуя цифру. – Шестьдесят пять килограмм и ни грамма мозгов.
Привыкшая к таким оскорблениям, я ни слова не говорю в ответ. В такие моменты лучше вообще не шевелиться, дабы не привлекать к себе внимание зверя. Зверь сам найдет время для того, чтобы обернуться и лениво улыбнуться, постукивая кубиками льда о стенки бокала.
– Ты считаешь меня идиотом?
– Что?..
– Я задал четкий вопрос, Мия. Ты считаешь меня идиотом?
Вопрос с подвохом. Я считаю тебя ублюдком, Освальд, но никак не идиотом. Для идиота ты слишком умен и хитер, однако вслух я не рискую такое говорить, настороженно таращась на мужчину. Владелец тем временем медленно приближается, не сводя с меня равнодушных черных глаз.
– Сид сказал, что видел сегодня утром твою машину в центральном районе. Вот только водителем была далеко не ты, если, конечно, ты резко не сменила пол и не обзавелась диодом, – меня как будто окатывает ледяной водой, настолько это страшно. Окоченев от ужаса, я не смею сдвинуться с места, позволяя хищнику приблизиться сильнее, на расстоянии согнутой в локте руки. Он не проявляет интерес к виски, полностью сконцентрировавшись на мне, и хоть на губах его улыбка – глаза полны черной жестокости и злости. – Ты знаешь, у кого в нашем городе сохранились диоды?
Знаю. У полицейских. У машин, которым важно идентифицировать свое состояние напарникам и вышестоящему руководству, дабы те вовремя могли обратить внимание на целостность и психологическую стабильность. И раз Освальд догадался о сидящем в машине, значит, дела мои плохи. Плохи… практически закопаны в могилу.
Удар по щеке оказывается таким звонким, что я не сразу осознаю боль, сначала услышав звук. Никто из охраны не обращает внимание на происходящее, для них это привычное дело, не говоря уже о том, сколько крови на их собственных руках. Никто не придет на помощь, никто не спохватится о моей жизни, кроме матери и отца, живущих за тысячу километров. Никто не остановит несущуюся на меня руку… и оттого на душе становится еще больнее, чем на щеке.
Одернувшись от удара и часто задышав, я не сразу возвращаюсь в прежнее положение, ощущая, как на глаза набегают слезы. Им там не место, и я сжимаю зубы, удерживая себя в рамках самоконтроля. Освальду этого мало. Он больно дергает меня за плечо, заставляя смотреть ему в лицо, но я прячусь в растрепавшихся волосах, не смея поднимать взгляд.
– С какого черта ты вяжешься с полицейскими?! Давно не получала по полной?!
Как же страшны его слова! Как страшен его тон, сменившийся шипением змеи! Душа уходит в пятки, кожа под его пальцами верещит от боли, но я терплю из последних сил, мысленно мечтая о том, как вернусь домой и запрусь в ванной. Всего пару минут… всего пару минут вранья, унижений и я буду на улице, проклинать Освальда, Сида и всех работников этого заведения!
– Ты понимаешь, чем рискуешь?! Решила нас всех закопать в могиле?! Я из-под земли достану тебя и твоих родителей, и если надо – зарою твоего полицейского в такие леса, что его даже с металлоискателем не откопают!
Может, Освальд и худой, но по силе все равно крепче, потому ему ничто не мешает швырнуть меня на пол. Я приземляюсь на паркет с писком, оцепенев от страха. Слез все еще нет – я не дам им выхода, точно не здесь, под вниманием людей, человечность которых основывается всего лишь на буквах. Освальд, сдержанно поправив свой костюм, нервно отпивает из расплескавшегося бокала. Ему плевать на мое тело, лежащее у его ног. Ему плевать на мою дрожь, плевать на все, что касается не его жизни. Он взбешен… и мне остается молиться, чтобы в его голову не пришла идея «наказания».
– Сегодня останешься у меня, – мужчина отходит чуть поодаль, говоря сухим тоном, и только тогда я осмеливаюсь присесть, натирая разнывшуюся щеку. Мне совсем не хочется идти к нему домой, но если я открою рот – вечером будет совсем худо. – Езжай домой и жди, когда я за тобой приеду. И если я узнаю, что ты общалась с полицейскими… пусть твое воображение поработает. Оно у тебя изумительное.
Мне не хочется ни с кем разговаривать. Я пробегаю через весь бар, к выходу, ощущая косые взгляды сотрудников заведения. Руки горят от желания свернуть Сиду шею, но я отлично понимаю, что Сид – сломанный человек, ищущий любой возможности угодить своему владельцу. Человек, имеющий клеймо собственности, не может рационально оценивать происходящее, и это единственное, что удерживает меня от претензий к мужчине.
Только в седане я позволяю слезам беспрепятственно бежать по щекам. Я даже не стараюсь их стереть, открыв окно для встречного ветра, сгоняющего соленые капли. Хочется реветь и кричать белугой, правда, не знаю почему – от страха быть убитой или от страха, что будешь убит ты. А ведь я даже не знаю твоего имени...
Освальд дал четкие указания, которыми в моем положении пренебрегать не стоит. Путь до дома в состоянии истерики и ужаса оказывается максимально коротким. Слезы набегают так быстро, что со стороны я бы удивилась, как еще не умудрилась врезаться или вылететь на встречную, но все проходит максимально аккуратно, и уже при подъезде к моей улице паника в голове утихает. Глаза, воспаленные от безостановочных рыданий, болят, на душе по мрачному пусто. Остановившись у своего участка, я до боли в костяшках сжимаю руль и, закрыв глаза, откидываюсь на сиденье. Биение сердца отдается ударами в мозгах, хочется освободить желудок от содержимого. Все, что меня способно сейчас спасти – горячий душ и тишина в четырех стенах спальни.
Мысли такие давящие, а голова такая тяжелая, что я кое-как выбираюсь из машины, пошатываясь словно пьяная. До входа остается всего пять-шесть метров, и мне бы повернуться и уйти прочь, измождено уставившись себе под ноги…
Вновь замечаю отблеск боковым зрением. Я вновь рефлекторно вскидываю пустой взгляд и тут же цепенею. За грузными размышлениями при въезде на улицу я совершенно не заметила машину детектива Рида. Не заметила тебя, стоящего по эту сторону и застывшего с протянутой к пассажирской дверце рукой. Твой диод прокручивается голубым цветом, но довольно быстро сменяется желтым, когда наши взгляды встречаются. Я не могу пошевелиться… и просто стою, пытаясь прочитать в твоем холодном металле хоть что-то. И как же сложно это сделать, когда твое лицо совершенно ничего не выражает! Когда ты смотришь практически в упор, наблюдая за каждым изменением в моем взгляде, как будто боясь передать свои собственные эмоции! Я не могу их прочитать… и оцепенение сменяется униженностью, как будто ТЫ видел меня в том кабинете, полным роскошного интерьера и предсмертного страха.
Плотный ком подскакивает к горлу. Сжав губы и сдвинув брови вместе, я понуро опускаю взгляд обратно в землю и торопливо разворачиваюсь, дабы скрыться в своем доме. Твой взгляд пронзает меня насквозь, удивительно как легко и без смущения ты способен непрерывно изучать человека, насыщая атмосферу неловкостью и волнением. Отчасти даже завидую такой способности… и ужасаюсь тому, насколько сильно она притягивает к себе.
В доме тихо, одиноко. Ворвавшись туда – кое-как вставив ключ, дрожащий из-за трясущихся рук – я поспешно закрываю за собой дверь и устало откидываюсь на нее. Сердце колотится так, как будто это последний мой день, как будто я после стокилометрового марафона, и все это время перед глазами стоит блеск металла. Все тело как будто взбунтовалось. Там, в доме Освальда, возвышаясь над тобой на высоком балконе, я остро ощущала твое присутствие. Не удивительно, что при расстоянии всего-то пяти метров мне едва ли не сносит крышу.
Интересно… а что чувствуешь ты?.. новый мир твердит о наличии у вас души и самых настоящих эмоций, не сравнимых ни с чем, но я не хочу верить словам и догадкам. Я хочу это видеть.
Окно в гостиной завешено темными плотными шторами, создавая мрачную атмосферу. Неуверенно оторвавшись от двери, я, крадучись в собственном доме, медленно двигаюсь вдоль стены, приближаясь к окну. Мне хватает маленькой щелки, сдвинув штору в сторону, чтобы заметить как ты все еще смотришь на входную дверь. Ты думаешь, очень много думаешь, и затем… хмуришься. Единственная эмоция, которую я за все время вижу на твоем лице.
Детектив Рид появляется из-за двери противоположного дома. Не знаю, что он делал у моей соседки – милой старушки Мэйбл, но та чем-то встревожена, хоть и улыбается. Мужчина тепло прощается с женщиной, после чего направляется к машине, намереваясь покинуть улицу, но, прежде чем его рука коснется дверной ручки, он замечает тебя, задумчиво смотрящего на мою дверь. Диод на твоем виске возвращается к прежнему спокойному оттенку, а брови сглаживаются, когда Гэвин Рид окликает. Он произносит твое имя, я знаю, но как не стараюсь вслушаться – ничего не слышу, только мертвую тишину собственного жилища.
Как резко твоя скупая эмоция исчезает с лица, стоит только напарнику воззвать тебя к ответу! На его кивок головы ты отвечаешь что-то короткое, на что мужчина вновь кивает и хмуро смотрит на мой дом. Он не замечает ни меня, ни сдвинутой шторы. Кажется, он вообще не заинтересован в обитателе этого дома, чего не сказать о тебе. Детектив усаживается в машину, но ты не торопишься уезжать, возвращая взгляд к двери. Секунда – твои глаза резко перемещаются ко мне, заметив легкое движение шторы.
Меня окатывает ледяной водой. В свете солнца твой металл сверкает, как острая сталь, и я готова изрезать все руки, лишь бы прикоснуться к этому льду. Мне страшно… Господи, как мне страшно, будучи уличенной в наблюдении, но я ничего не могу с собой поделать, не желая разрывать наш взаимный взгляд. В одно мгновение твой диод обретает красный оттенок, и уже никакие Гэвины не способны отвлечь тебя от нашего бестелесного контакта. Признаюсь честно, я нахожусь на грани того, чтобы выйти из дома и пойти к тебе навстречу, завороженная твоим холодом. Как загипнотизированная мышка, уверенно шагающая в тесные объятия питона, готова выйти даже через окно, желая обжечься об тебя, как об солнце! И я бы сделала это, если бы давящую тишину не нарушил бы звон, напугавший меня до смерти.
Момент потерян. Рассеялся как в тумане. Дернувшись и скрывшись за шторой, я поспешно вытаскиваю телефон из кармана, дабы отключить звук, словно вор, чей мобильник зазвенел в чужом доме. Пытаюсь вернуть волшебное мгновение обратно, но тебя уже нет – ты сидишь в автомобиле, чуть повернув голову к ближайшему ко мне плечу. Наверняка бдишь, желая заметить хоть какое-то движение, но вскоре машина увозит тебя в неизвестном направлении, и мне ничего не остается, кроме как насладиться холодным огнем, оставленным тобой в теле.
Освальд не соврал. Он никогда не врал, когда речь шла о его собственности, в рамки которой подхожу я сама. Автомобиль с водителем подъезжает к моему участку сразу после заката, и я уже готова к отъезду. Мужчина не уточнял, какую именно роль мне придется исполнить на сей вечер, так что я не стала заморачиваться с вечерним туалетом, вымыв и распустив волосы, и нанеся легкий макияж. Освальд любит ухоженных, он любит женственность. В этом у меня нет выбора.
Улицы начинают пустовать. Люди возвращаются в свои дома, покидают офисы, и лишь редкие работники решают дожить этот день на работе. Город еще не переоделся в ночные огни, потому появляющиеся на небе звезды все еще отчетливо видны. Яркие… разноцветные. Они кажутся мне невероятно жаркими, несмотря на то, как далек их свет. Весь мой путь от дома до особняка Освальда проходит в лицезрении и наблюдении за небесными телами. Их манящий отблеск буквально приглашает протянуть руку и дотронуться, ощутить ласку и обжигающий огонь! Ощутить холодное пламя, такое же восхитительное, как твои глаза.
Да… да, точно. Я вижу в них тебя. Вижу в них сотню твоих копий, да только ни одна из них не стоит рядом с тем светом, который излучаешь ты сам. Одно воспоминание о твоих глазах сносит голову, наполняя тело сладким блаженством как от переедания сладкого. Все черты твоего массивного, но утонченного лица невыносимо прекрасно оттеняют красоту ледяного металла, и я готова биться в истерике, лишь бы снова увидеть тебя хотя бы за десятки метров! О большем я и не смею мечтать. О большем даже размышлять опасно, учитывая, чей образ стоит за моей спиной.
Я живу… Господи, я живу. Я живу и чувствую, поднимаю взгляд к небу и воображаю, наслаждаясь новым, давно забытым чувством. Неделю назад весь мой путь до Освальда был бы проведен во мраке и пустоте, в абсолютном бездумье, лишь бы пережить эту ужасную ночь. Но сегодня я вскидываю голову и смотрю на звезды, наслаждаясь их тусклыми лучами. Я вытягиваю руку за открытое окно и ладонью скольжу по встречному ветру. Сегодня я вдыхаю вечерний влажный аромат и едва заметно улыбаюсь. На спине за плечами вновь вырастают крылья. Им не дано расправиться на всю мощь, однако и этого немногого мне хватает, чтобы обрести силы на скорую малоприятную компанию.
К счастью, в доме Освальда нет гостей. Только прислуга и мы. Мужчина не испускает мерзких намеков, не диктует правила затеянной им игры, а просто приглашает меня на ужин. К моему удивлению, владелец «Ангелов» даже объясняет свое желание провести со мной ночь, ссылаясь на переживание относительно полиции, но самое настораживающее здесь не столько причина, сколько само оправдание. Освальд никогда не объяснял своих решений. Сейчас он кажется человеком, что чувствует как собственность ускользает из его пальцев, и хоть внешне мужчина не желает этого показывать – я все равно чувствую насколько он бдителен и тактичен, что в принципе бывает редко. На минуту мне кажется, что все просто возвращается на свои круги, как пять лет назад, когда наш роман имел розовую вуаль. Все оказалось немного иначе, и не стану скрывать – разочарование не наступает. Период, когда стоит плакать по разбитому сердцу, прошел, тем более что сердце мое не разбилось.
Ведь чтобы разбить сердце, нужно любить, верно?
Вечер начинается тихо, спокойно. В доме практически полная тишина, только легкая классика, витающая в воздухе. Освальд сидит напротив лакированного деревянного стола и без интереса, лениво ковыряется в тарелке. В его руке, как обычно, бокал виски, который мужчина может смаковать едва ли не час. Владелец «Ангелов» не любит напиваться или употреблять наркотики. В его понимании, нельзя употреблять то, что ты пытаешься впарить слабохарактерным людям.
Он смотрит на меня искоса. Я привыкла быть в центре его внимания и просто поедаю свою индейку, не проявляя интерес ни к нему, ни к богатому столу. Любовь к роскоши, несмотря на частый контакт с энною, у меня так и не появилась, что по началу бесило хозяина дома, а после перестало иметь для него значение. Одна из причин, почему Освальд так рьяно обращает на меня внимание, выделяя среди остальных своих подчиненных. «Невероятный иммунитет к ослепительному блеску пьедестала» – так он называет мое равнодушие к его состоятельности. Я же иногда ненавижу себя за эту особенность, мечтая стать падкой на деньги и цацки. Может, хоть тогда этот парень отстанет от меня.
– Странно, что никого нет, – мысли о богатстве привели к воспоминаниям о гостях и вечеринках, на время которых, как правило, мне и приходится оставаться здесь. Освальд хмыкает, сделав очередной мелкий глоток. Моя инициатива беседы расслабляет хозяина дома. Мужчина откидывается на спинку вельветового кресла, выполненного в стиле барокко.
– Я не планировал приглашать коллег.
«Коллеги»… язык не поворачивается так называть тех, кто помогает сбывать наркотики или же, напротив, производит его поставку. Наглые люди с раздутым самомнением, выползающее наружу, когда за спиной закрываются высокие резные двери.
– Может, поделишься? – чую в его тоне о чем будет вопрос. Напряжение в груди возрастает вдвое за одну секунду, и я застываю, не дожевав кусочек мяса. – Как именно твой автомобиль попал в руки полиции?
Здесь мне не придется врать. Выложу как есть, без страха быть убитой. Освальд по какой-то причине в излишне благосклонном настроении, а значит, говорить ограниченную правду будет не опасно.
– Остановили за вождение в нетрезвом состоянии, – ответив, я, как ни в чем не бывало, продолжаю уничтожать индейку. В столовой на время повисает тишина.
– Ты села за руль в опьянении?
– В полном.
И вновь тишина, бесящая и веселящая одновременно. Сейчас Освальд сделает вид, будто изумлен, что существует причина, из-за которой я могу решиться на такой отчаянный шаг. В глазах царя поданные – счастливые и довольные жизнью люди, даже если спина ноет от ссадин, а запястья кровоточат от цепей.
– Не знал, что ты так можешь.
На это мне нечего ответить. Весь разговор для меня – всего лишь жалкая обертка от пустоты. Мне не интересно с ним разговаривать, не интересно вникать в то, что он говорит. Освальд же, напротив, пытается разбавить наш тихий ужин «уютной семейной» беседой.
– Странно, что тебя не лишили прав.
– Меня отвезли в участок, а машину бросили прямо на дороге, – я равнодушно пожимаю плечами, делая вид, будто не вижу ничего необычного в таком исходе. Конечно, это не так. Любой, даже первоклашка, поймет, что я слишком хорошо отделалась в стране, где за нетрезвое вождение могут лишить свободы. – Ничего не сказали, только пальцем помахали и отправили домой.
– Совсем никаких вопросов?
– Почему ты спрашиваешь? – я, наконец, вскидываю на него взгляд, тут же об этом пожалев. В его черных, как смола, глазах таится мрак. Он мне не доверяет, и говорит об этом уже в следующую секунду.
– Потому что я не верю, что полицейские отпустят пьяного водителя домой, имея доступ к его данным о месте работы.
Освальд практически задает вопрос, на который я совсем не хочу отвечать или хотя бы искать ответ. Среди подчиненных компании не принято говорить о проблемах с полицией, но все мы прекрасно знаем о ее интересе в отношении Освальда. Сами детективы сказали о деле, что по всем законам логики должно быть связано с баром «Ангелов», и вряд ли сам Освальд не знает о хвосте за спиной. Его неверие моим убеждениям логично, но ситуация от этого не становится проще.
Я жду продолжения, а Освальд все молчит. Видимо, он желает услышать мое оправдание, но я ничего не говорю, просто смотря ему в лицо бездумным взглядом. Апатия всегда выходила у меня лучше всего, по большей степени потому что она является моим лучшим другом, даже если в груди страшно, а на душе кошки скребут. Я решаюсь пойти в наступление, изобразив легкое недоумение и сыграв дурочку.
– Думаешь, они… отпустили, чтобы проследить за мной?
Наживка срабатывает. Освальд верит. С его губ сходит усмешка, сам он опускает задумчивый взгляд в стол.
– Что бы это ни было, я подстраховываюсь уже прямо сейчас.
А вот теперь я и впрямь ничего не понимаю, окончательно теряясь в игре с неизвестными правилами. Хозяин дома замечает мою озадаченность, с хитренькой полуулыбкой отпив из бокала.
– Что ты сделал?
– Скорее, что я делаю, – вообще ни капли не объясняет, несмотря на намекающий тон. Видимо, степень моей запутанности становится слишком высокой. Освальд еще раз усмехается и собирается встать из-за стола, кивком головы приглашая меня за собой. – Идем. У меня есть для тебя подарок.
Подарок?.. для меня? Этот человек не дарил мне подарков вот уже года четыре. Тряпки и бирюльки, которые мужчина называет своей «щедростью», для меня – пустые вещи на фоне того, чего мне так не хватает – свободы. Вот он, настоящий подарок. И чтобы там не придумал Освальд, у меня уже к этому настороженное отношение.
Мужчина идет в свой кабинет, не обращая на меня внимания. Знает, что я плетусь следом. Здесь как всегда сумрачно, роскошно и уютно – стены изумрудного цвета, резное лакированное дерево, мебель в стиле барокко. В первый раз кабинет производил впечатление, но сейчас я не осматриваюсь, озадаченно проходя к столу, к экрану компьютера. Освальд выводит его из режима ожидания, после чего делает несколько кликов по сенсорной клавиатуре. Монитор выводит картинку, наводящую ужас.
Это мое крыльцо, точнее, его часть. Кусочек небольшой, всего лишь вход и ступеньки с маленьким участком зеленой травы, но и этого достаточно, чтобы вызвать у меня леденящий ужас. На крыльце, судя по всему, только закончилась работа – двое мужчин в серых комбинезонах собирают свои инструменты и вещи. В кабинете повисает тишина. У меня нет слов, чтобы издать хоть какой-то звук.
– Это не все, – хозяин явно доволен собой. Он выглядит, как мальчишка, желающий показать своей подружке какую-то нереально крутую вещь, сделавшую его супер-героем. К сожалению Освальда, супер-героем он не становится. Я еще больше напрягаюсь, когда мужчина переключает изображение на камеру, снимающую вход с заднего двора. – У каждого входа, у всех окон. Я буду знать кто и когда приближается к твоему дому, стучит в твою дверь.
– Я думала, что это будет подарок.
– А разве нет? – улыбка на его губах меня пугает, но следующие слова пугают еще сильнее. – Теперь ты будешь под моей защитой двадцать четыре часа в сутки, Мия. Я буду постоянно рядом. Разве это не подарок?
Нет, это не подарок. Это дополнительный замок на моей клетке, только и всего.
Ничего не ответив довольному собой мужчине, я слабо улыбаюсь и смотрю обратно на экран, поделённый на квадратики в соответствии с числом камер. На деле большая их часть не представляет для меня опасности, однако я не могу сказать тоже самое про камеру на главном входе. Ее диапазон не крупный, даже почтового ящика не видно, и все равно. Вдруг детективы решат постучаться ко мне в дверь? Вдруг ТЫ решишь посетить мой дом?.. не хочу думать, насколько сильно разозлится Освальд и как больно после этого будет мне.
Секса не было. Вообще никакой близости, что не может не порадовать. Мужчина улегся спать, ведя себя так, как будто мы – супружеская пара, за спиной которой не меньше десяти лет, и потому наша близость и в принципе общение не кажется ему таким уж важным. Когда Освальд засыпает, погрузив меня в полное одиночество, я наконец вздыхаю спокойно и, выбравшись из постели в тонкой ночнушке, тихо выхожу из спальни. Мне все еще не хочется проводить с ним ночь, даже если в процессе никто не трогает меня и пальцем. Непривычная забота мужчины относительно комфорта кажется мне странной, но в голове слишком много других дум, чтобы вдаваться в подробности поведения Освальда. Перед глазами все еще стоят снимки с камер над моим крыльцом, и воображение назойливо дорисовывает появляющийся на пороге силуэт с сияющим диодом и сверкающими льдом глазами. Если Освальд узнает… не хочу, чтобы он знал. И я готова биться об заклад, что этим днем ты и твой напарник расспрашивали мою соседку именно о моей личности. Готова спорить, что владелец «Ангелов» прав, и детективы сели мне на хвост. Кажется, я даже и не против, правда, теперь не в силах разобрать почему: потому что хочется все закончить с Освальдом или, напротив, хочется начать с ТОБОЙ?
Последнее слово оседает на губах, несмотря на то, что произносится мысленно. Хмуро слизав это чувство, я возвращаюсь в погруженную в сумрак столовую и вытаскиваю из бара стакан с ликером. Здесь можно шуметь сколько хочется, ведь весь дом спит, однако я все равно действую тихо и медленно, как будто боясь быть кем-то найденной. Терпкий сладкий вкус окончательно смывает вкус упоминания о тебе, и я медленно брожу по комнатам, стараясь отогнать мысли о мужском силуэте.
Нельзя, Мия! Нельзя! Освальд – не тот человек, кто станет терпеть преследователя или еще хуже – конкурента! Вряд ли тебя можно таким считать, наверняка твой интерес сугубо рабочий, однако что помешает Освальду считать иначе, если даже я сама замираю всякий раз, глядя в твои глаза? Он наверняка почувствует посягательство на свою собственность, и тогда никакой статус полицейского его не остановит. Это меня пугает. Я стараюсь о тебе забыть.
Бродить по дому становится скучно. Ликер слишком сладкий, чтобы выпить быстро. Каждый глоток растягивается непристойно сильно, мой отец точно бы дал мне подзатыльник, назвав такой вид распития алкоголя пустой тратой ценной жидкости. Но ты бы ему точно понравился. Он любит тех, кто много молчит и смотрит открыто.
Черт. Вновь возвращаюсь к мыслям о тебе. Вечное проклятье, сотканное из зависимости! Я видела тебя всего пару раз, а уже чувствую острое желание повторить сей момент! Но я не тиран, чтобы рисковать чужой жизнью ради собственной прихоти. И я снова смываю с губ это чувство мелким глотком ликера.
Мной осмотрен уже весь второй этаж, каждая комната здесь! Глаза, привыкшие к темноте, без проблем находят каждый косяк, каждый элемент декора благодаря лунным лучам, пляшущим из-за колышущихся занавесок. Это не первый раз, когда я бесцельно блуждаю по дому посреди ночи, только в это мгновение чувствуя, как силки, опоясывающие крылья, немного ослабевают. Кажется, что цепи вот-вот спадут, и я смогу взлететь в воздух, покончив с прошлым, но!.. я продолжаю бродить в темноте дома, воображая чувство свободы. Но этого становится мало. Нас отделяло несколько десятков метров, отделяла дверь и дворовой участок, а я уже чувствовала себя как будто летящей над океаном, высоко в серых облаках, озаренных золотом солнца! Мне мало того, что раньше казалось мне подарком судьбы, пусть и на пару часов перед рассветом! Мне хочется большего! Мне хочется оказаться еще ближе, прикоснувшись к!..
Черт! Черт, черт, черт! Нельзя! Я совсем себя не контролирую, теперь борясь с бешенным биением сердца и обжигающим огнем, разливающимся по венам! По всему дому гуляют сквозняки, но я как будто горю, покрываясь мурашками и потом! В висках стучит. Дышать становится трудно. Это уже слишком.
Я несусь прочь, к балкону, поближе к холодному воздуху. Практически не разбираю дороги и потому спотыкаюсь, но удерживаюсь на ногах, разве что негромко шикнув. Бокал трясется вместе с рукой, но мне удается дотопать до парапета, жадно вцепившись в него свободной кистью. Тело словно горит. Горят губы, выпивающие весь ликер без остатка. Господи… даже алкоголь дурманит не так сильно, как ты. И сияние твоих глаз разрывает мою душу на куски, чтобы собрать ее, искалеченную и неверно зашитую, снова, аккуратно, стежок к стежку. Я знаю, ты способен собрать меня заново. От этого становится еще страшнее и прекрасней.
Я вижу холод твоего металла. Я хочу прикоснуться к нему и, несмотря на боль, не отдернуть руку. Я вижу как сияют твои глаза, и смотрю, затаив дыхание с бокалом у рта. Ты снова здесь. Смотришь. Наблюдаешь. Стоишь за воротами у границы леса, на той же точке. Видимо, наметил слепое пятно у здешних камер видеонаблюдения. Расчетливый и знающий свое дело.
Мне хочется плакать и смеяться одновременно. Хочется восхвалять Бога за нашу встречу, и в тоже время хочется прогнать тебя. Мои губы застывают – вкус ликера пропадает, как будто его и не было, вернув острое ощущение ТЕБЯ. Мой голос дрожит – я не могу произнести ни слова. Все во мне пылает, объятое ледяным пламенем, и я хочу почувствовать это максимально близко. Максимально рядом.
Смотря тебе в глаза, я не замечаю, как опускаю стакан на парапет. Дышать в одно мгновение становится легко, сердце отпускает тяжелый ритм, и все это последствия лишь одного твоего присутствия. Только сейчас я позволяю себе рассмотреть тебя с ног до головы, отмечая идеальность каждого элемента твоей внешности.
Мне нравятся твои родинки – готова смотреть на них всю жизнь.
Мне нравится твоя уверенная осанка, заставляющая меня отрекаться от мысли, что кто-то способен причинить тебе боль.
Мне нравятся твои широкие, но по-своему изящные руки – ими можно убить, но что-то подсказывает, что ты только защищаешь.
Мне нравится в тебе все. Я тебя ужасно боюсь.
Эту ночь я вновь провожу на балконном диванчике, накрывшись кем-то оставленным пледом. Дико неудобно, все тело ноет, а шея протестует, но зато я вижу тебя, смотрю на тебя, как на шедевр в Лувре. Со стороны меня можно назвать помешанной, чего уж говорить про тебя – андроида, что буквально ходит за мной по пятам, руководствуясь не то работой, не то ли личными побуждениями. Но это не имеет значения. Мне тепло, спокойно, и, пока ты рядом, этого у меня никто не отнимет.
Утром от твоего присутствия вновь не остается ни следа. Ты растворился словно туман, стоило мне заснуть, и теперь лишь воспоминания о тебе становятся доказательством твоего ночного шпионажа. Конечно, я не говорю о тебе ни персоналу, ни Освальду – никому из них не стоит знать о твоем существовании в принципе, потому я, молча, покидаю особняк на такси, получив от Освальда новый заказ, назначенный на послезавтра.
До смены в баре остается не больше часа, но я все равно приезжаю к себе домой, дабы переодеться, привести себя в порядок и уехать на работу на собственной машине. Сборы никогда не занимают у меня много времени, так что уже через двадцать минут прибытия я приближаюсь к входной двери…
…чтобы застыть на месте.
Я не вижу твоих глаз или света твоего диода, но вижу в окне вашу машину, оставленную поодаль, по ту сторону дороги. Она явно не у участка соседки Мэйбл, но и не у других соседей. Она стоит у обочины, как бы между жилыми территориями, и я бы могла спихнуть все на «в городе полно одинаковых машин», если бы не два силуэта за дверным и лобовым стеклом.
Это вы. Ты и твой напарник, и вряд ли вы решили заехать к кому-то в гости по чистой случайности.
Меня мгновенно охватывает пламя, но оно вмиг становится ледяным. Одно воспоминание о новостях прошлого вечера становит все на свои места. Сунутся детективы на мой участок, дальше чем почтовый ящик – Освальд узнает об этом, и мой хладный труп найдут уже завтра, где-нибудь у реки, под мостом. Я должна вас предупредить любым способом.
Нет, не так. Я должна с вами поговорить!
На раздумья остается всего минута, но я на удивление быстро нахожу выход. Один клочок бумаги, ручка и пара строчек в виде
«Вокруг дома камеры. В 12.30 в кафе «Джорджия»», затем взятый наспех полупустой мусорный пакет и… глубокий вздох… выход на улицу, втягивая шею в плечи.
Я прячу взгляд как можно сильнее, крепко держа в кармане несчастный клочок бумажонки. Край глаза улавливает желтую искру за дверным окном автомобиля, но я не смотрю в вашу сторону, намеренно мрачнея на глазах. Твой взгляд чувствуется так остро, как будто некто приставил кончик ножа к самому сердцу – взбешенный орган пытается выпрыгнуть из грудной клетки, мечась то ли от страха, то ли от желания почувствовать тебя еще сильнее! И когда мусорный мешок отправляется в бак, поставленный рядом с почтовым ящиком, я медленно подхожу к последнему и, замерев, смотрю на вас через плечо.
Ты напряжен. Твой напарник тоже. Вы оба смотрите на меня, как затаившиеся тигры, встревоженные, но жутко заинтригованные доселе невиданным крупным животным. В твоих глазах смятение, удивление, интерес, несмотря на то, что лицом ты практически ничего не выражаешь. Удивительная способность – говорить только взглядом. Она окатывает меня ледяной водой, после которой я, как разгоряченные камни в сауне, шиплю и покрываюсь паром.
Выждав несколько секунд, я вновь поворачиваюсь к ящику и аккуратно, медленно укладываю в него записку, держась так, чтобы вы все видели. Ящик закрывается, и красный флажок, знаменующий доставку почты, поднимается вверх. Я снова смотрю на вас, чтобы донести последние мысли, но как не стараюсь – глаза все равно выбирают именно тебя. Молю, услышь меня, пойми, насколько опасно сновать вокруг да около! Я не хочу навлечь на тебя беду, и в тоже время невыносимо сильно хочу почувствовать тебя еще ближе!
На этом моя работа закончена, и мне остается лишь надеяться на вашу смекалку. Спрятав лицо в воротнике бежевого плаща, я стремительно ухожу к своей машине, дабы покинуть жилой участок. Я знаю, что ты смотришь на меня, и вижу в зеркале заднего вида, как вы выходите из машины, все еще изумленно провожая мой автомобиль взглядом. Вы точно увидите записку. Молю Бога, чтобы моя опрометчивость не стала моим палачом.
Первая часть смены проходит в жуткой атмосфере. Напряжение внутри копится каждую минуту, я смотрю на часы, мысленно поторапливая ход минутной стрелки, но вселенная меня не слышит. Каждый час во мне появляется все больше сомнений, все больше желания откинуть затею! Вспыхивающие в сознании металлического цвета глаза возвращают меня обратно к прежнему решению. Я вновь сжимаю кулаки и зубы, заставляя себя идти до конца.
Сид невероятно бесит. Бесят «Ангелы», шепчущиеся за моей спиной. Бесят посетители, которых днем еще мало, но и они слишком шумные. Бесит все, даже само чувство раздражения! Я как на углях, которые никогда не потухнут, и это тоже невероятно бесит! Кажется, что легче станет, когда время укажет на обед, и я покину заведение, несясь на всех парах на запланированную встречу, но нет. Угли горят еще сильнее, даже желудок сводит от волнения, когда я, наспех стащив крылья и накинув плащ, несусь на выход, на ходу крича Сиду о желании пообедать в другом месте. Он что-то бурчит вслед, но его слова проносятся мимо, остаются за спиной.
Вся дорога как будто на иголках. Удобные сиденья седана становятся нестерпимо колючими. Я еложу из стороны в сторону, подгоняю светофоры и других водителей, останавливаясь на перекрестке. В каждом прохожем мне видится диодный блеск, в каждом прохожем я вижу цвет металла, и потому сводит желудок. Решительность убавляется, когда среди многочисленных бутиков виднеется кафе. Руки трясутся… как будто в первый раз на свидание с полюбившимся парнем, только в этот раз причина не во влюбленности, а в… хотя о чем я?
Я приезжаю слишком рано. Вас еще нет, и мне удается выдохнуть, вместе с тем привести свои чувства в порядок с помощью кофе. Выбор падает на дальний от окон столик, вокруг которого друг напротив друга стоят диванчики красного цвета, так что у меня есть все основания полагать о безопасности нашей встречи: даже если кто-то и пройдет мимо – он нас просто не заметит.
Погода за окном постепенно хмурится. В последние дни она все чаще становится мрачной, как и мое состояние. Действительно, я нахожу в ней себя, несмотря на то, что в моем мире солнце не светит уже несколько лет, но реальная яркая звезда, по летнему освещающая город предыдущие недели, скорее, означает стабильность, нежели позитив. Теперь стабильность в моей жизни нарушена, и небо, словно чувствуя это, постепенно затягивается тучами. Забавно то, что последние ассоциируются не с тобой. Они ассоциируются с будущими проблемами, которыми вот-вот порастет моя вселенная.
Лишь бы прожить еще пару дней… с моей опрометчивостью, благодаря которой я сижу здесь, каждый день грозится стать последним. Освальд и его «компания» – не те, кто станет бояться полицейских. Слишком много связей. Слишком много возможностей.
Мужское покашливание над головой выдергивает из раздумий. Нахмурившись, я перевожу суровый взгляд наверх, окоченев с ног до головы. Детектив улыбается как-то ехидно, с издевкой, и меня бы это задело, если бы я не смотрела на тебя. Ты словно его тень – стоишь у правого плеча, без эмоций смотря ответным взглядом, и этот взгляд продолжался бы вечно, если бы Гэвин не привлек мое внимание, скрестив руки на груди.
– Здесь свободно?
Я знаю, зачем он это делает. Пытается поиздеваться, предчувствуя свою победу после моего целенаправленного молчания в допросной. С одного взгляда на этого человека становится понятно из чего он сделан. С тобой такой номер не прокатывает. Тебя невозможно прочитать, и либо ты превосходный игрок, либо я растеряла способность «чтения» людей.
Мужчина не дожидается ответа, усаживаясь напротив и сцепляя пальцы рук на столе. Он смотрит на меня все еще с ехидцой во взгляде, но я всячески стараюсь показать свое неблагосклонное отношение к его персоне, хмуро вернувшись к своему подстывшему кофе.
Почему ты не садишься?.. почему ты все еще стоишь, разве что сдвинувшись ближе к напарнику? От твоего взгляда сверху вниз у меня мурашки по коже. Мгновенно чувствую себя ничтожной, униженной, особенно на фоне того, что именно я стала инициатором нашей встречи. Уверена, что только Рид считает меня таковой. Ты же все еще изучаешь меня, исследуешь, терпеливо стараясь определить свое отношение к моей жалкой душонке.
– Приятного аппетита, что ли, – простодушно бросает детектив, пожав плечами. На фоне тебя – подтянутого, выглаженного с иголочки – твой напарник смотрится как бывалый полицейский пес. Столько шрамов и такой непрофессиональной этики я не встречала среди полицейских. – Ты не торопись, мы подождем, пока ты закончишь.
Фу, какой же он неприятный. Вновь начинаю сомневаться в сделанном решении.
Понимая, что молчанием не ускоряю процесс, я бросаю на детектива недовольный взгляд. Давно бы вывалила все, что в голове, да только не знаю, как именно начать, не наступив на потенциально опасную зону. Лишнего сболтнуть не хочется, но вряд ли без этого обойдется.
– Я хотела поговорить, – не узнаю свой голос. Такой хриплый и мрачный, как будто горло было заковано в цепи не меньше месяца. Стыдясь напряженных голосовых связок, я мельком бросаю на тебя взгляд. Кажется, тебя мой тон совсем не волнует. Ты продолжаешь приковывать меня взглядом, практически не моргая. – Об Освальде.
Детектив Рид мычит, рукой подперев подбородок. Его поведение становится все менее выносимым. Так и хочется прорычать, встать и уйти. Единственное, что все еще меня сдерживает – твое присутствие, в котором я с ужасом и в восхищении купаюсь.
– Он поставил камеры вокруг моего дома. Надеется увидеть на участке полицейских. Не хотелось бы, чтобы у вас из-за меня были проблемы.
– Проблемы? – переспрашивает детектив, с выражением лица «Я ослышался?». Повторять ему никто не собирается. Я недовольно смотрю на полицейского, мысленно отмечая, насколько легко смотреть на твоего напарника. Не то, что на тебя.
– Я знаю, что вы следите за мной. Я не слепая.
– Не следили бы, если бы кое-кто изначально дал согласие на показания.
– Освальд – не тот человек, с которым можно играться. Никакая программа защиты свидетелей не поможет против того, у кого власти больше, чем у мэра.
– Да неужели? – ох, как же меня бесит его надменный тон! Раздражает просто невероятно! И все же это лучше, чем разговаривать с тобой – предчувствую, какая реакция последует у организма, когда ты заведешь со мной разговор. – И почему же этот «человек, с которым не стоит играться», ставит вокруг тебя столько камер?
– Гэвин.
Всего одно слово, одно чертово имя, а меня как будто пробивает сотни электрических разрядов! Ты осаждаешь напарника резко, но аккуратно, и детектив замолкает, выдержав на мне недовольный взгляд. Уверена, ты слышишь как быстро учащается мое сердце, но внешне я непоколебима. За годы работы с опасным человеком легко учишься контролировать свое поведение. У меня, кажется, даже щеки не краснеют.
Детектив Рид вздыхает и устало откидывается на спинку дивана. В нем больше нет желания шутить, как-то подтрунивать, и это не может не радовать. Твое обращение к мужчине ощущается мной как защита. Воздух вокруг меня мгновенно теплеет, контроль на секунду трещит, но я перевожу взгляд в окно, чтобы отвести душу и прийти в чувства. Как раз вовремя. Луч солнца, пробившийся из плотных туч, нежно опадает на мое лицо, прогревая каждую клеточку кожи.
Это настолько приятно, что я забываю о происходящем. Свобода?.. она кажется невероятно досягаемой, как никогда. Последние несколько дней в моей жизни были насыщены куда большей жизнью, чем долгие годы, и все благодаря тебе, твоему резкому появлению на ночной трассе. Жизнь «до» внезапно кажется невыносимой. Я так больше не смогу. Лучше быть закопанной в лесу Детройта, чем жить всю жизнь в рабстве и ничего не предпринимать.
– Ладно. Это пустая трата времени ради того, что мы и так уже знаем…
– Он отправляет меня на сделки, продавать наркотики.
Я тихо выпаливаю это, продолжая смотреть в окно. Редкие люди снуют мимо витрины, и сколько еще таких людей вокруг, кто не подозревает о том, как круто сейчас поворачивается моя жизнь? Им всем все равно на то, что происходит в моей голове, но ты!.. ты смотришь пронзительно, изумленно, боясь нарушить тишину. Твой напарник в не меньшем замешательстве, не зная как продолжить разговор и как задать следующий вопрос.
Молчание затягивается. Оторвавшись от окна, я безразлично смотрю в серо-зеленые глаза мужчины, находя в них ступор. Было бы приятно видеть его таким, если бы не ощущение затягивающихся туч над головой. Узнает Освальд о моих речах – неизвестно, что будет хуже: наказание или смерть.
– Вот так просто? – наконец, задает вопрос Гэвин, переглянувшись с тобой.
– Почему нет? Вы хотите чего-то стоящего? Так держите. Послезавтра у меня встреча с очередным клиентом, примерно на триста тысяч. Достаточно большая сумма, чтобы посадить человека?
Не хочу на тебя смотреть. Сейчас я чувствую, как вокруг горла сжимаются пальцы, и если бы Освальд был рядом – так бы оно и было. Буквально ощущаю, насколько мой взгляд тяжек и отчаян, заставляя детектива Рида напрягаться. Вряд ли он напряжет тебя, и все равно не рискую вскидывать на тебя глаза, безразлично смотря на мужчину.
Детектив Рид осматривается в поисках свидетелей, после чего, убедившись в их отсутствии, поддается над столом и показывает на меня обеими ладонями, вкрадчиво предлагая совершить то, после чего мне и впрямь не жить:
– Так, – мужчина смотрит мне в глаза пристально, как будто стараясь передать все свои мысли одним лишь взором. – А теперь мы поедем в участок…
– Нет…
–... и ты повторишь все то, что сейчас сказала!..
– Нет! – я шикнула как можно громче, стараясь быть услышанной только своими собеседниками. Никто из соседних столиков не слышит нас, но я все равно осматриваю зал и окно, успокаивая свою душу. – Я не стану этого делать!
– Нет, станешь, милая! – Гэвин тыкает в мою сторону указательным пальцем, вызывая у меня жжение в пятой точке. – Ты только что призналась в причастности к обороту наркотиков, и если хочешь, чтобы твое наказание было мягким – тебе стоит быть посговорчивей!
– Я не стану так сильно рисковать своей жизнью ради вашего дела! Я и так сказала слишком много, чего вообще не стоило бы произносить даже мысленно!
Несмотря на желание сдохнуть в попытке освободиться, я все равно никак не могу переступить порог дозволенного. Барьеры в голове слишком сильны, чтобы вот так просто сделать главный шаг.
– Мисс Талбот, – о, черт… ты еще говорить не начал, а у меня как будто земля уходит из-под ног, и вселенная вертится по спирали. Даже не знала, что эффект опьянения бывает и без самого алкоголя. У меня сердце екает, провалившись в желудок, в то время как на твоем лице полное спокойствие. – В случае продвижения дела вы будете привлечены, как соучастник, но все присутствующие прекрасно понимают, что вы являетесь, скорее, жертвой обстоятельств. Мы предлагаем вам защиту. Вы же понимаете, что это наилучший вариант развития событий?
Я понимаю, правда. Понимаю и верю тебе. Как можно не верить, смотря в твои холодные уверенные глаза? Одним только взглядом ты умудряешься убедить меня в безопасности, о которой говоришь. Которую я чувствую, всего лишь находясь рядом с тобой. Вот только образ Освальда, стоящий перед глазами, все так же наводит страх.
– Он меня убьет, – не отрываясь от холодного металла глаз, едва ли не шепотом произношу я. Ты молчишь всего пару секунд, и, кажется, в эти секунды мы говорим друг другу больше, чем во время разговора.
– Нельзя жить в страхе.
Нельзя жить в страхе… нельзя. Удивительно, как резво ты читаешь мои мысли, с которыми я затевала всю эту историю. Нельзя жить в страхе. Лучше умереть в попытке освободиться, чем всю жизнь плестись на поводке следом за хозяином, как псина.
– Заканчиваем, телепаты, – детектив Рид вторгается в наше «общение» так резко, что я изумляюсь, как быстро забыла о его существовании. Пристыженная, отвожу взгляд в окно, борясь с желанием снова посмотреть в твои серые глаза. Ты все еще смотришь на меня, замечание детектива проходит мимо твоих ушей, и потому я еще сильнее заливаюсь краской, заставляя себя вернуться обратно к теме «слива информации». – Хотите или нет, мы сейчас же едем в сраный участок и там уже решаем все оставшиеся вопросы.
– Думаю, прежде чем ехать в участок, нам следует обсудить некоторые детали… – холодно начинаешь ты, продолжая испытывать меня взглядом. Твое внимание меня уже не трогает. Внутреннее чутье внезапно напрягается, когда в отдалении, на улице, мелькает знакомый автомобиль.
– Ты собрался их обсуждать здесь, умник?!
– Я хочу, чтобы каждый здесь понимал, на что идет, – наконец, ты перестаешь смотреть в мою сторону, обращаясь к напарнику. Ваши голоса постепенно окутываются туманом, нарастающий шум в голове перекрывает все звуки. Я перестаю дышать, напрягшись, как заяц перед дулом охотника. Автомобиль заворачивает направо, притормаживая у кафе. Фары сигнализируют об остановке и пассажирская дверь открывается раньше, чем водительская.
Сердце проваливается в пятки.
Как… он нашел меня?
Вздохнув с едва заметным писком, я резко встаю с места, бедром задевая угол столика. Чашка кофе угрожающе шатается, оставляя капли темного напитка на белой поверхности, но я игнорирую боль, игнорирую мужское недовольное «Эй, какого черта?!». Я вижу Освальда, идущего в сторону входа в сопровождении охранника, и если мужчина пройдет в кафе – последствия будут намного хуже, чем пролитый кофе и синяк от удара.
Я чувствую, как вы оба на меня смотрите. Как провожаете вслед, недоуменно следя за моими торопливыми шагами, и я успеваю вырваться из здания прежде, чем Освальд скроется за оконным косяком. Он не ожидает столкновения со мной уже на улице, и когда это происходит – рефлекторно хватается за мое плечо, удерживая нас обоих на месте. От него как всегда пахнет дорогой туалетной водой и виски – ненавижу эти запахи, но сейчас я готова добровольно рваться к нему в руки, лишь бы он не вошел в кафе, дабы проверить наличие у меня спутников.
– Тихо, тихо, милая, – меня пробивает на дрожь от приторного голоса. Охранник, традиционно одетый во все черное, останавливается за плечом владельца бара, хмуро осматривая мой внешний вид. Эти обученные ищейки замечают любую деталь, потому я стараюсь не смотреть ему в лицо, понимая, как легко тому будет раскусить мое встревоженное состояние. – Куда ты так торопишься, Мия?
– Извини… боялась, что опоздаю.
Вру и не краснею. Точнее, краснею, но не от этого. Освальд принимается мягко поглаживать большим пальцем мое плечо сквозь плотную ткань плаща, и мне становится стыдно перед тобой. Ты ведь смотришь на нас, верно? Смотришь, затаившись, застыв, стараясь не выдавать своего присутствия даже сквозь окно, отражающее пасмурные тучи.
– Так боялась, что пролила кофе?
Потерянно нахмурившись, я осматриваю свою одежду. На белой рубашке осталось несколько кофейных капель, и только сейчас я чувствую боль в бедре.
– Что ты здесь делаешь?
– Приехала пообедать, – произношу я без намека на страх или смущения, свободно поднимая взгляд в черные глаза. Сейчас главное не выдавать своего внутреннего смятения, и в отношении самого Освальда у меня все получается. Вести с ним опасные игры стало как своего рода профессия, которую я ненавижу всем сердцем.
Освальд в легком изумлении приподнимает брови, отпуская мое плечо. Верит, но наверняка пожелает проверить, задав несколько вопросов.
– Почему бы не пообедать в нашем баре?
– Ты же знаешь, что мне не нравится, как Райли готовит, – здесь мне даже врать не приходится. Освальд и впрямь в курсе моего отношения к меню «Бара Ангелов». Он понимающе кивает пару раз, убирая руку в карман темно-синих брюк.
– В таком случае, мне следует позаботиться о смене повара, – я никак не ожидаю прикосновений и потому дергаюсь, когда мужчина мягко убирает несколько выбившихся прядей мне за ухо. Мурашки проносятся по всему телу, вызывая напряжение каждой клеточки тела, и причина не в прохладном ветерке, подхватившем мои волосы. Мне стыдно… стыдно и мерзко от касания мужчины на твоих глазах. – Не хочу, чтобы ты лишний раз прерывала свои смены.
Ответом становится слабая улыбка, выраженная в знак благодарности. Освальд смягчается, убеждаясь в моем повиновении, и, наконец, убирает руку во второй карман. Господи, как же стыдно… хочется вымаливать у тебя прощение за этот цирк, в котором мне приходится жить уже несколько лет. Не сказать, что я и раньше не чувствовала дискомфорт от прикосновений чужих мужчин, идентифицируя себя как собственность Освальда, но там был страх получить по шее. Здесь же страх разочаровать тебя, оттолкнуть, и от этого сердце ноет еще сильнее.
– У меня сегодня встреча с потенциальным покупателем, так что сегодня вечером ты мне понадобишься, – бдительность Освальда окончательно засыпает. Мужчина, медленно поворачивается и двигается к своему автомобилю, сопровождаемый охраной, но я и не тороплюсь идти следом, чувствуя, как цепенеет тело от услышанного. – После смены сразу направишься ко мне, Сид тебя довезет…
– Я хочу остаться дома.
Господи… Господи, что я сказала?.. зачем я это ляпнула?! Раскрыла рот раньше, чем успела обмозговать сказанное, даже сделав несколько торопливых шагов вперед! Мужчина, остановившись, оторопело смотрит на меня из-за плеча, и его взгляд будит во мне писк инстинкта самосохранения. Я никогда не просила его об отдыхе… я никогда не просила его оставить меня в покое, подчиняясь всему, что он скажет! Боюсь представить, что происходит в его голове после моих слов. Для него я – вещь, предмет собственности. Как телефон, который внезапно не желает отправлять сообщение!
– В каком смысле? – улыбка на его лице как будто задает вопрос «Я ослышался?». Назад идти некуда, и мне это даже нравится, хоть и вызывает дикий ужас.
– Пожалуйста… я и так делаю все, что ты просишь. Но мне нужен отдых… хотя бы одна ночь.
Вру. Мне не нужен отдых. Я просто не хочу допускать его к себе хоть на метр, отлично понимая, чем закончится встреча с покупателем. Алкоголь, поедание меня голодными глазами и секс, от мысли о котором желудок требует выхода. Я не хочу допускать его к себе, я хочу показать ТЕБЕ, что могу за себя постоять! Что я не просто кукла, которой управляют с помощью ниточек. Что я человек, способный видеть свои границы.
Освальд пребывает в раздумьях. Секунда, две секунды, три. Каждое мгновение выжимает из меня все больше уверенности, вселяя страх. Я сдерживаю свою дрожь, смотря в черные глаза без сомнений, и, видимо, это подкупает мужчину. Владелец бара вновь улыбается, смягчаясь во взгляде.
– Хорошо. Одна ночь, Мия. Но завтра ты снова на смене.
По правде говоря, не верю своему счастью. Освальд отпускает меня… домой? Дрожь сменяется ступором, я и впрямь не осознаю, что получаю добро на свое личное время, пожалуй, впервые за долгие годы принадлежа себе, а не кому-то! И это такое счастье, что я не сразу осознаю, как именно реагировать! Плакать? Смеяться?! Просто стоять на месте, изумленно уставившись в спину мужчины?!
А может, стоит попытать счастье еще раз?..
– Освальд, – владелец бара уже направляется к машине, когда я вновь окликаю его, делая шаг вперед. Мужчина, остановившись у двери, без какой-либо эмоции поворачивает ко мне голову. – Как ты нашел меня?
Уголок его губ дрогает. Освальд думает несколько секунд, после чего бросает:
– Просто повезло, – и усаживается в автомобиль, оставив меня одну посреди тротуара.
Я останусь дома… сегодня вечером после работы я останусь дома. Одна, свободно распоряжаться своим временем. Никто не прикоснется ко мне, никто не затащит в постель, используя тело как игрушку для утех. Никто не станет шептать на ухо слова о любви, уже на следующий день раздавая пощечины. Никто не сделает мне больно… искренне считая, что делает хорошо.
Никто не прикоснется к моему телу. ОН не прикоснется.
Не стану врать, я испытала нечто гордости за свой поступок. Мне нравится думать, что ты стал свидетелем того, как уверенно я отстаиваю свои границы, отказав своему владельцу в очередной ночи. Я горжусь собой. Надеюсь, ты тоже мной гордишься.
С детективами я больше не пересекаюсь. Лишь кидаю встревоженный взгляд в окно и несусь обратно к своему автомобилю, позабыв заплатить за бедный пролитый кофе. Никто из полицейских не бежит за мной вслед, оставшись с многочисленными вопросами. Они так хотели отправиться в участок, и я уже была на грани того, чтобы пойти за ними следом, но Освальд в миг все изменил, отсрочив момент, когда из меня сделают «крысу». Что ж, есть время для того, чтобы подумать о предложении полиции. Вряд ли их программа защиты свидетелей поможет, но и продолжаться все так просто не может.
Смена заканчивается без происшествий. Все оставшееся время я размышляю о внезапной милости Освальда, о предложении детективов и о том, как именно владелец отыскал меня в крупном городе. Сид периодически старается вырвать меня из размышлений, отправляя за тот или иной столик, но вскоре рабочий день заканчивается, и я отправляюсь домой, сдав пост другим «Ангелам». Раньше я ненавидела свою привилегию работать только днем, выпрашивая у Освальда ночные смены. Теперь же я несусь из бара, не глядя за спину, предвкушая свободное время. Без чужих рук, без чужих оголодавших взглядов. В конце концов, Освальд не просто так приглашает меня на встречи со своими компаньонами, привлекая мое общество, как декор для своих гостей. Чувствую себя шлюхой на показе мод, и потому непрерывно мечтаю о душе, лишь бы смыть с себя мерзкие взгляды.
Солнце скрывается раньше, чем положено, спрятавшись за тяжелые тучи. Несмотря на угрожающий гром, дождь не намеревается срываться с неба. Улица как будто погружается в атмосферу мрака, тьмы, как вестник чего-то плохого. И пусть я нахожусь дома, лениво смотрю телевизор в гостиной, все равно никак не могу избавиться от чувства тревоги. Предчувствие опасного, какого-то подвоха, который готовит Освальд.
Не мог он просто так позволить мне отказаться от встречи и ночи в его доме. Просто не мог!
Не мог он просто догадаться где именно меня искать! Не мог!
Что-то здесь не чисто! Что-то здесь совсем не то!
Ночь опускается на улицу незаметно. По правде говоря, получив возможность провести время наедине с собой, я даже не сразу осознаю, что именно могу сделать. Напряжение в жизни стало настолько привычным, что первый час я тупо просиживаю на диване, таращась в стенку. Постепенно осознание происходящего позволяет мне расслабиться хоть немного, еще через час – я пялюсь в телевизор, переодевшись в одну лишь длинную футболку и усевшись на диван с тарелкой чипсов.
Как давно я сидела вот так, не готовясь к встрече с покупателем или к встрече с Освальдом в его доме? Кажется, прошло уже много лет. В те времена я еще общалась с родителями, рассказывая им про своего нового бойфренда, владеющего сетью баров. Сейчас родители давно не получают от меня звонков или писем, давно перестали пытаться до меня достучаться. Лучше им жить в неведении что происходит с дочерью, чем знать весь этот ужас и купаться в нем, тем более что Освальд сам запретил мне иметь всякие контакты, кроме работников бара. Безумно грустно… но в этом я ему не противоречу. Так безопасней для других.
Странно. Впервые за несколько лет Освальд теряет бдительность, позволяя мне поднять руку и высказаться против его планов. Может, к ночи моя настороженность и засыпает, я все равно периодически возвращаюсь к этому вопросу. В такие моменты хочется сорваться, набрать номер мужчины и дрожащим голосом произнести «Скоро буду», избегая возможных проблем. Но я держусь. Пока еще держусь.
Часы пробивают одиннадцать ночи. Я теряю интерес к телевизору, ощущая, как наливаются тяжестью веки. Время близится ко сну, так что через секунду экран потухает, а я, отодвинув от себя полупустую тарелку, встаю на ноги, чтобы задвинуть шторы и пойти в спальню. Кто ж знает, что у окна, уже потянувшись за гардину, замечу автомобильный силуэт на том же самом месте, что и утром? Я замираю, равнодушно таращась на вашу машину, пытаясь разглядеть тебя и твоего напарника.
Я тебя вижу. Ты видишь меня. Мы смотрим друг на друга без тени эмоции, как будто разговаривая на расстоянии всего лишь взглядом. В металле твоих глаз читается холод, любопытство, ты не стесняешься того, как пристально мы друг на друга смотрим. Даже игнорируешь напарника, махающего перед твоим лицом ладонью. Видимо, пытается до тебя дозваться, но это бесполезно. Мы полностью растворились друг в друге.
Занятно, но мурашки больше не бегут по телу. Я не чувствую волнения, страха. Только тепло и умиротворение, как будто сегодняшняя встреча расставила все по местам. Как будто я четко знаю, кому принадлежу и кому именно позволю до себя дотрагиваться. Хотя бы в мыслях, конечно. Вряд ли я стану рисковать твоей жизнью, окончательно надевая на тебя табличку «конкурент» в глазах Освальда. Чувствую, что о том же самом думаешь и ты.
Я знаю, кем именно ты воспринимаешь меня, наблюдая ночью за моей жизнью. Следя, чтобы ничего не случилось с моей жалкой тушкой. Ты чувствуешь ответственность за меня? Чувствуешь, что обязан прикрыть своим крылом, спрятать за своей спиной? Чувствуешь, как мои душа и тело тянутся к тебе?.. чувствуешь, как программы нашептывают о желании быть ближе?..
Я теряюсь в нашем «разговоре». Задаю вопросы и получаю на них ответы, даже не слыша твой голос. Твои металлические глаза сверкают, будто озарены лунным светом, и я тону в них, обжигаясь как об раскаленное лезвие. Готова смотреть в них всю жизнь, каждую минуту, каждый день. Душа поет только от одного твоего взгляда. Что же будет, если ты прикоснешься к моей коже?..
Серый металл скрывается за долю секунды. Я не слышу вашего разговора, но буквально воображаю, как чертыхается детектив Рид, резко наклоняя твою голову вниз и прячась сам. Проснувшаяся от транса, я не понимаю, что происходит, пока свет с противоположного конца улицы не пробегает по автомобилю. Некто останавливается у моего дома, и в темноте мне не удается разглядеть машину. Оно и не нужно. Я и без того знаю, кто пожаловал к моему участку.
Сердце едва ли не выпрыгивает из груди. Еще немного, и меня бы точно ждал инфаркт, будь я старше на пару десятков лет. Одернувшись от шторы, я медленно отхожу от окна, как перепуганный зверь, забредший на чужую территорию. Вот только эта территория – моя, но вряд ли данный факт меня как-то спасет.
Прошла минута. Затем другая. Почему так долго нет звонка, нет стука в дверь? За прошедшее время можно обойти огороженный участок, но мужчин все нет, и это пугает еще сильнее! Впрочем, почему я боюсь? Я в своем доме, одна, отдыхаю, как и обещалось Освальду. Срочно нужно успокоиться, срочно нужно прийти в себя!
Звук ключа, вставляемого в замок, передергивает меня. Замерев посреди гостиной практически напротив окна, я стараюсь унять дрожь, чувствуя, что эта встреча не закончится ничем хорошим. Ощущение опасности обостряется, когда дверь отворяется и на пороге появляются три темных силуэта, объятых уличной темнотой. В доме и без того царят сумерки из-за всего одной лампы, горящей в углу гостиной, и оттого Освальд со своей охраной смотрится как демоны из преисподней.
Спокойно, Мия, спокойно! Ты в своем доме, ты не нарушаешь правила, ты совершенно одна!
Освальд молчит, пряча ключи в карман брюк. Он делает несколько шагов вперед, позволяя лучам напольной лампы осветить его лицо с жесткими очертаниями. Эффект дьявольщины увеличивается, вместе с ним подскакивает и мой пульс. Я буквально пятюсь назад, пока не натыкаюсь на спинку дивана, вцепившись в нее похолодевшими пальцами. Я знаю, ты нас видишь. Видишь через окно. Уверена, твой диод сменяется алым. Ведь Освальд подходит ко мне слишком близко, побуждая в тебе желание защищать.
– Извини за поздний визит, – мужчина осматривает помещение, наверняка выискивая посторонних людей. Мне нечего ему ответить. Я словно язык проглотила, настороженно таращась на владельца. – Хотел убедиться, что у тебя все в порядке.
– Или в том, что я одна?
Освальд мгновенно поворачивает ко мне голову, взглядом впиваясь в мои глаза. Он буквально терзает мою душу, демонстративно втыкая в нее иголочки, одну за другой. В его черных радужках видна смерть, которая, кажется, вот-вот положит свою костлявую руку мне на плечо. Я точно сдохну сегодня, прямо здесь, в своем доме. Или от издевательств, или от инфаркта.
– А ты проницательна.
– Зачем ты приехал?
– Соскучился, – я еще не успеваю договорить, как Освальд выдает заранее заготовленный ответ. – Ты просила дать тебе время на отдых, но не просила с тобой не связываться. Так что я решил лично зайти к тебе в гости. Судя по всему, не зря. Ты явно скучаешь в одиночестве.
И лучше бы я дальше скучала, чем чувствовала твой мерзкий запах туалетной воды и виски! Похоже, в этот вечер Освальд перебрал с алкоголем – слишком резкий аромат спиртного, не говоря уже об опьянелом и уставшем голосе. Мерзкий… мерзкий человек, мерзкая душа, мерзкие руки! Не хочу, чтобы он касался меня, пока ты на нас смотришь! Не хочу, чтобы он даже дышал в мою сторону, смотрел на меня, пока ты наблюдаешь за происходящим! Я не вижу тебя, не слышу твоих мыслей, но буквально чувствую как быстро в тебе закипает злость! Иной человек назовет меня сумасшедшей, но это не отнимет той связи, через которую я чувствую твои эмоции даже за километры.
– Ну, и? – Освальд пятится назад, убрав руки в карманы. Мужчина медленно обходит комнату, лениво осматривая интерьер и также лениво притрагиваясь к каким-либо вещам. Охранники давно уже закрыли дверь, теперь остановившись по обеим сторонам от входа. – Как ты распланировала свой выходной вечер?
– Я собираюсь спать.
– Неужели? – за одну секунду я жалею о своих словах. Освальд улыбается, посмотрев на меня из-за плеча, в следующее мгновение вновь двинувшись в мою сторону. – В одиночестве? На тебя не похоже.
– Ты меня плохо знаешь, – еще немного, и я точно начну шипеть. Чем меньше между нами расстояние, тем больше у меня желания отстраниться, уйти, спрятаться, лишь бы больше не видеть и не чувствовать его рядом.
Освальд опьянело улыбается, видимо, воспринимая слова как игру. Мне же не до шуток, особенно когда мужчина вновь останавливается в считанных сантиметрах, практически касаясь пиджаком моей футболки. Меня бесит его заинтересованный взгляд, скользящий по моему телу. Бесит его запах, бесит его существование. Приходится терпеть, находясь на грани того, чтобы ринуться в бездну, с моста.
Рефлексы сработали раньше, чем я успеваю осознать происходящее. Освальд всего-то поднимает руку, дабы пальцами коснуться щеки, как я резко отдергиваюсь. Одна мысль о касании выворачивает наизнанку, и это первый раз за все время, когда рефлексы берут верх.
Зря. Очень зря. Черные глаза обретают ясность, воздух вокруг Освальда в мгновение ока становится горячим, «злым». Никогда прежде мужчине не приходилось получать отказ в телесном контакте. Мной в одно мгновение овладевает животный страх, я как хомячок, смотрящий в глаза разъяренного питона.
– Слишком много, – мрачно замечает мужчина, не убирая руку, зависшую в сантиметре от моего лица.
– Много чего? – голос оседает, я скорее хриплю, чем говорю.
– Слишком много свободы, Мия, – в одну секунду его тон становится жестче, грознее. Страх в желудке разрастается, затягивает все эмоции, оставляя только желание молиться Богу. Как будто и не было тех мгновений, что мы смотрели друг на друга, общаясь одним лишь взглядом. Как будто не было чувств, при которых по телу разливается приятное тепло от твоего присутствия. Ничего этого не было… есть только я и мрак, обволакивающий со всех сторон. – Сначала ночь дома, теперь личное пространство. Ты забыла, кто такая и с кем находишься?
– Прости, я просто…
– Просто что? Ненавидишь меня? Не хочешь, чтобы я прикасался? – атмосфера становится слишком опасной, Освальд в бешенстве, и я чувствую, как гнев разрастается в нем все сильней. – А может, в твоей жизни появилось постороннее лицо?
– Освальд, я…
– Ты позволяешь себе слишком много, – мужские пальцы больно впиваются в подбородок, заставляя меня смотреть строго ему в лицо. Глаза в мгновение ока наливаются слезами, дыхание владельца кажется мне дыханием смерти на моих губах. Не реветь, Мия! Не реветь! – Я купил твою жизнь, Мия, так что будь добра – не смей отворачивать от меня свое лицо!
– Ты делаешь мне больно! – мои слабые попытки вывернуться, оторвать от себя руку, тщетны. Освальд злится еще сильнее, сжимая кожу до отчаянного визга в голове. Больно! Очень больно! Больно и страшно, как будто перед встречей с разъяренным медведем!
– А ты разве нет? Я подарил тебе жизнь, подарил все, что у тебя есть, а что ты? Поворачиваешься ко мне задницей?! – я вновь пытаюсь вырваться из цепкой хватки, получая в ответ встряску. От резких движений в голове рассыпаются звезды. Словно маленькая девочка, кое-как удерживаю рвущиеся наружу рыдания, но все обрывается в одну секунду, когда щека вспыхивает ярким пламенем от звонкого удара ладонью.
Ноги не удерживают, да и Освальд тут же отпускает. Вслепую вцепившись в обивку дивана, я сжимаюсь в комок, кое-как удерживая себя на ногах. Страх становится большим, чем просто чувство. Он становится моим самым близким спутником, плетущимся следом всю мою оставшуюся жизнь. Нет, я никогда не вырвусь из этого круга ада, каждую секунду ожидая удара.
Шум в голове перекрывает остальные звуки. Не сразу мне удается услышать чей-то требовательный стук в дверь и то, как открывается дверной замок. Яркий алый свет озаряет коридор. Униженная и спрятавшая лицо от всего мира, я застываю, не желая видеть происходящего.
– Немедленно отойдите от нее.
Что?.. я ослышалась?
Не веря ушам, я напряженно поворачиваю голову в сторону выхода. Освальда рядом нет, он буквально в трех шагах, смотрит туда же, куда и все остальные. Жесткие черты его лица покрыты красным свечением, смешиваясь со светом от напольной лампы, и я не сразу понимаю, откуда этот алый оттенок, но стоит посмотреть на тебя – все становится на свои места.
Ты недоволен. Ты зол. Ты в бешенстве! Твои опущенные руки сжаты в кулаки, а привычный холод серых глаз наполнен яростью! Металл в тебе сверкает, приобретая острые очертания, и каким бы опасным ты сейчас не выглядел – я хочу прижаться к тебе, спрятаться, укрыться от мира в бело-черном пиджаке. Даже детектив Рид, стоящий за твоей спиной, растерян. Видимо, твой собственный напарник никак не ожидает от тебя таких ярких эмоций, на всякий случай держа в руке пистолет.
Освальд на пару секунд теряется, не понимая, кто вы такие и с какой целью вламываетесь в дом, но твой диод и твоя униформа рассеивает его недоумение. На его губах играет легкая невинная улыбка, сам мужчина внезапно становится благосклонным и тактичным. Все как всегда. На людях только маска воспитанности. Лишь с подчиненными «Ангелами» Освальд позволяет себе показать истинное лицо Демона, изголодавшегося по чужим страданиям.
– Добрый вечер, офицеры, – мужчина игнорирует твое угрожающее требование, успешно пряча свое «Я» за радушием.
– Я сказал, отойдите от нее.
От твоего голоса мурашки по телу. Хочется бесконечно жаловаться, плакать, тебе и только тебе показывая свою слабую сторону, но я терплю, отстраненно наблюдая за происходящим. Мне все еще сложно выпрямиться во весь рост, сложно не прятать заплаканное, покрасневшее от удара лицо за растрепавшимися волосами. Понимаю, что твое вторжение вызовет куда больше проблем, и все же бесконечно сильно благодарна. Как давно кто-либо за меня заступался?.. в этом городе первым и последним человеком был сам Освальд, вот только это было слишком давно, чтобы благодарить за его былую заботу после всех страданий, что он же причинил моей душе и телу.
Освальд учтиво приподнимает ладони вверх, безмолвно соглашаясь с требованиями. Он делает от меня еще один шаг, продолжая смотреть на тебя невинным взглядом.
– Прошу прощения, детектив. У нас… семейные конфликты.
– К сожалению, я не вижу в базе данных записей какого-либо родства между вами и мисс Талбот, – как же жестко ты ему отвечаешь! Так грубо, как никто и никогда не отвечал Освальду, если не брать в учет людей, стоящих выше него. Я даже чувствую как сильно Освальд злится, искренне считая, что никакой полицейский не имеет права ему грубить. – Поэтому рекомендую покинуть дом и отныне не приближаться к нему ближе, чем на километр, если не желаете получить статью за насилие.
Кажется, ты наживаешь себе врага. Со стороны вы оба смотритесь как львы, оказавшиеся на одной территории. Воздух в доме словно нагревается, и это чувствую не только я, но и Рид, и охранники. И те и те напрягаются, недобро посматривая друг на друга.
– Давай, Освальд, – Гэвин Рид наконец вмешивается, аккуратно обходя тебя из-за спины. Судя по обращению детектива, он уже знаком с Освальдом, и я начинаю подозревать, что завтра у меня будут проблемы. Большие проблемы. – Вали отсюда, пока мы не усугубили ситуацию.
– Ситуация уже усугублена, детектив Рид, – чувствую на себе его тяжелый взгляд, полный обещания сделать больно. Я бы тоже на месте Освальда смотрела также, зная, что полицейский, сидящий на моем хвосте, вот так запросто заходит в дом моей «собственности».
Все еще униженная, запуганная, я стою у дивана, сжавшись в комок, и не смею смотреть мужчине в глаза. Меня и так продолжает трясти на грани слезливой истерики, которая обязательно наступит, когда Освальд покинет дом. Даже представлять не хочу, чем закончится эта ночь и как наступит завтрашнее утро. Надеюсь, не кровавой баней и горстью земли на моем заколоченном гробу.
– Думаю, что мы закончили. Верно? – он обращается ко мне, но я не смею ему отвечать, продолжая затравленно дышать и смотреть в пол. Все, чего я хочу – поскорее остаться одна, спрятавшись под одеяло и оттягивая момент, когда наступит следующий день. – Доброго вечера, Мия. Надеюсь, завтра ты будешь в баре вовремя.
Мужчина переглядывается с детективом Ридом, кидает на тебя пристальный взгляд и устремляется прочь, подхватывая за собой охрану. Гэвин отправляется вслед за ним, видимо, желая покинуть дом, и когда в доме эхом раздается хлопок двери – я срываюсь, беззвучно содрогаясь в слезах. Впервые предстаю перед кем-то настолько слабой и впервые не жалею об этом, избегая взгляда в твою сторону.
Чувствую, как ты мечешься. Хочешь подойти, успокоить, но не знаешь как и потому стоишь с потерянным выражением лица. Дотронешься – нас увидят в окно. Уйдешь – оставишь меня беззащитной, брошенной. Вот только я и так благодарна тебе по гроб жизни, впервые за долгие годы ощущая поддержку. И я смотрю на тебя сквозь копну волос, вновь чувствуя растекающееся тепло по сосудам. Стараясь передать хотя бы одну мысль из всего вороха творящегося в голове хаоса.
Ты встал на мою защиту. Ты ворвался в дом, вставая между мной и Освальдом. Ты пришел на помощь, рискуя своей работой, делом, самим собой, и большего я не смею просить.
Твой взгляд смягчается, а потерянность в глазах превращается в спокойствие. Видимо, не только я могу читать мысли, и уже через пару секунд ты покидаешь дом. Я наконец остаюсь одна, медленно оседая на пол в желании прореветься.
Ночь проходит просто ужасно. Освальд уезжает с улицы, вслед за ним с улицы уезжают и детективы, видимо, не желая вызывать подозрения у владельца бара. Плевать. После всех приключений мне совершенно не до наблюдений за окном.
Утро я жду с содроганием. Собираюсь на смену с не меньшим страхом, чем вчера, ощущая на подбородке костлявые пальцы смерти. Настолько встревожена, настолько перепугана, что несколько раз роняю ключи от дома и неправильно застегиваю пуговицы на черной рубашке. Даже ваш автомобиль через дорогу не может пробить паутину страха, окутавшую душу. Я лишь бросаю в вашу сторону затравленный взгляд и, пригнув голову, быстро сажусь в седан, дабы покинуть улицу. Чувствую твой взгляд, Господи, почему ты на меня так смотришь?.. вчера мне нравилось ощущать на себе твое внимание, сегодня же я словно щенок в зоомагазине, униженный продавцом перед потенциальным покупателем. Конечно, ты не покупатель, да и меня невозможно купить. Так откуда это ужасное чувство? Даже Освальда я начинаю ненавидеть еще больше, чем раньше.
Кажется, судьба впервые за много лет поворачивается ко мне нужным местом. Владельца бара не оказывается на месте: Сид не делится информацией, куда именно Освальд отправился этим днем, отвечая холодным «По делам». Его пристальный наблюдательный взгляд подсказывает, что хозяин отдал указание своей псине, и тот безукоризненно ее выполняет, следя за каждым моим движением. Но мне плевать. Одно только осознание, что Освальда здесь нет, дарит мне нереальное облегчение. Даже работать становится проще, а все по одной причине: если Освальд уехал «по делам», значит, его не будет до следующего дня. Все потому что «дела», как правило, находятся за пределами штатов и требуют полной концентрации владельца. Торговать и переправлять наркотические вещества – нелегкая работенка, верно? Единственное, что расстраивает – завтра предстоит сделка, и Освальд будет обязан вернуться до восхода солнца, подготовив для меня продукт. Даже думать не хочу о нашей встрече, так что, пожалуй, и не буду.
Смена проходит относительно спокойно. Пьяные клиенты. Наблюдательный Сид. Клиенты, распускающие руки. «Ангелы», с их косыми взглядами и перешептываниями. Ни одной из работниц данного заведения не нравится моя персона, да я и не напрашиваюсь к кому-либо в подруги. Все искренне считают, что я – везучая сучка, несправедливо купающаяся в роскоши и богатстве, а на деле – израненная птица в золотой и тесной клетке. Ни взмахнуть крылом, ни прокричать на весь мир… хотя нет. Последнее я как раз только и могу делать, отчаянно зовя на помощь. Никто не слышит. Кроме тебя.
Твое появление застигает меня врасплох. До конца моей смены остается всего час, и мои ноги уже ноют от усталости из-за сорвавшегося с цепи Сида, то и дело пихающего мне один столик за другим, лишь бы я не сидела на месте. Я не замечаю тебя, когда ты заходишь в бар, не замечаю никакого сияния, в который раз за день устало выслушивая недовольства Сида. Но когда тот отсылает меня в самый конец зала, за угловой столик «№3» – усталость мгновенно уходит. Ноги перестают ныть, а в груди образуется дыра, засасывающая все, что крутилось в голове в течение дня. Я стою у твоего столика, не обращая внимания на громкие пьяные разговоры и кантри-музыку, и чувствую, как постепенно наливаюсь румянцем.
Твоего пиджака нет. Только черная рубашка, черные джинсы и туфли. Не удивительно, что в тусклом зале при твоем посещении стены не озаряются светом, ведь единственным светящимся элементом становится диод, слабо озаряющий коричневую панельную стену.
Ты не смотришь на меня, но свечение на стене становится желтым – чувствуешь мое присутствие и так остро реагируешь? Видимо, не только я схожу с ума от этой мистической необъяснимой связи. Ощущаю тебя всем телом, каждой несуществующей клеточкой души, при этом даже не зная твоего имени. Как в самых нелепых, но прекрасных сказках о принцах-спасителях на белых конях.
– Тириум, – так и не подняв взгляда, произносишь ты, смотря перед собой. Твой взгляд холодный, уверенный, но с некоторой усталостью, которую мне легко удается нащупать в металле твоих глаз. – Двойной.
Может, бар и позволяет обслуживать клиентов вроде тебя, увеличивая свою территорию, но что-то подсказывает мне, что Сид не будет доволен твоим присутствием и уж тем более обслуживанием. Все знают, что в городе диоды остались только у полицейских, и заместитель владельца наверняка предупрежден о вчерашнем инциденте в моем доме. Но ты не глупый. Ты знаешь, что из себя представляет это место. Что же ты задумал?..
У меня нет выбора, кроме как пройти к бару на ватных ногах и потребовать тириума у Сида. Он весьма озадачен моим потерянным состоянием, но я не смотрю на твой столик, дабы не привлекать его внимание, вместо этого смотря вперед, на зеркальную барную стойку. Стыд… на кого я похожа? Вульгарные блестки на шее и изгибе под подбородком, накрученные распущенные волосы, выглядывающие из-за плеч белые крылья и короткое белое платье. Даже знать не хочу что ты подумаешь обо мне, разглядев этот отвратный наряд легкомысленной женщины, и еще меньше хочу возвращаться к тебе в таком образе.
Как и подобает воспитанной официантке, я аккуратно ставлю бокал с тириумом перед тобой на салфетку. Пять минут назад я озадачивалась вопросом почему ты не смотришь на меня, теперь же молю, чтобы ты не поднимал взгляд. Так и хочется оттянуть треклятое платье вниз, пряча голые ноги.
– Что-то еще? – кое-как удается открыть рот, но голос слишком осел, чтобы перекричать общий шум.
– Сядьте, – ты не торопишься браться за напиток, придерживая бокал кончиками пальцев. Сторонний человек сказал бы, что услышал приказ, но я отвечу, что слышу в твоем тоне просьбу, и все равно не могу ее выполнить, настороженно посматривая через плечо, на барную стойку. Сида нет. Может, все обойдется?
– Не уверена, что это хорошая идея…
– Я тоже.
В силу громкости зала Сиду приходится прикрикнуть. Он материализовался за спиной так резко, что я дергаюсь, испугано прижимая серебристый поднос к груди. Сердце екает и едва не проваливается в желудок, от этой волны даже тошнит, но я держусь, таращась на бармена перепуганными глазами.
– Вернись к работе, Мия, – его тон груб и жесток, и это тебе не нравится. Бокал только-только был поднят к губам, но тут же застывает в сантиметре. Сам ты смотришь на мужчину у моего плеча, прожигая в нем дырку.
– Я не могу бросить клиента…
– Тем более такого, как я. Так что я попрошу вас вернуться на свое рабочее место, мистер Дойл, – ты подхватываешь наш разговор за долю секунды, практически заканчиваешь мою фразу. Даже и не знаю, пугаться или восхищаться тем, как ловко ты «читаешь мои мысли», намекая Сиду на твою сферу деятельности. Ни один бармен не станет выгонять из заведения полицейского и уж тем более перечить его потребностям как клиента. Сид это чувствует, знает и несколько оседает, теряя свою уверенность, но все равно продолжает делать вид, будто тебя не существует.
– Мия, немедленно вернись к другому… – мужчина хватает меня за руку, дабы утащить за собой, но ни он, ни я не ожидаем от тебя молниеносной реакции. Ты в свою очередь хватаешь его за запястье держащей меня руки, и, глядя на побледневшее лицо Сида, убеждаюсь, что это очень больно.
– Я же сказал, – вы смотрите друг на друга, а у меня уже ощущение, как будто я забрела на минное поле. Либо взорвешься ты, либо взорвется Сид, пожаловавшись Освальду на твое внимание к моей персоне. Хочется умчаться куда подальше, желая избавиться от ощущения виновника за происходящее. – Вернитесь на свое рабочее место. Мисс Талбот останется здесь, в моей компании. Ведь в вашем баре покупается абсолютно все, не так ли?
От упоминаний «особых видов» услуг передергивает. Как хорошо, что мою тушку это всегда миновало по причине ментального клейма владельца бара на женском теле. Никто и никогда в этом баре не получал возможность купить уединение со мной, за что, конечно же, здешние «Ангелы» ненавидят меня еще больше. Но спорить с тобой нельзя. Здесь и впрямь продается абсолютно все.
Сид замирает. Он, как и я, словно загипнотизированный, таращится в твои холодные глаза, и я чувствую, как мужчину пробивает дрожь. Его пальцы на моем плече холодеют, на секунду сжимаются и тут же отпускают. Приятно осознавать, что я не одна такая, кто чувствует твою силу и мощь всего лишь через один твой взгляд. Впрочем, отныне мне достаточно одного твоего присутствия, чтобы ощущать себя в безопасности. Ощущать себя счастливым человеком.
– Двойной виски, мистер Дойл, если вас не затруднит.
Сид, словно ударенный по голове, вообще никак не реагирует. Только через пару секунд мужчина опускает взгляд и уходит прочь, к стойке. Все это время я потеряно смотрю на его торопливые действия, с которыми бедолага наполняет бокал дрожащими руками. Ты же возвращаешься к своему тириуму, наконец, делая глоток, и, когда на стол опускается еще один стакан с янтарной жидкостью, а сам Сид исчезает с поля зрения – мы остаемся одни, если это можно так назвать, будучи в шумном баре.
Я мнусь. Не знаю, как поступить. Виски определенно для меня, как для твоего спутника на сегодняшний вечер, но инстинкты во мне бушуют адским пламенем, не давая сесть напротив со спокойной душой, тем более что мы не должны сидеть здесь, после того, как ты купил мое время. Для подобных услуг в баре оборудованы иные комнаты, куда я ни разу в жизни не заходила.
– Вы создаете мне проблемы, детектив, – наконец, я решаюсь озвучить свои сомнения, прижимая к себе поднос.
– Я пришел сюда, чтобы проверить ваше благополучие, мисс Талбот, – не очень утешительно. Отсутствие проблем после вчерашнего и так можно считать нереальной удачей. Если Сид расскажет Освальду о присутствии здесь андроида, «купившего» мое общество, можно считать, что на этом везение закончится, и мое благополучие благополучно сольется в унитаз. – Не волнуйтесь. Ваш работодатель в курсе моего желания проверить вашу неприкосновенность. Это в его же интересах, если он не желает получить статью о насильственном поведении.
Оу… это многое объясняет. Как минимум то, что Освальд весь день не появляется в пределах моего личного пространства, косвенно угрожая моей жизни после вчерашнего. Если бы я была на его месте, будучи предупрежденной о вероятной проверке поведения, я бы тоже не подходила близко к тому, из-за кого едва не получила статью. И все равно мне не хочется идти на поводу у желаний, буквально мечтая как можно дольше находиться в твоем обществе. Сид все еще косится на нас, не говоря уже о многочисленных «Ангелах», перешептывающихся за спиной.
– Не уверена, что это хорошая идея, – я смотрю на тебя хмуро, стараясь передать все свои сомнения на данный счет.
– Как долго еще до конца вашей смены?
Ты впервые за всю встречу на меня смотришь, игнорируя мои слова. Удивительно, но тебя не интересуют короткое платье, куча блесток, крылья, в то время как я только и думаю о стыде, съедающем изнутри.
Я теряюсь. Мысленно захлебываюсь в словах, открывая и закрывая рот как рыба. Смотреть в холод твоих глаз, объятых светом красных и синих софитов, все равно что утонуть в сиянии Млечного пути, такого близкого и далекого одновременно. Дышать становится трудно, но я справляюсь, в мыслях дав себе пощечину.
– Час… у меня еще час до конца.
– В таком случае, я покупаю этот час.
– Но я не продаюсь.
– Я покупаю не вас, Мия. Я покупаю ваше время, – боже, лишь бы не умереть от инфаркта, путаясь в твоих сине-алых сетях. Даже не замечаю, как ты мягко пододвигаешь ко мне бокал с виски, приглашая выпить. Еще одна не лучшая идея, но, кажется, я уже готова на все, лишь бы ты продолжил на меня смотреть. – Насколько я знаю, в вашем баре оборудованы специальные комнаты для подобного типа времяпровождения.
Сказал бы мне это любой другой посетитель бара, и я бы сразу послала его к чертям собачьим, пользуясь привилегией неприкосновенности, но с твоих губ это звучит как гипноз, которому никто не в силах противостоять. Я на ватных ногах поворачиваюсь и, как околдованная, ухожу в сторону узкого коридора, расположенного в самой дальней части заведения, предварительно отложив поднос и прихватив бокал с виски. Знаю, там, в комнате для уединения, ничего не произойдет, но… сердце буквально просится наружу, неистово ударяя по ребрам. Весь мир как в тумане, даже эти яркие комнаты, оборудованные барной стойкой, диваном и постелью – все словно застелено пеленой, от которой невозможно отмахнуться руками.
Я захожу в свободную комнату на дрожащих ногах, минув несколько закрытых комнат с красными огоньками на двери. Ты идешь следом, понимая, для чего ИМЕННО устроены комнаты, но при этом я не вижу в тебе клиента. Я вижу в тебе детектива, который просто выполняет долг, продиктованный… чем?
Ты закрываешь за нами дверь. Скажу честно, мне некомфортно в этой комнате, особенно рядом с тобой. Ощущаю себя дешевой проституткой, и это чувство еще хуже, чем чувство стыда, съедающего из-за внешнего вида. Ты же, видимо, ощущаешь себя абсолютно нормально, молча пройдя к дивану и усевшись в его дальнем углу.
Молчание затягивается. Не знаю куда себя деть, напряженно осматривая комнату так, как будто мне срочно нужно запомнить каждую деталь. Похоже, только я здесь испытываю ужасное напряжение, тебе абсолютно все равно. Ты откидываешься на спинку и бездумно смотришь куда-то в сторону, лениво допивая свой тириум. В конце концов, мое состояние привлекает твое внимание. Серые глаза проясняются, устремляют на меня свой взгляд, пробивая в моем теле сотни электрических разрядов. В этой розово-бордовой комнате, по соседству с круглой кроватью, мне даже страшно чувствовать на себе твой пронзительный взгляд.
Ты ничего не говоришь, но я буквально слышу что именно хочешь сказать. Стою над душой, да? Не хочу приносить дискомфорт и уж тем более выглядеть глупо, потому, потоптавшись на месте, неуверенно приближаюсь к другому концу дивана, также неуверенно усаживаясь на самый край.
Кажется, время останавливается. Где-то вдалеке, за толстыми стенами, звучит новая кантри-мелодия, человеческий гомон и омерзительные звуки чужого секса, из-за которого мне становится стыдно еще сильнее. Продолжаю удивляться твоей невозмутимости. Сидеть и расслабленно попивать тириум с таким холодным выражением лица сможет далеко не каждый в нынешней ситуации. Зато я буквально схожу с ума, стремительно поглощая виски, лишь бы сбить чувство неловкости в груди. Стыдно, Господи, как же стыдно! Так стыдно мне не было вообще никогда, а ведь за свои двадцать пять лет мне пришлось многое повидать и сделать!
– Стыдитесь своей профессии?
Твой голос звучит как выстрел. Я едва не дергаюсь, давясь крепким виски. Несмелый косой взгляд в твою сторону остается незамеченным. По крайней мере, я желаю так думать, не сразу поняв в чем заключается твой вопрос. Только сейчас осознаю, что уже пару минут судорожно оттягиваю короткий подол белого платья, скрывая излишне оголенные бедра.
– Нет, не стыжусь, – последние капли виски отправляются в рот. Ты холодно смотришь на меня, в то время как я отворачиваюсь обратно к двери. – Я ее ненавижу.
– Тогда почему бы не сменить род деятельности?
– Было бы это так же просто, как задать этот вопрос, – внезапно становится грустно. Тоска накатывает волнами, отодвигая смущение, и в голову закрадываются не самые приятные мысли. Ты с успехом чувствуешь мое настроение, задавая вопрос, на который неделю назад я бы ни за что не ответила.
– Как вы познакомились?
Неприятно возвращаться в прошлые дни, и не потому что годами ранее было слишком много отвратительных моментов. Напротив. Раньше все было иначе.
– Встретила его в этом баре, на одной из вечеринок. Думала, что просто такой же посетитель, а оказалось – хозяин, – говорить о нем становится все неприятней, и я мрачнею, хмуро смотря в пустой бокал. – Поначалу все было неплохо, но когда я согласилась на сделку… все полетело в Тартарары.
– Зачем было соглашаться на сделку?
Твои вопросы, как стальные раскаленные щипцы, выдергивают из моей души все, что возможно. Я слышу скрежет ржавых гвоздей, вытаскиваемых из крышки моего гроба, и никак не могу определить свое отношение к этому звуку. Мне поддаться твоим попыткам? Или испугаться? И то, и то может привести к ужасным последствиям, будь то смерть от руки Освальда или смерть от тоски по твоим глазам. И каким бы страшным не было последнее, я все же не отвечаю на твой вопрос, решая пойти на таран.
– Почему вы здесь? – ты не ожидаешь моего прямого взгляда, и твой диод на секунду прокручивается желтым цветом. Ты теряешься, вижу по твоим сверкающим глазам, но быстро берешь себя в руки.
– Я уже говорил.
– Моя смена длится с десяти утра до десяти вечера. Но вы пришли именно сейчас, за час до конца рабочего дня. Почему?
Да, детектив. Я не собираюсь отступать. Хотите получить от меня искренность? Придется проявить ее в ответ.
Какое-то время в комнате царит молчание. Мы продолжаем смотреть друг на друга испытывающе, как будто в поисках подвоха, но никакого подвоха нет, верно? Ты и так знаешь, о чем пойдет речь, ты ведь читаешь меня как книгу, практически не прилагая усилий.
– Хочу убедиться, что вы вернетесь домой в целостности и сохранности.
– И чем же прописана эта забота? Работой или личными мотивами?
Снова смотришь, снова читаешь меня по глазам, подбирая слова как шаги на минном поле. Молчишь несколько секунд, испытывая меня своим взглядом, и, видит Бог, если бы не виски – я бы давно потеряла сознание, сгорая изнутри как уголек в тлеющем костре.
– Если я отвечу искренне – насколько сильно поднимется ваш пульс?
Я еще даже открыть рот не успеваю, а тот самый пульс подлетает до потолка! В висках стучит так усердно, как будто некто, спрятавшийся в голове, теперь настойчиво пробивает себе выход! Я горю, правда, горю, покрываясь мурашками, и мне не стыдно за то, что я чувствую! Я хочу чувствовать это на протяжении всей жизни, чувствовать каждый день, тлея под твоим пристальным ледяным взглядом, сотканным из миллиона металлических нитей!
Тебе нравится вызванный эффект, и ты отворачиваешься обратно, к противоположной стенке. Уголок твоих губ дергается в улыбке, и я едва не скулю от кульбита, выполненного сердцем внутри грудной клетки. Впервые за все время мне представляется возможность рассмотреть тебя как можно лучше, пусть и в приглушенном свете комнаты. И это как наркотик. Невозможно оторваться.
Ты прекрасен. До безумия восхитителен. Болезненно притягателен. Родинки на твоих скулах, щеках как будто приглашают прикоснуться к ним, провести пальцем от одной к следующей, вырисовывая замысловатые узоры. Изгибы шеи и челюсти невероятно мужественны, но в то же время изящны. Ты весь как будто создан из прекрасного, из самого удивительного, что было когда-либо найдено или создано человеком. Все в тебе манит, дразнит – от мягких волос, которые хочется взъерошить, до сильной руки на коленке, в которую хочется уткнуться носом, как котенок. Кажется, я схожу с ума… кажется, я готова к этому.
– Осторожно, мисс Талбот, – твой голос, такой басовитый и спокойный, доносится как из воды, но я внемлю каждому слову, искоса рассматривая каждый сантиметр доступной кожи, – показатели вашего давления близки к максимальной норме.
Наверное, ты пытаешься меня пристыдить или же пошутить надо мной, и у тебя это удается. Я пристыжено отворачиваюсь, смотря в свой пустой бокал глазами обиженной девочки.
– Это все виски.
– Нет, – блеск твоего диода вновь сменятся желтым, и по моему телу снова блуждают электрические разряды, реагирующие на твой взгляд. – Это не виски.
Не знаю, как проходят последние полчаса. Плохо помню это время. Мир окутывает туман, навеянный усталостью, виски и сжимающим изнутри возбуждением, но я проживаю это время, больше не осмеливаясь смотреть в твою сторону. Ведь ты невероятно прав. Еще немного, и можно будет отдать душу Богу или Дьяволу. Играть с тобой все равно что играть в русскую рулетку. Никогда не знаешь какой выстрел будет последним.
− Пора.
Ушедшая в свои мысли, я дергаюсь от неожиданности. Веду себя как затравленный заяц, загнанный в угол, где все пропитано запахом хищника. Отчасти так оно и есть, всегда было. Только теперь хищника стало два, и один из них находится рядом, не планируя проливать мою кровь. В отличие от первого. Если последний узнает о произошедшем – я пролью не только кровь, но и, скорее всего, потеряю остатки своей жизни.
Кинув на тебя косой взгляд, я не двигаюсь с места, пока ты сам не встанешь с дивана, дабы разблокировать выход. Дверь втягивается в стену, открывая путь, и вместо того, чтобы уйти – ты стоишь в стороне, приглашая покинуть помещение холодным взглядом. Я же все никак не решусь встать на ноги, борясь между желанием убежать из бара и нежеланием идти через весь зал, на глазах у всех сотрудников. Первое перевешивает второе. Через пару секунд я уже провожаю тебя к выходу, возвращая нас из тихой комнаты в шумную толпу.
Сид недоволен, но молчит. На удивление он не пытается со мной разговаривать, даже когда я в быстром темпе ухожу в раздевалку, меняя дурацкий костюм на джинсы и рубашку. Блестки так и остаются на шее, волосы свободно спадают на плечи. Сейчас мне некогда приводить себя в порядок. В любой момент в комнату могут войти «Ангелы», и это самое последнее, чего бы я хотела в данный момент. Слышать их перешептывание, чувствовать на себе их косые взгляды… сначала владелец бара, держащий меня под своим крылом, затем полицейский, возомнивший себя моим охранником – какие еще нужны поводы для того, чтобы меня ненавидеть?
Судьба сегодня меня любит. В комнату никто не входит, и я благополучно едва ли не бегом покидаю заведение, собрав в охапку сумку и плащ. В баре от тебя не остается ни следа, и я уже подумываю, что на этом твоя работа закончена – разочарование?.. – но на улице внезапно замечаю синий блеск, на долю минуты сменившийся золотом. Ты явно не из тех, кто уйдет, ничего не сказав. Стоишь и ждешь меня у последней ступеньки, реагируя на мое появление цветом диода.
− Где ваш автомобиль? – сразу летит вопрос в лоб, а ведь я еще даже не спустилась с лестницы. Ничего не ответив, я прохожу мимо, направляясь к углу здания – единственное место вблизи заведения, где отсутствуют камеры. Ты же следуешь за мной, и я не замечаю поблизости автомобиля детектива Рида. – Ключи, мисс Талбот.
Мне кажется? Я ослышалась? До водительской дверцы остается всего один шаг, но я застываю с ключами в руке, недоуменно смотря в твою сторону. В темноте под тусклыми бликами ночных огней, ты смотришься еще крупнее и устрашающе. Перечить совсем не хочется, однако просто так никто сдаваться не собирается.
− Прошу прощения?
− Вы ведь не собираетесь сесть за руль после того, как употребили алкоголь? – буквально слышу иронию в твоем голосе, с намеком на нашу первую встречу. Чувствую себя как провинившийся ребенок, внутри которого начинает расти обида.
− Бокал виски?
− Вам уже удалось избежать штрафа, Мия. Во второй раз не получится.
Так и хочется съязвить на тему того, что ты сам угостил меня алкоголем, но я лишь вздыхаю и демонстративно кладу ключи на мокрую крышу автомобиля. Видимо, прошел дождь. Сидя в четырех стенах бара не замечаешь что происходит во вне.
Признаюсь честно, это первый раз, когда кто-то ведет мою машину вместо меня, сидящей на пассажирском кресле, но я даже и не против. До странности, до стыда комфортно осознавать, что за рулем именно ты, и моя жизнь по сути зависит от тебя. В твоих руках автомобиль словно плывет, а не едет, настолько твои движения плавны и точны. Первые пару минут ничего не происходит, мы молча едем по притихшим дорогам, но уже у второго красного светофора, остановившись, ты внезапно скользишь взглядом по приборной панели. Твой взгляд насторожен, на лице ни единой эмоции, как и всегда.
− Что-то не так?..
Фраза еще не успевает сорваться с моих губ, как в салоне раздается треск. С такой хладнокровностью ты выдираешь магнитолу из панели, что я чуть ли не захлебываюсь от возмущения, выпучив глаза.
− Эй, вы что делаете?! – если бы еще возмущения хоть как-то тормозили процесс. Светофор уже как несколько секунд горит зеленым, но мы все стоим из-за твоей занятости выдранной техникой. Благо перекресток совсем пустой, иначе бы точно натворили бед. – Немедленно верните это на!..
Желание возмущаться медленно рассеивается, как только панель убирается в сторону, оставшись соединенной со своей пустой ячейкой белыми проводами. Но там оказывается кое-что интересней шнуров и кабелей. Там бликует тусклый нехарактерный желтый цвет, словно маленький маяк в тумане у кромки воды.
− Что это?..
Ты знаешь что это, да и я отлично представляю себе ответ, совершенно не желая в него верить. Я завороженно слежу за тем, как твоя кисть ныряет вглубь панели и, издав пластиковый треск, вынимает маленький маячок, мерцающий желтым. Некоторое время мы оба смотрим на него, хоть и по разному: ты – задумчиво, я – озадаченно. Теперь я и впрямь догадываюсь, как именно Освальд отыскал меня в городе, в считанные часы найдя то кафе. Мерзко от осознания слежки, хоть и совершенно неудивительно.
Интересно, что ты будешь с этим делать? Стоит мне мысленно задать вопрос, как маячок в твоих пальцах гаснет. Сам же он отправляется в карман мужских брюк, и твое равнодушное выражение лица подталкивает на мысль, как будто тебе такое проделывать не впервой. Понимаю, работа детектива опасна и трудна, однако все равно проходится холодок по коже от твоей далеко не наигранной хладнокровности.
Автомобиль трогается с места, когда светофор показывает зеленый свет во второй раз. За это время на ночной дороге не появляется ни одна встречная машина, а если бы и появилась – нас бы это не взволновало. Гораздо больше мыслей занимает та маленькая вещь, спрятанная в твоем кармане. Чувство отвращения оседает в горле, и я отворачиваюсь к окну, уходя в себя. Это все равно что узнать, что в твоем доме копались чужие люди, пока ты весело проводил время в парке развлечений. Мерзко… как же мерзко…
− Позволите задать вопрос личного характера?
Что-то я совсем не настроена на такие вопросы, однако все равно не могу тебе отказать, нехотя пожав плечами.
− Откуда у вашего руководителя такой повышенный интерес к вашей персоне?
В твоем тоне нет намека на оскорбление, усмешку или презрение. Напротив, мы словно говорим на совершенно другом языке, говорим о тех ночах у дома Освальда, когда ты наблюдал за мной из-за ворот в особняк. Словно говорим о том, о чем не стоит говорить, что стоит оставить в волшебной атмосфере тайны, оставляющей за собой интригу.
Немного поежившись, я бросаю на тебя отстраненный взгляд. Ты замечаешь мое внимание, но в ответ не смотришь, лишь пожелтевший диод выдает в тебе непонятное мне волнение.
− Он всегда говорит, что я особенная. Но мне кажется, что дело в его чувстве собственности. Знает, что я никуда не денусь, − я на пару мгновений замолкаю, анализируя все сказанное. Вывод напрашивается сам собой, нагоняя еще большую тоску. – Я для него как вещь, которую можно спрятать от других.
− Разве это не странно? – ты с легкостью подхватываешь тему, и, самое забавное, я совершенно не против ее продолжить, ощущая себя неприлично комфортно. В жизни ни с кем не делилась подобной информацией. Не думала, что в принципе когда-то смогу так просто открыть рот. – Чувство собственничества, как правило, распространяется и на род деятельности выбранного объекта. Я не могу сказать, что ваша работа – самая безопасная. Будь я на месте вашего руководителя, не стал бы давать вам столь рисковую должность.
− Не все так просто. Он любит, когда все подчиненные на виду, под его контролем. Ему проще знать где я и чем занимаюсь, чем если я буду бесконтрольно мотаться по городу, даже если исправно выполняю его задания по купле-продаже.
На это тебе нечем ответить. Аргумент и впрямь довольно сильный. Довольно просто предугадать поведение человека, чей характер знаешь со всех сторон. Для Освальда я – личный аксессуар, вот только не пристало работникам наркоторговли сидеть без дела. Напоминает среднестатистическую школу, где каждого ребенка стараются запихнуть в кружки и клубы, лишь бы он постоянно был чем-то занят.
− Могу оспорить только один момент, − или мне кажется, или твой голос почерствел? Что бы это ни было, оно заставило меня напрячься. – Вряд ли ваш работодатель воспринимает вас исключительно, как подчиненную.
За последним словом скрывается нечто противное, мерзотное, отвратительное как для меня, так и для тебя самого. Я буквально слышу разочарованный намек на моральное клеймо, посаженное на моем сердце, и меня передергивает от мысли, что ТЫ вдруг считаешь меня и Освальда связанными чувствами! По правде говоря, это даже звучит как оскорбление, и я мрачнею буквально на глазах, складывая руки на груди, что не уходит от твоего наблюдения.
− Мне плевать кем он меня считает. Для меня он – не больше, чем цепь на моей шее.
Желание общаться пропадает, и я мгновенно закрываюсь в себе. Обидно. До чертиков грустно от упоминания, кому именно я принадлежу. Жить с этой мыслью несколько дней, внезапно найти в себе силы для борьбы и тут же услышать подобные слова от того, кто эти силы дал… меня словно затянули обратно на дно бурной реки, подвесив к ногам тяжелые камни. Ты так остро чувствуешь мое настроение, что не продолжаешь разговор, косясь в мою сторону. Салон машины вновь наполняется желтым бликом от твоего диода, но в этот раз я не стану обращать на это внимание.
Время поездки приближается к двадцати минутам, когда я внезапно осознаю, что нужный поворот давно упущен. Вопреки ожиданиям, страха или хотя бы беспокойства не возникает. Я лишь недоуменно осматриваю высокие стеклянные здания, стараясь понять где именно нахожусь.
Кажется, это центральный район. Точно не жилые кварталы.
− Куда мы едем?
Машина притормаживает, и мне думается, что ты просто пропустил нужный поворот, теперь намереваясь развернуться обратно, но нет. Автомобиль сворачивает к обочине, рядом со стеклянным десятиэтажным зданием. Редкие окна освещены светом, и судя по мелькающим в них силуэтам – это не офис. Это отель.
Словно в знак доказательства, из стеклянных дверей выходят двое молодых людей, в сопровождении беллбоя, одетого в красный фирменный костюм. Постояльцы, судя по чемодану в руке сотрудника, отбывают из отеля, весело что-то обсуждая. Сотрудник проводил их до автоматического такси, припаркованного в трех метрах.
− Сегодня вы не можете остаться в своем доме, мисс Талбот, − только сейчас ты отвечаешь на вопрос, искоса наблюдая за моей реакцией. Я же занята теми людьми, по какой-то причине не чувствуя никакого подвоха в твоем заявлении. – Я снял номер на двое суток. Здесь вас никто не найдет при всем желании, так что рекомендую оставаться на месте.
Отчего в голове не возникают подозрения? Отчего я верю каждому твоему слову, включая то, что мой собственный дом сегодня представляет для меня опасность? Последнего ты не говоришь, но я все равно слышу это в твоих словах, и верю. Верю так, как никогда не верила маме, отцу, друзьям. Как никогда не верила Освальду. А ведь я знаю тебя всего пару дней.
− Почему я не могу вернуться домой? – на сей раз я смотрю на тебя равнодушными глазами, оставив развеселую парочку без внимания. Ты не сразу отвечаешь, выдерживая несколько секунд в молчании, и твой желтый диод намекает на тщательный анализ слов, которые ты подбираешь в данный момент.
− У нас с детективом Ридом есть для вас предложение, точнее, просьба о содействии. Насколько я помню, завтра у вас состоится сделка по купле-продаже, − уже чувствую, куда ведет этот разговор, но ни единым мускулом лица не показываю беспокойства. Рядом с тобой его вообще невозможно испытывать. – Нам необходимо знать об этой сделке все.
− Вы хотите поставить на мне прослушку?
− Мы хотим получить доказательства на владельца вашего бара, Мия, чтобы покончить с этим. И что-то мне подсказывает, что вы были бы не прочь сделать то же самое.
Ох, ты даже не представляешь как я была бы не прочь! Ты не представляешь, как часто я мечтала о том дне, когда смогу выйти на улицу из собственного дома без страха быть схваченной за наркоторговлю или убитой за непослушание перед Освальдом! Как часто я проигрывала себе этот день, представляя свой первый, поистине глубокий вдох, означающий только одно – свободу. Полную свободу от гнета, страхов и того, о чем я стараюсь не думать, что заперла в самых дальних уголках все еще шокированного рассудка. То, из-за чего на запястьях какое-то время красовались синяки, а я сама чуть не была лишена прав из-за нетрезвого вождения машины.
Несмотря на все бушующие во мне эмоции – от восторга до детского трепета – я все равно не могу сказать громкое «Да». В вашем плане так много дыр и еще больше шанса, что меня просто-напросто убьют за предательство. Освальд и так недоволен из-за моей мимолетной связи с полицией. Чего говорить о последствиях, если мужчина обнаружит на мне прослушивающее устройство.
Это действительно сложное решение. Хмурясь от тягости мыслей, я отворачиваюсь к отелю. Всего лишь стеклянные двери, но ощущение такое, что если я переступлю их порог – автоматически соглашусь с твоим предложением.
− Почему мне нельзя домой? – единственный вопрос, возникающий в голове, которая совсем не хочет принимать серьезные решения.
− Отвечу только если вы согласитесь на сделку. Если нет – я оставлю эту информацию при себе.
Неудивительно. Мой отказ будет означать бесповоротную преданность Освальду, а если я предана Освальду – значит, мне нельзя доверять.
− Я не требую от вас ответа уже сейчас, мисс Талбот. У вас будет ночь на раздумье.
Это последнее, что ты произнес перед тем, как выйти из машины. Погруженная в мысли, я не замечаю тебя, уже стоящего перед моей дверью, чтобы вежливо открыть ее передо мной. Свежий воздух врывается в салон так же резко, как и твое общество в мои раздумья. Я смотрю на тебя потерянным, но равнодушным взглядом, вижу твою протянутую руку, предлагающую помощь… и мне хочется прикоснуться к ней, дотронуться до твоей искусственной кожи, чтобы ощутить ее текстуру. Так ли она идеальна, как и ты сам, или все же такая же шероховатая, с неровностями, как и моя? Теплая?.. или прохладная? Хочу это знать, но все равно не могу, отчетливо понимая, что одно прикосновение приведет к неизбежному.
Сорвутся последние плотины. Уже треснувшие стены разрушатся. Твое неизвестное мне имя останется на сердце как клеймо, и цепи, которые Освальд надел на мою шею, станут казаться душными. Я перестану принадлежать человеку, перестану в принципе воспринимать кого-либо, кроме тебя самого, и это будет казаться даже ироничным: человек, ставший собственностью машины. Нет. Точно не сейчас. Слишком страшно прощаться с привычными оковами, пусть их тяжесть с каждым днем ощущается все сильнее.
Опустив хмурый взгляд в землю, я выбираюсь из машины без твоей помощи. Черная лакированная поверхность автомобильной крыши на секунду озаряется алым цветом. Ты явно нервничаешь или задаешься вопросом, по какой причине я отказываюсь с тобой контактировать, но все равно ничего не говоришь, принимая мое решение без лишних обид. Больше я не смотрю на тебя, по крайней мере не в глаза, стыдясь своего отстраненного поведения. Сложно держать свои былые рамки, глубоко в душе понимая, что прошлой жизни не вернуть. Освальд перестал быть моим владельцем, в моей голове точно.
Я слепо следую за тобой, изредка смотря тебе в спину. Без белого пиджака ты выглядишь весьма непривычно, несмотря на то, что для привычек мы знакомы слишком мало. Редкие работники отеля смотрят на тебя приветливо, с улыбкой, каждый знает о твоем роде деятельности, и потому стелются перед тобой, как перед самим владельцем отеля, в то время как я остаюсь в твоей тени. Меня это устраивает. Даже думать не хочу, какие мысли могут возникнуть у регистраторов при виде полицейского и девушки, разукрашенной как кукла с блестками на половину лица. Я уже привыкла чувствовать на себе презрительные взгляды. К счастью, в этом месте меня совсем не замечают, и мы, получив ключ-карту от номера, просто уходим к лифтам, вновь оставаясь одни. Мысли о последнем наводят на тело жар.
Девятый этаж. Господи, дай мне дожить до него. Ты не приглашаешь меня пройти первой, заходя в лифт и остановившись у дальней стенки. Мне совсем не нравится то, что ты находишься за спиной, скрытый от моего поля зрения, но выбора нет, и я, заходя следом, с замиранием в сердце поворачиваюсь обратно к дверям лифта. Последние закрываются. Внезапно становится душно.
Ты смотришь на меня. Я чувствую твой пронзительный взгляд, ощущая себя редким диким животным, загнанным в угол охотником. Моя исключительность, подтвержденная Законом «Об исчезающих видах», дарует мне неприкосновенность, и оттого охотнику еще сильнее хочется прикоснуться, забрать, иметь в своей коллекции именно этот экземпляр. Я чувствую, как ты сдерживаешься… я не хочу, чтобы ты держался.
Экран лифта отображает сменяющиеся этажи. Они меняются так медленно, что мне кажется, будто я задыхаюсь, скованная клаустрофобией, но это далеко не так. Клаустрофобия оказывается твоей леденящей аурой, которую я не вижу, но чувствую, как если бы была прижатой к тебе. Как же я мечтаю о последнем… как же я боюсь собственных фантазий, мысленно умоляя тебя сделать хоть что-то, отчего потом будет стыдно!
Прикоснись ко мне… пожалуйста, прикоснись. Сделай один шаг навстречу, дай почувствовать твое тепло, простреливающее тело с головы до ног. Дай услышать твое дыхание прямо над ухом, покрываясь мурашками от ощущения миллионов иголочек, вонзающихся в кожу. Прикоснись к моим волосам, мягко убирая завитые пряди на одно плечо, чтобы оставить свое дыхание на оголенной шее. Сделай хоть что-нибудь, о чем затравленная часть меня будет жалеть, но что я буду вспоминать каждый день, прокручивая в голове фантомные чувства! Я готова раствориться в тебе и в этом лифте, готова исполнить любую твою просьбу, даже если она будет звучать как приказ! Все, что угодно, лишь бы на секунду погрузится в эту бурю эмоций, разорвав связь с Освальдом, с окружающим миром!
Меньше минуты назад мне казалось, что лифт ползет слишком медленно. Теперь же, когда двери разъезжаются в стороны, меня посещает досада. Слишком быстро! Пусть за это время ничего не произошло, мне все равно кажется, что эта минута была самой интимной в моей жизни! Достаточно того, что я почувствовала твое молчаливое присутствие, пропитанное невысказанной тягой. О, да, детектив. Я знаю, что ты чувствуешь тоже самое. Слышу твои мысли, ощущаю твои эмоции так же ясно, как свои.
Ноги не слушаются, но я кое-как покидаю тесное помещение, выходя в просторный притихший коридор. Ты проходишь мимо, как ни в чем не бывало, но я-то вижу, как яростно сверкает твой алый диод, который ты пытаешься спрятать. И мы молча идем дальше, навстречу высокой двери под номером «99». Вход открывается, едва я успеваю подойти к тебе, уже приложившему ключ-карту, и все мое внимание резко переключается на внутреннее содержание номера. Нет, оно мне не нравится. Меня от него воротит.
Слишком много ассоциаций. Слишком много похожего с особняком Освальда, от которого желудок сводит. Мысли о недавнем уединении в лифте мгновенно рассеиваются, и я медлю прежде, чем сделать шаг внутрь, крепко прижимая к себе свой плащ. Даже думать не хочу, почему ты выбрал именно этот номер. Искренне надеюсь, что твой выбор был слепым, и потому содержание комнат для тебя – такой же сюрприз.
Слишком много барокко. Слишком много резной мебели белого цвета, еще больше отвратных золотистых узоров на голубых стенах. Вновь это ощущение золотой клетки, из которой хочется бежать. Но я все равно вхожу внутрь, мимо убранства, чтобы остановиться у окна, протянутого от потолка до пола.
Как много огней… и все они такие яркие, разноцветные. Даже и не думала, что в городе можно найти столь прекрасные виды. Не думала, что Детройт еще может быть чем-то восхитителен, давным-давно надев на себя маску палача моей жизни.
− Во сколько ваш руководитель планирует сделку?
Погруженная в очарование от ночных видов, я слышу твой вопрос как из тумана, и все равно нахожу в себе силы, чтобы произнести:
− В два часа. В двенадцать я должна забрать товар.
− В таком случае мы поступим следующим образом, − слышу твои шаги и кое-как выпутываюсь из гипноза, чтобы настороженно посмотреть на тебя из-за плеча. – Я вернусь в десять часов утра, и если вы окажетесь здесь, значит, принимаете предложение.
Я слежу за тобой внимательным взглядом, наблюдая за тем, как ты кладешь ключ-карту на стол, как отходишь обратно к открытой двери, дабы покинуть номер. Твои слова звучат так, как будто я уже согласилась на сделку, и, видит Бог, я весьма близка к этому. Останавливает только страх перед Освальдом, хоть я и прикрываю его страхом перед законом.
− Меня же посадят. Разве нет?
− Ваши действия будут рассматриваться, как содействие закону. Мы в любом случае будем добиваться для вас смягчения уголовного наказания.
Не скажу, что последнее вселяет надежду. Никакое смягчение не снимет с меня ответственности за свои деяния, пусть те и сотворены по чужой воле. Еще одна причина, чтобы отказаться от предложения. Никому не хочется за решетку, а Освальд слишком умен и хитер, чтобы так просто сдаться властям. Велик шанс, что все попытки полиции поймать наркоторговца – тщетны, и Освальд в очередной раз обдурит закон. Самым главным для меня является то, что и меня он никогда не отдаст полиции, даже если речь пойдет о его собственной свободе. Мне лишь остается решать, чью сторону занять в этой битве: тех, кто в любом случае отправит меня под суд, или того, кто имеет все шансы на свободу.
− Если я откажусь, − ты смотришь на меня без какой-либо эмоции, как и ранее, и мои слова тебя ни капли не удивляют. – Что тогда?
− Тогда вы меня больше не увидите. Только в суде.
Исчерпывающий ответ и, главное, умело подобранный. Вижу по твоим глазам, что ты намеренно говоришь именно про себя, отлично понимая какое воздействие оказываешь на мою психику. Плевать, что меня могут осудить за преступные действия, содеянные под давлением настоящего преступника. Намного страшнее мысль, что тебя в моей жизни просто не станет. От одного только допущения меня охватывает ярость, как ребенка, у которого отобрали его дорогого плюшевого медведя.
− С вашей поддержкой или без, мы в любом случае отправим вашего руководителя под суд, Мия, − в который раз ты называешь мое имя, и меня охватывает слабость. Вот только твои слова не вызывает таких уж приятных эмоций. – И у вас есть выбор, как именно поступить в отношении своего будущего. Я уверен, что вы сделаете правильное решение.
Ты не дожидаешься, когда я отвечу или хотя бы осознаю все тобой сказанное. Сразу разворачиваешься и выходишь за дверь, оставляя меня одну, и я готова кричать тебе вслед, лишь бы ты не уходил, забирая с собой ауру безопасности. Я даже делаю несколько шагов следом за тобой, жадно поглощая остатки твоего присутствия. Так и хочется остановить тебя! Хочется прокричать твое имя, которого я даже не знаю, еще раз увидеть металл твоих серых глаз, пронзающих меня насквозь! Хочется попросить остаться, придумать любую самую дурацкую причину, лишь бы ощущать рядом! И я даже окликаю тебя прежде, чем осмысляю содеянное, пойдя на поводу у ноющего сердца:
− Детектив!
Ты уже успел отойти от номера на несколько шагов, когда вынужден остановиться и повернуться ко мне полу-боком. Я вижу это в твоих глазах, и получаю невероятное удовольствие! Я вижу это в твоей резкой реакции, как будто ты ждал, когда я попрошу тебя остаться! Я вижу в тебе это, и это – ничто иное, как желание найти хотя бы одну причину, чтобы никуда не уходить. Как обидно, что мы оба ее не видим, и мне ничего не остается, кроме как, помявшись, произнести:
− Доброй ночи.
Не то ты ожидаешь услышать, разочаровано сверкнув леденящими душу радужками глаз, и все равно благодарно киваешь головой, отвечая мне тем же самым:
− Доброй ночи, мисс Талбот.
«Мисс Талбот»… все же имя, произнесенное твоим голосом, мне больше по нраву.
Я больше не нахожу причин для того, чтобы остановить тебя, и дарю совсем слабую улыбку в ответ на твое пожелание. Вскоре коридор пустеет, номер погружается в тишину, и я, отбросив плащ на диван, возвращаюсь к высокому окну.
Несколько лет назад, в день переезда, город казался мне дружелюбным и светлым. Добрым, приветливым. Полным хороших людей и новых перспектив. Прожив и «проработав» в нем почти пять лет, я окончательно поставила на Детройте клеймо «ненавижу», убедившись, что здесь ничем не лучше, чем в других уголках страны. Улицы начали ассоциироваться с наркотиками, а люди – с болью и страданиями. Все здесь было пропитано злостью, ужасом. Все здесь отталкивало, казалось цепями на моем теле, не дающими расправить крылья. И что теперь?.. теперь я вижу его с обратной стороны. Я вижу его сверкающие огни с высоты птичьего полета. Вижу переплетающиеся дороги, объятые светом, вижу, что у этой клетки нет прутьев – прутья в моей голове. Я вижу красные, желтые и синие блики, и что еще прекрасней – вижу металлический блеск в каждой улочке, в каждой проезжающей машине. Я повсюду вижу тебя. Везде. В каждом метре города, куда бы не упал взгляд, и мне становится легче дышать. Несуществующие крылья все смелее пытаются сбросить оковы. Их звон дарит надежду, что вот-вот все закончится, и мир снимет с себя траурный наряд. Надо же, как много может подарить один девиант всего одним своим присутствием, которое я ощущаю, даже когда его нет рядом.
Нет… я не позволю тебе исчезнуть из моей жизни. Скованная собственными страхами, я вдруг ощущаю себя свободной, правой на все, чего требует нормальная человеческая душа, и я благодарна тебе хотя бы за вернувшееся стремление к свободе. Даже если завтрашний день принесет мне проблемы с законом и Освальдом – лучше я понесу наказание в борьбе за жизнь, чем вернусь к прежней роли затравленной куклы.
Ты и впрямь возвращаешься в десять утра следующего дня, и не один, а с детективом Ридом. В руке твоего напарника небольшой кейс, от вида которого мне становится не по себе. Назад все равно нет пути, и я вижу, как ты доволен моим присутствием. Точнее, чувствую, что ты ожидаешь именно этого – оставшейся меня, ставшей своеобразным согласием на сделку.
Детектив Рид поясняет, что устройство, находящееся в кейсе, имеет крошечный размер и заметить его невозможно ни человеку, ни девианту, если правильно расположить на теле человека. Не знаю, на что именно он намекает, но вижу твой раздраженный взгляд в сторону напарника, по-хозяйски расположившегося в белом кресле у окна. То, что кейс теперь в твоих руках, намекает на то, что именно ты будешь запускать систему. Детектив Рид же больше выполняет задачу наблюдателя, по выражению лица которого понятно, насколько ему здесь скучно.
− Что? – мужчина недовольно хмыкает в твою сторону, когда ты, застыв напротив меня, кидаешь на него пристальный взгляд. Даже я понимаю, к чему этот жест. Не каждый сможет одним лишь взглядом потребовать свалить из помещения. Гэвин это понимает и закатывает глаза, устало откидывая голову на спинку кресла. – Да ладно тебе, с каких пор ты такой ревнивый?
Даже думать не хочу, к чему слова про ревность. Вообще стараюсь абстрагироваться от происходящего, осознавая, что через пару минут тебе придется ко мне прикоснуться. Лишь бы не взорваться в этот момент синим пламенем, тая под твоими пальцами, как кусочек сахара в горячем кофе.
Детектив тяжело вздыхает и, шумно хлопнув ладонями по коленям, нехотя встает с кресла. Все время, что мужчина идет до выхода, меня не покидает стойкое чувство, будто между вами есть какие-то свои секреты, связанные с моей личностью. Не знаю, не хочу об этом задумываться.
Дверь закрывается. Мы остаемся одни. До отбытия в бар остается не больше часа, и нам некуда спешить, так что ты спокойно ставишь кейс на рядом стоящий столик и вводишь цифровой код в электронный замок. Все это происходит в полном молчании вплоть до того момента, пока ты не возвращаешься ко мне с круглым и плоским устройством, из которого тянется черный тонкий проводок с уплотнением на конце.
− Рубашку придется расстегнуть.
Сказал бы ты это в другой обстановке, и я бы сделала это, не раздумывая. Вместо последнего чувствую нарастающее в груди пламя, заливающее щеки румянцем. За всю свою жизнь мне доводилось расстегивать рубашку только перед двумя мужчинами, но ни с одним из них я не испытывала то, что испытываю сейчас, смотря в твои ледяные глаза. Жар нарастает. Срочно требуется чем-то сбросить напряжение, что я и делаю, неумело отшучиваясь от ситуации:
− Впервые в жизни раздеваюсь перед тем, чьего имени даже не знаю, − моя глуповатая улыбка не кажется тебе неуместной. Ты едва заметно улыбаешься в ответ, в мгновение ока смягчаясь во взгляде. Видимо, чувствуешь буйство моего сердца.
− Ричард. Меня зовут Ричард.
Ричард… красивое имя. Под стать тебе.
− Приятно познакомиться, Ричард.
− Взаимно, мисс Талбот.
Мия! Меня зовут Мия! Называй меня по имени, прошу тебя!
Чем больше пуговиц расстегивается, тем острее я чувствую огонь внутри грудной клетки, ползущий вниз, к животу, словно тягучая лава. Опыт просмотра старых шпионских фильмов подсказывает, что снимать всю рубашку необязательно, но даже того видного кусочка кожи и черного белья достаточно, чтобы покрыться краской с головы до пят. Знаю, тебя не интересует женское тело. Вряд ли андроиды в принципе способны испытывать влечение, но это не отменяет моей собственной тяги.
− Он не будет заметен за темной тканью, − твой равнодушный тон даже несколько оскорбляет мое предынфарктное состояние. Либо ты идеально имитируешь спокойствие, либо я одна здесь чувствую, как нагревается воздух. – Но я все равно рекомендую ни с кем не сближаться и физически не контактировать, чтобы посторонние не смогли прочувствовать лишний объект под рубашкой.
− Я не из тех, кто обнимается с первым встречным, − я все так же стараюсь отшучиваться, уговаривая гребаное сердце замедлить ход.
− Я говорю не о посторонних людях. Думаю, вы это понимаете.
Ты касаешься кожи подушечкой всего одного пальца, а у меня внутри как будто разверзается вулкан, туманом задымляя рассудок, и когда ладонь полностью накрывает тело чуть выше груди, разглаживая тонкий датчик – я перестаю дышать. Идеальный… холодный, но не настолько, насколько холоден лед твоих серых искрящихся глаз.
− Спокойно, − ты полностью увлечен закреплением устройства, но все равно обращаешься ко мне, подогревая кровь в сосудах. – Расслабьтесь, мисс Талбот. Я еще не сделал ничего противозаконного.
− А вы можете?
Ты хитро вздергиваешь уголок губ, продолжая заниматься устройством. Мой вопрос остается без ответа, и, по правде говоря, он мне и не нужен. Я просто стараюсь отстраниться от бушующего внутри пламени, смотря в сторону окна.
− Что я должна буду делать?
Датчик прикреплен крепко, и ты убираешь руку, на секунду другую отворачиваясь куда-то в сторону. Когда оборачиваешься обратно – я замечаю в твоей руке кусочек пластыря, явно припасенный для того самого проводка.
− Все то же самое, что и при обычной сделке, − ты вновь всем вниманием погружаешься в устройство, сохраняя абсолютное спокойствие. Мне остается только позавидовать твоей выдержке, продолжая вздрагивать от каждого твоего прикосновения. – Единственная ваша задача – произнести его имя четко и ясно при получении продукта и при сдаче вырученных денег.
− А если покупатель что-то заподозрит?
− Мы и есть покупатель, − наблюдать за твоей сосредоточенностью так увлекательно, что я не особо вдаюсь в подробности твоих слов, только краем сознания умудряясь немного удивиться. – Вас встретит один из наших людей, все что вам нужно – просто отдать ему продукт и взять кейс с деньгами.
Скажу честно, ощущение пластыря на теле не очень приятно, но я молчу, внимательно наблюдая за каждым твоим движением. Наконец, когда установка готова, ты вновь накрываешь устройство своей ладонью, и отчего-то это прикосновение дарит спокойствие, чувство безопасности. Мы погружаемся в молчание, только на сей раз ты не смотришь на устройство. Ты смотришь на меня, и готова поклясться – твоя рука становится еще холоднее. Снимаешь скин, чтобы активировать датчик?.. так и тянет посмотреть вниз, но оторваться от твоего металла просто невозможно.
− Вы так и не ответили, почему мне нельзя было ехать домой, − откуда этот шепот?.. почему я вообще говорю так тихо, как будто боясь быть услышанной? Или это совсем другой страх – страх спугнуть момент, не уступающий в интимности минуте в лифте? Трепет скрывается в том, что и ты отвечаешь тихо, разделяя мою атмосферу без всякой договоренности.
− Нам нужно было время для того, чтобы взломать систему видеонаблюдения вокруг вашего дома, − ты все также смотришь в мои глаза. Разделяющие нас сантиметры заставляют меня задыхаться в этом огромном номере, иначе я никак не могу назвать свое состояние, когда кажется, что даже воздух для жизни не нужен. – Если бы что-то пошло не так – ваше присутствие сулило бы вам много проблем.
Гадать не стоит о чем именно подразумевается под словами «что-то пошло не так». Это «что-то» преследует меня вот уже несколько лет, искренне считая меня своей собственностью. Думать не хочу, чем бы обернулась ситуация, при которой Освальд приезжает ко мне домой и застает меня с полицейскими, взламывающими систему камер. Будучи здесь, у меня хотя бы есть алиби, подтверждающее мою непричастность к работе детективов.
− И что вы хотите там увидеть?
− Не увидеть, а отследить, − ты тактично поправляешь мой вопрос. – Место, куда транслируется запись. Предположительно, что именно там и происходит вся основная деятельность вашего руководителя.
С этим и не поспоришь. Кабинет в баре действительно используется только для общения с клиентами и сотрудниками, сам же крупный оборот наркотиков и более темные дела происходят на другой территории, неизвестной даже мне самой. И все равно это не оправдывает того факта, что Освальд сам может заметить мое отсутствие дома, не говоря уже о внезапно отключенном маячке в машине. Если конечно, ты его отключил, а не использовал в своих целях.
− А если он спросит? – в твоем взгляде мелькает просьба на пояснение, и я спешу уточнить, не переставая смотреть в твои глаза. – Если спросит, почему я не была дома? Что мне ответить?
− Ответьте, что решили отправиться в отель из соображения безопасности, чтобы оторваться от полиции.
− Вы думаете, он в это поверит? После вчерашнего, − я тонко намекаю на ситуацию в баре, при которой ты завалился в заведение, буквально вырвав меня из лап бармена. Ты как-то загадочно, хитро ухмыляешься, стирая ухмылку за считанные секунды.
− Мистер Дойл подтвердит.
Знакомая фамилия. Настолько знакомая, что аж тошнить хочется. Совершенно забыв о ладони на своем теле, я изумленно морщусь и переспрашиваю:
− Сид?
− Сид.
Ушам своим не верю. Либо вы с ума сошли, либо совсем плохо разбираетесь в людях, раз уверены, будто Сид станет меня прикрывать. Скорее он вонзит мне в спину нож или задушит голыми руками, лишь бы угодить своему хозяину, коим и считает Освальда. Хочется и плакать и смеяться, или все вместе, а может поочередно.
В моих глазах стоит очевидный вопрос, но ты не спешишь на него отвечать, так что мне приходится озвучить его:
− Откуда такая уверенность?
− Мистер Дойл со вчерашней ночи содействует нам так же, как и вы.
− Это вы зря. Ему нельзя верить. Он один из самых преданных ему людей.
− Даже самый преданный пес зарычит на хозяина, если почувствует запах свободы.
Мне бы твою уверенность. Чует моя душа, этот контракт принесет тебе не мало проблем, и я искренне надеюсь, что вы ничего не ляпнули про нашу сделку, ставя меня в уязвимое положение. Идти на сделку с Сидом все равно что складывать информацию в корзину, висящую на руке Освальда. Неизвестно, когда тот захочет заглянуть внутрь и что именно его разозлит сильнее остального.
Новости о Сиде напрочь отбили всю атмосферу. Помрачнев за считанные секунды, я отворачиваюсь к окну. Шанс, что этот день станет последним в моей жизни, увеличивается с геометрической прогрессией. И все же пусть уверенности во мне не так много, как было прошлой ночью. Я все равно предпочту идти до конца, даже если на том краю смерть.
От последнего я хмурюсь еще сильнее. В действительности я не столько боюсь смерти, сколько выедающего изнутри страха перед прогневанным Освальдом. Этому человеку будет мало просто убить и закопать мое тело на заднем дворе своего особняка. Освальд – не из тех, кто поступает гуманно, а значит меня ждут самые страшные последние дни жизни, собранные из животного страха и нестерпимой боли.
− Если он узнает – он меня убьет, − на секунду я замолкаю, обреченно смотря в пол.
− Больше он до вас не дотронется. Я ему не позволю.
Не знаю, что такого в твоем голосе, что заставляет меня поднять голову, но знаю, что вижу в твоих глазах. Уверенность в своих словах и своих силах. Готовность сдержать обещание, даже если придется чем-то жертвовать. Я вижу в них жестокость и смелость, но все это направлено не на меня, нет. Все это направлено на того, чье имя вызывает злость и отчаяние. Даже вслух повторять его невыносимо. Кажется, я достигла того порога, когда клеймо на душе переписывается под чужое имя. Тебе хватило всего одного прикосновения и одного обещания защищать, чтобы я окончательно решила кому именно принадлежу.
Окружающие звуки совсем смолкают, если они вообще есть. Я вижу только тебя, твои глаза и чувствую мужскую руку на своей коже. Твоя ладонь давно стала теплой, под стать моей температуре, но это не мешает мне остро ощущать каждый сантиметр твоей оболочки. Серые металлические сети твоих глаз затягивают все сильнее, с каждой секундой путаюсь в них, растворяясь в окружающем мире. Так и тянет приблизиться еще ближе, еще немного, настолько близко, чтобы ощутить твое тепло на своих губах, и, кажется, так оно и происходит, иначе почему металлические паутинки в твоих глазах стали ярче?.. за восторженным криком в голове я не слышу даже собственных мыслей, и счастье кажется таким близким, но все обрывается в одно мгновение. Идиллия рассеивается как туман после того, как в комнате раздается стук в дверь.
− Эй, красавица и чудовище! – в одну секунду сон становится реальностью, и я резко отстраняюсь, пряча раскрасневшееся лицо. Чувствую твою досаду и сама же ею пропитываюсь, желая выйти и настучать твоему напарнику по голове. – Чего так долго?
− Мы уже закончили.
То ли твой голос слишком груб, то ли Гэвину хватает короткого ответа – он больше ничего не говорит, а ты больше ко мне не обращаешься. Буквально через несколько секунд, после того, как я застегиваю рубашку, с трепетом вспоминая твое прикосновение, открывается дверь. Детектив Рид, осмотрев нас с ног до головы и задержавшись на моем красном лице, усмехается, но ничего не говорит. Вскоре я еду прямиком в бар, сидя за рулем своего седана. Разгоряченная и взбудораженная.
Войти в заведение оказывается той еще проблемой. Уже на входе я встречаю Сида, и тот смотрит на меня исподтишка, втянув шею в плечи. Какое-то время мы смотрим друг на друга издалека, и в этом немом разговоре чувствуется нечто заговорщицкое. Так могут смотреть друг на друга только те, кто делит страшную тайну. Нам хватает пары секунд, чтобы Сид пристыжено отвернулся. Больше на пути никто не встречается, и я, ощущая как немеют ноги, вхожу в кабинет.
Освальд сидит за своим столом, вскрывая какие-то конверты тонким письменным ножом. Он не поднимает на меня взгляд, не отрывается от занятия вплоть до того момента, пока я не подойду к столу. Кейс, подготовленный к передаче, давно лежит в кожаном кресле, но взять его без позволения владельца непростительно. Только из рук в руки. Только так.
Что мне сделать?.. что я должна сделать?.. кажется, назвать его имя.
− Доброе утро, Освальд.
Черт… черт, зачем я это сделала? Я никогда не желала ему доброго утра! Подставляю саму себя, выбирая неверные тактики общения! Как говорил Ричард? «Все то же самое, что и при обычной сделке». Просто будь собой, Мия. Точнее, будь той, какой Освальд привык тебя видеть.
Освальд в свою очередь даже голову не поднимает, продолжая вскрывать конверты, скрупулезно вчитываясь в каждые строчки. Мне не позволительно спрашивать, что именно он пытается там найти, но время идет. Чем дольше я торчу здесь, тем больше во мне копится страх от понимания, в каком опасном положении оказалась моя задница.
Судя по всему, мужчина что-то находит и, уйдя в письмо всем вниманием, медленно откидывается на спинку кресла. На секунду его светлые брови сдвигаются вместе, после снова разглаживаются. Уголок его губ дрогает, как если бы Освальд находит для себя нечто удивительное, но приятное. Наконец, Освальд откладывает письмо на стол строчками вниз и уходит в раздумья.
В ином случае я всегда терпеливо жду, когда на меня обратят внимание, выказывая страх и «уважение» перед человеком. Сейчас же у меня как будто горят ноги от желания бежать, прятаться, сделать все как можно быстрее! И я только открываю рот, чтобы произнести хоть слово, как Освальд поднимает на меня затуманенный взгляд. Глаза проясняются. Мужчина слабо улыбается.
− Мия, − говорит так, как будто не слышал моего приветствия. Впрочем, вполне возможно при его-то отношении к подчиненным. – Опаздываешь.
От одного слова внутри буквально все леденеет. Любой прокол перед этим человеком может стать летальным, и я замираю, потуплено смотря в черные глаза. К счастью, он не злится, все еще пребывая в хорошем настроении от прочтенного.
− Как прошла эта ночь, милая?
«Не называй меня милой», − буквально рвется наружу, распирая меня от раздражения. Я сдерживаюсь, лишь слегка зажимая кулаки убранных за пояс рук.
− Почему ты спрашиваешь?
− Просто хочу знать, почему ты не была дома.
Как чувствовала задницей, что он задаст этот вопрос. К своему счастью, я уже знаю ответ, проговаривая его раз за разом по пути в бар.
− Ночью за мной увязались полицейские, так что я не захотела возвращаться домой.
Освальд хмыкает, понимающе кивает. Улыбка на его губах становится заметней, и через секунду я понимаю, почему.
− Занятно. Сид сказал то же самое.
− Сид не станет врать, верно?
− Верно, − даже и не знаю, благодарить Сида или тебя за вашу своевременную продуманность в отношении бармена. Самому Сиду я в любом случае не стану доверять, даже если он прикрывает мою спину. – Не станет.
Какое-то время мужчина размышляет, задумчиво смотря в мое лицо. Привыкшая к этому пристальному взгляду, я не ежусь, свободно стоя перед его столом. Бдительность Освальда засыпает. Наконец, владелец бара встает, придерживая свой темно-бурый галстук и, обойдя меня, поднимает кейс с кресла, дабы передать его в мои руки.
− На том же месте, что и в прошлый раз, − эти сделки никогда мне не нравились. На кейс я всегда смотрела с отвращением, до последнего оттягивая момент когда придется его взять, но на сей раз руки буквально чешутся, лишь бы поскорее выйти отсюда и достать для тебя прямые доказательства против этого ублюдка. – Сделаешь все, как обычно, и вернешься сюда до трех часов дня.
Только я протягиваю руки, дабы забрать товар, как Освальд отдергивает его обратно, требуя поднять на него взгляд. Когда наши глаза встречаются, я внезапно осознаю, насколько близка победа, насколько близок тот день, когда я смогу выйти на улицу и вздохнуть полной грудью. Руки зачесались еще сильнее.
− Ты поняла меня?
На секунду я тушуюсь, потирая пальцы, но тут же вспоминаю твою просьбу произнести имя. В начале и в конце. До и после. Вы хотите полное доказательство его причастности с озвучиванием всех имен? Оно у вас будет.
− Провести обмен и вернуться с деньгами не позже трех часов дня, − как робот повторяю я практически слово в слово, ловя довольный огонек в черных глазах. – Да, Освальд. Я все поняла.
Наконец, кейс у меня, и я ощущаю нарастающую эйфорию от скорого конца, о котором раньше даже мечтать боялась! Всю дорогу до леса я только и делаю, что думаю о приближающемся дне свободы. Наверное, поэтому не сразу замечаю следующий за мной автомобиль, остановившийся только у кромки леса. Нет, это не Освальд. Это ты. Спасибо диоду, что сверкает за лобовым стеклом.
Покупатель уже ждет на месте. Не могу сказать, что узнаю в нем полицейского – обычный человек в обычной одежде. Темная кожа, темные глаза. Серое худи, черные джинсы и кроссовки. Он выглядит как среднестатистический гражданин, и в то же время я прекрасно понимаю – покупатель и впрямь ненастоящий. Сделки, проходящие через мои руки, насчитывают стоимости свыше ста тысяч долларов, иногда доходя и до миллиона, и люди, которые решаются на такие траты, выглядят иначе: либо грозно, либо солидно. Этот человек не подходит ни к одной из категорий. Он, молча, без приветствия и улыбки, протягивает руку, забирает у меня кейс и, так же молча, отдает точно такой же с деньгами. Единственное, что он делает – благодарно кивает после проверки содержимого, получая в ответ точно такой же кивок головой. Победа становится все ближе. Кажется, я готова взорваться от ощущения приближающегося конца.
Стоит мне выехать из леса, как ваш автомобиль вновь двигается следом, соблюдая дистанцию в сотню метров. На сей раз я не обращаю на вас внимания, напряженно посматривая на часы. Добраться до бара в послеобеденное время – всегда та еще задачка, и сейчас мне следует полностью сосредоточиться на дороге, чтобы не подвести доверие Освальда. Впервые за последние годы я действительно не хочу испортить его планы, подгоняя светофоры и едва плетущийся поток машин.
Быстрее… еще быстрее! Пожалуйста, лишь бы успеть, чтобы все прошло идеально гладко! Чтобы все закончилось уже сегодня, чтобы завтра выйти на улицу не потому что Освальд ждет, а потому что ждет суд по делу о наркоторговле! Я даже готова просидеть какое-то время за решеткой как преступник, лишь бы закончить это психологическое и физическое насилие!
До трех часов остается всего пятнадцать минут, когда я, припарковавшись у бара, буквально врываюсь внутрь с кейсом в руках. Сида за стойкой нет, заведение само по себе пустует, но это совершенно нормально в будний день. Даже «Ангелов» не видать. Видимо, все спрятались где-то в подсобках, ловя возможность уделить время самому себе.
Несмотря на кончающееся время, я притормаживаю у самого кабинета, ощущая навязчивую тревогу. Сейчас твоего общества не хватает как никогда, и, стоит только подумать о твоем металле, беспокойство резко обрастает ледяной коркой. Тревога сходит на "нет". Теперь только уверенность, с которой я открываю дверь, проходя внутрь.
Вопреки ожиданиям, Освальд оказывается в компании охранника, стоящего у стола. Сам же мужчина вновь копается в бумажках, перекладывая их с места на место, как будто готовясь к переезду. Его дела меня абсолютно не интересуют, в то время как он напротив – непривычно рад моей компании.
− Мия! – он так радостно выкрикивает мое имя, что я застываю на пороге. – Я уже думал, что ты опоздаешь!
− Я принесла деньги, Освальд… − не успеваю еще договорить, как владелец бара забирает кейс и отбрасывает его в кресло, как будто деньги сейчас не имеют никакого веса. Даже странно видеть его таким возбужденным. Слишком сдержанный, чтобы так открыто показывать свои эмоции. – Что происходит?
− А что-то должно произойти? – Освальд возвращается к своим бумажкам, просматривая каждую и раскладывая в разные стопочки. Какие-то пропускаются через шредер, который уже набит бело-черными ленточками.
− Нет, просто… не привыкла видеть тебя таким.
Не вижу его лица, но чувствую, как он улыбается. Черные глаза кидают на меня хитрый взгляд, и он мне совсем не нравится. Что-то здесь не так. Слишком дурно пахнет вся эта спешка и довольная ухмылка кота, нашедшего логово мышей.
− Видишь ли, − мужчина продолжает разбирать бумаги, не смотря в мою сторону. Черт знает, что меня потянуло, но я приближаюсь к столу, недоуменно рассматривая содержимое. – Пару недель назад нашим баром заинтересовался один участок, а это значит, что пора складывать удочки.
Он заканчивает свои дела?.. я ослышалась? Он закрывает нарко-оборот?! Чушь полная! Скорее, Сатана объявит себя монашкой, чем Освальд закроет бизнес, обрубив себе жирную долю доходов!
− Ты закрываешь бар? – взгляд натыкается на то самое письмо, повеселившее Освальда пару часов назад. Совсем забывшись, я аккуратно поднимаю его со стола, дабы прочесть то, что заранее не вселяет надежду.
− Нет, Мия. МЫ закрываем бар.
На слове «мы» в глазах Освальда сверкает огонек. Ощущая, как ситуация выходит из-под контроля, я хмуро вчитываюсь в строчки, постепенно теряя опору из-под ног.
Это было не письмо. Это было извещение о подготовленных заграничных документах и визах. Вот только владельцев несколько.
Двое, в том числе и я сама.
Предугадывая ответ, я поворачиваю лист лицевой стороной к Освальду. Тот ни на секунду не прерывает работу, избавляясь от компроматных документов.
− Что это? – ответа не следует. Истерика в груди постепенно набирает оборот, и я требовательно повторяю вопрос, совершенно забыв о страхе перед человеком. – Освальд, что это?!
− Это наши путевки в Испанию, милая.
Теперь понятно зачем эта спешка. Теперь понятно зачем так много уничтоженных документов! Хищник почуял приближение охотника и теперь уничтожает все свои следы, намереваясь покинуть территорию!
Мир как будто переворачивается с ног на голову. Перед глазами мутнеет, я напрочь забываю о прослушивающем устройстве. День свободы внезапно кажется иллюзией, и все, о чем я думала меньше десяти минут назад, разрушается, как старая кирпичная стена. Остаются последние крохи надежды на то, что судебный процесс закрутится раньше, чем Освальд планирует покинуть страну, но учитывая торопливость работы с документами – эти надежды могут смело отправляться в мусорку.
− Как давно ты это планировал? – единственное, что крутится в голове. Освальд сразу находит что ответить, на пару секунд замешкав с каким-то документом.
− Достаточно давно, чтобы подготовить для нас теплое местечко.
− И когда ты планируешь улететь? – с замиранием сердца задаю я вопрос, уже зная ответ.
− Не раньше, чем завтра, − он бросает на меня мимолетный взгляд, и в его глазах вижу ожидание восторга. Увы, его не наступает, но ведь ему и не требуется мое одобрение, чтобы утащить меня на другой материк против воли. – Не волнуйся. У тебя будет время собрать вещи.
− А кто сказал, что я хочу лететь?
− А кто сказал, что я тебя спрашиваю?
Ответ, который можно было предугадать, даже не спрашивая вслух, и Освальду абсолютно наплевать на то, что я буквально сгораю от внутренней боли, опуская руки. Ему все равно на то, чего хочу я. Единственное, до чего ему есть дело – он сам. Он и его желания, его свобода. И пока я, мысленно рыдая, с мясом отрываю свои едва расправленные крылья – Освальд с энтузиазмом продолжает, искренне веря, что его планы вселяют в меня надежду.
− Сегодня ночью у меня очень крупная сделка. Если все пройдет гладко, завтра в шесть утра нас уже не будет.
«Нас уже не будет», − искренне надеюсь, что ты это слышишь, разделяя вместе со мной отчаяние и обиду.
Освальд отпускает меня, да я и не помню, как именно покидаю бар, медленно выходя на улицу, словно надышавшись ядовитых паров. Ноги совсем не держат, в голове густой туман. Зря я надеялась на свободу, зря мечтала о глотке воздуха, сделанным полной грудью. Весь мой удел – служить чужому счастью, даже если оно обусловлено моими страданиями.
Помню, как замечаю красный огонек по ту сторону улицы. Все еще плохо соображая, я потеряно смотрю в сторону свечения, игнорируя мимо проезжающие машины, шумных прохожих. Ты смотришь на меня из автомобиля, и взгляд твой говорит куда больше, чем если бы ты кричал через всю улицу. На лице, как и всегда, абсолютно ничего, но глаза сверкают ледяным пламенем, пропитанным волнением, страхом. Ты… боишься? Нет, мне это кажется. Такие, как ты не боятся. Такие, как ты не жалеют. Таким, как ты не нужны прогнившие души, истерзанные преступлениями и чужими руками. Завтра меня здесь уже не будет, а ты, возможно, даже и не вспомнишь мое имя.
Говорят, что в состоянии стресса и шока опасно садиться за руль, но мне становится абсолютно плевать. Мрачно отвернувшись от тебя и детектива Рида, потеряно шагаю к своей машине, ощущая, как на голову падают первые капли дождя. Сегодня небо будет плакать вместе со мной, и у нас будут на то причины, главная из которых заключается в цепях, вновь окутавших мою шею, только на сей раз более тяжелых, тянущих на дно. Но я не хочу вниз. Я только что побывала на поверхности, сделав драгоценный глоток свежего воздуха, и теперь не готова вновь окунуться в пучину, теряясь в потоке событий. Я не готова к этому вернуться… нет, больше не готова.
Мой путь был длинным: аптека, магазин, дом. Кажется, даже успевает стемнеть. Вообще мало что помню и осознаю. Осознано нахожу себя уже в своей гостиной, подмокшей из-за начавшегося дождя. Взглядом потеряно осматриваю помещение, выискивая следы чужого присутствия прошлой ночью, но ничего не нахожу и потому устало отправляюсь в свою комнату, дабы сменить промокшую одежду и стащить с себя датчик, откинув его на прикроватную тумбочку.
Дальше − больше. Дальше – путь в никуда. Я сижу в гостиной, на ковре у журнального столика, объятая тусклым светом напольной лампы. Мои волосы все еще влажные из-за погоды, глаза больше не сияют, как этим утром при твоем появлении. Они смотрят вниз, на стол, и все что в них можно найти – мрак. Думаю, именно с таким взглядом самоубийцы прощаются с жизнью… да. Я в этом уверена. Уверена так же сильно, как и в том, что на столе лежит пачка снотворных по соседству с бутылкой вина. Не самый удачный репертуар для веселого вечера, впрочем, мой вечер веселым и не назовешь. Вряд ли час, когда слова «Я больше не могу» становятся реальностью, можно назвать хорошим.
Я больше не могу… я и вправду больше не могу. Я не могу просыпаться по утрам, встречая новый день с мыслью о предстоящем страхе. Я не могу ложиться спать, гадая, какие ужасы преподнесет мне следующий день. Я не могу дышать, не могу пить и есть без ожидания боли! Я не могу! Я больше так не могу!
Я не смогу жить в незнакомой стране, где никого, кроме НЕГО, не будет! Я не смогу жить без осознания, что ТАМ у меня не будет своего собственного дома, безопасного уголка! Я не смогу видеть его лицо каждое утро! Не смогу видеть его лицо каждую ночь! Я просто не выдержу, оставшись один на один с поглощающей меня тьмой по имени Освальд! Я больше не смогу ему принадлежать, и в этом виноват ты сам!
Ты виноват в том, что я чувствую запах свободы! Ты виноват в том, что эта преданная и послушная псина вдруг начала огрызаться, мечтая сбежать от тирана-хозяина! Ты и твои чертовы глаза виноваты в моей тяге к жизни, которая не посещала это тело вот уже пять лет! Ты! Во всем виноват только ты!
Где-то рядом с кварталом ударила молния. Грянул гром, и я, словно ошпаренная, принимаюсь судорожно вытаскивать таблетки из пластины, складывая каждую на стол трясущимися пальцами. Слезы бесконтрольно текут по холодным щекам, обжигая кожу, я практически рыдаю, даже не стараясь стереть влажные дорожки! Все, чего мне хочется – забыться вечным сном, прокручивая в голове твой образ, твой голос, твой металл, окутавший меня стальными нитями! Ты подарил мне желание жить и чем же это обернулось?! Человек, который стойко сносил все тяготы жизни, торопливо готовится отбыть на тот свет!
Во что я превращаюсь?.. в жалкое подобие человека, мечтающего о трусливой кончине.
Последняя мысль в мгновение ока останавливает мои руки. Вытаращив глаза, из которых непрерывно хлещут слезы, я резко отстраняюсь от столика назад, ударяясь спиной о край дивана. Зачем я вообще это делаю?.. разве о таком я мечтала пару дней назад? Разве таким я видела конец своей жизни?! Что бы сказал отец, увидев меня столь слабой? А что бы сказал ты?..
Молния вновь ударяет над городом, и этот звук, словно выстрел, отпугивает меня от столика. Я едва не опрокидываю все содержимое, вскочив на ноги и больно ударившись бедром о край стола на пути к коридору. Все, что находится на столе, вплоть до пульта, кажется мне местом преступления, которое я самолично сотворила в собственном доме! Вряд ли усилившийся дождь смоет мой позор, скроет его от чужих глаз. Все потому что их обладатель смотрит на меня, сквозь дождь, сквозь окно и автомобильное стекло.
Ты снова там, снова сидишь в машине по ту сторону улицы. Я не вижу твоего лица – картинка размыта ливнем и слезами, но вижу как ярко сияет твой алый диод. Не хочу думать, что ты можешь стать свидетелем моего минутного позора, моей слабости, но когда водительская дверь открывается, а ты выбираешься наружу – готова все отдать, лишь бы ты оказался здесь, рядом. Кажется, мои мысли были прочитаны… потому что вскоре я вижу твой силуэт, уверенно идущий к дому.
Никто из нас не вспоминает про камеры. Я точно, застыв в коридоре, словно зверь, оказавшийся под прицелом. Каждую секунду жду стук в дверь и искренне удивляюсь, почему вместо него звучит только барабанная дробь дождя по окнам. Когда в дверь действительно стучат – меня, раскаленную до предела, словно окатывает ледяной водой.
Первые секунды я не в силах пошевелиться. Следующие – все же нахожу в себе смелость, чтобы подойти и открыть дверь, озарившись алым сиянием твоего диода. Ты стоишь на пороге, промокший практически до нитки. Темные пряди прилипли к лицу, капли дождя запутались даже в твоих ресницах. Ты весь словно сошедший с картины великого художника, и я не могу насладиться твоим совершенством, даже несмотря на неряшливый вид. Я как будто под гипнозом… и это самое прекрасное чувство, которое я ненавижу всей душой.
Ты делаешь уверенный шаг в дом, закрывая за собой дверь. На паркете остаются мокрые дорожки от дождя, стекающего с униформы. Все стены озаряются ало-синими бликами, ты сам, словно усеянный алмазами, сверкаешь в свете собственных диодов. Такой же холодный, такой же спокойный, как и во все предыдущие дни. Такой же молчаливый, но буквально кричащий на весь мир одним лишь взглядом. И я, будто загипнотизированный зверек перед питоном, не могу пошевелиться, прижимая холодные руки к своей груди.
− Не надо, − ты даже не смотришь в сторону гостиной, где на столике остались лежать таблетки с алкоголем, но я и без того знаю, что именно их ты и имеешь в виду, пронзая меня металлом своих искрящих глаз. – Ты сильнее этого.
− Я больше не хочу быть сильной, − мы оба шепчем, и шепот приближает меня к порогу бесконечного отчаяния, блестящего слезами в моих глазах. Твой взгляд мгновенно черствеет, он становится яростным, злым, и все эти эмоции направлены на того человека, что в эту ночь совершает последнюю сделку. Я знаю, ты слышал наш разговор. Возможно, даже слышал, как я покупаю таблетки в аптеке, но даже не это становится причиной твоего появления в моем доме. Ты здесь, потому что ты этого хочешь. Потому что этого хочу я. – Я устала, больше не могу.
− Даже если я прошу об этом?
Это несправедливо, нечестно, неправильно! Но как бы мне не хотелось кричать об этом, я все равно чувствую, как возвращаются силы, как возгорается желание жить. Оторванные от спины крылья вновь вырастают, но на сей раз они полностью сотканы из серых металлических нитей. Твоих нитей, Ричард.
Ты оказываешься на опасно близком расстоянии. Меня распирает изнутри от твоего близкого присутствия, от мокрого пиджака, подолы которого касаются моего тела. Я слышу, как ты дышишь… ощущаю, как вздымается твоя грудная клетка, вижу, как быстро мигает твой алый диод. Все внезапно становится совершенно неважным. Только серые нити, оплетающие мою душу и вонзающиеся в кожу от прикосновения к твоим губам.
Невинней этого поцелуя только детские шалости, когда дети в детских садах копируют взрослых, чмокая друг друга в щеку, но когда я отстраняюсь лишь на мгновение, чтобы заглянуть в твои глаза – шалость превращается в преступление. Я замечаю в твоих глазах нечто животное, яростное, бешенное, чего в жизни не видела в ком-то из людей. И мы оба срываемся в эту бездну, жадно прижимаясь друг к другу, упиваясь поцелуями так, как жаждущий упивается ключевой водой. Стук дождя по стеклу перебивается грохотом мебели, на которую мы натыкаемся по пути к спальне. Напольная лампа, тумбочка, вешалка – все летит вниз, на пол, и никого из нас это не волнует. Мы просто утопаем в собственных руках, прижимаясь друг к другу все сильнее.
Что-то преграждает наш путь. Только через минуту я осознаю, что сижу на коридорном столике, жадно прижимаясь к твоему телу. Пиджака уже нет – он остался где-то у входа. Вся моя одежда вновь промокла от дождя, оставшегося на твоей рубашке и брюках, но этот холод, влага добавляют остроты ощущений. Не знала, что чье-то прикосновение может так взорвать. Не знала, что можно так сильно от кого-то зависеть! Я подозревала, что твои касания могут привести к безумию, но не могла даже предположить, что кожа начнет тлеть от ощущения твоих нетерпеливых ладоней! Ты словно огромное солнце, от присутствия которого я плавлюсь в считанные секунды! Ты словно лед, заставляющий меня грозно шипеть, как раскаленный в печи металл! Мне нравится, как далеко под длинную футболку заходят твои руки, изучающие ноги, шорты – все, что попадается на пути. Мне нравится абсолютно все, и я не стесняюсь выражать свои чувства и потребности, позволяя тебе все больше и больше.
Словно сорвавшиеся с цепей животные, мы неотрывно прижимаемся друг к другу, игнорируя окружающий мир. Стук усилившегося дождя по окну вкупе с раскатами грома оттеняют вспышки трепета в груди, приглушают взбешенное биение сердца, захлебывающегося от восторга. Дальние уголки сознания изредка напоминают об опасности нашего общего безумия, уверена, что и ты ловишь предостережения системы анализа, но какой в них смысл, если нам хорошо здесь и сейчас? Если я буквально задыхаюсь от желания быть еще ближе, дышать тобой, мысленно вторить твое имя? Все значимое внезапно становится вторичным, и ничего уже нет, кроме нас двоих в этой комнате.
Со стола падает очередной предмет. Звук битого стекла эхом прокатывается по коридорным стенам, погруженным в алые отблески твоего диода, и тут же подхватывается громом от сверкнувшей над городом молнией. Царящее неистовое безумие захлестывает с головой, только через минуту я осознаю, насколько сильно не хватает воздуха, и в такие моменты ты позволяешь мне откинуть голову назад, жадно вдыхая кислород. Даже в эти секунды без поцелуев я продолжаю пылать, вздрагивая и скуля как щенок от твоих губ на шее, оголенном плече. Тело работает как заведенное, рефлекторно притягивая к себе ногами за поясницу. Я и не надеюсь почувствовать хоть что-то в районе своих бедер, но ничего не могу с собой поделать, слыша в голове неистовый крик тела:
ХОЧУ
Я хочу тебя! Хочу прижаться к тебе изо всех сил! Хочу обмануть природу, хочу слиться с тобой в одно целое, будучи поглощенной всеми твоими программами, всей системой! Хочу свести тебя с ума, хочу сломать твои процессы анализа, хочу уничтожить твой самоконтроль, показав каково это – быть человеком! Хочу впитывать твою ауру, хочу слышать твой голос, стоны, хрип, все что угодно, лишь бы это произносил ты! Хочу принадлежать тебе, хотя бы на одну ночь! Я просто хочу быть с тобой, и ради этого я готова умереть!
Мир крутится по спирали, сменяет цвета. В нем скрываются самые разные оттенки: разноцветные звезды, играющие в груди от высокого уровня адреналина и счастья; белые вспышки из-за молнии, сверкающей над кварталом; алые лучи диода. Твоего диода, что, кажется, вот-вот взорвется от перегрева. Он не перестает угрожающе мигать ни на секунду, и когда это мерцание достигает моей постели, до которой мы каким-то чудом добираемся, перевернув половину дома – я окончательно срываюсь с катушек. Тот самый уголочек сознания, шепчущий о последствиях, затыкается. Все во мне покоряется твоим желаниям.
Одежда летит вниз неприлично быстро. Я мало понимаю в анатомии андроидов, искренне веря, что ни один из девиантов не способен почувствовать хоть что-то, связанное с сексуальным влечением, но глядя в твои светящиеся глаза, оплетающие меня металлическими нитями – готова усомниться в вопросе «Кто из нас действительно этого хочет». Вообще весь привычный мир разрушается: начиная от представлений об андроидах и заканчивая остатками клейма с именем «Освальд» на моей душе. Мне остается только закрыть глаза и отдаться твоим рукам, тесно прижимающих к себе.
Таблетки с алкоголем?.. Господи, какой идиот мог это придумать? Какой идиот может променять тебя на это, даже если единение с тобой длится не больше одной ночи? Меня буквально распирает изнутри, разрывает на части само осознание, насколько ты близко, и мне не жалко кожи, которая растворяется от удовольствия из-за твоего прикосновения – я готова отдать тебе не только тело, но и душу. Я готова отдать тебе все, что у меня есть, даже если это что-то принадлежит другому.
Нет… нет, больше не принадлежит. Отныне все, что лежит в мои руках – твое, и я готова вырвать из своей груди неистово бьющееся сердце, отдавая его в твою власть. Я знаю, ты не обидишь. Ты не сделаешь больно, не оставишь умирать в одиночестве. Ты будешь рядом, даже если от этого могут возникнуть последствия, просто потому что ты сам этого хочешь. Ты такой же как я – сумасшедший, чувствующий неразрывную связь даже на километры. Именно поэтому ты получаешь удовольствие от моих касаний, подставляя свою мокрую шевелюру под мои жадные пальцы; позволяя изучать твои плечи, шею, лицо губами, осыпая тебя поцелуями. Ты здесь, рядом, вдавливаешь меня в растрепанную постель, под удары дождя о стекло и тени сбегающих вниз дождинок. И я неимоверно счастлива, внезапно осознавая, что весь этот долгий тяжелый путь был совершен только ради нашей с тобой встречи.
Там, на ночной дороге, в компании детектива Рида и пустой бутылки из-под вина.
Минуты превращаются в часы, и если бы не продолжающаяся ночь за окном – я бы решила, что время перевалило за сутки. Мы успокаиваемся только ближе к полуночи. Дождь не сбавляет темпа, хоть гром не звучит уже примерно один час. Ты не спешишь сбежать из постели, не спешишь сбежать из дома, напротив – остаешься рядом со мной, прижимая меня, дрожащую и измотанную, к своему сильному телу. В отличие от меня, ты не устаешь, потому периодически вновь начинаешь лезть со своей лаской. Я принимаю ее всю без остатка, мысленно удивляясь, откуда в тебе столько тяги и нежности. Детектив, что всегда сохраняет спокойствие и металлический холод, внезапно становится ласкучим, как котенок, и требовательным, как голодный тигр. Но ближе к двум часам ночи я сдаю позиции, потеряв последние силы хоть на какие-то действия. И мы просто лежим в обнимку, накрытые одеялом, рассматривая стекающие по окну капли дождя. Твои легкие касания к моим волосам успокаивают, но я еще не хочу спать, лениво размышляя о том, что произошло больше часа назад.
− Не знала, что вы тоже можете получать от этого удовольствие, − говорить о сексе внезапно становится просто и легко, как будто мы с тобой знакомы не одну неделю, а несколько лет, тесно связанные одной жизнью. Ты аккуратно прислоняешься к моему лбу щекой, прижав меня едва сильнее.
− Не физическое и не с каждым. Для подобного требуется особенный человек.
«Особенный человек». Не признаюсь, но чувствую, как по телу растекается тепло от услышанного. Все же приятно быть чьим-то «особенным» человеком, при этом не принося себя в жертву в качестве раба. В отзвуке последних мыслей я слышу имя ненавистного мною мужчины. Тепло сменяется напряжением. Я хмурюсь, позволяя себе приподнять голову, привлекая твое внимание.
− Ты не боишься камер?
− Они зациклены. Никто не знает, что я здесь, − ответ успокаивает, и я вновь ложусь на твое плечо, сонливо рассматривая стучащий дождь. – Зачем ты работаешь с ним?
Не думала, что разговор зайдет в такую сторону, хоть сама и напомнила о человеке, о котором совсем не хочется думать. И все равно удивляюсь силе самовнушения и самовосприятия. В ночь нашей первой встречи, в углу допросной комнаты полицейского участка стоял образ Освальда. Собственное сознание каждую секунду напоминало мне кто я и кому принадлежу. Сейчас же, лежа с тобой в постели, я не вижу этот мерзкий силуэт, даже когда разговор заходит в его сторону. Как будто на цепи сломались последние замки, подарив рассудку долгожданную свободу.
− У меня на то свои причины.
− Я знаю о твоих причинах, − неприятно слышать подобное, я даже напрягаюсь, мысленно задаваясь вопросом как много ты можешь обо мне знать. – Я знаю, что образование в медицинском университете оказалось тебе не по карману и тебе пришлось оставить учебу. Знаю, что твой долг перед учреждением числился в несколько сотен тысяч долларов, и что ты приехала в этот город в поисках работы. И, видимо, нашла, так как твой долг был погашен в первые три месяца жизни здесь, в Детройте.
Все, что ты говоришь, как будто режет по моему сердцу. Тепло в груди медленно замещается холодом. Я вновь возвращаюсь в тот период своей жизни, когда голова болела огромным финансовым долгом, когда все двери были закрыты, а небо затянуто тучами. Именно в этот период мне повстречался один мужчина в солидном костюме, тогда еще добрый и улыбающийся при моем появлении. Всем сердцем ненавижу те дни, но принимаю их как есть – все равно уже ничего не исправить.
− Откуда ты так много знаешь? – практически шепотом спрашиваю я, бездумно таращась в окно. Ты ни на секунду не перестаешь перебирать мои волосы, как будто затронутая нами тема банальна и совершенно нормальна, несмотря на обсуждение моих же преступлений.
− Я ведь полицейский, Мия. Я знаю все, что положено знать.
− Ты даже не представляешь насколько ты ошибаешься, − стоит мне это произнести, как движения твоих пальцев по моим волосам прекращаются. Ты застываешь, слушаешь меня, вслушиваешься в мой голос, ловя ошибки из-за резкого появления тоски в моем настроении. Голубое свечение на стенах становится желтым, но я уже успела уйти в себя слишком глубоко, чтобы задуматься о твоем состоянии. – Он знал о моих проблемах с финансами, но первые несколько месяцев не зарекался о помощи. Не знаю, с чего вдруг он в какой-то момент решил об этом заговорить, но сначала я отказывалась от сделок. Я не хотела иметь ничего общего с тем, что творится в его бизнесе, не хотела в этом участвовать. А потом пришла повестка в суд… затем пришла вторая.
− Он предложил тебе работу?
− Одна сделка – и все вырученное уйдет на погашение долга. Он пытался быть отзывчивым, строил из себя доброжелателя, − язык едва поворачивается говорить такие слова, когда речь идет о владельце бара, но я выдавливаю из себя все как есть, щипцами вытаскивая наболевшее из сундука, что был заперт долгие годы. – И я поверила ему. А когда провела одну сделку – поняла, что надела на себя ниточки и отдала их в руки кукловода. Освальд уже не хотел меня отпускать, да и кто отпустит человека, который слишком много знает?
Правильно, никто. Никто не отпустит того, кто знает обо всех грязных делишках другого. Никто не отпустит человека, в одночасье ставшего маленькой шестеренкой в крупном механизме. Освальд уверял, что одна сделка ничего не значит, что это просто способ погашения долга, но все оказалось куда серьезней. С того самого момента, когда я сказала «Я сделаю это» он понимал, что в его руках лежит поводок от моего ошейника, и все что ему нужно – дергать время от времени к своей ноге, когда я делаю что-то не так, как ему хочется. Иногда эти команды выходили за рамки разумного. Иногда эти команды становились наказанием за проступок или увеселительным мероприятием, при котором подчиненный разваливает свою душу на части ради чужого удовольствия.
Нет… нет, это слишком глубокие раны. Это слишком страшные тайны, погребенные на самое дно сундука. Прогнившие, воняющие, от них веет смертью, и я не могу заставить себя вытащить это наружу, внезапно дрожа всем телом. Слезы в одно мгновение набегают на глаза, здравая часть подсознания старательно запихивает этот скелет обратно в шкаф, оттягивая последствия эмоционального шока, но как ты сказал? «Я полицейский»? Ты чувствуешь все, что чувствую я, и оттого задаешь правильные вопросы, разрывая мою душу на куски:
− Что произошло в тот вечер? – ты еще не пояснил свой вопрос, а я уже знаю, о каком вечере идет речь. Хочется спрятаться, зарыться, скрыться где-нибудь, подальше от города и вырывающихся воспоминаний, и я, чувствуя, как легким не хватает кислорода, учащенно дышу, выпутываясь из твоих рук, дабы свернуться калачиком на другом крае кровати. – Мия, что произошло?
− Не хочу…
− Скажи мне.
− Нет, − я слышу крики и смех, слышу как воспоминания вырываются наружу яркими картинками. Все то время, что удавалось об этом не думать, эти фрагменты памяти только сильнее укреплялись внутри, и потому вытаскивать их наружу становится очень больно. Ты пытаешься достучаться до меня, вновь аккуратно притягиваешь к себе, освещая комнату алым свечением, но я слишком сильно напугана, чтобы хоть пошевелиться, поливая подушку безвольными солеными слезами. Я не рыдаю, нет, но и контролировать эти слезы не могу, потуплено таращась в пол.
− Мия, пожалуйста. Посмотри на меня, − твой голос беспокоен, испуган. Он пробивается сквозь всплывающие картинки той ночи, и отчего мне верится в то, что именно он позволит мне успокоиться, придти в себя. Я кое-как нахожу в себе силы и поворачиваю к тебе голову, сквозь слезы находя серые глаза. Шум в голове стихает и все словно встает на свои места. – Что случилось тем вечером?
− Ты ведь полицейский, − отвечаю я шепотом, постепенно утопая в твоих металлических нитях. – Мне нельзя тебе о таком говорить.
− Лучше мне, чем кому-нибудь другому. Что случилось тем вечером?
И ты смотришь на меня так уверенно, так сочувственно, как будто все твое спокойствие, вся твоя жизнь зависит от моего состояния. Я вижу боль в твоих глазах, слышу волнение в голосе, желание помочь мне, но… мне нельзя помочь. Содеянного не изменишь. Эти раны невозможно излечить.
− Я убила человека, − слезы вновь текут по щекам, вниз, к постельному белью. Останавливать их нет сил, да и я не желаю этого делать, наблюдая за тем, как уверенность в твоих глазах сменяется шоком. – Выстрелила ему в голову из пистолета. Я даже не знаю, кто он… знаю только, что тоже работал на Освальда и чем-то ему не угодил. Он больной человек, Ричард. Садизм – это его второе имя. Ему показалось, что будет забавно, если я приму участие в «наказании».
Ты больше не смеешь произнести хоть слово. Либо боишься сбить мой рассказ, либо просто не знаешь что произнести. Я же уже не могу замолчать, срывающимся шепотом озвучивая все, что происходит в голове.
− У него был такой взгляд… я не хотела в этом участвовать, но Освальд держал меня крепко. Вложил в мою руку пистолет и заставил нажать на курок вместе с ним, − до сих пор слышу выстрел, свой рыдающий крик и смех мужчины, поддерживаемого такими же больными ублюдками в лице так называемых «коллег». Помню, как больно было коленкам, когда я свалилась на пол из крепких объятий Освальда, все это время держащего меня на ногах силой. Отнять у человека жизнь – как отметина на всю жизнь, клеймо, которое не сотрешь. Единственно что можно сделать – запихать воспоминания как можно дальше в подсознание, не возвращаясь к тому злосчастному дню. – Я не хотела никого убивать… я просто хочу жить, не думая, что в любой момент сама могу оказаться перед его пистолетом.
Ты молчишь. Смотришь на меня и не знаешь что сказать. Постепенно шок в твоих глазах сменяется пониманием услышанного, а затем – кровожадной яростью, направленной далеко не в мою сторону. На секунду отводишь взгляд, а когда возвращаешь – я вижу только сочувствие, все ту же непробиваемую боль, как если бы это тебе пришлось стрелять в человека. Продолжаю удивляться нашей эмоциональной связи, настолько остро ты чувствуешь то, что чувствую я.
− Поэтому на твоих руках были синяки? – первый вопрос, на который ты наконец решаешься, не представляя как именно подступиться после всего услышанного.
− Он держал крепко. Искренне думал, что будет весело, а весело оказалось только ему и таким же ублюдкам, как он сам.
− Были и другие люди?
Их много, Ричард. Даже не представляешь, насколько их много.
Я не произношу ответ вслух, но ты все равно слышишь. Твой взгляд мрачнеет, брови все сильнее сдвигаются к переносице, и ты бы хотел помочь мне, я вижу, как сильно тебе хочется помочь!.. только не знаешь как. И это тебя убивает. Я же отворачиваюсь в сторону, не желая видеть жалости в твоих глазах.
Тот день и тот вечер стали самыми страшными в моей жизни. Вчера я раздумывала над перспективой наказания по закону, решая хочу ли связываться с судом, но теперь, высказав все, что таилось в закромах подсознания, отчетливо понимаю: я должна понести наказание. Должна взять ответственность за то, что натворила, пусть и под давлением чужих рук. Нет радости от свободы, если она несет за собой такие последствия. Даже тюрьма неспособна смыть кровь с рук и стереть из памяти глаза того несчастного парня, на которого нацелен пистолет. Этот выстрел отныне будет сниться мне каждую ночь, будить меня каждое утро. Все потому что я вытащила этот скелет из шкафа, раз и навсегда разрушив стену самоконтроля.
− Я существую всего лишь год с момента активации, − по правде говоря, я не ожидаю от тебя каких-либо слов, потому хмурюсь, искоса поднимая на тебя взгляд. – Но уже понял одну важную вещь.
Одним лишь взглядом задаю вопрос, и ты отвечаешь, убирая промокшие от слез пряди с моего лица.
− Ужасные люди творят ужасные вещи, но не всегда своими руками. В произошедшем нет твоей ответственности, Мия. Я хочу, чтобы ты это знала.
И вновь ты это делаешь. Вновь успокаиваешь меня, заставляешь верить твоим словам, щелчком пальцев разгоняя нависшие надо мной тучи. Я вновь тянусь к тебе душой и телом, искренне благодаря за все, что ты для меня сделал.
Вопреки ожиданиям, ночь проходит спокойно, тихо. Дождь до утра барабанит в окна, но ни он, ни гром, ни звуки выстрела не будят меня на протяжении шести часов, за что следует благодарить твои руки. Твои объятия словно разгоняют дурные мысли, тучи над головой, и мне удается поспать, забыв об Освальде, об убитом парне, обо всем на свете.
Утро для меня наступает примерно в восемь часов. Солнце наконец выглядывает из-за рассеивающихся туч, и когда яркий луч скользит по моему лицу – я жмурюсь, лениво пряча голову в одеяле. Голова нещадно гудит, чувствую как в висках бьются сосуды, и кое-как открываю глаза, недовольно хмурясь из-за потревоженного сна.
Ты сидишь рядом, уже одетый, повернутый ко мне боком. Твой внешний вид безупречен как и всегда, хоть воротник пиджака немного смялся, а из темной укладки торчит несколько прядей. Так и хочется вновь зарыться в них пальцами, почувствовать их легкость, но я сдерживаю себя, молчаливо изучая твой облик.
− Ты больше не должна с ним видеться, − даже не смотришь в мою сторону. Все так же спокоен и холоден, уверен в себе и своих решениях. Рассматриваешь свои пальцы, хмуро размышляя о чем-то своем. – Не выходи сегодня из дома, закрой все двери и окна. Отключи телефон. Мистер Дойл приедет в двенадцать часов и отвезет тебя в безопасное место.
Я покорно слушаю тебя, продолжая рассматривать каждый сантиметр твоего облика. Наконец, ты смотришь в мои глаза, но на сей раз в твоем взгляде нет ни сожаления, ни боли. Ты суров, требователен и решителен, и я не смею оспорить твоих слов, прекрасно понимая, что твои требования идут нам во благо.
− Сегодня все закончится. Я обещаю.
И я верю, иначе не могу, смотря в твои серые ледяные глаза, затягивающие в свои сети. Я смотрю за тем, как ты встаешь и покидаешь комнату, слышу как закрывается за тобой дверь. Не знаю, что именно должно произойти этим днем или что уже произошло прошлой ночью, но все равно верю в твою уверенность, с которой ты давал мне инструкции. Потому уже через пять минут дом и окна заперты, а телефон закинут в дальний угол. Я погружаюсь в полное одиночество, сплетенное из волнения и ожидания неизвестности. Мир как будто шепчет, что что-то происходит, и мне лишь остается ждать, кто первым постучится в мой дом.
Время тянется неумолимо долго. Федеральные и городские каналы молчат о каких-либо происшествиях, так что обращаться к ним я перестаю уже через час бессмысленного просмотра. Часы пробивают двенадцать часов, но в доме по-прежнему тишина, и у порога не виднеются гости. Я блуждаю по комнатам из угла в угол, не находя себе место, то и дело, что выглядывая на улицу из-за штор. Ни машин, ни людей. Только соседи, да и то редкие, прогуливающиеся по улице по своим делам. Весь мир как будто забыл о моем существовании. Пару недель назад я бы мечтала о таком раскладе, сейчас же нервно потираю руки, мечтая включить телефон и позвонить… кому? Освальду? Ведь твоего контакта у меня нет, а детектив Рид не оставил своих данных на всякий случай. Остается небольшой выбор: продолжить ждать, стараясь отвлекаться на домашние дела.
Час за часом ничего не происходит. Время давно перевалило за двенадцать часов и дело близится к ужину, а я все так же сижу в своей гостиной, отчетливо понимая, что что-то не так. Стук в дверь раздается, когда солнце уже практически скрылось за горизонтом, и отчего-то этот стук приносит тревогу в мою душу. Я не сразу открываю дверь, предварительно постояв у двери и заглянув в глазок, видя знакомое лицо.
Сид, вопреки твоим убеждениям не вселяющий никакого доверия.
− Мия, это я.
Он нервничает… впрочем, оно и понятно. Не каждый день приходится работать на полицию, будучи самим преступным лицом поневоле. Сама так же себя чувствовала на пути к бару с прослушкой на груди.
Осмотрев дом как будто в поиске посторонних, я неуверенно открываю дверь. Сид переминается с ноги на ногу, безмолвно просясь войти внутрь. Он оглядывается, дергается, ведет себя затравленно, не так как обычно. Отчасти мне даже становится его жалко, и я впускаю его в дом без какого-либо приветствия.
− Собирайся, − тут же говорит бармен, бегло осматривая здание за моей спиной.
− Почему так долго? Ты должен был приехать в двенадцать…
− Собирайся! – так грубо Сид еще никогда меня не прерывал. Он буквально рычит, как обозленный пес, и я замолкаю, ошарашено смотря в его глаза, окруженные темными кругами от недосыпа. – Нет времени, нам нужно ехать!
Что ж, не вижу причин для спора, как и причин для того, чтобы ему доверять. Бегло попросив подождать меня пару минут, я ухожу в свою комнату и запираю дверь на засов. Все в этом человеке буквально кричит об опасности, все в нем не вселяет в меня надежду, но выбора нет. Ты лично просил меня пройти с ним в безопасную зону и единственное, что я могу сделать – впопыхах надеть на себя все ту же прослушку, чуя какой-то подвох. Через пять минут Сид стучится в комнату, недовольно поторапливая сборы. Через минуту мы выходим из здания, усаживаясь в незнакомую мне машину, где мне приходится занять заднее сиденье по просьбе бармена.
Что-то не так. Я чувствую, что что-то не так. Я слышу как тревожно бьется сердце, как животный инстинкт выживания требует покинуть эту чертову машину, вылетев на дорогу буквально на ходу, и его требования превращаются в крик, когда автомобиль притормаживает у обочины в каком-то центре. Дверь с другой стороны открывается и рядом со мной садится тот, от вида которого все становится на свои места.
Это охранник. ЕГО охранник.
Каждая клеточка напрягается. Страх во мне разрастается, паразитирует на органах, и те едва ли не отказываются работать. Желудок просится наружу, голова кружится, в глазах стоит туман. Я замыкаюсь в себе по всем фронтам, вжимаюсь в автомобильную дверь, стараясь отодвинуться от человека как можно дальше. Сид вновь трогает машину с места, и мне не стоит гадать, куда именно он везет мою душу. Явно не в безопасное место. Явно не туда, где будешь ждать ты.
Ночь опускается на город к тому времени, когда мы подъезжаем к бару. Солнце давно спряталось за горизонтом, но звезд не видно – небо вновь застелили тяжелые тучи, грозящие обрушить на город очередной ливень. Кажется, природа собирается оплакать мою жизнь, что вот-вот отправится на тот свет. Я вижу только такой исход, выходя из машины на дрожащих ногах, безмолвно следуя за Сидом в его кабинет.
Здесь полный бедлам. Кавардак. Хаос. Бар разрушен, посетителей нет. Охранник остается у входной двери, видимо, карауля возможное появление полицейских, но это не вселяет мне никакой надежды. Здесь я как в клетке с разъяренным тигром – чувствую его ярость уже на подходе к кабинету. Отчаянно не хочется заходить внутрь, но выбора нет. Сид, пряча глаза, открывает передо мной дверь и буквально заталкивает меня внутрь, толкая в спину.
Освальд в бешенстве… Господи, в каком он бешенстве. Я не вижу его лица, не вижу глаз, вижу только мужскую спину человека, уперевшегося руками в стол. Его темно-синий костюм в чем-то перепачкан, и я не хочу думать о том, кто именно мог оставить эти следы. Светлые всегда уложенные волосы взъерошены, большая часть стола разгромлена – он явно разбрасывал вещи в приступе гнева, пытаясь выместить всю свою злость на несчастном кабинете.
− Я привел ее, − раздается трусливой голос за спиной, вслед за которым Освальд расправляет спину. – Как и обещал, я ее привел.
Трусливая гиена… я слышу твой страх и чувствую, как ты в который раз предал закон, донеся своему хозяину о строящихся против него планах. Буквально слышу, как ты судорожно рассказываешь ему о моем перебеге, желая сместить все внимание босса на меня. Мне отвратителен твой голос, мне отвратительно твое общество. Я всегда знала, что тебе нельзя доверять и потому даже обидно, что ты станешь причиной моей смерти.
Освальд задирает голову к потолку. Я слежу за каждым его движением, слежу за всей обстановкой в принципе, как если бы готовясь кинуться в бегство в любой момент. Вот только бежать некуда. Четыре стены, окруженные людьми, которые желают моей смерти. Остается только надеяться на быструю смерть, хотя зная Освальда готова спорить, что надежды тщетны. Он не отдаст мою душу Богу, предварительно не извратив ее и не испещрив ранами.
Мужчина поворачивается в нашу сторону, но смотрит он исключительно за мою спину, на Сида. Всем телом ощущаю, как тот напрягается и принимается дрожать, предчувствуя скорый гнев в свою сторону. Как же сильно он прав. Ведь Освальд, будучи не самым справедливым человеком, резко вздергивает руку. Глухой выстрел, сдавленный глушителем, едва заметно отражается от стен, но я все равно вздрагиваю от ужаса, сдерживая себя из последних сил, лишь бы не сжаться в комок. За спиной звучит грохот, но я не решаюсь посмотреть назад, боясь увидеть знакомую мне картину с красными брызгами на стене. Больше Сид ничего не говорит и вряд ли когда-либо что-то скажет.
− Он все равно тебе не нравился, − простецки бросает мужчина, вновь отворачиваясь к столу. Пистолет из его руки отправляется прямиком в кресло, где и остается лежать под моим косым взглядом. – Ну, и? Как прошел твой день, милая?
Он ведет себя так, как будто ничего не происходит. Уверенно подходит к бару, выискивает уцелевший бокал и наполняет его виски, дабы разом отправить содержимое в горло. Его напускное спокойствие не обманет – весь кабинет пропитан его яростью вкупе с запахом разбитого об стенки алкоголя. Я даже отвечать боюсь, не желая привлекать к себе внимание. Освальд же изумленно мычит, как будто напротив – слышит мой ответ.
− Надо же, как весело. А хочешь узнать, как прошел мой? – нет, не хочу. Но разве тебе нужно мое согласие? – Сегодня ночью, пожалуй, на самую крупную сделку моей жизни завалилась толпа полицейских. Перебила практически всех моих ребят, представляешь? Я уже как десять часов должен был быть в Испании, попивать виски у Атлантического океана, а вместо этого купаюсь в крови собственных людей!
На последних словах мужчина срывается на крик. Очередной стакан летит в стену, и я вздрагиваю, сжимая кулаки. Бездна в груди мгновенно переползает в желудок.
− Я весь день думал, в чем же моя проблема? Где я прокололся? – Освальд смотрит на меня безумными глазами, улыбаясь словно высмеивая ситуацию, и я, на удивление, нахожу в себе силы, чтобы ответить ему жестким взглядом. – Может, был неаккуратен в выборе покупателя? А потом мне на плечо присела одна птичка и напела об одной неблагодарной сучке, которая решила открыть рот в полицейском участке!
− Мне не за что тебя благодарить, − все так же жестко отвечаю я, впервые за все время будучи честной по отношению к мужчине. Больше мне нечего скрывать, больше я не стану затыкать рот, глотая обиды и слезы. Не стану кормить его иллюзию идеала, видя в его глазах гнев и удивление.
− Не за что?! Я все для тебя делал! А ты поступила как тварь, нацепив на себя полицейский ошейник!
− Все лучше, чем сидеть у твоей ноги и выполнять команды!
− Я любил тебя! – его крик поглощается эхом, но я чувствую, как далеко слышно его негодование. Таким злым, таким безумным мне еще не приходилось его видеть, но к моему удивлению страх перерастает в ярость – то, чего я не могла себе позволить все предыдущие годы. – Ты – единственная, кому я полностью доверял! У тебя было все, абсолютно все, и ты отплачиваешь мне ножом в спину?!
− Держать меня на привязи – это не любовь, Освальд! – ярость мешается с обидой, и в этот раз я не просто кричу, но сдерживаю слезы, вопреки моей воле стекающие по щекам. Мужчина, тяжело дыша и сжимая кулаки, изумленно смотрит на них, как будто не понимая, что именно могло меня не устраивать в нашей жизни. – Мне приходилось замазывать синяки, чтобы выйти в твой сраный бар! Я живу в постоянном страхе! Живу с мыслью, что вот-вот проснусь с пистолетом у виска, и это все твоих рук дело!
− Не говори так, − он внезапно срывается ко мне, сменяя крик на мольбы в голосе, и я впервые не сдерживаю свой страх, шарахаясь от него назад, ударившись об стенку. Пути назад нет, мне ужасно не хочется ощущать его руки на своем теле, но он все равно прикасается, заботливо обхватываю мое лицо ладонями и стирая слезы подушечками больших пальцев. – Не смей. Я все делал ради тебя, я живу ради тебя. Ты причиняешь мне ужасную боль, неужели для тебя это ничего не значит?.. я ведь люблю тебя…
Я верю ему. Верю в его больную любовь, верю, что в его голове это слово имеет совершенно другое значение. Но это не оправдывает всего того, что мне пришлось пережить за последние пять лет. Это не значит, что я обязана жить тем же понятием. Я осознаю это только спустя долгое время, смотря в его черные как смоль глаза, наполненные пьяными слезами. Прижимаюсь к стене изо всех сил, стараясь сдвинуться от него как можно дальше, но дальше уже некуда. Между нами и так десятки тысяч километров, выстроенных за все пять лет непрерывных издевательств.
− А я тебя ненавижу, − наконец, шепчу я в ответ, признаваясь в том, что таится в душе последние годы, и ни капли не жалею, даже когда мольба во взгляде Освальда сменяется всепоглощающей яростью. Теперь я и впрямь смотрю в глаза смерти, готовой сожрать меня без остатка.
Его любовь кончается здесь и сейчас. Разъяренный, он резко сжимает пальцы на моем горле, вынуждая с писком задрать голову. Реальность кружится, все вокруг вертится вокруг своей оси. Опора исчезает из-под ног и через мгновение я рывком отлетаю к столу, с грохотом обрушиваясь на мебель. На пол летят какие-то предметы: бумажки, стекло, еще что-то, что я не успеваю заметить – слишком больно ударяюсь головой о стол до сноп искр, рассыпающихся перед глазами. Не успеваю ничего сделать прежде, чем вновь чувствую его пальцы на своем горле, сжимающие настолько сильно, что, кажется, хрустит позвоночник. Легкие верещат, сердце учащает свой пульс. Последнее, что я увижу в этом мире – черные глаза, наполненные желанием крови.
В такие моменты не думаешь о своей жизни. Она не проносится перед твоими глазами вопреки убеждениям других людей. Ты не можешь думать, не можешь соображать, вообще ничего не можешь, кроме как пытаться вырваться, содрать чужие руки, царапая кожу. Тьма начала подступать едва ли не сразу, глаза – болеть от давления, с которым Освальд сдавливает горло. Его любовь закончилась, но моя тяга к жизни – нет, и я стараюсь найти на столе хоть что-то, что может как-то помочь. Нечто холодное, продолговатое попадает под дрожащую руку и я, уже практически ничего не видя, резко ударяю этим по мужчине. Руки на горле ослабевают, воздух наполняет легкие. Тьма рассеивается не сразу, но я уже чувствую, как нечто теплое и вязкое водопадом обливает мое тело.
В черных глазах больше нет ярости. В них только недоумение, удивление. Держась за блестящую рукоятку письменного ножа, торчащего из горла, Освальд делает несколько шагов назад и падает на колени. Я все еще пытаюсь отдышаться, разгоняя накатившую тьму, но стоит посмотреть на мужчину – мрак самостоятельно рассасывается по углам. Легкие вновь замирают.
Вся его одежда в густой алой крови. Его кожа бледнеет в считанные секунды, губы открываются и закрываются, то ли пытаясь сделать глоток воздуха, то ли что-то сказать. Мерзкие захлебывающиеся звуки, доносящиеся изо рта, намекают на последнее, но я не хочу слышать, что именно он пытается донести. Я вижу эти слова в его глазах. Вижу вопрос, звучащий как «За что?», но не хочу давать ответ.
Наконец, мужчина падает навзничь и кабинет затихает. Затихает и в моей голове всего на долю минуты прежде, чем раздастся мысленный крик. Прежде, чем глаза застреленного парня возникнут из памяти так же резко, как и все события, произошедшие в этом кабинете. Я стою одна, в полном одиночестве посреди трупов, и руки мои в чужой крови. Ужас захлестывает разум, все тело пробивает крупная дрожь. И я рыдаю. Рыдаю так сильно, как никогда прежде, беззвучно крича от съедающего изнутри страха.
Все происходящее покрыто туманом. Кое-как нахожу в себе силы, чтобы с грохотом вырваться из кабинета, кажется, сломав дверь. В баре происходит какой-то шум, крики, я слышу звуки полицейской рации, и когда замечаю фигуру в синей униформе – покрываюсь коркой льда. Они здесь, и они пришли по мою душу. По душу убийцы, чья одежда перепачкана кровью.
Патрульный что-то кричит, стоя над уложенным на пол охранником, но я не слышу ее. Несусь вперед, из здания, мимо других полицейских, никак не ожидающих моего бегства. Они, растерянные и удивленные, какое-то время смотрят мне вслед, даруя возможность добежать до того самого автомобиля, что привез меня сюда, на будущее место преступления. Его водительское окно оказывается разбитым, и я успеваю разблокировать дверь, просунув руку внутрь и оставив несколько царапин на руке от торчащих осколков. Люди за спиной что-то кричат, только приходят в себя, но я не слышу их, вторя в голове слово «УБИЙЦА». Даже не замечаю, какой сильный ливень обрушивается на город, стирая мои бегущие слезы. И просто несусь прочь, попутно зацепив один из патрульных автомобилей.
Встречные машины сигналят, съезжают с обочины. Слезы и дождь, врывающийся в салон через разбитое окно, не дают четкой картинки, так что я проскакиваю все красные светофоры, едва объезжаю всех встречных пешеходов. За спиной слышатся звуки погони, кто-то несется следом за мной, сигналом требуя остановиться, но я не хочу останавливаться. Я хочу уехать из города, хочу уехать подальше от самой себя, от трупов, что окружают мою жизнь. Даже сейчас я слышу захлебывающиеся звуки Освальда и чувствую запах его крови. От этого никогда не избавиться. Это как клеймо, которое невозможно отмыть.
Город остается позади. Кажется, я выезжаю куда-то на трассу, несусь в неизвестном направлении, не в силах остановить рыдания, истерику. Встречные фары угрожающе требуют сбросить скорость, мигая от ближнего света к дальнему, но я все равно несусь вперед, находя в них куда больше, чем просто автомобили. Я нахожу в них тебя, все потому что большинство из них серого оттенка.
Я помню твои руки. Помню поцелуи, твои прикосновения, помню как ярко мерцал твой алый диод всякий раз, когда я прижималась к тебе. Я до сих пор чувствую твое дыхание на коже, и та вновь начинает тлеть, прося еще хотя бы одного прикосновения. Душа оплакивает те минуты, когда я была к тебе максимально близка, но разум шепчет, что отныне я этого не достойна. Убийцы должны нести наказание, верно? Даже если творили ужасные вещи из-за ужасных людей.
Патрульный автомобиль настойчиво сигналит, требуя сбавить обороты. Всем телом чувствую, что за рулем сидишь именно ты, и потому только сильнее давлю на газ, не желая попадаться на твои глаза. В них слишком много прекрасного, слишком много удивительного. В них слишком много того, чего я теперь не смогу вынести, искренне считая себя недостойной твоего присутствия. Все мои руки покрыты кровью, рубашка пропахла смертью. Моя жизнь – сплошное преступление, и как бы я не старалась бежать – ничего не получится. Красный цвет будет тянуться по моим следам. Все, что мне останется – оплакивать часы, проведенные рядом с тобой, благодаря судьбу за то, что та подарила мне свободу. Она подарила мне тебя.
Ливень обрушивается с новой силой, и молния, осветившая город, резко озаряет несущийся навстречу автомобиль. Его фары тусклые, а габариты маленькие, и только теперь, когда до столкновения остаются секунды, я понимаю, что выехала на встречку. Резкий разворот руля закручивает все окружающие звуки. Автомобиль заносит, и уже через пару мгновений все шумы: сигналы машин, ветер в разбитом окне, мои мысли – поглощаются плеском воды, внезапно наполняющей салон. Удар о руль выбивает из меня весь дух, машина, вылетев с моста, погружается в реку. Я же погружаюсь во тьму, в последний раз вспоминая холодный металл в твоих глазах.
«Еще не время. Рано. Очень рано»
Эти слова повторяются раз за разом, но я не могу найти их источник, оглядываясь во тьме. Все вокруг застелено туманом, я слышу чей-то мужской голос, перебивающий мой собственный, и этот куда тревожнее, куда настойчивее требует вернуться в мир живых. Его слова неразборчивы, а может, мой собственный слишком громок, чтобы распознать что-то иное.
«Еще не время. Еще слишком рано»
Тьма рассеивается, и свет, который поначалу кажется мне ярким, медленно опадает. Легкие требуют покинуть грудную клетку, и я бы рада им позволить, но вместо этого выблевываю ледяную воду, попавшую внутрь. Тело ломит, в голове нещадно гудит, но все это меркнет по сравнению с алым бликом, мерцающим перед глазами. И хоть твой силуэт размыт, я все равно понимаю, что именно ты держишь меня на руках, опустившись на холодную мокрую землю перед фарами патрульной машины.
Твои серые глаза проясняются. Твои брови сдвинуты вместе, ты дышишь тяжело, учащенно, видимо, вентилируя систему после заплыва в реку. Впервые я вижу на твоем лице эмоции… впервые ты не скрываешь своих чувств, продиктованных страхом. Да… точно. Тебе страшно, и в то же время ты безумно счастлив видеть мои открывшиеся глаза.
− Дура, − единственное слово, что находится в твоем лексиконе, чтобы описать ситуацию. Я вновь не могу контролировать слезы, хоть и улыбаюсь, глядя в холод твоего металла. Больше ты ничего не произносишь, судорожно прижимая меня к себе, пряча от усыпающего нас дождя.
Два месяца спустя
День близится к концу – тяжелый и жаркий. Дождей больше не было, хоть синоптики и обещают их едва ли не каждую неделю. Первое время я таскала за собой зонт, вынужденная каждый день посещать департамент и судебные заседания, сейчас же окончательно забила на обещания прогноза. Мне и так приходится таскать с собой слишком много документов, по правде говоря, мало понимая их назначение. Но адвокат требует, а кто я такая, чтобы оспорить его решение?
Соседи давно разбрелись по домам, вернувшись с работы и прочих дел. Выйдя из машины у своего дома, я оборачиваюсь на улицу, чтобы осмотреться в поисках патрульной машины – одна действительно припаркована через пару участков по ту сторону дороги, но внутри никого нет, и я, устало размяв шею, замечаю внимание другого человека. Соседка с противоположного участка приветственно машет рукой, получая в ответ точно такой же жест. Как оказалось, это вполне милая женщина, всегда готовая прийти на помощь. Жаль, что близко познакомиться нам довелось только после всего произошедшего.
Оставив соседку на улице, я открываю дверь и ухожу внутрь дома. Полная тишина, встречающая меня на пороге, обманчива, и я молча прохожу дальше, показываясь в гостиной. Вновь ощущаю холодный взгляд, вновь чувствую твое присутствие, пропитываясь твоим теплом. Ты смотришь на меня, сидя на моем диване, и все твое внимание направлено на то, что именно я скажу в завершении этого тяжелого дня. В завершении всех судов, коими были полны последние месяцы жизни.
− Нужно сказать детективу Риду «Спасибо».
Всего одна фраза, но ты прекрасно понимаешь о чем идет речь. В твоих глазах сверкает облегчение, сам же ты встаешь с дивана и обходишь его, дабы приблизиться ко мне на максимально близкое расстояние. Помнится, месяц назад меня убеждали, что детектив Рид весьма неплохой человек, несмотря на свой дерзкий характер. Только сейчас, получив от него поддержку при суде как свидетеля с моей стороны, понимаю, насколько ты был прав по поводу своего напарника. Ведь только благодаря ему мне дали условное наказание, расценив меня как жертву, а не прямого преступника.
− Скажем, − ты мягко улыбаешься, дотрагиваясь кончиками пальцев до моего лица, и я прикрываю глаза, наслаждаясь этим прикосновением. – Но немного позже.
Я вновь делаю глубокий вдох. Вновь ощущаю, как расправляются крылья, сотканные из стальных нитей. Я слышу твой голос, чувствую твой взгляд, и это единственное, что ценно в этой жизни.
Я знаю, ты не оставишь, как не оставил в тот момент, когда услышал разъяренный голос Освальда через прослушивающее устройство. Как не оставил, когда суд объявил тебя вне судебного дела, объявив о твоей эмоциональной зависимости в мою сторону. Даже когда у полиции были доказательства нашей связи в виде записи с прослушивающего устройства, снятого в ту ночь в моей комнате – не отвернулся, огрызаясь со всяким, кто смеет сказать хоть слово.
Ты не оставишь… как не оставляешь сейчас, требовательно прижимая меня к себе, закрывая от всего мира. Я и не хочу тебя отпускать, поглощенная твоими металлическими нитями, крепко оплетающие мое сердце.
