***
Тем вечером у Грома едва хватает силы воли не потащить Диму с собой – куда угодно, хоть на очередную питерскую крышу, хоть в свою разваливающуюся квартирку, хоть ещё куда-нибудь. Игорь оставшимся после допроса разумом понимает, что надо проветрить мозги, чтобы не наделать каких-то глупостей. Делать глупости он умел и любил, но это же Дима. С ним нельзя, его слишком страшно потерять. Вместо этого Игорь прощается с ним в ту же минуту, когда заканчивается рабочий день, и под пристальными удивлёнными взглядами напарника и других коллег шествует к выходу. Направляется он, однако, не домой, а гулять по вечерним питерским улицам. Пахнет неспешно подступающим летом, сиренью и нагретым за день асфальтом, и город ненадолго застывает в янтаре закатного солнца. Игорь шагает, надвинув кепку на лоб и возвращаясь мысленно ко всему произошедшему. В голове прочно засел образ его напарника из допросной. Сперва он начинает думать, как ему теперь жить со знанием об этом новом Диме, но как-то довольно быстро он осознаёт, что это всё тот же Дубин, которого он знает. Он не выбил признание кулаками, а выманил его из подозреваемого хитростью и собственной искренностью. И от этого становится самую малость легче. От чего легче не становится ни разу, так это от окончательного осознания того, что он, кажется, влюбился. И что влюблён он, на самом деле, уже давно. Просто ну не романтик Игорь Гром, ему в первую очередь пришла в голову мысль, что надо, наверное, сердце особенно тщательно проверить на следующем плановом осмотре у врача. А тут вот оно что. Игорь добирается до дома ближе к часу ночи, тут же заваливается на кровать и засыпает почти сразу. Что неудивительно, – нет, ну правда, чего ещё он ожидал – снится ему Дима. Почему-то в одной с ним квартире и в его, Грома, футболке; сидит на диване рядом и опирается на Игорево плечо. Они что-то вроде смотрят по откуда-то во сне взявшемуся у Грома телевизору, здоровому такому гробу с кинескопом прямиком из советских фильмов. Но Дима из сна на телевизор внимание не обращает, он глядит пристально на Игоря, а потом придвигается ещё ближе, ближе, ближе. Просыпается Игорь тяжело и со стоном разочарования, и он сам не знает, почему так хреново: потому что сон не досмотрел или потому что такие сны в принципе снятся. Он с неохотой поднимается с кровати и идёт собираться на работу. В голове смешиваются все Димины образы: из допросной, из сна и реальный; и выкинуть Диму из головы не выходит. Он не слишком-то и пытается. По пути в участок Гром останавливается у ларька, задумывается и неожиданно для самого себя покупает у сонного паренька за прилавком два стаканчика кофе. Продавец их как-то забавно называет, но для Игоря они остаются «кофе» и «кофе с молоком», а не вот этими вот вашими. Добирается до участка он как обычно раньше положенного, не торопясь, шагает к своему столу и открывает папку с фотографиями и документами. Маньяк сидит в камере, но это не значит, что всё закончилось – остаётся написать кучу отчётов и рапортов, отсмотреть запись допроса (ох, Гром ещё к этому не готов), чтобы зафиксировать предполагаемую информацию о его жертвах, которых не нашли или к их маньяку просто не относили – и проверить (спасибо Дубину за то, что эту информацию из мудака вообще выудил); потом суд ещё, который технически их с Димой касаться уже не будет, но на который они всё равно обязательно пойдут. На столе напарника стоит стаканчик с кофе. Не успевает тот даже немного остыть, как в участке появляется Дима (тоже раньше положенного), тараторя что-то про пробки на дорогах, плюхается на свой стул, стаскивает с плеча сумку и резко замолкает, увидев перед собой напиток. – Это тебе, – нарушает Игорь затянувшуюся тишину и добавляет на всякий случай: – Кофе. Дима радостно улыбается, отпивает из своего стаканчика и восхищённо смотрит на Грома, будто не веря, что тот запомнил, какой кофе ему так нравится. Игорь немного злится и не хочет себе признаваться, но дурацкое название напитка – флэт уайт, чёрт возьми – в этот раз не вылетело у него из головы. Однако раздражение, вызванное новизной и интенсивностью собственных чувств, быстро проходит, и вот он уже глядит на своего напарника и друга и чего-то большего и не может нарадоваться своему утреннему порыву. Он ощущает, как в его грудной клетке, прямо за рёбрами, окольцованной птицей бьется сердце. Игорь поручает Диме отсмотреть запись допроса и составить рапорт, потому что знает, что он сам с первых минут видео кончился бы как человек. Ему хватает звука, пробивающегося через хреновые наушники, найденные где-то в закромах отдела. Он ещё со вчерашнего дня ничего не забыл и у себя в голове едва ли не заканчивает некоторые особо запомнившиеся предложения вслед за Димой из этих чёртовых наушников. В это время он сам копается в других бумажках, но уж очень часто отвлекается.***
На следующий день они едут по указанному маньяком адресу. Поняв, что терять больше нечего, что он и так уже наговорил себе на пожизненное, он начинает рассказывать и выдаёт информацию по поводу незарегистрированных жертв в попытке набить себе авторитет и почесать собственное эго. Он сам себя сравнивает с другими известными серийными убийцами и – разумеется – ставит себя куда выше них. Если он говорит правду, у него получится в районе двадцати жертв, что уже на двадцать больше, чем должно быть. Поверить ему на слово и забить нельзя как минимум из банального уважения к убитым, да и вообще никакие доказательства лишними не будут, прокурору всё пригодится, поэтому Игорь и Дима едут проверить один из адресов. Ехать приходится далеко в область, и служебная машина, и без того не самая комфортная консервная банка, едва справляется с просёлочными дорогами, развезёнными какое-то время назад вешними водами, но к этому моменту слегка уже подсохшими. По дороге они слушают русский рок девяностых и начала нулевых и беседуют. Игорь с удовольствием внимает Диме, который живо рассказывает что-то о грядущей выставке современного искусства, о любимых полотнах, о проведённых в государственном русском музее часах, и жадно вылавливает каждый кусочек информации. Сам говорит не так часто, хочется больше слушать. Тем не менее, они всё ближе подбираются к указанному их маньяком адресу, и настроение из дружеско-беззаботного превращается в нервное. Хотелось, чтобы гандон соврал, просто чтобы погонять ментов туда-обратно. Правда. Грому было бы не жалко ни времени на дорогу, ни усилий, потраченных на попытки нормально проехать. Увы, приехали они не напрасно. Они понимают это, как только открывают дверь покосившейся лачуги посреди леса найденным под кирпичом ключиком. На поиске ключа упрямо настоял насупившийся Дима, сам Гром со злым удовольствием сломал бы ветхую дверь к чертям. Но думать о том, что ради Димы он не против даже перестать выбивать двери в частную собственность всяких мудаков, слишком долго не получается. В ноздри ударяет тошнотворный и такой до боли знакомый запах смерти, и вместе с этим приходит осознание, что, увы, приехали они не зря. В лачуге, по виду пережившей и войну, и революцию, темно – окна плотно закрыты идеально подходящими под рамы кусками фанеры, редкие лучи солнца пробиваются только сквозь узкие щели в изношенных временем деревянных стенах. По полу террасы раскидан плотный полиэтилен, бутылки из-под пива и упаковки от готовой еды. Дима настаивает, чтобы они надели бахилы, перчатки и маски – чтобы никакие вещественные доказательства не испортить. Игорь тактично молчит о том, что там, судя по всему, трудно будет так просто что-то испортить, но соглашается не затруднять работу криминалистам. Он идёт вперёд, держа наготове фонарик и радуясь, на самом деле, Диминой предусмотрительности: в выданной им маске дышать трудновато, но хотя бы запах тлена и безысходности ощущается не так сильно. Пройдя длинную террасу, они оказываются у двери в единственную комнату. Уже примерно зная, что скрывается за этой дверью, Гром взглядом спрашивает Диму, а действительно ли тот хочет это видеть. Дима уверенно и мрачно кивает, а Игорю больно, потому что он бы очень хотел его от этого зрелища уберечь. К его удивлению, в самой комнате все оказывается не так страшно, как он думал: пол местами заляпан застарелой кровью, тут и там виднеются следы борьбы да разные ножи-тесаки валяются. Ничего большего: самое интересное скрывается в подвале, люк в который как раз притаился в этой комнате. В подвале на удивление не холодно: в углу, куда достаёт свет от фонарика Игоря, прячется до сих пор работающий дизельный обогреватель. Они неторопливо спускаются туда по ветхой лестнице, оттягивая неизбежный момент, и видят. К трубе, криво приваренной к стене, привязан молодой совсем парень, на вид не старше Димы, одетый в изорванную грязную одежду. Он выглядит как небрежно брошенный на пол манекен, но Игорь уже давно не обманывается. На всякий случай он, конечно, проверяет, можно ли что-нибудь сделать, но уже поздно. Судя по ещё не сошедшему трупному окоченению, парень умер совсем недавно. Поймай и разговори они маньяка раньше, его, возможно, удалось бы спасти. Игорь поворачивает голову и видит, как эта же мысль отражается в глазах у Димы. Он по себе знает, что она потом, спустя пару часов, перерастёт в дикое чувство вины за то, что не успел (даже несмотря на то, что маньяк очевидно намеренно дал этот адрес последним – чтобы иметь возможность записать себе в список ещё одну жертву). Гром обещает себе не дать этому случиться. Но сначала надо осмотреть оставшуюся часть подвала. За грязной ширмой, заляпанной явно кровью они находят рабочий стол с незаконченным самоваром – не до конца расчленённым туловищем, на котором только правая рука болтается; очевидно, их маньяк планировал вернуться и закончить начатое. В полиэтилене как наверху чернеет что-то большое. Чуть вдалеке стоит на куске фанеры электронная плитка с возвышающейся на ней огромной кастрюлей, из которой что-то торчит… Дима рядом с ним охает глухо, спотыкается и, за неимением ничего другого, за что можно было схватиться, виснет на руке Игоря, слабо извиняясь и смотря в пол. На этом Гром решает осмотр места преступления завершить: они лачугу этого ненормального нашли? Нашли. Что-то важное тут есть? Ох, ещё как. Теперь пускай приезжают уже другие специалисты и это добро отсюда вывозят; пускай даже самого этого гандона привезут, чтобы он им о своих подвигах рассказал, ему сейчас важно Диму вывести. Игорь мягко, но уверенно берёт напарника под локоть, заставляет подняться по лестнице, следя, чтобы тот не оступился и не упал, выводит его из лачуги на свежий воздух и снимает с его лица маску-респиратор, чтобы дышалось легче. Пока тот сидит на не слишком чистом капоте служебной машины и пытается успокоить трясущиеся руки, Игорь звонит в участок. Оказывается, в остальных местах, указанных их теперь уже обвиняемым, тоже оказалось много всего интересного. Гром подсказывает, как лучше проехать в исследованную ими лачугу, и отключается. Он садится рядом с Димой, смотря на шумящий и полный жизни лес вокруг. Хижина смерти кажется лишней в этом празднике весны и жизни. Гром надеется, что её снесут или сожгут к чертям после того, как все улики оттуда вытащат. – Ты как? – подаёт он голос, поворачивая голову и с тревогой глядя на напарника. Дима жмурит глаза и качает головой. – Ну… – голос у него срывается. – Не очень, на самом деле. Но я не должен так реагировать, я же уже видел… – Не такую жесть, – Игорь кладёт руку ему на плечо и крепко сжимает в попытке без слов сказать, что он тут, он поддержит. – Это нормальная реакция. Вот если бы ты спокойно спустился, ботинком отодвинул тело и пошёл дальше, я бы забеспокоился, если честно. И Дима хмыкает и улыбается, едва заметно, но искренне и благодарно. – Мне было очень хреново, когда я свой первый труп увидел, – неожиданно для самого себя начинает Игорь. – Ну, не в морге, а вот так, на месте преступления. Никак поверить не мог, что это когда-то живым было, мозг отказывался принимать. Со мной тогда Фёдор Иваныч был, он помогал, отвлекал и объяснял. – Он хороший, – кивает Дима слабо, но всё-таки уже более уверенно. – Ага. А Цветков вот, когда свой первый самовар увидел, в ближайшие кусты блевать побежал, а потом сидел там же и рыдал, – делится воспоминаниями Игорь. – Только не говори ему, что я рассказал, а то достанет же. – Не скажу, – шмыгает носом Дима. – Спасибо. И Игорю так хочется его обнять, прижать к себе и успокоить; показать то, на понимание чего у него самого ушло много времени и сил: что насилием и жестокостью этот мир не ограничивается. Ему хочется, чтобы в Диме сохранилось нечто наивное, оптимистичное и открытое. Потому что ему самому этого так не хватает, а Дима нужду в таких вещах в нём восполняет. Потому что это такая важная часть Диминого характера. Потому что ему где-то глубоко внутри страшно, что подобный опыт Диму сломает. И Игорь не был бы собой, если бы не сделал что-то прежде, чем подумал. Он поднимается с капота и встаёт перед Димой, положив ему ладони на плечи и мягко подтягивая ближе к себе. И Дима сначала не понимает, а потом поддаётся. Он резко выдыхает и обнимает Грома вокруг туловища, прижимается щекой к его груди и коленями неосознанно сжимает его бёдра. Игорь встаёт к нему вплотную, кладёт подбородок на светлую макушку и руками хочет закрыть от всех проблем и трудностей. Они так держат друг друга не меньше получаса: Игорь пытается привести в порядок раздрай у себя за рёбрами, а Дима силится не плакать от слишком сильных эмоций (связанных, однако, не только с нахождением нескольких трупов и чувством вины за недостаточную расторопность). Отрываются друг от друга они, только когда у Игоря в кармане звонит телефон, и приходится ответить, потому что это из участка и может быть важно. Когда Гром заканчивает разговор, Дима ходит вокруг машины, разминает ноги. Он уже не такой бледный и уставший, как сразу после выхода из домишки. – Поедем обратно? – спрашивает Игорь, садясь на водительское сиденье. Дима только кивает и усаживается рядом. Всю дорогу до города они молчат и даже музыку не включают, но царящая вокруг них тишина – комфортная. Наверное, отчасти потому, что почти сразу после начала поездки Игорь сцапал Димину ладонь и, не встретив потока возмущений и сопротивления, осторожно переплёл его пальцы со своими.***
Той ночью Игорь остаётся у Димы. Потому что тот нервничает, всё ещё не отойдя от увиденного. Когда Игорь подбрасывает его до дома и соглашается зайти на пятнадцать минут, Дима очень неуверенно говорит, мол, уже поздно, а тебе через весь город ехать, оставайся. И Игорь остаётся. Хотя оба знают, что не так уж ему до дома далеко. Они сидят в комнате, и Игорь видит, в какой момент весь прожитый день тяжестью ложится Диме на плечи. Тот опускает голову и начинает нервно кусать губы, что-то у себя в голове усердно думая. Обычно Гром отнюдь не такой проницательный и чуткий, но с этим он сталкивался сам и видел это почти во всех новичках. – Дима, – отвлекает его Игорь. – Мы не могли оказаться там раньше. Ты же понимаешь? – Я мог бы разговорить его ещё во время первого допроса, – с сожалением качает он головой. – Не мог бы, – Игорю хочется рычать. – Этот засранец тебе, может, рассказал про другие места, но про это – молчал бы до конца. Он импульсивный и себялюбивый, но не тупой. – Надо было попытаться. А я подписал бумажку – и доволен, – Дима обхватывает себя руками и отводит взгляд. В тот момент Игорь как никогда хочет их маньяка расчленить так же, как он это сам делал со своими жертвами. – И как бы ты попытался? Рожу бы ему набил? Угрожал бы? Предложил сделку со следствием? – прежде, чем Дима открывает рот, чтобы сказать что-то, Игорь продолжает. – Да нифига не помогло бы. Он всё равно дождался бы, чтобы парень там точно умер, ему важнее казаться крутым. Так что нет, Дим, ты ничего не мог сделать. И никто не мог бы, а ты и так из него вытащил столько всего, что он теперь точно больше никому не навредит. Игорь по лицу напарника видит, как тому хочется в его слова поверить, но он всё равно мнётся и сомневается. – Да… ты прав, наверное, – Гром хочет возмутиться и высказаться против этого «наверное», но в этот раз уже Дима ему не даёт. – Пошли спать? День сегодня был тяжёлый. В крохотной Диминой однушке есть только одно спальное место – новый и большой, но не очень удобный раскладной диван. Хозяин квартиры неловко стеснительно мнётся, и Гром, чтобы его долго не мучить, заваливается к стенке, предварительно приняв душ, сняв с себя одежду и позволив Диме запустить ее в стиральной машинке: Дубин сказал, что ему мерещился запах из сегодняшней хибары; Игорь знал, что он не мерещился. Гром оставляет Диме как можно больше места, чтобы ещё больше не смущать и без того покрасневшего напарника. Тот, повесив постиранную одежду сушиться, ложится рядом, укрывая Игоря половиной своего одеяла с заботой, от которой Грому хочется радостно рассмеяться, и ложась спиной к спине. Игорь втайне надеется, что за ночь что-то случится и Дима проснётся у него в объятиях, но утро они встречают в тех же позах, в которых отрубилась вечером до этого. Может, так и лучше. Впрочем, от Грома не скрывается то, как часто и внимательно напарник на него смотрит, как старается «случайно» коснуться его руки во время завтрака, как неловко ёрзает на стуле и пытается скрыть слабую пока ещё улыбку при попытках Игоря делать то же самое. Он обнимает Диму ещё раз перед их совместным отъездом на работу, в этот раз со спины и всего на несколько секунд. Очень приятных секунд, в течение которых Дима подаётся назад, вжимаясь в него спиной. И Игорь совсем не уверен, хочет тот выразить обычную благодарность за дружескую поддержку или же нечто совершенно иное.***
Достаточно скоро приходит время суда над их маньяком. Как все и ожидали, за серию особо тяжких преступлений ему дают пожизненное, но Дима на скамье рядом с Игорем всё равно вздыхает с облегчением, когда выносится приговор. Гром хотел бы взять его за руку, но они с того раза так и не поговорили, не объяснились друг другу – дел было невпроворот. Поэтому он складывает руки на спинке скамьи впереди них и борется с желанием плюнуть на всё и всех и сделать что-нибудь эдакое. Рано. Выйдя из здания суда и с трудом протолкнувшись сквозь толпу журналистов и неравнодушных граждан, они оказываются на просторной улице посреди весны, свободные идти на все четыре стороны. Они, не сговариваясь, идут к Диме домой, потому что там спокойно и уютно. Сидя на сложенном сейчас диване и мелкими глотками отпивая чай, Гром, не имея сил скрываться, влюблённо смотрит на Диму, с интересом и без страха наблюдающим за ним исподлобья. – Всё закончилось, – говорит Игорь, радуясь завершившемуся делу не меньше напарника. – Можно жить дальше. – Ага. Пока не появится очередной такой ненормальный, – устало вздыхает Дубин и трёт глаза, подняв очки на лоб. – Появится – мы и его поймаем, – И Игорь молчит о том, что на самом деле готов лично отлавливать таких вот маньяков пачками, если это будет делать Диму счастливее. Это же романтично, со смешком думает Игорь-я-поймаю-для-своей-любви-всех-питерских-маньяков-Гром. – Не хочу, чтобы из-за таких вот мудаков погибало так много людей, – хмурится Дима, заглядывая Грому прямо в глаза, а потом отводит взгляд и смотрит в своё отражение в кружке с чаем. Очки его запотевают от пара, и он трясёт головой, чтобы тот исчез. Игорь думает, что не заслуживает его. Что Дима слишком хороший человек, отличный полицейский и порядочный гражданин, чтобы быть с кем-то вроде него. Но хочется. Хочется, чтобы Дима сам с ним хотел быть, причём не просто как друг и товарищ. – Дим, – зовёт Игорь и, когда тот смотрит на него, продолжает. – Я тебе не могу обещать, что такого больше никогда не произойдёт, потому что ты же сам знаешь: мы с тобой такое вот не можем контролировать. Но мы можем стараться делать так, чтобы такие гандоны, как этот наш, случались с миром как можно реже и с как можно более незначительными последствиями. Дима – ох, боже – понимающе улыбается и сам берёт его, Игоря, за руку; его сердце ухает куда-то вниз от интенсивности непривычных ощущений. Он в тот момент не смог бы свою ладонь убрать, если бы даже очень захотел. А он и не хочет. Вместо этого он сжимает его пальцы и подносит к губам, чтобы оставить на тыльной стороне ладони поцелуй. Пахнет мылом, чёрным чаем с лимоном и домом. Дима хихикает тихонько и отставляет кружку с остатками напитка на пол рядом с диваном. Гром делает то же самое и освободившуюся руку кладёт Диме на затылок, потому что давно хотел это сделать, и радуется, когда тот не возражает, а льнёт ближе. – Ты мне нравишься. Очень, – наконец-то говорит он, не отнимая чужой ладони от своих губ, и ощущает, как Дима тоже распускает руки и кладёт горячую от кружки ладонь на незащищённый тканью футболки участок между шеей и плечом. Приятно. Хорошо. – Я не думал, – бормочет он. – Ну, что могу тебе нравиться вот так. – Можешь, Дим. Ещё как можешь. – Я рад, – усмехается Дима и лезет уже нормально обниматься. – И ты мне тоже нравишься. Очень. Игорь откидывается назад и тянет Диму за собой, воодушевляя его устроиться под боком с ним в обнимку. И Дима ложится, хотя на сложенном диване катастрофически не хватает места, и он едва ли не на Игоре лежит, но ни один из них не против такого расклада. Гром ощущает биение чужого сердца, и скорость его ударов примерно совпадает с таковой у него самого. Он довольно улыбается и только ещё крепче обнимает Диму и целует, целует, целует. По-весеннему сильный дождь начинает барабанить по стеклу, и через открытое окно сразу пробирается запах свежести и скошенной за пару часов до этого травы. Потихоньку темнеет. Игорь и Дима знают, что провести всю оставшуюся жизнь вот так, на диване, в объятиях друг друга у них не выйдет. Но это и не то, чего они хотели бы; не то, что им нужно. Что им действительно нужно, так это искать и ловить преступников, делать мир лучше и знать, что они есть друг у друга. И они сделают всё, чтобы так оно и было.