— Оте-е-ец!
Гулкое завывание Федора Алексей Данилович слушал уже второй день. Он не понимал, что происходит с его сыном.
— Ну что на этот раз?
— Батюшка, — в рабочую светлицу воеводы медленно, по-кошачьи зашел юный опричник в голубом домашнем расстегнутом кафтане и длинной исподней рубахе.
— Ты бы хоть посрамился да оделся, бесенок проклятущий! — Алексей который день возился с бумагами из приказов, порученные ему государем; времени и нервов на семью не хватало.
— Да не бранись ты попусту! Дозволь, поеду к государю.
— Тебя только Ивану Васильевичу там и не хватает. Сиди-ка тут, займись хозяйством, как старший сын. А еще лучше поезжал бы к Сицким: Василий Андреевич тебя седмицу уж дожидается. Обещался ведь наведаться к невесте, а сам…
Алексей Данилович не стал договаривать. И так-то весь опричный двор шепчется за их спинами, мол, Басмановы содомством себе дорогу-то ко власти выстлали. Да что ему с Федькой делать — не знает. Говорил ему не раз, чтобы не казал характера своего да на рожон не лез, а нет… Играет в нем кровь матушки ныне покойной. Страстной была женщиной. Говорил он Федору и о государе, да уперся: люблю и все тут. С чувствами Алексей Данилович не в силах тягаться.
— Не хочу, батюшка, к Сицким! — Федька застонал, как малое дитя, и опустился на лавку, надув губы. — Варвара Васильевна меня не особо-то и жалует! Я к ней с подарками, с уважением и лаской, а она… Нос, понимаешь, воротит да смеется в платки шелковые!
— Ну, девица, что с нее взять… Так… Господи, и куда казна уходит…
— Батюшка! — Федор топнул ногой.
— Да что тебе?! Поезжай, куда хочешь, дай только работу окончить! Завтра же к Ивану Васильевичу идти, а тут ты отвлекаешь…
Федор не дослушал. Он вскочил со скамейки, убежал к себе.
«Не к государю я, батюшка, еду… К колдуну проклятому, что мешочек Афоньке подсунул!.. Вот мы его с Василием Григоричем!.. Малюте его сдать, беса!»
Басманов быстро переоделся в опричный наряд, выскочил на крыльцо, велел седлать коня, которого царь Иван ему жаловал. Конь добрый был: слушал токмо его, да и чувствовал Федя, что вернее ему на свете живой души не сыскать. Наспех он натянул кожаные сапоги и вскочил на коня.
— Не ждут пусть Алексей Данилович с Петрушкой меня! — крикнул он конюху.
— Хорошо, батюшка Федор Алексеевич!
Федька стремглав помчался в лес. Он точно помнил ту тропинку, что вела к старой мельнице. Там ответ его дожидается. Там узнает о подозрении своем страшном. Там позже и решиться на действия страшные.
Вот уж и шум воды слышен. На мостках сидит дед в лохмотьях да какие-то веревки перебирает, распутывает.
— Эй, колдун!
Старик вздрогнул, чуть веревки в воду не уронил. Обернулся на Федьку, хищным взглядом его окинул, но в следующее мгновение, вроде как и признал. Отложил веревки. Басманов соскочил с коня.
— Здравствуй, боярин! По что явился? Никак за оберегом каким? Али погадать, будущее поглядеть?
— Не надобно мне будущего своего глядеть, меньше, говорят, знаешь — крепче спишь.
— И то верно… По что ты тогда, воевода, явился?
Колдун подошел к Федору совсем близко. Басманов глядел на старика с опаской, но плохо скрываемой мольбой.
— Настоящее узнать хочу.
Он снял с пальца перстенек, протянул колдуну. Камешек блеснул на солнце, оживилось и лицо деда. Сухие пальцы сцапали с ладони Федора колечко, убрали в карман на поясе.
— Чего же ты знать хочешь? Про милость царскую али про счастье семейное?
— Нет, колдун, — Федька боязливо оглянулся. Никого кругом не было кроме коня его. — Знать хочу, что со мною.
Старик потупил взгляд.
— Пойдем-ка, родимый, в избушку мою, там потолкуем.
Они поднялись по едва держащейся лестнице. Дед вошел первый за ним и Федор.
Он оказался в крохотной избе, но в ней умещалось все: печь, лавки, стол и куча сушеных трав. Иконки в углу Басманов, конечно, не обнаружил; перекрестился на маленькое оконце.
— Проходи, боярин, говори, что ты узнать-то хочешь?
Федор сел на лавку. В воздухе стоял запах разнотравья, дымка витала вокруг.
— Я…
Вдруг старик оказался совсем рядом, глядел прямо ему в глаза. Взгляд колдуна был страшный; Федьку всего передернуло и замутило. Не хотел он, чтобы тот был так близко к нему, но не мог пошевелиться.
— Хочешь ли ты, Федор Алексеевич, сына себе али дочку?
Басманов не понимал, что говорил ему дед, но почувствовал, как рука старика легла ему на живот. Он давил, но как будто что-то потеплело внутри. Федора замутило еще сильнее, он дернулся. Старик метнулся к печке, достал какое-то корыто и швырнул его Басманову под ноги. Очень вовремя.
Федора вывернуло.
— Что ты такое сделал со мною? — на лбу выступил пот, все тело Феди била дрожь.
— Я ничего не делал, боярин, а вот ты… Вернее сказать… Да как бы не обидеть тебя…
Басманов сорвался с места, едва не опрокинув корыто. Он вцепился в рубаху колдуна, прижал его печке.
— Что со мной, старый пес?! Чего ты тут нажег, чтобы меня так вывернуло?! Дозволено ли тебе было, холоп, касаться меня?! Отвечай!
— Не вели казнить, боярин! — старик испуганно то хватался за федькины запястья, то отпускал их. — Да ведь против природы то, что сотворилось с тобою! Дите, словно девица какая, под сердцем носишь.
Басманов разжал руки, отпуская деда. Его будто молнией сразило. Нет, не может того быть… Он же смеялся с Иваном, не хотел… Это же была потеха грешная, но…
— Врешь, собака… — федорова голова закружилась, как в дурмане, в глазах еще боле потемнело, чем было в избе.
Федора качнуло, старик подхватил его и усадил обратно на лавку.
«Не может того быть. Не мог же…»
— Что же мне делать… Что мне делать, старик?! — Федьку опять замутило.
— Поезжай, Федор Алексеевич, к государю. Решай с ним, что делать тебе с дитем не родившимся.
— Да как же я понесу-то, дурак! Как Ивану скажу?..
Федор упал на колени, схватился за корыто. Его била дрожь, сознание плыло. Федьку снова вывернуло.
— Ах, ты ж бес проклятущий… Что теперь делать…
Еще с час пробыл Федор у колдуна в избе. Он отпаивал его какими-то травами, говорил, что не погубят эти травы дитя, что не должен один Федор решать судьбу не родившегося на свет человека. Басманов не хотел ничего слышать, не хотел и к государю ехать. Как он ему расскажет, какие слова можно подобрать?..
Старик вывел Федю на мостки, ближе к воде, умыл его. Парень был бледен, как первый снег, васильковые глаза его словно потухли, будто серыми стали.
— Ты, Федор Алексеевич, поезжай, поезжай к царю, он тебя выслушает, не беспокойся…
— Да что уж теперь…
— Поезжай, родненький, поезжай, — дед подвел Басманова к коню.
С трудом он усадил его в седло. Федор не понимал, как ему править сейчас конем, как и домой являться, и к государю. Колдун нашептал что-то скакуну. Тот мотнул головой и сам по себе неспешно поскакал в сторону Слободы.
Федька припал к могучей шее коня, сжал густую гриву до боли, впиваясь ногтями в кожи ладони.
«Да как же так получилось? Такого быть не может! Не должно… Грех… И так-то грешники с Иваном, а тут… Господи, прости…»
Вот уж и ворота в Слободу виднелись. Басманов утер щеки мокрые от слез, взял поводья в слабые руки, прикрикнул на коня и помчался на государев двор.
Ворота отворили совсем юные опричники. Они с интересом и уважением глядели на Федора. Они знали какой он воин, как он хорош и в праздные дни, и до чего предан царю. Не верили они старому боярству и завистникам опричнины, распускавшим слухи про царя Ивана и Федора Алексеевича.
Федька же не смотрел на юнцов; быстро пронесся ко дворцу. Он влетел в конюшни, передал поводья конюху и уже было подбегал к крыльцу, как его окликнули.
— Федора!
Он нехотя обернулся. Малюта… Он быстрым шагом приблизился к Феде.
— Здравствуй, Григорий Лукьяныч, — Басманов натянул улыбку. — Просил же я тебя, не зови меня так.
— Прости, Федя, само слетело, не в духе я, — Скуратов был раскрасневшимся, глаза его метали молнии. — Ты не к государю случаем направляешься?
— К нему, а что-то хотел?
— Передашь ему… А впрочем… Ступай, — Малюта по-отцовски хлопнул Федьку по плечу. — Ему бы развеяться, Федька, надо. На охоту бы предложил ему съездить, а то совсем он последнее время сам не свой.
Басманов кивнул. На том и расстались.
После слов Малюты на душе у Федора стало ещё более неспокойно. Государь не в духе, а он тут со своей беременностью… Как бы голову-то на плечах сберечь?..
Коридоры дворца пролетели один за другим. Вот уж и двери рабочей палаты царя Ивана.
— Здесь он?
Рында у двери отрицательно покачал головой и кивнул в сторону, где располагалась опочивальня государя. Басманов кивнул в ответ и только развернулся, чтобы пойти по направлению, как его страшно замутило.
— Эй, — голос неожиданно сел, что его совсем было не слышно. — Помоги мне… Помоги до моей палаты дойти…
Рында подхватил Федора под руки: Басманова уже скрутило, он едва мог передвигать ногами. Единственное, что его спасало — расположение выделенной ему палаты в слободском дворце: напротив опочивальни Ивана Васильевича.
Федька ногой выбил дверь, оттолкнул юношу и бросился искать любую ёмкость, которая была бы ему спасением.
— Может, Бомелия позвать?
— Не сметь! — взвыл Федор, оборачиваясь. — Даже не смей! Твое дело государя беречь, а не холопов его! Пошел прочь!
В рынду полетела пустая увесистая чернильница, но он успел скрыться за дверью. Федька, словно дикий зверь, метался по палате. Ничего не было. Ничего он не мог найти. Ему мутило с каждым мгновением все сильнее.
— Нашел, — он облегчённо выдохнул, хватаясь на края какого-то ведра. Сам он его сюда принести не мог, но это мало его волновало, когда сейчас оно так вовремя.
Басманова вывернуло.
— Лучше умереть, ей богу…
Ужасная мысль, что вертелась в голове от самой мельницы наконец слетела с губ. Федор огляделся вокруг. Он мог запросто отравиться ядами, что хранил в большой шкатулке; заколоть себя резными и боевыми кинжалами; повеситься на большом утиральнике или простыне.
— На простыне…
Как в бреду, Федька заполз на кровать. Он сорвал с постели покрывало, разбросал подушки, скинул на пол одеяло.
— На простыне.
Он слез на пол и дёрнул со всей силы белоснежную простынь, оголяя перины. Ему было жарко, и он с такой же силой рванул кафтан. Пуговицы заскакали по ковру.
— И мне легче, и Ивану легче, и всем легче будет!..
Басманов скрутил простынь, сделал две петли по обоим концам: один перекинул через палку, к которой крепился полог его кровати, вторую вставил в первую и затянул сильнее закрепив. Он ещё несколько раз перекинул простынь, чтобы она стала короче.
— В таких случаях «с Богом» не говорят…
Слезы выступили на глазах. Он крепче сжал петлю и надел ее на шею.
— Самовольничаю, матушка. Но тем быстрее увидимся. Надеюсь, что встречу там и покойную царицу Анастасию Романовну, ведь царенька столько о тебе, государыня, рассказывал. Ангел ты… Но не встретимся мы, наверное… — горло сдавливали ком из-за слез и ткань. — Гореть мне в аду да Геене огненной.
Только Федор соскользнул с края кровати, дверь распахнулась. Царь Иван пришел на крики Федьки, но так поздно из-за Марии Темрюковны. Опять она вынудила его силу применять, разозлила государя княжна кабардинка.
— Ты что делаешь, дурень!
Иван Васильевич бросился к Басманову, обхватил его обеими руками на талию. Федор пихался и хрипел, чтобы Иван отпустил его, дал умереть.
— Помогите! Скорее!
В палату Федора вбежали два рынды. Один из них махнул бердышом, перерезав ткань. Федька свалился на государя, и они упали на пол.
— Спасибо, Николка! Прикажу наградить тебя щедро, а теперь подите прочь.
Юноши поклонились и вышли вон, закрыв двери.
Федька рыдал навзрыд: его всего колотило, он сильно хрипел и все ещё задыхался.
— Ты чего удумал, собака? Не мил тебе свет божий стал?! Чего захотел, а?! Чтобы меня удар хватил и отца твоего!
— Я… Царенька… Я токмо… Ваня…
Федор хватался за царский кафтан, сминая его, тёрся лицом о широкую горячую грудь Ивана Васильевича, оставляя мокрые слезы на рубахе. На его шее все ещё была часть простыни. Он задыхался теперь от слез, а не от нее.
Иван остыл. Он осторожно снял с шеи Басманова ткань, крепче обнял его, целуя в макушку.
— Что же ты так, Феденька? Что мы тебе плохого сделали, что ты по своей воле в петлю полез? Кто обидел тебя, светик мой?
Государь отстранил от себя плачущего Федю, взял его лицо в ладони, вытирая пальцами щеки. Он заметил, что глаза Басманова потухли: стали светлее, серее; Федька был напугал страшно.
— Ваня, я… — он запинался, и слезы снова катились по его щекам.
— Ну все, все. Будет!
Иван снова обнял его. Он начал покачиваться, словно укачивает малое дитя. Мелодия колыбельной сама пришла в голову; царь нежно замычал, похлопывая Федю по плечу.
Спустя какое-то время Федор попытался высвободиться из рук Ивана, но он его не пустил.
— Куда это ты собрался?
— Я же успокоился уже, — Федя захлопал глазами.
— И что же? Отпущу я тебя, а ты опять вешаться пойдешь? Нет уж, сиди пока со мной. Как захочу, пойдем ко мне в опочивальню.
Басманов настойчивее упёрся ладонью в грудь государя.
— Ну что?
— Сказать тебе хочу.
— Говори так.
— Не могу, — Федька снова упёрся ладонью. — В глаза тебе смотреть хочу!
— Вот ведь как! Ну, — Иван отпустил его из объятий. — Давай, говори.
— Дай токмо мне свое царское слово, что не убьешь меня при первой возможности.
Иван раскатисто засмеялся. Ещё какое-то время назад его любимец хотел самоубиться, а теперь просит его, чтобы он над ним смилостивился ещё непонятно из-за какой вины. Посмеялся царь, конечно, но слово дал.
Федор поднялся на ноги. Потом снова сел перед Иваном, потому как почувствовал, что голова закружилась, а в следующее мгновение его снова может начать мутить.
— Иван Васильевич, — он взял государя за руки. — Царенька, знаешь ли ты… Ох…
— Ну что я должен знать? — царь Иван пытливо смотрел на Федора. Глаза Басманова синели, но все ещё слишком слабо и далеко до их привычного цвета.
— Царенька, знаешь, почему беременные не договаривают шутки?
— Чего?
— Знаешь, почему беременные не договаривают шутки? — Федя почти засмеялся, но на глазах его снова выступили слезы, и в них читался страх и ужас от того, что он говорит.
Царь Иван потупил взгляд.
— Почему же?..
Федька молча закусил нижнюю губу, придвинулся ближе к Ивану и положил его руки в себе на живот.
Волна чувств захлестнула государя. Он не знал, что ответить на такое ужасное признание. Ужасное во всевозможных смыслах.
— Фед… Федя… Федюша, я… Но как?
Слезы потекли по бледным щекам Басманова. Он совершенно не знал, что отвечать Ивану.
— Но… Как ты понял?
— К… Понял. Просто понял.
Тут Федьку опять замутило. Он вскочил и быстро нашел спасительное ведро.
— Я не знаю уже, что из меня выходит… Так весь день…
— Анастасию и Марию также выворачивало, когда они детишек носили.
— А мне кажется, меньше… — Федька снова еле дышал.
Иван поднялся, подошёл к Басманову и, приобнимая его за плечи, поднял, повел к себе в опочивальню. Приказал постельничему принести таз с водой, больше утиральников и два ведра.
Он усадил Федора на постель.
— Ты хочешь, чтобы его не стало?
— Кого?
— Ну… — Федя коснулся живота.
— Нет! Федор! Удивляешь меня иногда. Оставим дитя! Оставим! Токмо вот как ты его понесешь…
Глаза Федьки округлились.
— Ты хочешь… Оставить его?
— Или её, — государь любовной смотрел на Фёдора и улыбался. — Придётся тебе государыней притвориться, Федуленька. Ну что очи раскрыл, будто два блюдца? Ты думал, что я тебя на плаху отправлю?
Фёдор согласно кивнул. Иван Васильевич раскатисто засмеялся. Он опустился перед Басмановым на корточки, взял его руки в свои. Они были нежными и маленькими по сравнению с ивановыми. Царь поцеловал каждый федькин пальчик.
— Я тебя, дурня, конечно, женю, никуда ты от Варвары Васильевны не денешься. Будет ломаться, сам твоим сватом буду! И женить тебя надо, пока живот не округлился, чтобы ребёнок был твоим да Вариным. Понял ты меня?
— Но как же? А наш с ней ребёнок?
Иван снова потупил взгляд.
— Какой ребёнок?
— Ну… — щеки Фёдора покраснели, цвет глаз вернулся в свой привычный васильковый.
— Ах, ты, Фёдор Алексеевич, прохвост! Ну даёшь, сукин сын! — царь Иван засмеялся, разрумянился, хлопнул Федьку по плечу. — И как она? Хороша?
Басманов кивнул, улыбаясь. Он смущённо опустил глаза и принялся натирать крупный перстень с красным камнем на руке государя. Иван Васильевич осторожно убрал руку, поднялся, отходя к столу, на котором была раскинута карта и лежали бумаги.
— Ну, Фёдор, придётся тебе немедленно жениться, иначе нельзя.
Федька тихонько слез с кровати. Едва-едва слышно он подошёл к государю, обвил его руками за талию, прислонился щекой к тёплой широкой спине. Царский кафтан мягкий, пах розовым отваром, который Басманов велел добавлять при стирке, хоть это и не входило в его обязанности. Царь Иван коснулся рук Фёдора, поглаживая пальцы, на которых красовались тонкие колечки и несколько крупных перстней, подаренных государем своему кравчему.
— Так значит, мы с Варей вместе будем детей носить? А как узнать, кто из нас раньше родит? А как я буду прятать живот? Вань, а что мне батюшке-то сказать?!
— Тише, — Иван Васильевич ослабил объятия Феди так, что смог повернуться к нему лицом. — Столько вопросов… Царевичи столько меня не спрашивали за раз, сколько ты сейчас. Все решаемо, Феденька. Завтра твой отец явится с бумагами, в которых, я надеюсь, он разобрался, поговорим как раз о свадьбе после приказных дел. Не знаешь, как он там? Справляется?
— Ему бы, царе, не с бумагами возиться, а на поле брани. Там нам обоим хорошо, — Басманов потянул Ивана снова к кровати.
Государь подчинился, медленно ступая за Федей. Тот удивительно легко снял сапожки, сел на край постели.
— Да кому из мужей, Федя, не хорошо на поле брани? Побить врага мы завсегда рады… — царь Иван двинул Басманова чуть дальше от края, забираясь на постель, будто зверь.
— А не хотел бы его царское величество, — Федор уже лежал, опираясь на локти; Иван Васильевич дышал ему в губы. — Завтра на охоту съездить после всех дел государственных?
— Это придется Машку с собой брать, она тоже охоту любит, а тебя не очень, — Иван чувствовал едва уловимый травяной запах, которым пах Федя. Он сводил его с ума. — Хотя… Она не может не подчиниться государю и мужу своему. Тебя токмо возьму… Соскучился я, Феденька…
Сильная рука дернула пояс, опричный кафтан спал с узких плеч, открывая вид на худую белую федькину грудь и уплотнившийся животик. Борода защекотала шею и ключицы.
— Ваня… Да можно ли?..
— Молчи, — прошипел государь, сжимая мягкие раскрасневшиеся щеки Басманова. — Я же не Иван-дурак, как в сказках, да и не царевич. Не бойся, останешься цел…
Поцелуи снова посыпались на шею и грудь опричника.
«Токмо государю да Варьке теперь довериться могу… Никому боле…»
— Иван, я… — Федька извивался в руках царя: щекотали его усы с бородой, горячими и нежными были касания.
— Молчи. Христа ради, молчи…
Федор запустил руки в волосы государя, путаясь в них и случайно расплетая мелкие косички, что наплел, видимо, младший царевич. Иван не раздевался, как не раздевал и Басманова. Он всегда ужасно скучал по Федьке, по его ладному телу, но теперь… Теперь ему нужно быть осторожнее в своих желаниях.
— Ива… Ваня, я больше не могу… — Басманова взял лицо государя в руки. — Пожалуйста.
Царь Иван отстранился от него. Не мог он. Не мог.
— Нет, Федюша, — он сел рядом с Федей. — Надо бы… Бомелия… Или…
Иван Васильевич оглядел Федьку с головы до ног. Он вопросительно и недовольно смотрел в ответ, глубоко дыша.
— Колдуна?
Басманов так воздухом и захлебнулся. Неужели государь знает про этого деда? Ужели конец им всем пришёл, и знает царе о том, как ездили они с Вяземским да Грязным на болота к нему?
— Колдун?! — голос невольно захрипел.
— Ну да. Знал я одного старика, сослал в лес подальше из Москвы, а то люд ходит пугает со своими травами, зверьками и прочей живой и неживой пакостью… Под Слободу как раз, сюда куда-то, он и показал его везти. Сказал тогда, кто-то из стрельцов передал, мол, лес и воздух тут чище, — государь рассмеялся.
— Да, кажется, слышал что-то такое от стрельцов. Побасенки у них там разные ходят, — Федя хмыкнул с облегчением, потому как про колдуна они, действительно, услышали от старших стрельцов и опричников.
— Вот к нему тебя надо, он расскажет, что да как делать. А поедем… Да хоть сейчас! — царь Иван соскочил с кровати. — Эй, там!
В покои заглянул рында.
— Приготовьте моего и Фёдора Алексеевича коней!
Мальчишка поклонился и вышел.
Федю замутило. Он стал думать, что старик может его выдать, что может что-то не то сказать, а государь это растолкует по-своему.
— Чего задумался?
— Да так, государь… Стоит ли к деду этому ехать?
— А ты хочешь, чтобы тебя Елисей осматривал? Или еще какие-то есть лекари на примете? Во дворце есть, конечно, повитухи, но, Федька, тебе надо как-то по другому. Ты ж не девица все-таки!
Государь помог Басманову встать с постели, надеть и подвязать кафтан. Одетый Федор окликнул мальчишек-слуг, чтобы принесли царское платье для охоты.
— Охотничье? — царь Иван скинул расшитый домашний кафтан, оставаясь в рубахе и татарских шароварах.
— К колдуну в бармах поедешь?
Иван только хмыкнул и отвернулся к окну, собирая волосы в хвост.
Басманов забрал у мальчишек государеву одежду, осторожно сложил на постели.
— Вон пошли… Ох…
— Что такое? — царь Иван подхватил под руки подошедшего Федора. — Мутит? Воды? Ведро?
— Все в порядке… Голова закружилась немного, — Федя уперся одной рукой в плечо Ивана, другой продолжал цепко держаться за рукав рубахи. — Сейчас пройдет, помогу тебе, царенька…
— Сиди уж!
Государь усадил Федора в кресло, поставил перед ним одно из ведер, на столе придвинул ближе ковш с водой.
Пока Федька приходил в себя, Иван быстро скинул с себя оставшуюся одежду и натянул охотничье платье. Ему оставались только сапоги и затянуть пояс, Федьку снова вывернуло.
— А ты еще помогать хотел. Может, не на конях?
Басманов только отмахнулся, чуть не опрокидывая на себя ковш с водой.
Царь вздохнул. Он подошел к Феде и осторожно подхватил его на руки, понес к дверям опочивальни. Басманов задергался.
— Я сам дойду! Мне не настолько плохо! Иван! Царе! Поставь меня сейчас же! Я могу ходить, меня всего лишь рвет, у меня не отнимались ноги!
Царь Иван будто не слушал воплей Федьки, хотя едва это можно было назвать воплями: голос Басманова сел так, что его крики были больше хрипом. Федор извивался как маленький ребенок, который не хотел сидеть на руках у родителя, но как только они подошли к лестнице, он прижался к Ивану, боясь, что тот его уронит. Падать на лестницу больнее, нежели на ровный пол коридоров слободского дворца.
— Наорался?
— Нет, — пробурчал Федор.
В конюшне Иван усадил Басманова на своего коня, словно девицу, сам уселся позади.
— Я что тебе? Девка какая, чтобы ты меня так со двора своего вывозил?!
— Не скандаль, Федорушка, — государь улыбнулся и ласково ткнул пальцем своего кравчего в кончик носа.
Возмущению Феди не было предела.
— Ты меня сделал кравчим своим, воеводою опричным! Я самый ближний к тебе человек, а ты вот так… Мфмф!
Царь Иван достал из кармана на поясе маленький утиральник и сунул в рот Басманову. Тот хотел было потянуться, чтобы достать его, но Иван потянул поводья, разворачивая коня. Конь мотнул головой и, резво повернувшись, поскакал прочь со двора. Федька от неожиданности вцепился в Ивана. Всю дорогу он, будто пришитый к государю, молча жался к широкой ивановой груди. Федор решил — хорошо что они так едут, правда, утиральник во рту не к чему, но так тоже лучше: как только его начинало мутить, он до боли сжимал ткань зубами, и сразу отпускало.
Наконец показалась знакомая мельница.
«Господи, спаси и сохрани мою душу грешную…»
Старик снова сидел на мостках, распутывал веревки. Он обернулся на тяжёлое дыхание государева коня и подскочил на месте.
— Государь Иван Васильевич! Здрав будь! Давно тебя не видел, свет земли русской! — колдун подбежал к Ивану, принимая поводья. — А что это?..
Старик взглянул на Басманова.
— И тебе не хворать, — царь Иван заметил взгляд колдуна, обращённый к Федьке. — Это?.. Так, чтобы не скандалил, а то больно много шуму от него.
Колдун криво улыбнулся. Федор вынул тряпицу изо рта и хотел было возмутиться, снова возразить Ивану, мол, не так много от него и шуму, но вдруг сознание его помутилось. Басманов почувствовал, как сползает с седла, как не может взять верх над разумом, чтобы не свалиться с коня.
— Царе… — только и слетело с побледневших губ.
Иван подхватил Федьку, тревожно оборачиваясь на колдуна.
— Дед, веди в свою избу, готовь какой-нибудь отвар чудодейственный! Мальчишке, видишь, плохо!
— Идём, идём, Иване. Знаю я, что с твоим мальчишкой…
***
Федор очнулся от того, что кто-то гладил его по животу. Он постарался напрячь все свое сознание, чтобы понять: старик это или государь.
— Так значит, тебя теперь рядом с ним держать придется?
«Царе…»
Рука была государева. Басманов расслабился и стал прислушиваться к разговору.
— Получается, так, государь. А иначе как? Никто больше не сможет принять дитя его, если Федор Алексеевич понесет.
— Да… — голос царя Ивана звучал напряжённо, Федору хотелось обнять его, приласкать, но силы ещё не вернулись.
— Молодым дитя-то оставишь? Аль царевичем будет?
— Это уж пусть сам Федор решает, что со своим дитем делать… Должен бы быть царевичем, но не царицей рождённый… Да и…
Федька не мог больше слушать. Он коснулся пальцами перстней царя Ивана и почувствовал, как дрогнула его рука.
— Очнулся ты, Феденька?
Басманов с трудом открыл глаза. Все было как в туманной дымке: лицо государя, избушка, старик, сидящий поодаль. Он согласно промычал, хотя скорее просипел. Федор попытался сесть, но голова снова закружилась.
— Лучше лежи, Федор Алексеевич, — прокряхтел колдун, поднимаясь с лавки. — Сейчас отварчику дам, полегче станет.
— Давно мы у тебя, дед, — Иван обеспокоенно оглядывал Басманова. — Надо бы и в Слободу возвращаться… Может, с собой чего дашь?
— Да будет ли Федор пить то, что дам?
Федька активно закивал, о чем и пожалел: голова уже не кружилась, а болела, будто по ней саданули кувалдой, которой кузнец им мечи кует.
— Будет, будет. Я его на ночь при себе оставлю, лично прослежу, — царь Иван взял Федину руку в свои. Они были горячими и влажными, федькина же рука была прохладной и сухой, словно не в этой же душной избе он лежал, а в холодном подполе.
— Ну смотрите, — колдун принялся собирать какие-то склянки.
— Что… — голос не слушался Федьку. — Что со мной будет?
— Все будет хорошо, — Иван ласково улыбнулся. — Женю тебя, но Варваре не скажем, что ты тяжёлый, поспишь с ней первую да вторую ночи, а потом переберешься во дворец.
— Зачем?
— Тебя не то чтобы в тайне держать надо, просто так спокойнее мне будет. Деда тоже в Слободу перевезем, пока ты не родишь. Все будет хорошо, Феденька.
Колдун подошёл к скамье на которой лежал Федька, протянул государю мешочек со звенящими внутри баночками и какую-то бумажку.
— Я, Иван Васильевич, писать ещё не разучился, хоть в грамоте и слаб. Написал, как надо пить: по сколько чего из какой баночки. Рецепт, проще говоря. А ты, Федор Алексеевич, не беспокойся. У тебя срок больше, чем у невесты твоей, поэтому понесешь ты раньше, чем Варвара Васильевна, из-за того я и нужен буду в Слободе.
Федор понимающе кивнул. Царь Иван поднялся со скамьи, свернул листок, убрал в мешочек, мешочек в карман.
— Поедем, Федор, пора нам.
С трудом Басманов поднялся на ноги. Крепко держась за руку государя, спустился к царскому коню. Иван подсадил Федьку, усаживая в седло.
— Когда молодчиков ожидать твоих, царь Иван?
— Скоро, дядька. Дни через три.
Государь вскочил на коня, прижал к себе Федьку и повернул в сторону Слободы.
***
Тянулись дни. Уж и Федька больше не холост, и колдун живёт подле дворца: выделена была изба. Царь Иван с каждым днём всё тревожнее: беспокоиться о Федоре, о его состоянии, о ребенке. Царица Мария тоже, как почувствовала, что Басманов будто стал себя вести по-другому: по-женски. Да так «по-женски», как она вела себя, когда Василия носила. Ивану истерики устраивает, мол, не любит он её больше, как раньше. А что ему? У него сейчас и других дел полно, кроме царицы: и война, и чума, и Федька.
Федор как свадьбу отыграл, с месяц пожил с Варварой, а после рассказал он ей о том, что сотворилось между ним и государем. Варя поохала, поплакала, но отпустила мужа ко двору жить.
— Пусть лучше государь решает, что с дитем делать. Тебе же, Федя, главное — себя беречь! — говорила на прощание Варвара Васильевна.
У обоих уже животы округлились ко времени фединого отъезда, да у Федора все равно больше был. Алексей Данилович смеялся над сыном: откормила женушка, не все стройным ходить.
«Ох, не знаешь ты, батюшка, что не щи это да не блины, а дитё государево. Ох, не знаешь…»
Но время скоротечно, уж и срок подошёл.
Зимняя ночь. В опочивальне государя тепло, не так как в Федькиных покоях: прохладнее там. Басманов в одной расшитой рубахе спит, обнимая большую подушку, со спины обнимает его за плечи царь Иван. Он не спит.
Говорил он днём с колдуном после того, как он Федьку смотрел. Дед сказал, что ночью этой или под утро должен Федор понести. Все было готово с вечера: государь приказал приготовится к родам, царицу Марию закрыть и из ее покоев не выпускать, ее девок ловить, чтобы ничего не прознали, а кто из слуг обронит хоть слово, то узнает, как мелодично свистит топор над головой в последние мгновения жизни. Колдун ночевал сегодня тоже во дворце, как раз в покоях Басманова.
Федор поежился и сквозь сон что-то промычал. Царь Иван напряг слух; Федя выпустил из рук подушку, перевернулся на другой бок и как можно ближе прижался к государю.
— Я… Царенька…
— Что такое? — зашептал Иван.
Басманов пролепетал что-то невнятное сквозь сон и засопел в иванову грудь. Легче от этого царю не стало.
— Очередная бессонная ночь с тобой, дурень… И как я раньше не вспомнил про этого старика… — царь Иван любовно и осторожно перебирал мягкие прядки волос Феди. — Да кто же знал, что так бывает…
Шепот растворялся в сумраке комнаты, которую освещали лишь три лампадки у икон.
Государь протяжно зевнул и только положил тяжёлую голову на подушки, как Федька заворочался под боком.
Он тихо стонал, ещё не до конца проснувшись. У Ивана дремоту как рукой сняло.
— Что такое, Феденька? Федя, уже?
Басманов в ответ протяжно застонал и едва заметно кивнул. Он подтянул коленки к животу, как будто бы это ему помогло.
Царь Иван сорвался из постели. На нем уже были штаны и рубаха, кафтан висел где-то на креслах, но было не до него. Он распахнул двери опочивальни.
— Быстро за колдуном!
Проснувшиеся рынды одновременно бросились к фединым покоям. Государь вернулся к Федору. По покоям уже сновали двое слуг, зажигавших свечи, принесшие ещё больше утиральников и кувшинов с горячей водой.
Колдун сонно ввалился в царскую опочивальню, за ним несли какие-то склянки и корзину. Федя проснулся окончательно: боль была невыносимая. Ему казалось, что его режут тремя клинками и одновременно с тем прижигают живое мясо.
— Что ж ты спишь, старый?!
— Не бранись, государь всея Руси, сейчас все сделаем. Всему свое время, помни, Иване!
В этот момент терпение Басманова кончилось. Он взвыл не своим голосом.
— Почему так больно?!
— Иван Васильевич, разреши, я…
Старик потеснил царя Ивана. Он скинул с Басманова одеяло, попросил государя передвинуть Федора ближе к краю кровати. От прикосновений царя Феде было ещё хуже: они не казались ему спасительными, они, словно раскаленные железные плети, обжигали кожу сквозь ткань рубахи.
— Нет! Не трогай меня! Не надо!
Басманов чуть не попал пяткой колдуну в лоб.
— Если ты, боярин, так дергаться будешь, то легче не станет, а я тебе не помогу! Холодный утиральник ему на лоб положите и меняйте каждый десятый отсчет!
Слуги-мальчишки, что зажигали свечи и носили воду, послушно исполняли каждый приказ старика.
— Иван Васильевич, тебе лучше уйти.
— Мне?! — гнев было подходил к сердцу Ивана, но истошный вопль Басманова отогнал непрошенную эмоцию.
— Тогда возьми его за руку или что там обычно делают? — старик махнул на государя рукой. — Где моя корзина?!
— Вот, — один из мальчишек поднес здоровую плетеную корзину.
— Ага… А ты, — колдун ткнул во второго слугу. — Тащи таз с горячей водой.
Мальчишки безоговорочно подчинялись деду. Царь Иван обошел кровать, залез с ногами, цепляя узкую ручку Басманова.
Федор поднял взгляд полный отчаяния и боли на государя. Слезы катились по красным щекам.
— Ваня, я не хочу, слышишь? Пусть он убьет меня! Или ты убей меня, умоляю!
Тонкие пальцы вцепились в руку Ивана до боли, но царь и бровью не повел.
— Все пройдет, все будет хорошо. Бог в помощь!..
Басманов откинул голову назад и лег на спину.
— Иван Васильевич, подложи ему подушки под спину, чтобы он сидел!
Государь послушался.
— Ваня… Я… Я не могу больше! — Федор заорал с новой силой. — Зачем ты?!.
Царь Иван даже не хотел смотреть, что делает там колдун. У него у самого сознание мутнело от криков Феди, от слабого освещения свечей, от запаха настоек, которые наоткрывал колдун. Теперь и запах… Крови?
Спустя долгое время царская опочивальня наполнилась детским криком.
— Ну и все! Васька, обмойте младенца, я пока тут это… — колдун передал дитя мальчишкам.
Иван видел, как они осторожно понесли его к столу, на котором стоял большой таз для обмывания. В нем всех его детей обмывали после рождения.
Федор все ещё крепко сжимал руку государя. Сил, чтобы кричать, не осталось. Он просто жмурился. Жмурился до боли, до белых пятен. Колдун зашивал ему живот. Бомелий так бы не смог. Никто так бы не смог, и Федька бы просто помер от боли.
— Ну и всё! А ты боялся. «Убейте» да «убейте»!.. Жив вон, а через три дня здоров будет, как конь!
Последнее, что слышал Федор было то, что он принес государю мальчика. Рука, так крепко сжимавшая государеву, ослабела, сознание помутилось. Федор провалился в сон.
***
Басманов глубоко вдохнул прохладный воздух и распахнул глаза. В опочивальне было светло, пахло греческими благовониями, которые так любил государь.
Федор ещё раз вдохнул этот запах, осторожно рукой ища рядом царя Ивана. В постели государя не было. Федя сел и расплылся в улыбке: царь Иван босой ходил вокруг стола в том, в чем был с ним ночью, и укачивал на руках их мальчика.
— Государь, — Федор хотел было вылезти из постели, но Иван зашикал на него и замотал головой.
Федька послушно остался в постели. Государь обошел кровать, забрался на свое место и аккуратно уложил между собой и Басмановым крохотного человечка, укутанного по самый его крохотный носик.
— Я слышал, мальчик?
Царь согласно кивнул. И Федор, и Иван улыбались.
— У него такие же синие глаза как у тебя, — государь нежно тронул Федора за щеку.
Тот, будто кот, стал ластится и почувствовал, что ладонь Ивана перевязана. Федя испуганно отнял руку царя от своего лица и заглянул в его глаза.
— Ваня… Прости, я не хотел… Я… Боль была невыносимой… Прости, царенька…
На глазах Басманова выступили слезы. Он принялся целовать пальцы и повязку, но Иван осторожно потянул руку обратно.
— Все в порядке, Федюша… Я все понимаю… Теперь осталось токмо мальчишку назвать и решить, что дальше с ним делать…
— Пусть будет Петром.
— Ивановичем? Или… Ах…
Государь задумался. Малыш заерзал, кряхтя. Федор, не долго думая, взял его на руки и принялся укачивать, напевая свое любимое «Гости въехали к боярам во дворы…». Но теперь это звучало совсем по-другому, словно сказка. Федя напевал нежно и тихо, что Ивану показалось, будто это песня не о кровавой мести и расправе, а о глупых боярах, которые приняли шумных гостей, которые оказались совсем не уважающие хозяев этих самых «дворов».
— А пусть и Петр. Петр Федорович Басманов.
Федька мягко похлопывал по спинке малыша и удивленно смотрел на государя.
— Да. Вот так, Федюша, — царь Иван улыбнулся и вылез из постели; он отошел к окну, на ходу надевая кафтан. — Позже придет мамка-кормилица… Отдашь ей Петьку, она при тебе покормит его.
— А что с Варей?
Иван обернулся.
— Дня два назад колдун был у нее. Мертвый родился.
Федор чуть сына не выронил от таких новостей. Государь снова обратил свой взгляд за окно: Федя видел, что ему трудно говорить.
— Колдун как раз и принимал, как тебя. Никто больше не знает, кроме нас четверых, не считая ваших домашних холопьев. Так что, Федя, — царь вздохнул. — Теперь это определенно ваш с Варварой Васильевной ребенок.
Басманов сидел пораженный. Его Варенька, испытав такую же боль, а то и хуже, не смогла вот так покачать их ребенка…
— Государь, — царь Иван снова обернулся. — Разреши я домой с Петей поеду. Нет-нет, не сейчас, а ночью, чтобы никто не прознал…
— Добро. Мне идти нужно, Феденька. Ты, как кормилица придет, начинай сбираться, чтобы не медлить. Вижу, хочешь утешить Варьку Петром Федоровичем.
Государь улыбнулся, подошёл к Басманову, поцеловал его в лоб и ушел.
Теперь Федору предстояла задача потруднее, чем управлять опричным войском. Ему предстояло вырастить сына достойного царского двора.
