Я больше к тебе не вернусь

За окном уже была глубокая ночь. Легкие порывы ветра беспокоили и срывали остатки листьев с поредевших деревьев. Луна была почти полная. Гром даже удивился, давно такого не видел, чтобы такая яркая на фоне почти что пустого небосвода. Звёзды были практически не различимы в густой мгле, что, подобно разлившейся в океане нефти, старалась уничтожить заслонить собой всякий свет. Улицу освещали только тусклые фонари и луна. Первые даже были чем-то похожи на звёзды, постоянно мерцали и казались живыми. Игорь горько усмехается такому сравнению. Такую звезду он бы достал. Залез бы и ободрал коленки старых джинсов, возможно, свалился бы, но точно достал. Но Гром бы обещал возлюбленному возлюбленной луну, а не звёзды. Звезды всем обещают, кажется, что у каждой из них по три-четыре владелицы одновременно существуют по всему земному шару. Хотя Игорь где-то читал, что звёзд миллиарды, больше, чем вообразить можно… И всё же, он бы подарил луну. Казалось бы, каждый день можно на неё смотреть. Вот оно – то самое достояние человечества, которое ни один олигарх или депутат, что сейчас почти одно и то же, не может забрать у тебя. Как ни старайся она всегда тут будет, дарить свой свет. Как символ свободы, под её ведь четким взором творится эта самая свобода. Гром честно не хотел никому говорить, но искренне считал изрисованные стены и заборы искусством. Актом свободы. Когда ты можешь раскрасить город яркими цветами, но только никто в нашей серой России не оценит этого. Днём накажут, а ночь простит. На удивление, в столь поздний час раздаётся неприятный полу-гудящий, полу-звенящий шум от дверного звонка. Игорь даже сигарету роняет. Да, он снова начал курить. Сам понимал, что эта сигарета не на один тяжелый вечер, что выпал на его нелёгкую долю, нет. Гром купил пачку, хотя прекрасно знал, что рядом с домом есть ларёк, где продают по штучно… Школоте в основном, но Игорь и сам был когда-то такой школотой, что бегала на переменах в этот двор, чтобы сижку ментоловую там купить. Приятно вспомнить. Мужчина оставляет недопитую бутылку какого-то вина стоять на балконе. Гром сам удивился, когда понял, что хочет, чтобы именно этот напиток сегодня стал его верным другом и товарищем. Игорь лениво перебирает ногами, честно сказать устал за сегодня с этим Юлькиным делом и бумажками, что сказали на работе заполнять. Вот так, милые детки, полицейские в основном в стопках росписи ставят, да отчеты заполняют, а за преступниками только в свободное время удаётся побегать. –Я… Я надеюсь, что не разбудил, но… Я посмотрел, и ты на работе проторчал допоздна, вот и подумал, что ты не спишь…–Серёжа выглядел непривычно. На нём был какой-то потасканный свитер с совами, ещё цвета дебильно-фиолетового. –Серёж, езжай домой.–Игорь даже дверь не решается приоткрыть. Ему до ручки тяжело дотронуться. Храни бог Тётю Лену и её эту идею поставить домофон с камерой. Но вот открыть хочется, сильно хочется. Может дело в алкоголе, а может… Может стоит признать, что Разумовский пробуждал в майоре букет из невообразимо странных и непривычных чувств. –ч-Что!? Но… я-Я правда не хотел так поздно, просто у меня проблемы с сервером возникли и пришлось…–У Разумовского голос подрагивает, и он нервно перебирает в руках свитер. Выглядит совсем уж по-детски. Гром каким-то злорадным взглядом осматривает растрепанные волосы и замечает, что в одной из рук у Серёжи какая-то коробка. Конфеты что ли принёс? –Серёж, я не открою. Дело не во времени.–Впервые в жизни Игорь чувствует себя одним из тех ублюдков, которых он избивает на улице. Майор ловит себя на мысли, что у него голос, как у маньяка какого-то… холодный и спокойный, даже мурашки по спине пробегают. Но ведь Игорь тот ещё баран. Стоит на своём сколько духу хватает только. Хочет открыть и сказать, что всё у них получится, как с утра сказал… Но не может. Боится, если честно, хотя чего уже боятся? Сам же признался во всём. Но тут будто что-то не так, другое. Гром не знает, что будет у них дальше, как могут выглядеть такие отношения. –Почему..? –Серёж, прости… Уезжай лучше.–Если бы можно было описать, как тяжело Грому давалось каждое слово. Он буквально уже хочет, чтобы дверь сама открылась, а Разумовский зашёл внутрь, загнал того в угол, где нет ходов для отступления. Тогда бы он сказал; сказал всё, что на душе лежит. –Нет.–Разумовский всё-таки вспоминает, кто он такой и собирает всю решительность в кулак.–Я не уеду. Не знаю, что ты там себе выдумал, но я приехал, чтобы поговорить, и не уеду без этого разговора. –Приятных снов в парадной.–Игорь даже разворачивается, чтобы уйти, думает, так будет проще. –Думаешь не смогу?! Что сбегу в тёплую постельку?–Гром почти уверен, что Серёжа для грозности даже притопнул. –Ты только не ори так, а то соседка выйдет и пиздюлей вставит. –Думаешь, я изнеженный богатей и в твоём мире не справлюсь?–Игорь вскидывает бровь, он ведь почти так и думает, но только немного в другом плане. Игорь думает, что будет лишним в мире Серёжи.–Я до восемнадцати в детдоме рос, знаю, что такое жизнь. Не надо смотреть на меня, как на этих буржуев.–Серёжа, видимо, тоже себе всякого надумал. –Поэтому в свитере припёрся? Типо показать, что ты обычный человек и на тебе не всегда одежды на пол ляма?–Гром садится на пол, свесив, на сколько провода хватило, трубку домофона. На полу сидеть не особо в кайф, но что поделаешь. Так он хотя бы лица парня, стоящего под дверью, не видит. –Нет. Тут… Не бери в голову.–Голос становится каким-то отчаянно смиренным и тихим. Оба молчат и не знают, что нужно говорить. Между ними не дверь, а пропасть размером с их травмы и проблемы. Серёжа приперся в свитере не просто так, он очень к вещам привязывается, хранит их по двадцать лет, как и этот старенький, потрёпанный, да и что уж тут отрицать, маловатый свитерок. Он правда хочет поговорить, хочет открыться, хочет привязаться к Игорю. Разумовский пол дня, что ему оставались после неожиданной встречи с супергеройской командой «И.Д.И.О.Т.ы», думал о том, что будет правильно. Думал долго и не мог отвязаться от мысли, что тут всё неправильно, абсолютно. Всё тяжело и непонятно. Он даже представить не мог, какие это будут отношения, ибо они оба сложные, что пиздец и разные до жути. Тут, если не одно, то другое сразу. И страшно, и непонятно, но по-другому плохо. Плохо, потому что уже не хочется без Игоря. Плохо, потому что не знает, как это будет, если Игоря станет больше, чем есть, плохо, потому что всё естество тянется к этому причудливому дядьке, не понимающим, как мир вокруг устроен толком, век цифровых технологий. Но ведь Серёжа такой же, тоже нихера за годы жизни не разобрался в людях, как друзей заводить элементарно не знает, выстроил себе защиту в виде язвительных фраз и ублюдского поведения, а дальше все, никого к себе не подпускает. Но Игоря же подпустил? Может тот вообще в жизни абьюзивной скотиной окажется… Отговорок много, а значит, что ответ один – да. Да, нужно прийти, сердце рвётся, мозг бьёт тревогу, а Серёжа в итоге чувствует себя, как будто он снова стал маленьким, беззащитным мальчишкой. Но всё равно идёт на поводу у бушующего сердца. Олег говорил: бояться – смысла нет, страхом проблему не решить. И перся всегда на рожон, отхватывал знатно, но никогда не жалел об этом. –Так че за свитер?–Голос Игоря заставляет вернуться в реальность. Разумовский отлучает лоб, которым тот до этого устало уткнулся в холодный метал, от двери. –Бабушка связала. –Чья? –Не смешно. Вот вообще.–Игорь хочет уже извиниться, но Серёжа продолжает: –Это подарком её последним было, а потом она уехала. –Уехала?–Гром старается максимально аккуратно проходиться по этому льду, понимает, что, если Серёжа заплачет, то он не выдержит и откроет дверь. А ведь майор отдал себе чёткий приказ: стоять до конца. Не открыть и всё. –В гости к какому-то другу и не вернулась. Я тогда уже год, как в детдоме рос. –Почему ты не с ней жил? -Это папина мама была… Отец официально в бумагах моих не значился, да и старая она была сильно… Может даже инвалидность или недееспособность. Не знаю, если честно. Я помню, что меня в четыре года от неё забрали.–Игорь тяжело выдыхает. Знал же, что у детдомовских всегда истории тяжелые, старался подготовиться морально к этому разговору, но как-то не сложилось. Всё равно сердце колит. Хочется открыть. –Долго же ты его хранишь… Ты вообще не растёшь или как? –Нет, она…–Серёжа усмехается.–Она всегда делала вещи на несколько размеров больше… Помню, что, когда она отдала его мне, я мог без труда почти весь через горло свитера пролезть, настолько он был огромным тогда… Ну и плюс я был очень маленьким для своих лет. –Кашу не ел? –Родился раньше срока.–Снова тишина. Они оба предпочли бы увести диалог в другое русло, но сделать это правильно, чтобы это не выглядело, как наплевательское отношение к проблеме, никто ещё не придумал. Спустя несколько долгих минут, в которые Разумовский успел поверить, что Гром всё-таки ушёл, раздаётся звук из динамика. –Можно спросить немного может не в ту сторону, но всё же?–Разумовский кивает и только потом понимает, что Игорь его не видит. Отвернулся или что? –Да, да конечно. –Марго… Ну, это в чью-то честь или..?–Серёжа молчит. Игорь понимает, что задел за что-то. –В мамину честь. Она на фотках… Фото с белыми волосами была и мне этот образ так запал… Сам понимаю, сентиментально уж больно, но… По-другому бы я не сделал.–Многое сейчас встаёт на свои места. Игорю становится понятнее, как именно устроен Разумовский. От этого щемит где-то под сердцем. Хочется впустить парня в квартиру жизнь, но всё ещё маячащее чувство страха и неопределённости мешает открыть дверь. Зато храбрости хватает, чтобы начать говорить. –Я… Знаешь, все медали и грамоты на отцовскую могилу несу. У меня там есть коробочка припрятанная..–На глазах собирается влага, но останавливаться Гром не собирается.–Знаю, что глупо и бессмысленно, но как-то… Так будто правильно. Он бы гордился мной, наверное.–Так тётя Лена говорит и дядя Федя, не верить им сложно, они всё же знали его родителей, а тем более отца, намного дольше самого Грома. –А я всё думал, чего же ты на официальных фото без орденов стоишь всегда…–Теперь и Игорь понимает, что Серёжа точно так же, как и он в шаге от первых слёз, что так и просятся сорваться на горячие щёки и скатиться вниз. У Разумовского голос такой горький и тихий, даже динамик дешевого домофона передаёт эту интонацию до стиснутых рёбер точно. –Не надо было начинать этот разговор.–Гром встаёт с насиженного места и разминает затёкшие мышцы, когда замечает, что на экранчике пусто. Серёжа тоже сел на пол.-Вставай давай, отморозишь ещё что-то. –Открой дверь.–Тишина. Это всё на что у Грома хватает сил. Не ответить. Надеяться, что Серёжа уйдёт. –Пожалуйста, Игорь.–Звучание собственного имени даже дрожь какую-то внутри пробуждает. Мозг говорит ему, что нельзя, нужно стоять на своём. А сердце… Сердце на куски рвётся из-за всего, что было сказано. Воспоминания об отце и матери становятся не плохим ударом под дых, что у Грома не хватает сил, чтобы сделать хоть что-то. Он стоит и тупит взгляд на, всё так же свисающую со стены, трубку домофона. Даже сдвинуться с места не удаётся. Он не знает, куда ему надо… Уйдёт в другую комнату и что дальше? Всю ночь будет корить себя за то, что не открыл. А, если ещё Разумовский останется реально на лестничной клетке ночевать, вообще же себе такого не простит. С Серёжей было проще, когда он казался бесчувственной, озабоченной мразью, говорящей пафосными цитатами и задирающей свой нос, как можно выше, стоя при этом на пьедестале собственного тщеславия. Казалось, что с высоты своего полёта, эта птица не видит в людях смысла, лишь рабочие мышки, что грязью копошатся подле его великой персоны. Оказалось, не так. Оказалось, что он обычный, эмоциональный до жути, но не суть, обычный парень. Живой. С такой чудесной улыбкой и глупыми выражениями лица. С заумными словечками и гаджетами, от которых у него видимо зависимость уже выработалась. Обычный, с дырой внутри размером с человека. Размером с Игоря. –Игорь, прошу, открой эту чертову дверь.–Раздаётся тихий шум от столкновения кулака с металлической поверхностью двери. Тихий такой звук, но полный отчаяния. Гром подходит к двери поближе и, с огромным усилием, кладёт руку на трубку домофона, а не на защелку двери. Игорь почти заставляет себя прислонить пластиковую говорилку к её законному месту, чтобы попрощаться с Разумовским раз и навсегда. –Я люблю тебя.–Последний козырь в его рукаве. Слышен короткий бип, от того, что домофон больше не включен и перестает передавать в квартиру звуки с лестничной клетки на ближайшее время. Серёжа ждет, что сейчас повернётся ключ в замке и ему откроют. Ждём… Ждёт… Ждёт… Но он слышит только тишину. Поверить в такое сложно, правда сложно. У Разумовского будто мир сыпаться начинает, подступает комок к горлу, и Серёжа знает, что сейчас начнётся истерика. Он не будет настолько жалок, чтобы плакать под дверью у неразделенной любви, поэтому встаёт и уверенными шагами идёт к лестнице. –Успокойся ты, я ключи найти не могу.–С губ срывается нервный смешок. –Какой же ты… Идиот. –Знаю. Думал они на столе лежат, хотел, как в фильме. Типо положил и выхожу, а дальше я бы сказал, что я тоже тебя люблю и мы бы обнялись там… –Ага, и потрахались прям тут.–Они оба начинают ржать, буквально. Заливаются через чур громким смехом. Серёжа, правда, смеясь, слёзы с глаз вытирает. Слышится звук открывающейся двери, но этажом выше. –Блять, тётя Люба…–Гром быстро начинает выворачивать карманы, а Серёжа нервно прижимается к двери. –Игорь, блять быстрее. –Нашёл-нашёл, сейчас. –Кому это ночью блять не спится? Норкоманы опять, а? У нас тут Игорь живёт, он вам таких пиздюлей отвешает. Игорь ещё и мусор, так что и на нары отправит вас, вместе с продуктоми, напишит «овощи» и всё, так с токими знамо, что делают.–Серёжа чуть-ли не рукой рот зажимает, чтобы не заржать в голосину снова, а Гром судорожно дверь открывает, за руку хватает Разумовского и мигом затаскивает внутрь.

***

–Товарищ мусор, только пиздюлей мне не отвешивайте!–Серёга падает на скрипучий диван и ржёт. Ему смешно, а ведь Игорь мог решиться звания «Герой подъезда». –Ну, не знаю… Надо посмотреть, что ты за фрукт такой…–Гром подходит вплотную и кладёт руки на переброшенные через подлокотник коленки. –Только мне это… На нары нельзя, я же, как вы правильно подметили, «фрукт», а не «овощ».–Игорь смеётся и поглаживает ноги Сережи. Последний пристальным взглядом следит за каждым движением майора.–Тем более, я не знамо, что с такими делают… –Так давай выйдем и спросим… Или хочешь я покажу?–Разумовский пялится на Грома каким-то нечитаемым взглядом, а потом, красноречиво моргнув три раза, заливается смехом. –Господи, Игорь, ты сейчас предложил меня, как зека выебать?–Игорь мычит что-то в ответ и тоже начинает смеяться. –Не знаю я, как у вас принято подкатывать. –У нас? Так всё легко, смотри: цветы, винишко и розовый лимузин, желательно, чтобы ты ещё на каблах, нет, на стрипах был и накрашен, как трансвестит из пародийного шоу для дебилов. Ах, да…–Серёжа как-то зловеще щурится.–Закрой глаза. –Ага, щас. –Ну, Игорь, правда закрой!–Серёжа принимает сидячее положение и тянется к своей коробочке. –Что в коробке? –Закрой глаза и узнаешь. Гром картинно вздыхает, но всё же закрывает глаза. –Ладно.–Секунда и об лоб что-то ударяется. Игорь тут же открывает глаза и ловит предмет. –Бля, а как красиво могло быть…–Игорь смотрит огромными глазами на маленькую, резиновую письку с присоской с одной из сторон. –Ты… Откуда, как…–И Гром опять смеётся, они оба смеются. Так по тупому, зато искренне и живо. Возможно, даже соседи слышат эту вакханалию сквозь тонкие стены. –Я вообще случайно её с собой взял и типо такой момент подходящий…–У Серёжи даже слёзы от смеха проступают. Так посмотришь и никогда не скажешь, что он гений, филантроп и миллиардер… Такой обычный Серёжка со двора. Грома эта картина просто в астрал на пять секунд уносит, а после он сразу же тянется за поцелуем, таким чувственным, чтобы они оба друг друга за щёки держали и не отрывались, пока воздуха только хватает. Целуются долго и красиво, будто в фильме каком-то про любовь. Как только воздух кончается, вопреки Серёжиному позыву возобновить поцелуй, Игорь отодвигает парня от себя. Теперь Гром детально рассматривает Разумовского. Каждую веснушечку и волосок, видит всё: подрагивающие ресницы, тонкие губы, голубые, нет, синющие, как море, глаза. И понимает, что любит эту пакость. Любит, да именно любит. Стоило только напомнить, каким Разумовский может быть, когда не прячется за маской саркастичного ублюдка, как у Грома крышу срывает. Всё происходящее кажется чем-то нереально тупым и весёлым. Такое даже в фильмах не происходит, только вот так в жизни по случайности. Все надуманные ранее причины не открывать дверь теперь кажутся лишь идиотскими оправданиями, от которых стоило сразу отказаться. Игорь думает, что Серёжа, как алкоголь, пока ты трезв ещё можешь сказать себе “нет” и отказаться от заведомо плохой идеи, но вот выпиваешь и… И всё резко становится хорошо, ни о каком отказе не может быть и речи. –Я. Тебя. Люблю.–Говорит медленно, с паузами, будто на допросе преступнику что-то объясняет; но с лыбой такой, безумной слегка. Серёжа тоже улыбается, только по-другому. Серёжа улыбается чисто и искренне, с такой честностью во взгляде, какая присуща только детям. –Я тебя тоже.–Они снова целуются, точно радостью делятся, хотя в обоих её через край уже. Игорю кажется, что в нём ядерный реактор взорвался, не меньше. Хочется от переполняющих эмоций сделать что-то безумное… –В коробке что?–Гром о чувствах вообще-то говорить как-то не привык, так что его от собственных слов так нехило подкашивает, будто кипятком ошпарили. Поэтому в крови тут же подскакивает адреналин. Но, от непривычной темы, которую всегда охота поднять в разговоре, да стыдно как-то, всё внутри переворачивается. Хочется повторить, что он любит эту рыжую мордаху, ещё пару сотен раз и трогатьтрогатьтрогать. Всего касаться и везде, чтобы, даже ослепнув, можно было понять, что перед ним его Серёжа Разумовский. –Станция… Это Vmeste для дома… Типо Марго, но у вас дома. Много “дома” как-то выходит.. –Музыку включит? –Быстрее с телефона… Её ещё настроить нужно. –Давай тогда с телефона. –А что включить?–Игорь всё это время не отнимает рук от лица Разумовского, пристально вглядываясь в глаза. –Под что хочешь танцевать?–Серёжа нервно смеётся. Затея кажется глупой, но… Уже через пару минут они правда встают с дивана, хватаются за руки начинают кружиться, то дергать друг друга на и от себя, обниматься и целоваться под песни, что подбирает Марго по запросу Серёжи. С начала было неловко и как-то сложновато отдаться моменту, но Игорь успевает сбегать на кухню и притащить несколько бутылок с алкоголем. Сам майор не часто выпивал, скорее хранил на какой-то такой случай. Разумовский даже присвистывает, когда читает фирму и возраст коньяка, Гром поясняет, что это от родителей ещё осталось. И вот всё становится легко и просто. Без стыда и неловкости, разогревшись на первых треках, теперь оба чувствуют себя очень даже комфортно, пока дергаются в причудливых движениях танцев, если это можно считать таковыми. Танцевать выходит по-дурацки. И это хорошо. Так Игорь и хотел, а Серёжа теперь не хочет заканчивать. На удивление Грома, он даже многие из этих треков знает. Видимо, Марго смиксовала что-то новое, суперпопулярное и нестареющею классику. Но, честно говоря, под коньяк, да ещё и водку, которую Гром чуть-ли не силой заставил Серёжу попробовать, чтобы быстрее повеселеть, вся музыка кажется хорошей. Серёжа в каждом движении пытается ухватиться за Грома, лишь бы не отпускать. Игорь шутит и даже начинает танцевать стандартные батины танцы, от которых Разумовский чуть не падает, споткнувшись о столик. Гром даже предлагает больше не пить, но раззадоренный Серёжка только смотрит на него из-под полу-опущенных ресниц, а после хватает бутылку водки и выливает в стакан всё остававшееся содержимое. Парень, сделав пару крупных глотков, морщится, как от лимона, чуть-ли не плюётся и умоляющим тонов просит дать ему запить чем-то. –Хотел крутым показаться?–Говорит Гром, пока придерживает стакан с колой, которую пару дней назад у него оставили друзья; газировка давно успела выдохнуться и превратиться в обычную сладкую водичку. Серёже плевать, лишь бы вкус этот поганый перебить. –Ой, да иди ты на хуй, Гром.–Рыжий хмурится.–Я вообще эту хуйню пить не хотел. –А матерится-то как… Тебе бы рот с мылом вымыть, дорогуша.–Серый мерит Игоря странным взглядом и, переместив себя на колени к Грому, целует, делясь вкусом спиртного и приторно сладкой колы. –Хватит вести себя, как дед.–Игорь смотрит на него спокойным взглядом и, улыбнувшись, кусает за нос. –Марго? –Да, Игорь?–Доброжелательным тоном отвечает ИИ. –Включи AC/DC-I was made…–Серёжа вскидывает брови и спрашивает что-то про: будут ли они слушать Pink Floyd, но Гром уже утягивает его в новый танец и в ответ только загадочно улыбается. Спустя какое-то время музыка сменяется на что-то современное. Разумовский уже весь потный и уставший, дышит тяжело, то ртом, то носом, Гром и сам такой же, чего уж тут таить. Начинается какая-то нежная песня, которую поёт девочка. Серёжа улыбается так светло и нежно, а после даже смеётся. На вопросы о причине отвечает, что дело в переводе. –Я не понимаю на английском.–Игорь уже хочет присесть отдохнуть, посмотреть на счастливую рыжую макушку, танцующую глупые танцы. Движения превращаются во что-то из разряда: «Дергайся в такт музыке и просто не думай ни о чём». –Да лааадно..–Серёжа тянет Игоря за руку, но, получая в ответ ровным счётом ничего, подходит ближе и кладёт руки Грома себе на талию.–I don’t wanna be your friend, I wanna kiss your lips.–Хотя перевод для Грома был чем-то вроде кодового замка, пароля от которого он не знал, да и вряд ли когда-то узнает, но Серёжа казался единым целым с музыкой и словами. Он был великолепен в своей простоте и живости.–I wanna kiss you until I lose my breath.–Игорь не знал о чём пел ему Разумовский, но чувствовал каждой клеточкой тела, что обращались именно к нему, будто слова в треке не набор обращений к какому-то мифическому условному человеку. Они снова целуются, как пьяные малолетки на вписке. С кучей адреналина в крови и с потными от танцев руками. Им бы ещё блейзера сюда или вообще энергетиков, чтобы смешивать с алкашкой и тупо шутить. Гром ухмыляется собственной мысли, что в юности бы угостил Серёжу отверткой. –Марго, давай что-то спокойное. –И о любви там…–Игорь как-то неловко улыбается. –Я вас поняла. Следующая композиция…–Несколько секунд она подбирает трек.–We fell in love in october.–Майор даже чувствует какое-то родство с компьютерной подружкой Серёжи, она так же, как и он, хреново произносит слова на английском, ставя как попало ударения и акцентируя внимания не в тех местах. Серёжа мелко вздрагивает, понимая, что Марго украла этот трек у него из плейлиста, но останавливать или просить сменить композицию кажется слишком глупым и детским поступком. А у них же вечер «веди себя, как будто тебе снова 15», в этом возрасте ты уж точно не хочешь выглядеть по-детски, наоборот хочется вести себя, как взрослый. Smocking cigarettes on the roof You look so pretty and I love this view We fell in love in October. Гром всё же встаёт, и они с Серёжей отходят куда-то поближе к дивану, где есть свободное пространство. Разумовский располагает руки на лопатках у Игоря и старается придвинуться ближе, как только может вжимается в горячее тело. Они не танцуют, скорее в обнимку покачиваются в такт. Каждый думает о своём. You will be my girl boy, my girl boy, my girl boy, my girl boy… You will be my world, my world, my world, my world… Игорь понимает, что устал быть упёртым бараном и пора уже слушать людей. “Не «благодаря», а «вопреки» люди любят друг друга”. Причины отказаться от чего-то такого светлого и теплого, как Серёжа, теперь кажутся надуманным бредом. Разумовского хочется прижать поближе к себе и не отпускать, он, от чего-то, начинает вдруг казаться беззащитным и единственным. Его единственным, которого Игорь хочет защищать и о котором нужно заботиться. Ночью к себе прижимать, когда кошмары мучают, утром на завтрак силой тащить, чтобы за питанием этого дрыщавого затворника следить хоть как-то. Гром помнит, что за их единственным совместным завтраком Марго сказала, что “Сергей любит пренебрегать приёмами пищи”. We fell in love in October That’s why I love fall Looking at the stars Admiring from afar –Нахера ты мне эту дрянь-то притащил?–Серёжа недовольно мычит, но, не потому что его новую, ещё даже не выпущенную для массового потребителя, разработку назвали дрянью, это он уже понимал, что у майора разговор с технологиями, мягко говоря, не клеился; мычит он от того, что его заставляют говорить. Сейчас бы так уютненько уткнуться в ключицу Грома и молчать, а потом уснуть так ещё, а не языками трепаться… –Прививаю тебе чувство вкуса.–Голос совсем уж уставший. Игорь понимает, что, если и есть время для осуществления его задумки, то это сейчас. Подождёт ещё чутка и юноша просто уснёт в его руках. –Я тебе кое-что покажу, хорошо?–В ответ только согласное мычание. Игорь тянет того за руку, но, посмотрев в сонные глаза, всё же решает сжалиться и подхватывает парня на руки. Серёжа мгновенно обвивает шею длинными руками и поближе старается прижаться. Разумовский, к слову, ни капельки не пушинка, вот вообще, он весит безусловно меньше Грома, с максимум в 15-20 кг разницей, поэтому нести его весьма проблематично. Только лишь вид уже закрытых глаз и расслабленных мышц лица становится мотиватором отнести парня на балкон, а не в спальню. Ему нужно это увидеть, может не оценит, но должен, не сейчас, так потом поймёт. –Ты такой дурень.-Сквозь лёгкую дрёму говорит Разумовский. –Я тебя тоже.