Пленники льда

— Френсис! Френсис, проснись! Слышишь? Проснись, Френсис!       Кто-то бесцеремонно тряс его за плечи и звал по имени. Реальность настойчиво требовала его пробуждения. А он не хотел просыпаться. В реальности была только боль. И дикое, нечеловеческое напряжение. Ему нужно отдохнуть. Хоть несколько минут. Неужели он не заслужил права на эту маленькую милость? Передышка. Ему нужна всего лишь передышка — и он пойдёт дальше. Потащит на себе эту тяжесть вместе с лодкой, гружёной провиантом, одеялами, оружием… Чем там ещё? Теперь это неважно. Потому что в лодке не будет Его. Кричащего от непереносимой боли. Того, кому он только что влил в рот яд. И кому смотрел в глаза до конца, не отрываясь. Чьи холодеющие руки согревал, вопреки здравому смыслу, зная, что жизнь уже покинула это измученное тело.       Ему нужно отдохнуть. Ведь он лишь на минуту закрыл глаза. А его уже зовут. Зовут по имени. Разве кто-нибудь имеет право звать его так? Только один человек имел на это право — тот, кого он совсем недавно своими руками избавил от мук. Тогда почему же?.. — Френсис!       Его трясли так сильно, что сон с него всё-таки слетел, и он открыл глаза. Веки поднимались тяжело. Перед глазами плавала серая муть. Он ожидал увидеть холодную палатку с хлопающим от ветра пологом, пробивающийся сквозь грубую ткань рассеянный свет… Кто-то склонился над ним. Слишком низко. Никто не имел права находиться так близко к нему. Он почувствовал чьё-то живое тепло совсем рядом. Что происходит, чёрт возьми?!       Френсис широко открыл глаза и посмотрел на человека, чья рука лежала на его плече. Серые глаза были так близко… Они смотрели встревоженно и участливо. — Снова тот же сон, Френсис?       Голос. Этот голос будил в душе горячую волну странной, не поддающейся разумному объяснению нежности. Когда-то он был таким ясным и звонким. Давным-давно, когда в нём постоянно угадывались насмешливые нотки, стоило ему произнести имя капитана Крозье. Теперь голос этот всегда был хриплым, но это придавало ему какую-то грубоватую нежность. «Как слой бархата на дублёной коже», — отчего-то пришло на ум странное сравнение.       Что это? Джеймс? Живой и здоровый? Без цинготных пятен на лице, с нормальными белками глаз? Но ведь он совсем недавно влил ему в рот яд, дождался его последнего вздоха и собственноручно закрыл ему веки. Тело похоронили под кучей сланца, так, чтобы никакие животные не смогли добраться до него. Как он приказал… А потом он провалился в сон, потому что мозг отказывался дальше нести эту ношу. Ему нужен был отдых. Короткая передышка перед следующим отрезком пути. На юг. К помощи и спасению.       И вот теперь он никак не мог прийти в себя, видя перед собой это родное озабоченное лицо, этот взгляд, полный нежности и тревоги. Может быть, он спит? Тогда не нужно его будить, пусть этот сон длится вечно.       Тёплая сильная рука, лежавшая у него на плече, погладила шею, пальцы коснулись щеки. Господи, как же хорошо! Дыхание выровнялось, сердце перестало колотиться о рёбра, как бешеное. Френсис снова открыл глаза.       Джеймс лежал рядом с ним на боку, одной рукой подпирая голову, другой продолжая поглаживать его лицо и шею. У Френсиса отлегло от сердца. Джеймс. Его Джейми… Живой.       Заметив вполне осознанный взгляд Крозье, Джеймс повторил вопрос: — Тот же сон, Френсис?       Он с трудом разлепил губы: — Да. — Ты опять отравил меня?       Хриплый голос Джеймса был печален и полон сочувствия. — Да. Я… — Да. Ты кричал. Скорее даже, выл. Как обычно…       Этот сон мучил Френсиса уже давно. С тех самых пор, когда они вдвоём с Джеймсом выбрались из полярного ада, потеряв почти всех своих людей. Джеймс всегда считал своё спасение чудом. Чудом, которое сотворил Френсис. Вопреки обстоятельствам, здравому смыслу, логике событий… Он не должен был выжить. Он умирал на руках у Френсиса. Боль была невыносимой. Он готов был принять яд из его рук, как высшую милость и избавление от страданий. В этот момент снаружи послышались возбуждённые крики. Кто-то заглянул в палатку — Джеймс не узнал говорившего, запомнил лишь его радостно-взбудораженный голос, показавшийся ему таким неестественным в сложившихся обстоятельствах. — Капитан! Выйдите пожалуйста, сэр. Это срочно. — Ну, что там ещё? — с досадой прорычал Крозье, однако поднялся, напоследок погладив Джеймса по щеке. — Потерпи ещё немного. Держись.       И вышел из палатки. — Господин капитан! — взволнованный Джопсон ждал его у входа. — К нам пришли инуиты. Двое. Они чем-то взволнованы, но мы их не понимаем. — Идёмте.       Крозье вошёл в палатку, где сидели двое мужчин в меховых парках с откинутыми капюшонами. Одному на вид было больше пятидесяти, второй был моложе, однако определять точный возраст инуитов Крозье так и не научился.       После долгих расспросов с тщательным подбором слов стало понятно, что отряд Хикки напал на стоянку инуитов. И их перебили бы всех до одного, если бы двое из нападавших не стали стрелять в своих. Впрочем, это бы их тоже не спасло, но в разгар сражения появился Туунбак. Нападавшие бежали. Сколько их осталось, инуиты не знали. Они подобрали раненого, который помог им, стреляя в своих. Он кое-как сумел объяснить им, что защитить их стойбище от врагов могут «хорошие белые люди», которые расположились лагерем недалеко отсюда и тоже страдают от «плохих белых людей». Он просил инуитов помочь этим «хорошим белым людям» в обмен на их защиту от «плохих».       «Гудсир!» — у Крозье радостно заколотилось сердце. Это мог быть только Гудсир. Никто другой из команды не смог бы на таком уровне объясниться с инуитами. Неужели это спасение? — Вы приведёте нас в своё стойбище? — спросил Крозье. — Да, — коротко ответил тот, что старше.       Лагерь свернули быстро. Крозье отдавал команды чётко, стараясь не вносить в сборы ненужный элемент спешки и нервозности, хотя душа его рвалась вперёд, влекомая страстным желанием как можно скорее оказаться в стойбище, там, где есть безопасная еда и хоть какая-то медицинская помощь. Только бы Джеймс выдержал! Только бы вынес этот переход…       Было решено загрузить всем необходимым лишь одну лодку. Из подручных материалов соорудили что-то наподобие носилок и уложили на них Джеймса. Четверых, несших носилки, меняли другие, когда те уставали. Пока Джеймс был в сознании, он сдерживался из последних сил. В полубредовом состоянии его стоны часто переходили в надрывный крик, рвавший сердце Крозье на части. «Только дотерпи! Только дотерпи!» — мысленно умолял он Джеймса.       Переход был сравнительно недолгим, но показался Френсису бесконечным. Когда вдали наконец замаячили хижины инуитского становища и потянуло дымом от очагов, у Крозье уже не было сил даже для радости. Он долго тащил носилки с Джеймсом, время от времени бросая взгляды на его его посиневшее, покрытое болячками лицо, страдальчески перекошенный рот и заострившийся нос. Слова в голове закончились, и он молил друга потерпеть ещё немного уже без них, какими-то смутными мучительными ощущениями. — Знахарка! — обратился он к старшему проводнику, как только они вошли в становище. — Куда нести?       Тот махнул рукой и повёл тех, кто нёс носилки, к дальней хижине. Отогнув полог, он впустил всех внутрь и вошёл следом.       В хижине было тепло. Горел очаг, коптил жировой светильник. На груде шкур лежал заросший бородой до самых глаз человек, в котором Крозье с трудом узнал доктора Гудсира. Бедняга тяжело дышал и, кажется, был без сознания.       На другой куче шкур сидела старуха, которая поднялась, как только чужаки с носилками вошли в хижину. Жестом указав, куда поставить носилки, она выслушала то, что сказал ей инуит, и наклонилась к лежавшему без сознания Джеймсу. Крозье понимал, что ему нужно идти к своим людям, давать распоряжения относительно установки лагеря и его охраны. Но как он мог оторваться от Джеймса? Как мог оставить его здесь, на попечении этой старухи? — Оставайся здесь, — приказал он матросу, несшему носилки вместе с ним. — В случае надобности немедленно зови меня. Остальные — за мной.       И всё-таки первым его распоряжением после того, как он покинул жилище знахарки, было найти Бридженса. Когда его отыскали, Крозье приказал ему немедленно отправляться к Джеймсу и Гудсиру и оказывать инуитке любую помощь, а заодно и контролировать её действия.       Френсис вернулся в хижину знахарки, служившую теперь лазаретом для его людей, только после того, как лагерь был разбит, дежурства назначены и охрана установлена. Инуиты поделились с ними тюленьим мясом, так что, хвала Господу, можно было забыть про смертельные консервы. Заставив себя на ходу съесть пару кусков тюленины, Крозье бросился в хижину, где лежал Джеймс.       Когда он вошёл, его друг крепко спал. Бридженс доложил, что к его вскрывшимся ранам знахарка, которую, кстати, звали Анука, приложила целебный мох. Джеймсу дали какое-то питьё, скорее всего, бульон, после чего он уснул. А вот с доктором Гудсиром дела обстояли похуже. Пулевое ранение в правом боку было очень нехорошим. Рана гноилась, несмотря на усилия Ануки победить воспаление примочками из целебного мха. Доктор лежал в лихорадке и бреду. Крозье спросил, давно ли у него жар, на что Анука, покачав головой, ответила, что ещё недавно он разговаривал с ней.       Френсис уселся на шкуры рядом с Джеймсом. — Бридженс, идите спать, — произнёс он устало. — Вам нужно отдохнуть. Сегодня был тяжёлый день. — Вам тоже нужно отдохнуть, капитан, — ответил Бридженс. — Я и собираюсь это сделать. Идите. Высыпайтесь и возвращайтесь сюда. — Да, капитан.       А дальше потекли бесконечные дни, пока Джеймс боролся за свою жизнь. Вернее, один долгий бесконечный полярный день, в котором Крозье потерял счёт времени. Он помнил, как страх за Джеймса сменялся надеждой, которая крепла с каждым глотком целебного отвара, вливавшегося в его горло. Как постепенно его лицо становилось всё менее похожим на посмертную маску. Как глаза Джеймса становились всё более осмысленными и в них изредка стали появляться шальные чёртики, когда он смотрел на Крозье.       Несмотря на неопределённость и тяжёлое положение его людей, на серьёзную рану Гудсира, ничто не могло убить радости Френсиса. Джеймс выздоравливал и набирался сил. Теперь он даже подшучивал над бледностью Френсиса и тёмными кругами под его глазами, которые, кажется, залегли там навечно. Френсис действительно спал мало. Всё свободное время он проводил рядом с Джеймсом, ухаживая за ним — кормил, переодевал, брил… В какой-то момент он понял, что держать Джеймса за руку стало для него насущной потребностью. Понял — и испугался. Что это с ним? Ведь невозможно, неестественно — чувствовать то, что он чувствует. И, тем не менее, он осознавал, что дороже этого человека у него никого нет. И что ради него он готов на многое. Во всяком случае — жизнь за него отдать для него вообще не составило бы труда. Только если ему дадут гарантию, что эта жертва будет не напрасной и принесёт его другу счастье и процветание.       Гудсир, хоть и с трудом, но пошёл на поправку, к вящей радости всех остальных. Команда действительно очень любила его и радовалась его освобождению из лап Хикки.       Впрочем, раздумывать над этим было особо некогда. Вскоре после того, как Джеймс встал на ноги и сделал первые шаги по стойбищу, держась за плечо Крозье, на лагерь напал Туунбак. Четверо его людей погибли, трое получили тяжёлые увечья. Пострадали и двое инуитов, которые посмели выйти навстречу чудовищу и оказать ему сопротивление.       А ещё через какое-то время в стойбище пришли двое мужчин–инуитов, которых Крозье здесь раньше не видел. Они о чём-то поговорили со старейшиной и убрались восвояси. Старейшина по имени Паналык пришёл к Крозье в палатку и сказал, что белые люди должны уйти. Что инуиты дадут им в дорогу мяса и шкур карибу. Но уйти они должны как можно скорее. На вопрос Крозье «Почему?», Паналык ответил, что пришли люди из другого стойбища и сказали, что, если они не прогонят белых людей, Туунбак убьёт их всех.       Крозье горько усмехнулся. Значит, когда их помощь была нужна, их приютили, накормили и вылечили. А теперь отправляют на верную гибель, потому что опасность со стороны «плохих белых людей» миновала. Впрочем, на месте старейшины он поступил бы так же. Паналык отвечает за безопасность своего народа так же, как он, Крозье, отвечает за безопасность своего экипажа. Вот только шансы довести его до цивилизации в целости и сохранности тают, как снег под мартовским солнцем. Они станут лёгкой добычей этого инуитского чудовища, которое не оставит своих попыток сожрать их всех.       Но выхода не было. Не оставаться же среди инуитов, ожидая, когда те перережут им глотки во сне, спасая собственные жизни от Туунбака. Слава Богу, Джеймс окреп и уже может передвигаться самостоятельно. Наверное, не стоило спасать ему жизнь только для того, чтобы тут же отнять её, не так ли, Господи?       Крозье поднял лицо к пустым белёсым небесам. От солнечного света болели глаза. Надо хорошенько продумать, что взять с собой. И особенно тщательно проверить состояние оружия. Он собрал остатки своих людей и оповестил их о том, что они уходят к острову Сомерсет, ничего не сказав им о «радужных» перспективах встречи с Туунбаком, напирая на то, что двигаться нужно, пока полярное лето вновь не сменилось зимой. Им во что бы то ни стало нужно добраться до Порт-Леопольд. Никто ведь не хочет провести здесь ещё одну зиму? Желающих не нашлось.       Они забрали из старого лагеря столько лодок, сколько могло вместить всех имеющихся в наличие людей, погрузив в них лишь самое необходимое. Предстояло снова впрягаться в лямку и тащить на себе этот груз, преодолевая боль и жуткую усталость.       Потом они долго шли по холодной каменистой пустыне, преследуемые Туунбаком, который время от времени нападал на них и убивал по несколько человек. Оставшиеся слабели, им было всё тяжелее тащить эти чёртовы лодки, но Крозье упорно побуждал всех идти вперёд, подбадривал и подгонял. Запасов мяса пока хватало. А вот людей становилось всё меньше. Они оставляли лодки, когда их становилось некому тащить — и шли дальше, с каждым днём теряя силы. Теперь их хотя бы не убивал свинец. Зато снова дала о себе знать цинга.       Крозье знал, что эскимосы не болеют цингой, потому что едят сырое мясо и рыбу. Поэтому при каждом удобном случае его люди охотились на тюленей. Джеймс брезгливо кривился, но послушно жевал сырое тюленье мясо. Он знал, что Френсис не бросит его ни при каких обстоятельствах, а снова становиться обузой для всех не хотелось.       Миновав пролив между островами, который, кстати, в тот год так и не освободился ото льда, они оставили ненужные более лодки и потащили поклажу на санях. Стало легче. К тому же Туунбак, преследовавший их до самого острова Сомерсет, перестал нападать, как только они ступили на берег острова. И всё же на пути к Порт-Леопольду они потеряли ещё пятерых.       Они брели, теряя людей, но упорно продвигаясь к намеченной цели. И всё это время, несмотря на боль, страх, неимоверное напряжение и горечь потерь, в груди у Крозье, как маленький, тёплый уголёк в печке, гнездилась тихая, непонятная радость — Джеймс жив. Он не убил его своей собственной рукой. В последний момент. Джеймс жив… Джеймс рядом… Вот он, вышагивает слева от него, изящно ступает своими длинными ногами, точно по паркету в бальной зале. А ведь ему тяжело, Крозье знает. Им всем тяжело, а Джеймс недавно оправился после тяжёлой болезни.       Френсис вспоминал, как придерживал его за плечи, поднося к покрытым коркой губам плошку с питьём. Как менял повязки на ранах. Как переодевал, словно беспомощного младенца и как брил этого «младенца», проверяя кончиками пальцев качество бритья. Касался его шеи, щёк… И как сжималось при этом его сердце от странной, нелепой щемящей нежности. Оно и сейчас сжималось, стоило ему вспомнить об этом.       Они спали в одной палатке и делили один спальник на двоих. Это было естественно — все спали по двое, согревая друг друга. Тогда почему, каждый раз залезая в спальный мешок, Крозье ощущал странное тревожное волнение? Оно было неприятным и сладким одновременно. А ещё ему казалось, что Джеймс как-то странно напрягается, когда они оказываются так близко. Возможно, это ему только казалось оттого, что он сам испытывал напряжение? Впрочем, копаться во всём этом не было сил — они слишком уставали за день, поэтому засыпали мгновенно. А просыпались иногда в обнимку друг с другом. Но утром обращать на это внимание было некогда. Нужно было подниматься и идти вперёд. К спасению или к гибели — но вперёд. И они шли. ***       В Порт-Леопольд капитаны смогли привести шестерых. Вместе с ними туда добрались Гудсир, Джопсон, Литтл, Хартнел, Пеглар и, ко всеобщему удивлению — старик Бридженс, который оказался крепче многих молодых, включая и Гарри Пеглара, которого они притащили на санях, так же, как и Тома Хартнела. Пеглар лежал в жару и надсадно кашлял. Хартнел тоже кашлял, выхаркивая с кровью куски лёгких. Крозье не был сведущ в медицине, но и его скромных познаний хватало для того, чтобы предположить у Тома чахотку. Тем более что Гудсир разделял его опасения.       Разместились они в дощатом бараке — складе пушнины, который сейчас пустовал, потому что навигация закончилась, а охотничий сезон ещё не начался. Хозяин склада, услыхав, как кашляют эти двое, сказал: — Вы бы пригласили к ним доктора с тех кораблей, что стоят здесь, в порту. — А что это за корабли? — Да, говорят, военные корабли Её величества, посланные на розыски какой-то пропавшей экспедиции…       Тут у хозяина, кажется, что-то соединилось в голове, потому что он взглянул на своих постояльцев с интересом: — А не вас ли, часом, они ищут? — Возможно, что и нас, — с притворно равнодушным видом пожал плечами Крозье, у которого от этой новости сердце едва не выскочило из груди.       Английские корабли! Здесь! Корабли, присланные на поиски их экспедиции… Неужели такое возможно? — Мы сейчас же пошлём кого-то на корабль.       Когда хозяин ушёл, Френсис переглянулся с Джеймсом. За время похода они успели поговорить о многом. В частности, о том, что их ожидает по возвращении в Англию. По всему выходило, что ничего хорошего. Особенно Крозье. Ему не простят гибели двух отличных кораблей со всем экипажем и полный провал экспедиции. И неважно, что ответственность за этот провал следует возложить на тех, кто занимался её подготовкой на берегу, на поставщиков некачественного продовольствия, превратившегося в отраву для людей, да на беспечность сэра Джона Франклина, который не позаботился о том, чтобы создать на пути возможного отхода склады с продовольствием, не оставил записок, по которым их могли бы найти спасательные экспедиции и не послушал самого Крозье, когда тот предложил возвращаться, пока не поздно. В сущности, это по вине сэра Джона корабли намертво вмёрзли в лёд. Но кто послушает Крозье — нищего ирландца, которого в Адмиралтействе считают безродным выскочкой? Да и захотят ли лорды Адмиралтейства взять на себя вину за ненадлежащую подготовку экспедиции? Не проще ли вознести хвалу её погибшему руководителю и обвинить во всех бедах того, кто, потеряв всё и всех, посмел остаться в живых?       Правда, Джеймс говорил о своих связях, о том, что и он, и Росс выступят на защиту Крозье, однако поколебать уверенности Френсиса в том, что на родине его ждёт трибунал, не смог. Именно он предложил Крозье назваться именем любого погибшего матроса из команды «Террора» или «Эребуса» и, вернувшись в Англию, избежать судилища. — Если ты останешься единственным капитаном, на тебя повесят всех собак, — заметил на это Крозье. — Не помогут никакие твои связи. Им нужен будет козёл отпущения, чтобы скрыть собственные грехи — и они его обязательно найдут. Я не стану прятаться, зная, что тебе придётся пойти под трибунал вместо меня.       В конце концов, они договорились, что оба вернутся в Англию под чужими именами. Однако они думали, что имеют в запасе достаточно времени до встречи с соотечественниками. И не обсуждали этот вопрос с оставшимися членами команды. Никто не рассчитывал, что эта встреча состоится так скоро.       Впрочем, рядом с капитанами остались люди, которым можно было доверять. Поэтому Крозье вкратце рассказал им о своих опасениях, которые были признаны вполне реальными. Члены команды согласились подтвердить, что среди них — не спасшиеся капитаны Крозье и Фицджеймс, а матросы Томас Ворк (как наиболее подходящий Крозье по возрасту) и Джозеф Гритер. Крозье знал, что оба они были одинокими. Если у них и имелись дальние родственники, вряд ли они заинтересовались бы их возвращением. Все оставшиеся члены экспедиции давно уже перестали бриться, поэтому бороды и отросшие волосы делали их практически неузнаваемыми. Правда, существовала опасность, что на этих кораблях найдутся офицеры, лично знавшие Фицджеймса и Крозье. Но ничего лучшего придумать они так и не смогли, решив положиться на волю случая и действовать по обстоятельствам.       За врачом отправили Джопсона. Пока ждали, развели огонь в печи, заварили чай. Поначалу собирались распаковать привезённые с собой вещи, но решили подождать. Возможно, эту ночь они уже проведут на корабле. Все замерли в ожидании, в котором было, пожалуй, больше тревоги, чем радости.       Крозье сидел, привалившись боком к печи. Мысли туманились. Не верилось, что они всё-таки добрались до людей, до цивилизации. Казалось, что вот сейчас нужно вставать и вновь тащить сани по безжизненной ледяной каменистой пустыне под слепящими лучами беспощадно-яркого, но такого холодного полярного солнца. Кажется, он задремал, разомлев от тепла. Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечи, порывисто обнимал и громко выкрикивал его имя.       Росс. Его друг Джеймс Росс собственной персоной. Вот он стоит перед Френсисом, возбуждённый, растрёпанный, с горящими от радости глазами… А Крозье не испытывает никаких эмоций. Абсолютно никаких. У него нет сил не только на радость. У него просто нет сил. Однако он сумел взять себя в руки. С ним пришли люди. Их мало, но он отвечает за них. Чем их меньше, тем дороже каждый выживший, вырвавшийся вместе с ним из этого ада.       Пока судовой врач осматривал больных, Крозье, отозвав Росса в сторону, объяснил ему положение дел. На его корабль они с Джеймсом поднимутся, как простые матросы. Росс попытался возражать, но Крозье был непреклонен. Они решили обсудить всё это позже, а пока Росс согласился не раскрывать их инкогнито перед своей командой. Он лишь распорядился поселить их с Джеймсом не в общий кубрик, как и положено простым матросам, а выделить им небольшую двухместную каюту рядом с корабельным лазаретом под предлогом необходимости их обследования врачом. По такой же каюте выделили Гудсиру с Литтлом и Джопсону с Бридженсом. Пеглара с Хартнелом поместили в лазарет.       Войдя в каюту, Крозье едва сумел стащить с себя меховую парку, которую дали ему инуиты, сел на койку, чтобы снять сапоги, да так и уснул, завалившись набок. Он проспал двое суток — сказалось напряжение всех страшных дней, проведённых под тяжким, невыносимым грузом ответственности. Сейчас он мог ни за что не отвечать — а потому спал, как убитый. Он не знал, кто стаскивал с него сапоги, кто укладывал его голову на подушку, кто заботливо подтыкал одеяло…       Когда Крозье проснулся, Джеймса в каюте не было. Он побрёл в лазарет, чтобы справиться о здоровье остальных. Джеймс был там. Он лежал на койке, бледный, с пятнами нездорового румянца на щеках. Наверное, организм исчерпал все силы на то, чтобы выглядеть бодрым в пути. Теперь, оказавшись в относительной безопасности, он перестал бороться — и Джеймс снова слёг.       Опять потянулись долгие тревожные дни, которые Крозье проводил у постели друга. Он стал для Джеймса настолько опытной сиделкой, что безошибочно угадывал все его нужды и потребности без слов, по малейшему движению губ или бровей, по беспокойному трепетанию ноздрей или по изменившемуся дыханию. Придерживая его за плечи, когда нужно было дать лекарство или питьё, Френсис чувствовал приступы острой, щемящей нежности, пронзавшей его тело сладкой, никогда ранее не испытываемой болью. Какие же они худые — эти плечи! Почему ему так хочется обнять их покрепче, прижать Джеймса к груди, прикрыть собой, собственным телом? Только бы не отдать его смерти, только бы укрыть от её цепких лап.       Крозье помнил свой первый основательный разговор с Россом, который состоялся у них с глазу на глаз в капитанской каюте.       Джеймс слушал внимательно, не вставляя ни слова, иногда наклоняясь ближе, чтобы расслышать тихий шёпот Крозье. Френсис рассказал всё, без остатка, не скрывая даже того, что сам надеялся забыть. Поверит ли ему Росс? Поймёт? Или лично сдаст Адмиралтейству, как спятившего и опустившегося алкоголика?       Молчание, повисшее в капитанской каюте, затянулось. Френсис смотрел на друга, уже будучи готовым потерять его. — Фрэнк… Я знаю точно одно. Ты бы никогда не сделал ничего, если бы не верил, что это поможет людям. Ты никогда не ставил идею выше жизни людей, Фрэнк. И в провале этой экспедиции ты не повинен. — Ты веришь…? — Да. — помолчав, он добавил: — Ты точно не хочешь вернуться под своим именем? Я сделаю всё, чтобы ты избежал трибунала. Можно будет уговорить дядю, он тоже вступится за вас. Он ведь тогда предупреждал сэра Джона, а тот не слушал. Да и связи Фицджеймса помогут, с Барроу не могут не считаться, Фрэнк. — Джеймс, два лучших корабля, сто тридцать людей. Целое состояние спущено на эту проклятую экспедицию. И никто не вернулся. Никто, Джеймс, кроме двух капитанов и нескольких человек. Меня ждёт трибунал, мы оба это знаем. И Фицджеймса тоже, если я останусь в тени. — Но Барроу… — Барроу грезил проклятым проходом, это ведь на его деньги мы отправились в чёртову экспедицию. Думаешь, он обрадуется, что Фицджеймс вернулся, без кораблей, без прохода, без команды? Я не для того вырывал у смерти Фицджеймса, чтобы он закончил свою жизнь на виселице только потому, что один ублюдок плохо запаивал банки, а другой не слушал ничьих советов.       Снова воцарилось молчание. — Хорошо, Френсис, сделаю так, как ты скажешь. Если хочешь остаться неузнанным и прикрыть Фицджеймса, я помогу. Ведь и я не для того плыл сюда, чтоб привезти собственного друга на казнь. Мы ведь всё ещё друзья? — Если только тебе нужен друг вроде меня — безрадостно ухмыльнулся Крозье.       Теперь он был уверен, что Росс на их стороне и сделает всё возможное и даже невозможное, чтобы сохранить их с Джеймсом тайну. В своих людях он тоже не сомневался. ***       Снадобья судового врача МакКормика помогли. Жар у Джеймса начал спадать. Теперь он подолгу спал, и сон его был спокойным и глубоким. Он не метался в полубредовом состоянии, а лежал, мирно и спокойно дыша, давая возможность Френсису, сидящему рядом, внимательно всматриваться в черты этого исхудавшего, измученного любимого лица.       Любимого? Он так подумал? Что это? А впрочем… Он ведь и вправду любит Джеймса. Как друга, как брата. Любит и боится потерять. Даже не верится, что в начале экспедиции Джеймс так бесил его своим аристократическим выговором, хвастовством, историями этими своими дурацкими… Кстати, нужно будет сказать ему, чтобы научился говорить, как простые матросы, раз уж назвался Джозефом Гритером. Джозеф… Хоть бы не забыть, что Джеймса теперь зовут Джозеф. А его самого — Томас. Томас Ворк. И ему не пятьдесят два, а сорок четыре.       Френсис огляделся по сторонам. В лазарете никого не было, если не считать беспокойно спящего Тома Хартнела, тяжёлое хриплое дыхание которого заглушало все прочие звуки. Он протянул руку и бережно поправил прядь волос на лбу спящего Джеймса. Никто не должен видеть этого. Никто не должен знать, что с ним творится. Включая самого Джеймса. Френсис провёл рукой по его впалой щеке, коснулся кончиками загрубевших пальцев шеи. Сердце сжалось от какого-то странного, сладкого щемящего чувства. Что с ним происходит, чёрт побери? Он представил, как расхохотался бы Джеймс, узнай он об этой его блажи. Расхохотался и потом ещё долго подтрунивал над ним, саркастично кривя губы и растягивая слова с этим своим чёртовым аристократическим выговором.       Пеглар быстро пошёл на поправку, во многом благодаря стараниям Бридженса, не отходившего от него ни на шаг. Крозье даже завидовал старику. Сам он не мог подолгу находиться рядом с Джеймсом — Росс не упускал ни одного удобного случая, чтобы побеседовать с другом, в чьё чудесное спасение он долго не мог поверить. В другое время Френсис был бы несказанно рад этим беседам и возможности выговориться. Но сейчас все его мысли были рядом с другим Джеймсом, что, впрочем, не мешало ему долго и обстоятельно рассказывать обо всём, что произошло с их злосчастной экспедицией. Рассказывать откровенно, не пряча горечи и боли.       Росс пока воздерживался от официального допроса спасённых моряков в присутствии своих офицеров. Он считал, что выжившие должны окрепнуть и набраться сил. Но неофициально с ними общались многие. В конце концов, надобность в официальной беседе отпала сама собой. Россу было о чём написать в отчёте о результатах поисков.       Но как только Росс уходил, Крозье мчался в лазарет. Почему-то он был уверен, что Джеймс ждал его. Может быть, потому что глаза у него теплели, как только Френсис появлялся на пороге. В них будто таяли льдинки страха и какого-то неясного, нездешнего страдания.       Опасения Крозье относительно Хартнела подтвердились. Судовой врач диагностировал у него туберкулёз. Поэтому, как только Джеймс смог самостоятельно встать с койки, Крозье забрал его в их общую каюту. Там было спокойней и тише. Не тревожил долгий надсадный кашель Хартнела, не утомляла постоянная суета у его койки. Френсис лучше всякого врача знал, что нужно Джеймсу. Когда и какие лекарства давать, когда и чем кормить. В случае надобности доктор являлся по первому зову. А покой и забота друга делали своё дело.       Лучшим временем для обоих бывали поздние вечера, когда они оставались вдвоём и уже не ждали посетителей. Иногда они разговаривали. Иногда Френсис читал Джеймсу книгу. А случалось, они просто сидели молча, и тишина не угнетала их. Каждый думал о чём-то своём, чувствуя при этом, что он не одинок.       В один из таких вечеров Джеймс неожиданно спросил: — Знаешь, о чём я думаю? — О чём? — О том, что мне не хочется выздоравливать полностью. Мне слишком дорога твоя забота. Мне приятно, что ты ухаживаешь за мной. Чистой воды эгоизм, разумеется. Но я ничего не могу с этим поделать.       Френсис замер, затаив дыхание. Джеймс буквально прочитал его мысли. Он сам с сожалением думал о том времени, когда Джеймсу уже не нужна будет сиделка. Когда не будет ни малейшего повода часами просиживать рядом, ловить его дыхание, прикасаться к нему… Он радовался от того, что Джеймс выздоравливал. Но к радости примешивалась горечь от предчувствия потери чего-то важного, того, что сейчас составляло слишком значимую часть его жизни.       Он не сразу смог ответить — пришлось прокашляться. Серые глаза Джеймса внимательно следили за ним в каком-то тревожном напряжённом ожидании. — Давно ты научился читать чужие мысли? – голос Френсиса был хриплым. — Я только что думал об этом. — О чём? — О том, что мне будет не хватать всего этого, когда ты окончательно поправишься. О том, что мне не хочется прекращать заботиться о тебе.       Джеймс прикрыл глаза. Френсису показалось, что сделал он это для того, чтобы скрыть неожиданно вспыхнувшую в них радость. Или ему только так показалось? Господи, какие же у него ресницы.       По губам Джеймса блуждала слабая тень улыбки. Когда он вновь поднял веки, взгляд серых глаз был серьёзен и решителен. — А что мешает нам заботиться друг о друге без всякой болезни? Разве мы не… друзья?       Крозье пытливо вглядывался в лицо Джеймса. — Когда ты полностью поправишься, не будет нужды кормить тебя с ложечки, умывать и следить за тем, чтобы ты пил лекарство. — И это очень жаль.       Взгляд Джеймса потух. Френсису показалось, что он хотел ещё что-то сказать, но так и не решился. После этого разговора Френсис долго лежал в темноте, не в силах уснуть. Между ним и Джеймсом стояла какая-то недосказанность, он это чувствовал. Как будто каждый из них чего-то ожидал от другого. И от этого на душе становилось муторно и тревожно.       А потом стали приходить сны. Сны, в которых он снова вёл людей по ледяной пустыне. Снова терял их, и каждая потеря разрывала его сердце. В некоторых снах он снова видел Туунбака. Но не это было самым страшным. Его худший сон возвращался с завидным постоянством — он подносил к губам Джеймса склянку с ядом, и Джеймс делал роковой глоток. В этот момент кто-то заходил в палатку и докладывал о приходе инуитов. В сердце Крозье загоралась надежда, он поворачивался к Джеймсу, чтобы сказать: «Потерпи минуту. Держись!». И понимал, что Джеймс мёртв.       Впервые увидав этот сон, Френсис изошёл громким протяжным криком, переходящим в вой смертельно раненого зверя. Он задохнулся от горя и ужаса. Сон был настолько живым, что не вызывал сомнений в реальности происходящего.       Очнулся он от того, что кто-то тряс его в темноте и настойчиво требовал голосом Джеймса: — Френсис! Проснись, Френсис! Проснись!       Он открыл глаза. Вокруг была тьма. Кто-то крепко держал его за плечи. — Френсис. Ты проснулся? Подожди, я сейчас зажгу свет.       Крозье сел в кровати, тяжело дыша. Голос принадлежал Джеймсу. Значит, он жив? И всё, что сам он только что пережил, было сном?       Тусклый свет одинокой свечи озарил пространство тесной каюты. Джеймс подошёл и уселся рядом, за его спиной. Живой Джеймс. Он обнял Френсиса за плечи и прижал к себе. Крозье трясло. — Что тебе приснилось? — тихо спросил Джеймс. — Что я убил тебя.       Дрожь усилилась. Джеймс крепче обнял Френсиса и прижал его голову к своему плечу. — Это только сон, Френсис. Я жив. Мы выбрались. И я с тобой.       Джеймс говорил шёпотом, осторожно поглаживая Френсиса по волосам, по щеке, по плечу. Френсис обнял его — живого, тёплого, прижался всем телом и неожиданно для себя разрыдался, как мальчишка.       Впрочем, он и мальчишкой не позволял себе плакать. Разве что в самом раннем детстве, когда ещё не помнил себя. Потому что, став старше, навсегда запомнил слова отца: «Не реви. У меня и так полный дом баб. Ещё не хватало, чтобы сын хныкал, как девчонка!» Он и не ревел — стыдился показаться слабым. И вот теперь… Отчего теперь ему не стыдно рыдать на плече у Джеймса? Может быть оттого, что он чувствовал — дороже этого человека у него нет никого на свете?       А Джеймс продолжал гладить его по лицу, по волосам. И прикосновения его огрубевших пальцев казались такими нежными, такими успокаивающими. Вот он нагнулся и коснулся губами его щеки… Френсис замер. Сердце на секунду остановилось и ухнуло вниз, заколотившись со страшной силой. А Джеймс уже нежно касался губами его глаз, словно пытался осушить слёзы. Он делал это осторожно, словно спрашивал разрешения. И Френсис не оттолкнул его. Наоборот, прижался сильнее, потянулся навстречу его несмелой ласке.       Губы Джеймса нашли его полуоткрытый рот и мягко коснулись его. Прикосновение его бороды показалось Френсису настолько непривычным, неестественным, что он замер, готовый в любую минуту прервать этот странный поцелуй. Джеймс почувствовал его напряжение и отстранился сам. — Прости, — хрипло произнёс он, отводя взгляд и отстраняясь от Френсиса.       Но тот удержал его за плечи и заглянул в глаза. — Ты?.. — Я… поддался порыву. Не бойся. Этого больше не повторится.       Вместо ответа Френсис притянул Джеймса к себе и крепко обнял его. — Это было… непривычно. Я… — Никогда не целовался с мужчинами? Тем более с бородатыми? — Именно, — Крозье усмехнулся. — А ты? — Было пару раз. В плаванье. — А как же дамы? Ты ведь всегда пользовался успехом у женщин.       Френсис невольно улыбнулся. Ужас недавнего сновидения прошёл. Джеймс был рядом, живой и настолько здоровый, что уже мог целоваться — неважно, с кем. Вернее, очень важно. Для самого Френсиса. — Дамы — это неплохо, — слабо улыбнулся Джеймс. — Но ни к одной из них я не испытывал того, что чувствую сейчас. — А что ты чувствуешь сейчас?       Френсис теперь сидел на койке, свесив ноги на пол и внимательно вглядывался в профиль Джеймса. Тот смотрел в одну точку перед собой. — Нежность. И благодарность. — За что? — За то, что ты боишься меня потерять. За крик этот твой. За слёзы. За то, что вытащил меня. За заботу, за ночи у моей постели… А ещё — страх. — Чего ты боишься?       Френсис придвинулся ближе и положил руку Джеймсу на плечо. — Что оттолкну тебя этим вот… Стану тебе противен.       Френсис задумчиво покачал головой. — Не станешь. Я должен кое в чём признаться тебе.       Джеймс наконец, повернул к нему голову и осторожно спросил: — В чём же? — Когда я ухаживал за тобой… Мне было приятно прикасаться к тебе. Переодевать тебя, гладить по лицу, убирать волосы со лба. Я не думал о поцелуях — мне это и в голову не приходило. Но мне нравилось быть рядом. И сейчас нравится.       Глаза Джеймса на секунду радостно вспыхнули — и вновь потухли. Он опустил голову и тихо произнёс: — Я часто думаю о возвращении в Англию. И о том, что там мы расстанемся. И будем жить каждый своей жизнью. И понимаю, что не хочу этого. Я готов до конца жизни сидеть здесь, в этих проклятых льдах, чтобы быть с тобой. — Я тоже об этом думал. — Правда?       Джеймс снова повернулся к Крозье. — Да. Меня почему-то страшно пугает перспектива больше никогда в жизни не услышать твои рассказы про Китай.       Несколько мгновений Джеймс растерянно смотрел на Френсиса, после чего вдруг расхохотался тихим счастливым смехом. — Я думаю, рассказывать о Китае всё же лучше в уютном домике с садом, чем в этой ледяной дыре. Значит, ты считаешь, что нам не обязательно расставаться по приезде в Англию? — Да. Считаю. Только нам надо ещё туда доплыть. У Джеймса те же проблемы с консервами, что и у нас. А ещё нам грозит трибунал. И неизвестно, удастся ли Джеймсу протащить нас в Англию незаметно. А ещё нам нужны будут деньги на домик с садиком, в котором можно будет слушать рассказы о Китае… — Ну, за деньгами я обращусь к брату. Он не откажет мне на первых порах. А дальше будет видно. Если мы выжили здесь, неужели не выживем на родине? — Кто знает. Может быть, там нам покажется, что здесь было легче. — Френсис, — Джеймс встал прямо напротив Крозье и взглянул ему в глаза, — скажи, мы вместе? — Да, — Крозье тоже поднялся. Каюта была слишком тесной. Они стояли так близко друг к другу… — Тогда всё остальное неважно.       Джеймс обнял Френсиса и крепко прижал его к себе. Френсис ответил ему тем же. — Я не стану торопить тебя, — Джеймс слегка отстранился, глядя ему в глаза. — И не буду ни к чему принуждать. Просто знай, что я люблю тебя. И что никогда ни к кому я не испытывал хоть чего-то похожего на то, что чувствую к тебе. — Я тоже никогда не ощущал ничего подобного, — удивительное, незнакомое чувство разливалось по телу Френсиса, вызывая какой-то болезненный сладкий восторг. — А София? — спросил Джеймс.       Френсис покачал головой. — С ней я никогда не испытывал ничего подобного.       От этих слов Джеймс ощутил что-то похожее на счастье — чувство, которое он испытывал разве что в детстве, играя с любимым братом, когда дни были бесконечными и приносили лишь радость и веселье. «Какой же он красавчик», — подумал Крозье, поймав его сияющий взгляд. И, не удержавшись, сам поцеловал Джеймса в губы. Ощущение было по-прежнему странным, но приятным. А сияющие глаза Джеймса доставили ему столько удовольствия, что мысль о ненормальности происходящего, мелькнувшая в голове, тут же погасла. Как может быть ненормальным то, что делает Джеймса счастливым?       Вскоре неловкость и ощущение, что с ним что-то не так, покинули Крозье. Он привык всегда чувствовать Джеймса рядом, даже когда тот не попадал в поле зрения. Ему нравилось ощущать его тепло, его прикосновения, поцелуи в моменты, когда они оставались одни. Нравилось касаться его, поглаживать, встречать его взгляды… Джеймс не настаивал на большем, он, как и обещал, не торопил Френсиса, давая ему возможность привыкнуть к мысли, что их чувства имеют право на жизнь. Привыкнуть к тому, что возможность быть вместе выше человеческих законов и осуждения.       Кошмары Френсису снились постоянно. И самым жутким среди них оставался тот, в котором он собственноручно убивал Джеймса, вливая ему в рот яд. Джеймс уже привык к тому, что, увидав этот сон, Френсис стонал, плакал, трясся всем телом и задыхался, не в силах проснуться самостоятельно. Он будил Френсиса, обнимал его, успокаивал поцелуями и нежными поглаживаниями. В одну из таких ночей Френсис, которого колотила крупная дрожь, сам стал покрывать горячими поцелуями лицо и тело Джеймса, шепча в полубреду: «Живой. Господи, Джейми… Живой…» Их взаимные поцелуи и ласки становились всё более жаркими. Френсису они уже не казались неправильными, ненормальными — наоборот, он хотел доставить Джеймсу как можно больше удовольствия. Сознательно стремился к этому. И, кажется, ему это удалось. Жаль только, что Джеймс не смог выразить своё наслаждение стоном и радостным криком — переборки на кораблях слишком тонкие.       Как-то, стоя на палубе опершись на фальшборт и вдыхая морозный воздух, Джеймс сказал: — Теперь мы с тобой оба изгои. И перед Богом, и перед людьми. Нам не простят ни гибели экспедиции, ни нашей любви. Мы должны быть вместе. Всегда. — А если тебе станет тоскливо в моём обществе? Ты не думал о том, что без моря и без службы жизнь покажется тебе пресной и скучной? — Я отдаю себе отчёт, что некоторые вещи станут для меня недоступными. Вернее, для нас обоих. Это как потерять руку или ногу. Жить можно, но всю жизнь будешь испытывать боль и сожаление. Но… Если со мной будешь ты, я не почувствую себя ущербным или обделённым. — Почему? Что во мне такого, что не даст тебе это почувствовать? — Потому что дороже тебя у меня никого нет. И никто никогда не любил меня так, как ты. — А твой брат? — Уильям? Он очень хороший человек. И любит меня так же, как я его. Но… Если кого-то из нас не станет, оставшийся переживёт эту потерю. А ты — нет. — А ты? — казалось, взгляд Крозье проникает в самую душу, пытливый, тревожный, требовательный…. — И я. — А если там, в Англии, я снова начну пить? — Думаю, я сумею заменить тебе виски. Я ведь лучше, не так ли?       Джеймс широко улыбнулся. И какая разница, что в этой улыбке не хватало нескольких зубов, если его серые глаза сияли таким светом? — Бесспорно, — усмехнулся Френсис.       Иногда Крозье думал, отчего так происходит? Они с Россом тоже друзья. Очень близкие и верные. И оба питают друг к другу искреннюю любовь. Оба готовы пожертвовать жизнью ради друга. Почему же он не испытывает к тому Джеймсу тех чувств, которые питает к этому? Почему у него никогда не возникло желания поцеловать Росса или нежно провести по его щеке кончиками пальцев? И никогда не возникало ни к одному мужчине. А к женщине?       Он вспомнил Софию. Возникало ли у него желание ласкать её тело так же горячо и нежно, как он ласкал тело Джеймса? Он не думал об этом… Не представлял себе сладостных картин с её участием. Она нравилась ему, это несомненно. Но вот любил ли он её? Теперь Френсис в этом сомневался. Просто раньше он не знал, что такое любовь. Никогда не испытывал этого чувства. Он узнал его только благодаря Джеймсу. И это стало для него откровением. Одним из главных открытий этой злосчастной экспедиции. Сейчас он, пожалуй, был готов признать, что ради этого стоило пережить все муки и беды, которые свалились на его плечи неподъёмным грузом. И если бы ему предоставили выбор — никогда не отправляться в их обречённую экспедицию и не узнать любви Джеймса или вновь пережить все муки, чтобы познать эту странную запретную любовь, он выбрал бы второе. ***       Зимовка была долгой, но для Крозье и Фицджеймса она пролетела, как один миг, несмотря на все трудности и потери. Они часами беседовали с Россом, приходившим в их тесную каюту и слушавшим их рассказы обо всём, случившемся с экипажами «Террора» и «Эребуса». Очень часто он собирал всех выживших членов экспедиции Франклина в своей каюте, расспрашивал, советовался. Его кораблям не удалось избежать проблем, постигших «Эребус» и «Террор». Как оказалось, консервы на его кораблях были столь же небезопасны. Выслушав доктора Гудсира, прочитав его записи по исследованию действия свинца на человеческий организм, Росс пришёл в ужас. Его возмущению не было предела. А ведь ему нужно было чем-то кормить людей. В течение всей зимы он снаряжал отряды, охотившиеся на тюленей, стараясь свести к минимуму риск отравления людей свинцом. Но и цинга не дремала.       Сидя в тесной каюте с Френсисом и Джеймсом, Росс снова и снова заставлял их вспоминать обо всех промахах, допущенных Франклином, обо всех разумных шагах Крозье на посту капитана, призванных спасти людей. О бунте Хикки, о нападениях Туунбака… Он принимал всё близко к сердцу, строил планы защиты Крозье и Фицджеймса, хватался за любую возможность избавить их от трибунала. Росс искренне хотел, чтобы они вернулись в Англию, как герои, в ореоле славы, если не как победители, то хотя бы, как люди, сделавшие всё, от них зависящее в обстоятельствах, ополчившихся против них.       Впрочем, вскоре и Росс понял, что никакие разумные доводы не подействую на лордов Адмиралтейства. И никакие личные связи самого Росса не помогут его друзьям избежать трибунала. Если Адмиралтейство оправдает их, ему придётся признать свою вину в отвратительной подготовке экспедиции. Захочет ли оно расписаться в собственной несостоятельности? И захочет ли общественность отказаться от героического образа капитана Франклина, который на поверку оказался обыкновенным разгильдяем? Не проще ли обвинить во всём этих двоих с их сомнительным происхождением, один из которых — нищий ирландец, а второй — незаконный сын, плод греховной любви? Никаких его связей не хватит на то, чтобы помешать Адмиралтейству найти крайнего — того, кто будет виноват во всём и за всё ответит.       Поняв это, Росс разработал план, как и под каким видом Крозье с Фицджеймсом попадут в Англию. Его осуществление зависело от того, насколько можно было доверять тем людям, которые выжили вместе с капитанами. Их осталось всего пятеро — Том Хартнел умер от чахотки в октябре. Крозье считал, что на его людей можно положиться — они не выдадут своих капитанов. Росс, в свою очередь, сделал всё, от него зависящее, чтобы его офицеры и команда не заподозрили обмана.       Осуществить их план было тем легче, чем больше людей терял сам Росс. За всё время его спасательной экспедиции от болезней умерли двадцать пять человек. В число умерших Росс включил и матросов из экспедиции Франклина — Ворка и Гретера. Разумеется, не ставя об этом в известность своих офицеров. Воспользовавшись своим правом капитана выдавать документы, удостоверяющие личность, он выписал свидетельства на имя Френсиса Кларка пятидесяти двух лет и Джеймса Уоррена тридцати четырёх лет. Литтлу, Пеглару и Бридженсу не сообщили новых имён их капитанов. Гудсир и Джопсон были посвящены в тайну — им Крозье доверял полностью. Оба они мечтали о том, что когда-нибудь им доведётся встретиться с теми, кто вытащил их из ледяного ада.       Росс снабдил Джеймса и Френсиса деньгами на первое время. И потом часто помогал им материально, пока они не встали на ноги, не влились в «мирную» жизнь. Поначалу они приехали в Бат — город, в котором жил сводный брат Джеймса. Уильям. Они сняли небольшой домик, куда Френсис пригласил Уильяма, сказав, что располагает сведениями о его пропавшем брате. К тому времени уже все газеты опубликовали отчёт о гибели экспедиции Франклина. Уильям горевал о потере любимого брата и был готов на всё, чтобы узнать как можно больше о его судьбе.       Он не сразу узнал Джеймса в высоком худом мужчине с седеющей бородой и волосами. А когда узнал — разрыдался от счастья. Братья долго обнимались на глазах у растроганного Френсиса. Уильям тут же предложил им переехать к нему в дом, но они отказались, объяснив Уильяму положение дел и необходимость держать в тайне их чудесное «воскресение». Уильям очень сожалел, что не сможет поделиться радостью с Элизабет. Но он отлично понимал, в каком положении находится брат. И свято хранил его тайну.       Однажды, придя к ним в дом, Уильям уединился с братом в комнате, служившей им с Крозье кабинетом. Он пробыл там достаточно долго. Френсис не слышал, о чём они говорят, но по громким голосам, долетающим из-за двери понял, что братья ссорятся. Случай, прямо скажем, небывалый. Однако постепенно голоса стали звучать тише и вскоре братья вышли из комнаты, мирно болтая о погоде. Джеймс казался несколько смущённым, Уильям — довольным. Значит, ему удалось одержать верх в их споре. Крозье был заинтригован. Он ни минуты не сомневался в том, что вскоре всё узнает от Джеймса. Как только за Уильямом закрылась дверь, Джеймс обернулся к Френсису с видом ещё более обескураженным, чем вначале. Крозье молча ждал, пытливо поглядывая на Джеймса. Тот уселся на диван и закинул ногу на ногу, пытаясь придать себе как можно больше уверенности. — Уильям продал свою коллекцию картин, — наконец изрёк он. — И положил половину денег в банк на моё имя. Подозреваю, что даже большую половину.       Френсис в задумчивости погладил бороду. Они с Джеймсом не брились, чтобы оставаться неузнанными в случае встречи с знавшими их ранее людьми. — Теперь ты богатый человек, — медленно произнёс он. — Ну, не богатый… Но, скажем так, состоятельный. И мы можем позволить себе жить достаточно комфортно, не испытывая стеснения в средствах. — Ты думаешь, я позволю себе сидеть у тебя на шее? — Френсис нахмурился. — Нет. Ты позволишь себе делать меня счастливым тем, что не станешь болеть и испытывать ни в чём нужды. Будешь хорошо питаться и одеваться по погоде. И не заставишь меня быть сиделкой у твоей постели, а не любовником в постели.       Крозье усмехнулся. — Ты говорил Уильяму то же самое? Что не собираешься сидеть у него на шее?       Джеймс кивнул. — А он убедил тебя, что деньги нужны нам для поправки здоровья? — А разве не нужны?  — Нужны, конечно, — вздохнул Френсис. — Только выглядит это всё не очень привлекательно. — А кто это видит? Ты, я и Уильям. Для всех нас это выглядит, как необходимость, от которой мы не можем отказаться. Север нам обоим не пошёл на пользу.       Френсис ещё раз вздохнул. Конечно, Джеймс прав. Но ему претила мысль о том, что он будет постоянно пользоваться деньгами его брата. Одно дело — принять дружескую помощь Росса и совсем другое… Сидеть на шее у любовника? Но ведь они с Джеймсом теперь — одно целое. Они не представляют себе жизни друг без друга. Разве он сам не отдал бы Джеймсу всё, что у него есть? Если бы только у него что-то было…       В последнее время они всё чаще стали угадывать мысли друг друга. Одинаково реагировали на события. Даже говорили иногда хором. Вот и теперь, Джеймс будто услыхал мысль Френсиса и произнёс: — Будь у тебя деньги, разве ты не тратил бы их на меня? На моё здоровье?       Френсис снова вздохнул. — Вот видишь. Почему бы и мне не поступить точно так же?       Возразить было нечего. И всё же Френсиса продолжали мучить укоры совести до тех пор, пока не пришло письмо от Росса, в котором тот предлагал ему место смотрителя маяка где-то на юго-западе Ирландии. Френсис обрадовался такой возможности получить хотя бы относительную финансовую независимость. Однако его энтузиазм быстро иссяк, когда он подумал о Джеймсе. Ему казалось, что Джеймс, привыкший к блестящему обществу и всеобщему вниманию, уже скучал, вынужденный вести уединённый скрытный образ жизни. А закрыть его на маяке вдали от цивилизации было бы и вовсе негуманно. Френсис не чувствовал себя человеком, способным заменить Джеймсу утраченное светское общество. Такому блестящему рассказчику трудно прожить без благодарных слушателей. Френсис боялся, что Джеймсу очень быстро наскучит его компания. И что тогда? Он-то не представлял себе жизни без него. — Отчего ты такой задумчивый?       Джеймс уселся на подлокотник кресла, в котором Френсис скрючился под тяжестью своих невесёлых мыслей и обнял его за плечи. Френсис молча протянул ему письмо. — Смотритель маяка? Да ещё в Ирландии, у тебя на родине? Так это же прекрасно! — воскликнул Джеймс, прочтя письмо. — И море будет всегда рядом… — Тебе никогда не хотелось вновь выйти в море? — спросил Френсис. — Ты не тоскуешь по капитанскому мостику?       Джеймс задумался. — Иногда оно мне снится. Но, когда я начинаю задумываться о выходе в море, сразу вспоминаю о тебе. Я хочу выходить в море только с тобой. А когда думаю о тонких корабельных переборках и о твоём рычании, желание выходить в море куда-то пропадает. — Подумай лучше о своих стонах, — усмехнулся Френсис, поглаживая бедро Джеймса. Тот улыбнулся в ответ: — Маяк стоит на отшибе и стены у него толстые. Никто не услышит ни моих стонов, ни твоего рычания. — Но там будет ещё тоскливее, чем здесь. Там не будет никого, кроме меня. Ты сдохнешь от тоски и одиночества. И возненавидишь меня за то, что я затащил тебя в эту глушь! — в голосе Крозье слышалось отчаяние. — Так вот почему ты надулся! — беззаботно воскликнул Джеймс, и Френсис на минуту увидел в нём прежнего блестящего аристократа, вечно подтрунивавшего над его сосредоточенностью. И, мгновенно посерьёзнев, продолжил: — Знаешь, Фрэнк… Люди со временем меняются. Тем более когда проходят то, через что прошли мы. Люди пересматривают ценности, отделяя важное от второстепенного. И для меня сейчас нет ничего важнее, чем быть с тобой. И чтобы ты при этом чувствовал себя довольным, спокойным и, по возможности, счастливым. Как оказалось, всё остальное для меня неважно. И все остальные не нужны. За исключением Уильяма, разумеется. Но для общения с ним мне достаточно писем.       Джеймс наклонился. Его губы нашли губы Френсиса и стали жадно терзать их, пока рука последнего от поглаживания бедра переключилась на более интересное место. Вопрос с назначением был решён. Джеймс сумел развеять все сомнения Френсиса буквально двумя поцелуями. ***       Жизнь на маяке была достаточно однообразной. Оба, и Френсис, и Джеймс, быстро привыкли к тишине и одиночеству, как и к своим обязанностям смотрителей. По вечерам, когда огонь на маяке уже был зажжён, они сидели у печи, читая книги либо разговаривая о чём-нибудь. Время шло, а им, как ни странно, всегда было о чём поговорить. Рыжий кот Марс, доставшийся им в наследство вместе с маяком и исправно ловивший там мышей, мурлыкал, уютно свернувшись на коленях у Джеймса. У ног Френсиса обычно устраивался огромный лохматый пёс по кличке Нептун.       Книг у них было много. Они часто выписывали по почте интересующую их литературу. Почта находилась в посёлке в трёх милях от маяка. Отправляясь в селение за продуктами, каждый из них непременно заходил на почту. Письма к ним приходили довольно часто, что позволяло обоим не чувствовать себя оторванными от мира. Чаще всех писал Уильям. Не забывали о них Гудсир и Росс, который сразу же по возвращению в Англию развернул кампанию по признанию всех членов погибшей экспедиции героями. Первое время выживших едва ли не носили на руках. Особой популярностью пользовался доктор Гудсир, которого такое внимание к его персоне отнюдь не радовало. Зато он выступил с докладом о флоре и фауне Арктического архипелага и внёс весомый вклад в борьбу с использованием свинца для консервации пищевых продуктов. Его диссертация о свинцовом отравлении организма принесла ему действительное звание доктора. А книги о языке и быте инуитов — заслуженную славу.       С большим трудом Россу удалось добиться в Адмиралтействе подтверждения лейтенантского звания для Томаса Джопсона, который с успехом продолжил службу на кораблях флота Её Величества. Каждое новое письмо от Росса было пропитано нарастающим оптимизмом. Допросы выживших членов экспедиции, заступничество его дяди и Уильяма Парри делали своё дело. Барроу к тому времени уже не было в живых, но авторитет обоих Россов и прославленного контр-адмирала кое-что значили. Джеймс Росс подключил журналистов, которые охотно описывали злоключения несчастной экспедиции и превозносили мужество и стойкость её участников. В конце концов Адмиралтейство смирилось с невозможностью очернить кого-либо из руководства пропавшей экспедиции и официально признало заслуги капитанов Крозье и Фицджеймса по спасению людей. Эту новость он с большим воодушевлением сообщил Френсису в очередном письме. В частности, он писал: «Теперь, когда вы с Фицджеймсом полностью реабилитированы не только в глазах общественности, но и официально признаны Адмиралтейством невиновными в провале экспедиции, я считаю, вам пора «воскреснуть» и вернуться к нормальной жизни в обществе и к службе Её Величеству. Мы придумаем, как обставить ваше возвращение. С нетерпением жду вашего согласия».       Письмо вызвало у Френсиса противоречивые чувства. С одной стороны, оно породило в его сердце надежду на возвращение к давно забытой, но всё же привычной жизни морского офицера. С другой… С другой — он привык уже к своему тихому спокойному существованию. И, главное, к тому, что Джеймс всегда был рядом. Они любили друг друга и могли свободно проявлять свою любовь, ни от кого не скрываясь и никого не опасаясь. Возвращение нарушило бы их связь, которой оба так сильно дорожили.       Видимо, эта борьба отразилась на лице Френсиса, потому что Джеймс, молча наблюдавший за ним во время чтения письма, не выдержав, привычно уселся на подлокотник кресла и, обняв Крозье, спросил: — Ну, что там?       Френсис молча отдал ему письмо. Джеймс прочёл, очень медленно и аккуратно сложил послание и, поднявшись на ноги, стал расхаживать по тесной комнатке, служившей одновременно гостиной и столовой. Крозье видел, что письмо взволновало Джеймса так же, как и его самого. Наконец, остановившись перед Френсисом, он произнёс, покусывая нижнюю губу: — Ведь это наше… «воскрешение»… Будет выглядеть, как трусость. Сначала мы спрятались от ответственности, а когда опасность миновала, вдруг выползем из своей щели и будем принимать почести?       Крозье тоже думал об этом. Всё это действительно выглядело неприглядно и дурно попахивало.  — Значит, я напишу Джеймсу, что мы отказываемся? — уточнил он. — Значит, так и напиши. ***       А два месяцев спустя к ним на маяк приехал Джеймс Росс собственной персоной. Они сидели за столом в их маленькой гостиной. Росс привёз пару бутылок хорошего виски. Крозье поставил на стол два стакана — для него и Фицджеймса. Росс поднял бровь и вопросительно взглянул на Крозье. Тот молча покачал головой. Росс откупорил бутылку и плеснул янтарный напиток себе и Джеймсу. — Ну, за встречу. — За встречу, — поддержал его Фицджеймс, отпил глоток и поставил стакан на стол.       Оглядев тесноватую комнату и скромную обстановку, Росс покачал головой и заявил: — Только не говорите мне, что это вот всё — предел ваших жизненных мечтаний. Вы достойны лучшего. — Все мы достойны лучшего, — философски изрёк Фицджеймс. — «Воскреснув» сейчас, мы с Френсисом распишемся в собственной трусости. — Не в трусости, а в осторожности и здравом смысле. Сейчас все считают вас героями. Ваше появление на волне всеобщего обожания будет как нельзя кстати. — Джеймс, тебе не кажется, что нас считают героями, только пока мы трупы? — спросил Крозье. — Стоит нам ожить — и нас с таким же рвением запишут в трусы и обвинят во всём, в чём только можно обвинить. — Послушайте меня, — Росс откинулся на спинку стула. — Сейчас идёт подготовка к новой полярной экспедиции. Мы всё-таки должны открыть этот чёртов проход. Ваш опыт, ваши знания, ваши достижения — бесценны. С ними будет гораздо легче тем, кто пойдёт по вашим стопам. И если вы примете участие в этой экспедиции… — Ты хочешь, чтобы мы снова вернулись туда? — голос Крозье был тихим и хриплым. От звука этого голоса у Росса по спине побежали мурашки. — Ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО этого хочешь?       Повисла тяжёлая пауза, в течение которой Росс всерьёз усомнился в уместности своего предложения. Однако, отступать было не в его правилах. — Экспедицию возглавит Роберт МакКлюр. Он учтёт все промахи Франклина и все проблемы с поставками и хранением продовольствия. Ваше участие и ваши советы уже на этом этапе помогут избежать многих ошибок и спасти много жизней. А там, на месте… Вы же там знаете каждый камень! Каждую льдину! Кто лучше вас сможет провести людей в тех местах? — Мы ведь не смогли сделать этого… Я не смог, — глухо произнёс Крозье. — Но в этом не было твоей вины. Теперь ты знаешь больше. Вы с Джеймсом — бесценная находка для МакКлюра. А если ему удастся открыть наконец этот чёртов проход, вам обеспечена пожизненная слава. Вы навсегда останетесь героями и полностью реабилитируете себя. — Или посмертная… — мрачно изрёк Крозье.       Перед его мысленным взором промелькнули лица тех, кого он не спас, не вытащил из той проклятой экспедиции. А при мысли, что он вновь рискует жизнью Джеймса, его тело сковал ледяной ужас. Сам Джеймс, сидя рядом с ним, молчал, сцепив пальцы и уставившись в одну точку. — Если бы мы согласились… — медленно и тихо произнёс он. — В каком качестве мы участвовали бы в этой экспедиции? — В качестве помощников начальника экспедиции, — немедленно отозвался Росс. — С какими полномочиями? — С правами капитанов. — Это ты сам придумал? — усмехнулся Френсис. — Кто позволит нам вновь командовать людьми? И кто захочет служить под командой таких капитанов? — Ты забыл? — Росс улыбнулся. — Вы ведь полностью оправданы. И в глазах общества вы — герои. — Захочет ли МакКлюр прислушиваться к советам таких «героев»? — криво ухмыльнулся Джеймс. — О да, — просиял Росс. — Он сам говорил мне, что с удовольствием взял бы в свой экипаж тех, кто участвовал в экспедиции Франклина. И что их опыт и советы имели бы для него решающее значение. — Ну, говорить можно, что угодно. А вот когда дойдёт до дела… — Крозье пожал плечами.       Росс виновато потупился, помолчал, а после взглянул на Френсиса и решительно произнёс: — Я сказал ему по секрету, что вы живы и что я попробую уговорить вас принять участие в его экспедиции. Он был в восторге. Ему нужны ваши знания и ваш опыт. Они для него бесценны.       Френсис взглянул на Джеймса. Тот сидел, по-прежнему глядя в одну точку, бледный и напряжённый. — Ничего не говорите сейчас! — воскликнул Росс. — Подумайте. Посоветуйтесь. У вас есть время.       Джеймс молча взял стакан с виски и осушил его в несколько глотков. Френсис сглотнул, почувствовав сухость во рту. Он бы сейчас тоже не отказался от такого «успокоительного».       Росс поднялся из-за стола и отправился в выделенную ему комнатушку, размером с каюту на корабле. Джеймс сидел за столом, опершись на него локтями, уронив голову на сцепленные руки. Крозье трясло. Он обхватил себя руками и привалился боком к печке. Джеймс поднял голову, встал из-за стола, молча подошёл к Френсису и крепко обнял его. — Холодно… — тихо прошептал Френсис. — Мне всё время холодно. Столько времени прошло… А я никак не могу согреться. Только в твоих объятиях я чувствую тепло. Только когда ты рядом… — Это потому, что лёд у нас вот здесь, — Джеймс приложил руку к своей груди. — Он всегда с нами и никогда не тает. Мы с тобой навеки — пленники льда. Он никогда не отпустит нас. И всегда будет звать нас. И притягивать к себе.       Взгляд Джеймса затуманился. По телу пробежала дрожь - Но я не отдам тебя ему, Джейми. У тебя здоровья не хватит ещё на одну полярную экспедицию. А у меня — душевных сил. Я боюсь… — Чего? — Джеймс погладил Френсиса по волосам. — Что как только мы вновь окажемся там, призраки заберут тебя у меня. Отнимут и никогда не вернут. Всё, что угодно — только не потерять тебя. Особенно — там. — Ты думаешь, что я тоскую по морю и снова хотел бы оказаться на корабле? — Джеймс внимательно смотрел ему в глаза. — А разве нет? — Иногда — да. Но… Ты ведь знаешь. На кораблях очень тонкие переборки. И если выбирать между тобой и чем-то ещё, я в любом случае выберу тебя. Поверь, мне достаточно моря здесь, на маяке. — А слава и доброе имя? — Какой ценой? — Джеймс горько покачал головой. — Я знаю одно — ты вытащил меня из могилы не для того, чтобы мы вместе в неё возвращались. Разве нам плохо здесь вдвоём? — Мне — хорошо, — твёрдо сказал Френсис. — Тебе — не уверен. — Мне хорошо. И это — правда. И потом… Нельзя оставлять Марса и Нептуна. Никого и никогда нельзя оставлять…       Голос Джеймса вдруг пропал. Он резко отвернулся, будто стыдясь своего порыва. Френсис взял его лицо в свои грубые ладони, повернул к себе и коснулся губами мокрой щеки Джеймса. — Ты прав. Никого и никогда…       Страх. Панический страх постепенно отпускал Френсиса. Поначалу ему вдруг очень захотелось принять приглашение Росса. Скорее ради Джеймса, втайне мечтавшего о море. И ради восстановления их доброго имени. Но, подумав о возвращении на Север, Крозье вдруг ощутил дикий, безмерный страх. Ему казалось — стоит Джеймсу оказаться за Полярным кругом — и Арктика навсегда отнимет его. Потому что такие шансы не выпадают дважды. Смерть не прощает тех, кто дразнит её, возвращаясь туда, откуда чудом удалось спастись. Он вспомнил умирающего Джеймса, его кровоточащие раны и крик боли, что он не мог сдержать, лёжа на дне лодки, которую они волочили по сланцу… Нет, только не это! Пусть вечное забвение, позор, презрение соотечественников — только не это…       На следующее утро Френсис сказал Россу: — Мы приняли решение, Джеймс. Мы остаёмся здесь. Нашего здоровья не хватит на новый поход в Арктику. А умереть там, доказывая кому-то, что мы не хуже других… Мы с Джеймсом делали это всю жизнь. Теперь нам достаточно того, что мы сами знаем это друг о друге. Мнение остальных на этот счёт нас не интересует. — Жаль, — Росс вздохнул. — Но это — ваше право. Ты всё равно всегда будешь моим другом, Френсис. И я всегда готов помогать тебе, чем смогу. Ты знаешь это. — Спасибо, Джеймс. И за это, и за понимание.       Росс уехал на следующий день. Проводив его, Френсис выбрался на площадку, ограждённую парапетом со стороны маяка, обращённой к морю.Светило солнце. Волнение было небольшим. Волны с шумом бились об обрывистый берег, но их брызги не долетали до площадки, на которой расположился Френсис. Небо было ясным, тишину разрывали крики чаек. Ветра почти не ощущалось, от него загораживал маяк. Френсис прищурился, подставляя лицо солнечным лучам и полной грудью вдыхая солёный запах моря. На мгновение ему показалось, что он стоит на капитанском мостике — он вдруг явственно ощутил качку. Ощущение, однако, быстро прошло. Зато он, не открывая глаз, почувствовал присутствие Джеймса, который неслышно подошёл сзади и теперь, стоя рядом с Френсисом, смотрел на горизонт.       Крозье взглянул на его тонкий профиль, чётко обрисовывавшийся на фоне ясного неба. Джеймс уже давно сбрил бороду — здесь, в этой глуши можно не опасаться быть узнанным. Френсис продолжал ходить с бородой — так, на всякий случай. Всё-таки Ирландия… Он невольно залюбовался Джеймсом. Как хорош он был бы в парадной форме британского морского офицера на капитанском мостике! Сейчас у Джеймса было такое лицо, будто он и впрямь вообразил себя капитаном. У Крозье тревожно кольнуло сердце. Не ошиблись ли они, отказавшись вернуться?       Джеймс будто почувствовал его смятение. Он всегда чувствовал, если на душе у Френсиса было неспокойно. Повернувшись к нему, он сказал, будто отвечая на мысли Крозье: — Я не жалею, Френки. Что бы мне ни предлагала судьба, между тобой и любыми благами мира я выберу тебя. — Но почему? — Френсис действительно не понимал. — Потому что ещё никому и никогда я не был так нужен, как тебе. И никто так не был нужен мне…       В горле Френсиса застрял ком, который он тщетно пытался проглотить. Джеймс улыбнулся и уже совсем другим тоном произнёс: — А ещё потому, что у тебя веснушки. Ты знал, что у тебя на лице веснушки, Фрэнки?       Крозье мотнул головой. В следующий момент Джеймс уже сжимал его в объятиях и целовал щёки — наверное, там, где у него действительно были веснушки, которых Френсис не замечал. *** — Френсис! Френсис, проснись! Проснись, Френсис!       Кто-то настойчиво тряс его за плечи и звал по имени. Он снова кричал и стонал во сне. В том жутком кошмаре, где он вливал в рот умирающему Джеймсу яд, избавляя его от мук. И в котором спасение приходило буквально через минуту после того, как он собственной рукой закрывал его мёртвые глаза. — Френсис!       Его трясли так сильно, что сон с него всё-таки слетел, и он открыл глаза. Веки поднимались тяжело. Перед глазами плавала серая муть. Он ожидал увидеть холодную палатку с хлопающим от ветра пологом, пробивающийся сквозь грубую ткань рассеянный свет… Кто-то склонился над ним. Слишком низко. Никто не имел права находиться так близко к нему. Он почувствовал чьё-то живое тепло совсем рядом. Что происходит, чёрт возьми?!       Френсис широко открыл глаза и посмотрел на человека, чья рука лежала на его плече. Серые глаза были так близко… Они смотрели встревоженно и участливо. — Снова тот же сон, Френсис?       Голос. Этот голос будил в душе горячую волну странной, не поддающейся разумному объяснению нежности. Когда-то он был таким ясным и звонким. Давным-давно, когда в нём постоянно угадывались насмешливые нотки, стоило ему произнести имя капитана Крозье. Теперь голос этот всегда был хриплым, но это придавало ему какую-то грубоватую нежность. «Как слой бархата на дублёной коже», — отчего-то пришло на ум странное сравнение.       Что это? Джеймс? Живой и здоровый? Без цинготных пятен на лице, с нормальными белками глаз? Но ведь он совсем недавно влил ему в рот яд, дождался его последнего вздоха и собственноручно закрыл ему веки. Тело похоронили под кучей сланца, так, чтобы никакие животные не смогли добраться до него. Как он приказал… А потом он провалился в сон, потому что мозг отказывался дальше нести эту ношу. Ему нужен был отдых. Короткая передышка перед следующим отрезком пути. На юг. К помощи и спасению.       Вспыхнул тусклый свет — кто-то зажёг свечу. Кто-то настолько родной и близкий, что одно его присутствие прогоняло страх и муку недавнего кошмара. Джеймс. Живой, любящий и любимый Джеймс сидел с ним рядом на кровати и крепко обнимал за плечи.       Френсис никак не мог прийти в себя, видя перед собой это родное озабоченное лицо, этот взгляд, полный нежности и тревоги. Может быть, он спит? Тогда не нужно его будить, пусть этот сон длится вечно.       Тёплая сильная рука, лежавшая у него на плече, погладила шею, пальцы коснулись щеки. Господи, как же хорошо! Дыхание выровнялось, сердце перестало колотиться о рёбра, как бешеное. Френсис снова открыл глаза.       Теперь Джеймс лежал рядом с ним на боку, одной рукой подпирая голову, другой продолжая поглаживать его лицо и шею. У Френсиса отлегло от сердца. Джеймс. Его Джейми… Живой.       Заметив вполне осознанный взгляд Крозье, Джеймс повторил вопрос: — Тот же сон, Френсис?       Он с трудом разлепил губы: — Да. — Ты опять отравил меня?       Хриплый голос Джеймса был печален и полон сочувствия. — Да. Я… — Да. Ты кричал. Скорее даже выл. Как обычно…       Френсис уткнулся лицом в грудь Джеймса, постепенно возвращаясь в реальность. Любимый голос шептал тихо и ласково: — Успокойся, Френки. Я жив. Я с тобой. И я люблю тебя.       Его горячие губы впились в губы Френсиса — и остатки кошмара окончательно отправились в небытие. Джеймс был рядом. Они лежали в обнимку на общей кровати, укутанные тёплым одеялом, чувствуя друг друга каждой клеткой тела, каждым нервом ощущая близость и растворяясь в ней. Вой ветра и грохот волн за стеной успокаивали.       Френсис медленно приходил в себя. Он обнимал Джеймса за плечи. Голова Джеймса покоилась у Френсиса на плече, рука успокаивающе поглаживала бедро. Джеймс просунул ногу между ног Френсиса и поплотнее прильнул к нему. Рыжий кот Марс, спрыгнувший с постели, как только услышал крик Френсиса, вернулся на своё место в ногах. Нептун, тревожно заскуливший в ответ на крик и стоны, успокоился и улёгся на своё место у двери, предварительно подойдя к Крозье и облизав ему руку.       Им было хорошо вдвоём. Каждый из них нашёл человека, которому не нужно ничего доказывать. Джеймс был для него самым лучшим, так же, как и он для Джеймса. Изгои для общества. Два счастливых человека, которые обрели друг друга и не собирались терять. Во всяком случае, не теперь. Им не нужно было снова плыть в Арктику, чтобы доказать себе и окружающим, что они лучшие. Они знали это, им больше не требовалось доказательств. ***       Где-то в параллельной вселенной Крозье с трудом разлепил тяжёлые веки. Ах, какой замечательный сон ему приснился! Сон, в котором они с Джеймсом спаслись из этого ледяного плена. Сон, где они были любовниками и не стесняясь, отдавали друг другу тепло и нежность, которых у них обоих оказалось в избытке. Сон, в котором они были друг для друга самыми близкими и необходимыми людьми на земле.       Сон этот был настолько реальным, что Крозье полностью поверил в него. Он прожил эту жизнь и не хотел её потерять. Но действительность вползала в сознание звуком хлопающего полога палатки, голосами, холодом снаружи и пустотой внутри. Нужно было подниматься и вновь вести за собой оставшихся с ним людей — вперёд. К спасению или к гибели, но вперёд. Сон, минуту назад казавшийся таким реальным, съёжился, растаял до размеров малюсенького осколка льда, засевшего в сердце, словно заноза, причиняющая боль и одновременно согревающая странным мучительным теплом. С этой занозой в сердце ему предстояло жить.       А Джеймса они похоронили вчера.