Я с тобой

Ты сидишь, съёжившись, в углу узкой расщелины, куда мы забились, прячась от погони, и тяжело дышишь. Темно, и я не могу тебя видеть, но легко представляю, как рвано поднимается и опускается твоя грудь в такт сиплому дыханию. Я и сам едва дышу. Они загнали нас в угол, нам поможет только чудо. Но мы-то знаем, что чудес не бывает. Они не случаются с такими, как мы. С изгоями, которые живут за куполом. Кожа на наших лицах сожжена испарениями кислотных дождей, наши руки покрыты язвочками, которые никогда не заживают до конца и противно зудят. Я нервно чешу ладонь, задевая пальцами толстый шрам под большим пальцем, и улыбаюсь. У тебя есть шрам на том же месте. Но твой толще, со следами небрежно наложенных стежков. Фыркаю, вспомнив, как мы резали ладони ржавым ножом. Глупые дети. Хотели перемешать кровь и стать братьями. Как итог, ты заработал заражение и загремел в больницу, а мне дали две недели нарядов. Я чистил подгнившие овощи и думал, что был бы не прочь неделю поваляться на соседней с тобой койке. Идиот. Ненавижу запах госпиталя. Хлорка, лекарства и что-то еще. Кровь. Болезнь. Смерть. Ты чиркаешь зажигалкой, и мой взгляд цепляется за твои потрескавшиеся губы. Ты всегда грызешь их, когда думаешь о чем-то неприятном. Это происходит чаще, чем хотелось бы. Жизнь не балует нас приятными событиями. Ну, зато мы есть друг у друга. Так ты всегда говорил. — Надо было тебе меня бросить, — ворчишь недовольно, выдыхая дым. — Может, оторвался бы. Мы оба знаем, что так и вышло бы. Один я бы бежал быстрее, не надрываясь под тяжестью твоего тела, мешком болтавшегося у меня на спине. Лодыжки с детства были твоим слабым местом. Надо же было подвернуть ногу во время задания. Идиот. Вытаскиваю пачку. Всего три сигареты. Втыкаю одну в зубы и приближаюсь к тебе, чтобы прикурить. Тратить спички жалко, хотя экономить уже нет никакого смысла. Глаза привыкли к темноте, и я вижу свежую кровь на твоей нижней губе. О чем ты думаешь? — Ты должен выполнить задание, — говоришь наконец. — Я их отвлеку. Я смотрю, как ты ведешь рукой по грязной форменной куртке. Твоя ладонь ложится на гранату, закрепленную в ремне. Отвлечешь, как же. И сдохнешь заодно. — К черту задание, — сплевываю себе под ноги. Никто не рассчитывал, что ты его выполнишь. Я слышал слова врача. Я знал, что тебя спишут. Только вот не думал, что так скоро. Это задание было обречено на провал, а тебя отправили, потому что не жалко. Тебя отправили подыхать. А я пошел с тобой. Как всегда. — Ты клятву давал, — напоминаешь, ткнув окурком в стену. Я молчу, потому что не считаю нужным озвучивать, что срать мне на клятву, которую я дал, вступая в сопротивление. Как будто у меня был выбор. Нас не для того кормили, чтобы мы потом жили, как хотим. Нас растили, чтобы потом отправлять на задания. Отправлять подыхать, приправив это сомнительной надеждой на светлое будущее. Ты в него верил, а я нет. Но никогда тебе не говорил, боялся, что ты перестанешь мечтать. Каждый вечер после отбоя, ты перебирался ко мне в кровать и рассказывал, как здорово будет, когда сопротивление победит. Мы сможем жить под куполом. У нас будет достаточно еды и воды, а руки больше не будут кровить и чесаться. Ты придумывал, чем мы будем заниматься. Какие чудеса увидим. Говорят, под куполом осталось много животных и растений, которые тут попросту не выжили. Таких, каких мы и вообразить себе не можем. Ты всегда мечтал увидеть воробьев. Маленькие птички, которые тебе почему-то нравились. Наверное, потому что других ты не видел. Только воробья на картинке, которая висела в спальне в приюте. За куполом не было птиц. Тут вообще нихрена не было. Только смерть, кровь и боль. И твоя мечта, которая никогда не сбудется, потому что у тебя гниют кости. Я слышал, как врач сказал это тебе, но делал вид, что ничего не знаю, чтобы ты продолжал мечтать для меня. — Плевать на клятву, — говорю наконец. Ты смотришь мне в глаза, и я выдерживаю взгляд. Есть только одна клятва, которую я не нарушу. И я дал ее тебе, тринадцать лет назад, когда мы смешали нашу кровь. Срать мне на сопротивление, задания и приказы. У меня есть только ты. И если ты сегодня сдохнешь, значит, и я с тобой. Кажется, я сказал это вслух, потому что ты кривишься. Кусаешь губу, слизываешь кровь. Достаешь две сигареты и прикуриваешь от одной спички одной затяжкой. У меня так никогда не получалось. — Идиот, — выдыхаешь, протягивая мне сигарету. На фильтре кровь с твоей изгрызенной губы, но мне плевать. Ты и так уже давно часть меня. Больше, чем друг, роднее, чем брат. Ты и есть я. — Если в дерьмо, то плечом к плечу и по колено, — парирую твоей любимой фразочкой. Ты улыбаешься, и мне сразу становится хорошо. Рядом с тобой мне спокойно, даже несмотря на то, что вот-вот раздастся топот десятков ног. Да и плевать. Заберем их с собой. Докуриваем мы молча. Нам не надо говорить, потому что мы умеем вместе молчать. Я знаю все, что ты хочешь мне сказать. Ты… ты тоже знаешь. Я добил свою до фильтра, а ты еще не докурил. Смакуешь, как всегда. Меня всегда раздражало, что ты медленно куришь, но сейчас я рад. Пара лишних мгновений рядом с тобой — это хорошо. Наконец, ты аккуратно тушишь бычок. Я помогаю тебе встать. Достаешь гранату и тяжело опираешься о мое плечо. Пять шагов в темноте до края расщелины, потом еще десять под слепящим глаза солнцем. Мы стоим посреди каньона и ждем. Они бегут. Я их слышу, но смотрю только на тебя. У тебя яркие лучистые глаза. Чистые, как вода после фильтрации. Я смотрю в них и мне совсем не страшно. Шумно выдыхаешь, а твои пальцы сжимаются на моей ладони, той самой, со шрамом. Я сжимаю твою руку в ответ в последний раз. — Ты еще можешь сбежать. Кровь с твоей губы капает на подбородок. Я смотрю на бордовую дорожку на воспаленной коже и улыбаюсь, повторяя слова своей клятвы. — Я с тобой. Всегда.