Угасшее солнце, взошедшая звезда

Эксетер Вам герцог Йоркский Привет свой шлёт, мой государь! Король Генрих Он жив? Три раза на моих глазах он падал И подымался вновь, и в бой кидался, – В крови от шлема и до шпор! Эксетер Герой! Так и лежит он в этой багрянице – Краса и честь арены боевой! А рядом брат его по славным ранам, Граф Суфольк распростёрт. Он первый пал, И Йорк изрубленный, к нему подползши И взяв за бороду, приник устами К зиявшим ранам на его лице И так молил: «О, Суфольк мой, помедли! Моя душа твою проводит в рай! О, милая душа, постой, и вместе С моей лети! Ведь были неразлучны С тобой на поле брани мы!» – Тут я Стал утешать его, но он с улыбкой Рукой слабеющей пожал мне руку И молвил: «Королю, милорд, снесите Привет последний мой!» – И отвернулся, Израненной рукою обвил шею Умершего, прильнул к его устам И, кровью собственной скрепив заветы Закончившейся так прекрасно дружбы, Со смертью обручился сам. До слёз Был я тем зрелищем прекрасным тронут; Как ни боролся я, во мне дух мужа Силён так не был, чтобы не сказался Во мне дух матери моей слезами. Король Генрих Тебя не порицаю. Сам борюсь С подёрнутыми влагою очами, Чтоб слёз не выдали. (Уильям Шекспир «Король Генрих V»)

Грязь. Грязь, кровь и смерть. Раскисшая после ливня земля насквозь пропиталась кровью, перемешана копытами лошадей и башмаками всадников, приняла в свои волглые объятия их мёртвые, искалеченные тела. Кто сказал, что война – это поэзия и романтика?.. Когда-то Эдуард Норвичский, ныне герцог Йоркский, а в ту пору герцог Омерль, кузен и фаворит короля Ричарда Второго, не любил войны так же, как и сам король Ричард. Да, порой они бывали досадной необходимостью, это признавал и Ричард, и всё его окружение; но как можно в здравом уме предпочесть тяжёлые доспехи, лишения походов, ранения и смерть на кровавых полях – лёгким драгоценным одеждам, удобствам и наслаждениям, которые имеешь во дворце? Ричард смеялся, говоря об этом, и приближённые – включая юного герцога Омерля – подхватывали его смех. Они все были согласны с королём; тех, чьё мнение отличалось от его собственного, Ричард подле себя не держал. Но в борьбе за власть верх одерживают не любители весёлых шуток и изысканных удовольствий, а те, кто искушён в политике – и войне. Такие, как их общий кузен Генрих Болингброк, ныне покойный – как и Ричард – король Генрих Четвёртый. Да примет Господь душу короля Ричарда в кущи райские. И да пошлёт он душу короля Генриха… туда, куда она заслуживает. Дважды Эдуард, соратник и любовник Ричарда, вступал в заговор против захватившего власть Генриха. Оба заговора были раскрыты, и оба – по его вине. Ричард любил его за красоту лица, весёлость и пылкость нрава, за ответную любовь, нежность и верность. Заговорщиком Эдуард оказался никудышним – так же, как и советником Ричарда в военных делах. Генрих, ненавидевший Ричарда – и, как казалось многим, испытывавший к нему тайное и тёмное влечение, – едва ли посмел коснуться с греховными помыслами даже низложенного короля, но сполна отыгрался на Эдуарде. На том, кого Ричард любил – и кто, хоть и перешёл вынужденно на сторону Генриха, продолжал хранить ему верность. Руки Генриха уже были – хоть и косвенно – запятнаны кровью Ричарда, и посему он так не решился обречь на смерть второго своего кузена – пусть и дважды предателя. Но если в первый раз он даровал Эдуарду прощение сразу (ох уж эта королевская милость, великодушие Генриха Четвёртого… о дарованном прощении знали все, но кому было ведомо о том, чему подверг Генрих Эдуарда ночью в своих покоях?..), то во второй всё же бросил в темницу. Ненадолго. Но… Дни – и в особенности ночи – проведённые в заключении, Эдуард постарался забыть. Вытеснить из памяти. Счесть ночным кошмаром, горячечным бредом – не имеющим отношение к реальности и развеявшемся с первыми лучами солнца. Потому что одна мысль о том, что Генрих отдал его, своего кузена, принца королевской крови, внука великого короля Эдуарда Третьего, названного в его же честь, на поругание тюремщикам, словно девку из взятого во время войны города, – одна эта мысль приближала Эдуарда к тому, чтобы пойти на смертный грех самоубийства. Он забыл. Постарался забыть. Вытеснил из памяти. Остался жить – ради матери, которой его смерть разбила бы сердце, и ради того, чтобы не обречь свою душу на адские муки, – и более не вступал в заговоры против Генриха. Второго раза ему оказалось довольно – с лихвой. Генрих мог гордиться собой: ему наконец удалось отвадить непокорного кузена от страсти к заговорам и изменам. Эдуард остался жить – но хотя не отважился наложить на себя руки, всё же начал искать смерти не напрямую. Он, никогда не любивший войны и не стремившийся к битвам, отныне рвался в каждое сражение. Во благо короны. Во благо Генриха Четвёртого. Какая горькая, горчайшая ирония. Что ж – Генрих ведь хотел, чтобы он верно ему служил, так? И теперь Эдуарда, ставшего после смерти отца герцогом Йоркским, более не в чем было упрекнуть. Генрих, похоже, и впрямь был доволен. По счастью, Эдуард более не интересовал его в качестве любовника – и начал устраивать в качестве военачальника. Господь хранил Эдуарда от смерти – долгое время. Он стал верным слугой короны – таким же, каким был при Ричарде, – ему не раз случилось отличиться на поле битвы… Все эти годы он не искал ни любви, ни страсти. Он всей душой любил Ричарда – и тот был мёртв; а после того, что сотворил с ним Болингброк, тело Эдуарда словно заледенело, и мысли о плотских утехах начали внушать ему, некогда пылкому любовнику Ричарда, глубочайшее отвращение. Униженный, осквернённый и обесчещенный – пусть об этом, по счастью, и не стало ведомо свету, – он более не помышлял о ласках мужчин. Что же до женщин, то с ними у Эдуарда не складывалось никогда – как и у Ричарда. По счастью, им обоим повезло с жёнами. Филиппа, супруга Эдуарда, вышла за него, уже будучи вдовой, и, судя по всему, испытывала ничуть не более склонности к исполнению супружеского долга, чем он сам. Эдуард не знал, виной ли тому её первый, ныне покойный, муж, или же Филиппа была чужда плотского влечения по своей природе, – но, в любом случае, это полностью устраивало их обоих. Выйдя за него, она стала женой знатного вельможи, благодаря тому, что он не посещал её спальню, могла не бояться умереть родами, передать герцогский титул Эдуард мог своим племянникам – и хотя за годы брака они с Филиппой мало делились друг с другом душевными переживаниями, всё же возникшие между ними отношения можно было назвать достаточно тёплыми и почти дружескими. Впору было сказать, что Филиппа стала ему не женой, а сестрой – и они оба были этому рады. Шло время. Сражения во славу короны – всякий рад Эдуард был счастлив, что находится вдали от некогда дарившего ему радость королевского двора, и в глубине души надеялся пасть на поле боя, – тихие ужины с Филиппой, оказавшейся хорошей и рачительной хозяйкой… И наконец – смерть Генриха Болингброка. Король умер – да здравствует король. Мёртв Генрих Четвёртый, все эти годы втайне ненавидимый Эдуардом, так и не сумевшим забыть, какому осквернению было подвергнуто его тело. Да здравствует Генрих Пятый. Тот, кого Эдуард помнил ещё юным Гарри Монмутом, старшим сыном Болингброка, которого Ричард удерживал при себе якобы в качестве заложника, но на самом деле любил как родного сына – и, видит Бог, Гарри платил Ричарду взаимностью. Королю Генриху Пятому герцог Йоркский присягнул на верность гораздо охотнее, нежели его отцу, – и, хотя ему уже сравнялось сорок лет и он был мало похож на себя самого в ту пору, когда был юным герцогом Омерлем и фаворитом короля Ричарда, ледяная корка, сковавшая его тело после давнего унижения, словно растаяла со смертью Болингброка. Ныне уже никто не назвал бы его молодым и прекрасным, и всё же он понял, что – о, чудо! – готов любить и желать вновь. Нет, его любовь к Ричарду не забылась – и ничуть не утихла. Но когда навеки погасло солнце, отчего бы не обратить взор на звёзды – и выбрать из них самую красивую, пусть солнца она и не заменит никогда? Так думал сорокалетний герцог Йоркский, глядя на юного Майкла де ла Поля, будущего графа Саффолка, которого был старше на двадцать один год. Удивительное дело – но, хотя Эдуард уже не был прежним красавцем Омерлем, даже сейчас он оказался желанным в глазах молодого де ла Поля. Когда-то соблазнённый на ложе страсти Ричардом (если, конечно, можно назвать соблазнённым того, кто всей душой жаждал соблазнения), для Майкла он сам стал соблазнителем. И – уже вовсе не мечтавший о любви и страсти – получил два счастливых года с новым возлюбленным. Если давно погасло твоё единственное солнце, отчего бы не обратить взор на самую красивую из звёзд?.. Эдуарду казалось, что Ричард бы понял. Возможно, его бы это даже позабавило – немного. Два года. Два счастливых года – в ту пору, которую иные полагают закатом жизни. Впрочем, стариком Эдуард себя отнюдь не чувствовал. Более того – вновь ощутив вкус к жизни после смерти Болингброка, вновь вкусив любви и страсти с молодым любовником, он будто родился заново. Два года… …Кровь. Кровь, грязь и смерть. Раскисшая земля Франции – страны, на которую молодой Генрих Пятый предъявил свои права. Битва, в которой они полагали пасть все – но которую, похоже, выиграют ценой жизни лишь немногих. Ценой жизни герцога Йоркского. И – графа Саффолка. Горькая, горчайшая ирония. Смерть в битве не приходила к нему тогда, когда он её искал, – и пришла тогда, когда ему вновь захотелось жить. Пришла, забрав и его, и того, с кем он вновь ощутил радость любви. Это ли – высшая справедливость?.. Но если так – что ж, он не жалеет. Ни о чём. Разве что… Пусть пришло время погибнуть ему – но почему Саффолк?.. Почему они должны пасть вместе – здесь, на французской земле? Высшая справедливость… Что ж – он пережил Ричарда, но, по крайней мере, второго своего возлюбленного переживёт ненадолго. Боль… Кровь, грязь и смерть… Из последних сил, превозмогая боль от многочисленных ран и тяжесть доспехов, Эдуард ползёт по раскисшей почве к Майклу, графу Саффолку. К последнему, кого ему случилось полюбить. Падает поверх него. Саффолк, тоже израненный, слабо стонет, но силится улыбнуться – и Эдуард прижимается губами к его губам, к ранам на лице, пытается обнять за шею. Чувствует во рту густую солёную кровь – кажется, их обоих. Кровь, грязь и смерть… Саффолк улыбается. Слабо шевелит губами, на которых вскипают кровавые пузыри, пытается целовать в ответ. Он тоже рад, что они умирают вместе. Он знал о любви Эдуарда к королю Ричарду. Он не ревновал – как может звезда ревновать к солнцу… к тому же – к угасшему солнцу? Они умирают вместе. В битве за корону, в битве за Англию, в битве за короля Генриха. Генриха Пятого. Хорошо, что не Четвёртого. Эдуард всё же рад, что умирает, служа не Болингброку, а его сыну. Он всегда любил юного Гарри – как и Ричард. Глаза Саффолка туманятся, стекленеют, в них отражается пасмурное небо – небо Франции, небо далёкой Англии?.. Небо везде одно – или нет? Неважно. Если они победят, король Генрих распорядится, чтобы их тела переправили в Англию и похоронили в родной земле. А если нет… Неважно. Всё – неважно. Они обнимают друг друга, целуются, прижимаются щекой к щеке – неловко, в последней агонии. Всё кончено… почти. Эдуард улыбается сквозь боль и сгущающуюся тьму. Его последняя улыбка – улыбка юного герцога Омерля, которым он давно перестал быть. Он улыбается, думая о том, как вскоре будет представлять Ричарду своего юного любовника. Он уверен, что Ричарда это позабавит. И он поймёт… не может не понять… его ведь слишком давно не было рядом с его любящим Омерлем… Голова герцога Йоркского падает на плечо графа Саффолка. Последняя мысль Эдуарда – о том, что миг спустя для него снова взойдёт солнце. Его солнце… Его Ричард… …Его истинный король.