I’ve never been this far from peace
I’m disappearing out of reach again
In my head
In my heart
There’s a hollow that’s starting to show
It’s the poison that fills up the void
And it’s taking a hold
© «Redemption» — Hurts
Коммодор Норрингтон хладнокровно полагал, что все пройдет. Разочарование в себе, горечь утраты служащих под его началом, злость на бесчестных пиратов, боль от разбитого сердца — вся эта гремучая смесь абсолютно неуместных в его жизни эмоций, как верил коммодор, непременно пройдет с течением времени. И лучше всего при этом — отвлекать себя всеми известными человечеству способами. Норрингтон дал себе ровно сутки на то, чтобы сполна прочувствовать жгучий стыд, ненависть, обиду и печаль от разбитых надежд — после чего отправился на Тортугу. Он запретил себе чувствовать, и образовавшуюся дыру в душе заполнил дешевой выпивкой и случайными потасовками. Среди океана бушевавших эмоций идеальным спасением для коммодора было включить вышколенную за много лет службы во флоте привычку мыслить холодно и логически. Несколько месяцев на Тортуге слились в один бесконечный день. Джеймс уже сбился со счету, сколько раз он просыпался в грязи со свиньями, сопровождаемый головной болью и время от времени — ссадинами, синяками и ранами. Иногда, с щемящей ноткой ностальгии и легкой гордостью, Джеймс думал, что долгие годы фехтования и постоянное участие в сражениях, бывавших в его жизни, навсегда запечатлелись в его мускулах, на коже, на уровне подсознания. Отец часто говорил, что у него определенный талант к «военному искусству». Джеймс не хотел его разочаровывать. И, возможно, именно это помогало ему выживать на Тортуге. Появление на острове команды «Черной Жемчужины» и Джека Воробья собственной персоной пошатнуло временный баланс равнодушия и отрешенности в душе коммодора Норрингтона. Всепоглощающая ненависть к тому, кто загубил всю его жизнь и карьеру, захлестнула мужчину с головой. Те чувства, которые он успешно подавлял в себе несколько месяцев, веря в то, что со временем они пройдут, разгорелись с новой силой. И появление чертовой Элизабет Суонн отнюдь ему не помогло. Джеймс плохо помнил, как плелся вслед за облаченной отчего-то в мужскую одежду Элизабет. Голова невыносимо болела, его сильно тошнило, а сердце просто выскакивало из груди. Позже мужчина малодушно свалит все на похмелье и некачественное пойло, но в тот момент он мог думать лишь о том, насколько хрупкой выглядит Элизабет в мужском бесформенном тряпье. Дни неумолимо бежали один за другим, подгоняемые волнами бесконечного Карибского моря, и Джеймс силился осознать тот факт, что он — матрос на столь ненавистной ему в прошлом «Черной Жемчужине», и все, что ему остается — это наблюдать за тем, как девушка, которую он когда-то любил так сильно, что был готов пожертвовать своей жизнью ради нее, весьма премило общалась с мерзейшим из пиратов. Джеймс с ужасом осознал, что злится, глядя на улыбки, которые Элизабет пытается скрыть после каждого обмена колкостями с Джеком Воробьем. — Когда-то я был готов на все на свете ради того, чтобы вы выглядели так же, думая обо мне, — зачем-то говорит Джеймс, локтями облокачиваясь о борт корабля. Элизабет мигом смущается, и улыбка сползает с ее лица. — Не понимаю, о чем вы. Джеймс на мгновение теряется, зачарованный всплеском эмоций на прекрасном девичьем лице: загорелые щеки вспыхивают, невозможно красивые карие глаза светятся лихорадочным возбуждением. Разумеется, она отчаянно старается создать видимость оскорбленного достоинства, однако ее упрямство в попытках отрицать очевидное делают ее настолько возмутительно искренней и юной, что Джеймс почти морщится от того, как сильно у него щемит сердце. — Я так не думаю, — протягивает мужчина, одновременно пытаясь не любоваться бликами солнца, запутавшимися в ее распущенных волосах. — Чепуха! — фыркает Элизабет. — Я просто верю ему. Джеймс улыбается, впервые за долгое время ощущая себя живым — казалось, будто уже лет десять он так не радовался легкому морскому бризу, обдувающему лицо, и теплому карибскому солнцу. И он так давно не видел Элизабет — его несравненно великолепную, сумасшедше отчаянную и по-детски наивную Элизабет, которая разбила ему сердце. Которая любила так самоотверженно, — не его! — что не понимала очевидного. — Не думали, что последний из ваших женихов забыл на «Голландце»? Элизабет растерянно смотрит на него, а он ничего не может поделать с собой — он усмехается и уходит прочь, лишь бы не поддаваться мольбам глупого сердца — нет, требованиям! — вернуться назад и прижать его дорогую девочку к себе. Джеймс почти свыкся с мыслью, что он — часть команды «Черной Жемчужины». Почти — потому что каждый раз при взгляде на Элизабет Суонн он вспоминает Порт Ройял, флот, где он служил, губернаторские награды, наглаженную униформу и холодное оружие, начищенное до блеска. И в такие моменты в голове начинает биться воспоминание об отцовских наставлениях — о чести служить Короне. Каждый взгляд на Элизабет пробуждал в нем коммодора Норрингтона — человека, который сгинул на Тортуге, оставив после себя лишь способность закапывать свои чувства где-то очень глубоко в сознании. — Мне очень жаль, Джеймс, — слышится голос Элизабет откуда-то сзади, и спустя несколько секунд сама девушка присаживается рядом с ним на ступеньки, ведущие к палубе. Мужчина слегка пожимает плечами, не смея взглянуть на нее. Теплые сумерки окутывают неторопливо плывущий корабль, на небе — маленькие плотные облачка, сквозь которые несмело пробиваются тонкие ручейки лунного света. Джеймс слегка покачивает в руках бутылку с остатками рома на дне и смотрит на масляные следы, остающиеся от алкоголя на стенках внутри. — Мне жаль, что вы лишились звания и дома, — продолжает Элизабет и вздыхает. — Вы последний человек из всех, кого я знаю, кто заслуживает такого. — И все же я здесь, верно? — горько усмехается Джеймс, после чего делает маленький глоток из бутылки. Краем глаза он замечает, как тонкие изящные пальцы Элизабет вертят компас Воробья, словно она не знает, что с ним делать. — Как успехи? — решает нарушить повисшую тишину Джеймс, кивая на компас. — Отлично, — деланно бодрым голосом отвечает Элизабет. — Очень скоро мы найдем этот проклятый сундук, и я наконец увижу Уилла! Джеймс ощущает легкий укол ревности — настолько ставший для него привычным, что он предпочитает не обращать на него внимания. Он наконец осмеливается взглянуть на Элизабет: в сгустившихся сумерках ее силуэт кажется почти нереальным, словно наваждение, способное раствориться в ночи в любую секунду. — Отрадно это слышать, — произносит он, позволяя ей пустить ему пыль в глаза. — Полагаю, вам порядком наскучило разлучаться с мистером Тернером. Его сердце делает кульбит и пускается вскачь, когда Элизабет наклоняется к нему и мягко забирает бутылку из внезапно оцепеневших пальцев. Джеймс действительно хотел верить, что разучился смущаться в ее присутствии и смел надеяться, что сейчас его лицо не было залито краской — словно у влюбленного наивного школьника. Впрочем, стоит признаться, что надежда была крайне слабой. Элизабет делает большой глоток из бутылки и слегка морщится. На Тортуге Джеймс повидал достаточно много женщин, литрами вливавших в себя алкоголь, однако ни одна из них не выглядела и на одну сотую так грациозно и статно, как Элизабет в пиратской одежде, пьющая ром. — А что ищете вы, коммодор? — спрашивает девушка, и Джеймс буквально кожей ощущает на себе пристальный взгляд ее глаз. Он немного медлит с ответом, борясь с желанием стиснусь в своих руках ее нежные ладони и расцеловать каждый пальчик, один за одним, словно наверстывая каждую упущенную возможность. — Полагаю, того же, что и все. — И это?.. Джеймс неосознанно приосанивается и отвечает, глядя Элизабет прямо в глаза, с интересом наблюдавшие за ним. — Искупление, мисс Суонн. На лице девушки пробегает тень понимания — и легкая улыбка касается ее губ, когда она резко поднимается, порхает вниз по ступенькам и, перекинувшись через борт корабля, выбрасывает бутылку с недопитым ромом в море. Джеймс наблюдает за ней со смесью восхищения и удивления — те чувства, которые постоянно сопровождали его при каждом общении с Элизабет. Она возвращается обратно, остановившись на секунду рядом, чтобы сказать: — Полагаю, для вас оно ближе, чем для любого из нас. Доброй ночи, Джеймс. И, мягко и мимолетно проведя пальцами по его плечу, она исчезает в ночи, оставляя мужчину на ступеньках в полном смятении. Коммодор Норрингтон хладнокровно полагал, что все пройдет. Джеймс Норрингтон отчетливо понимал, что злость, ненависть, горечь и боль пройдут. Но любовь останется с ним навсегда, и в самом деле, в конце концов, это будет не самый плохой исход.