I can't get away. I can't get away from you. No matter what I do I can't escape. Every thought left in my head - it all reminds me of you. - Sober Rob feat. Karra (Moving On).
Говорят, в книжных историях природа всегда соответствует настроению главного героя, дабы подчеркнуть его мироощущение и отношение к жизни. Дазай редко сталкивался с подобным явлением на практике в своей собственной жизни. Даже в день смерти Оды была великолепная погода, и всё закончилось красочным ярким закатом. Однако в настоящем природа будто прочувствовала его застарелую усталость и наконец-то пошла навстречу: небо чёрное от туч, по щекам хлещет холодный ветер, а дождь не прекращается ни на минуту. Иногда он редеет, иногда льёт сплошной стеной, но небесные шлюзы всё никак не закроют, и Дазай очень этому рад. Телефон в кармане в который раз разрывается громкой трелью звонка. И как он ещё не заглючил в промокшем насквозь плаще? Дазая это интересует постольку-поскольку, как и личности звонящих. Наверняка ему звонит Куникида, чтобы накричать за очередной прогул работы. Наверняка ему названивает Ацуши, которого подбила на это дело внимательная - порой даже слишком - Кёка, которая не могла не заметить перемен в Дазае, но никогда не суёт нос в чужие дела. От Анго и вовсе наверняка висит уже тысяча пропущенных звонков. Думая об этом, Дазай не может не усмехнуться. Как причудливо всё-таки сложилась судьба. Им с Анго после всего произошедшего в прошлом лучше бы никогда больше не пересекаться, однако они то и дело сталкиваются лбами из-за очередных неприятностей, обрушившихся на Йокогаму. Пожалуй, на этот раз всё даже не так уж и плохо, если смотреть в масштабе. Да, невинные люди умирают, простые люди умирают, гражданские люди умирают, однако... Дазаю нет до этого никакого дела. Ему вообще нет дела до чужих смертей, до спасения. Когда-то давно он не смог спасти важного для себя человека, не сразу даже понял, что Ода вообще был для него таким человеком. После его смерти в мире остался только один человек, судьба которого заботит Дазая. И это он тоже понял слишком поздно для того, чтобы поворачивать назад и пытаться что-то исправить. Остальные люди не имеют значения. Они могут быть полезны, а могут не быть. Они могут быть знакомы Дазаю, а могут не быть. Безликая серая толпа - вот кто все эти люди вокруг Дазая, и ему наплевать, абсолютно наплевать на них всех. Лёгкие сдавливает неприятное ощущение - будто вдохнул воздуха под завязку и пытаешься вдохнуть ещё больше. После этого приходит резкий, острый спазм, и Дазай подаётся корпусом вперёд, судорожно закашливаясь и широко раскрывая рот, наблюдая за тем, как в лужу на асфальте под его ногами выпадают смятые лепестки, мокрые от слюны и крови. Металлический привкус во рту уже как две недели привычен. Привычны и иероглифы, которые Дазай видит на асфальте, на скамье, на которой сидит, на стволах деревьев, на фонарных столбах, на зданиях за пределами парка и даже на размытой в настоящем ливнем земле. Стали привычны спазмы в груди. Боль в содранном горле тоже стала привычна. Но всё ещё смешно, чертовски смешно при виде белоснежных бутонов, лепестков и полноценных цветов лилий - таких же крошечных, вот уж ирония, как и человек, любовь к которому породила их. - Чиби-лилии для чиби-Чуи, - усмехается Дазай и собирает пальцами лепестки из лужи; рассматривает какое-то время заломы на нежной, бархатистой материи, а после сжимает физическое доказательство своих чувств в кулаке. Дазай и сам не знает, когда успел полюбить Чую. Может быть, с первого взгляда? Может быть, в тот момент, когда они столкнулись после истории с Арахабаки в одном из коридоров Порта, и Мори-сану и Коё-сан едва не пришлось разнимать их драку? Может, после первой совместной миссии? А может, в тот день, когда Дазай встал на сторону Чуи в борьбе против Верлена, и тот впервые доверил ему свою жизнь, активировав «Порчу»? Может, всё произошло тогда, когда Дазай осознал, какой же Чуя всё-таки добрый и отзывчивый, заботливый и чувствительный под всей своей бронёй из громкого голоса, криков, угроз и дерзости? Или любовь пришла в тот момент, когда Чуя пил из-за очередной потери своих людей, совершенно раздавленный количеством новых могил на портовом окраинном кладбище, а Дазай сидел рядом, плечом к плечу, в непривычной себе безмолвной поддержке, хотя и не понимал - точнее, не принимал за существенные - чужих волнений и переживаний? - Чуя... - выдыхает Дазай и запрокидывает голову, подставляя лицо дождю. Он промок насквозь, и в ботинках уже целые озёра, но уходить из парка совсем не хочется. В этом закутке покоя среди зелёных крон и сизых стен дождя кажется, что всего остального мира просто не существует. И это сладко. Так сладко, что словами не описать. Дазай на самом деле устал, чертовски устал. Когда Ода сказал, что он может попытать счастье на светлой стороне, Дазай решил последовать его совету, потому что зашёл в тупик и не видел выхода, а Ода всегда так сильно рвался к свету, что даже стало интересно, что же на той стороне такого особенного. Как оказалось, ничего. Ничего, кроме масок, лицемерия, обилия пустых рамок и границ. А ещё на стороне света слишком много лишней ответственности за жизни тупого стада, которое не умеет пользоваться своими мозгами, из-за чего постоянно влипает в неприятности. Дазай никогда не хотел стать пастырем, очередным Королём «Агнцев». Был у него уже один пример перед глазами - пришлось спасать несчастного. Буквально. Интересно, понимает ли Чуя хотя бы сейчас, что Дазай на самом деле хотел ему помочь, вытащить из топкого болота, или до сих пор лелеет старую обиду и думает, что Дазай сманипулировал им исключительно ради своей личной забавы и выгоды? Ещё один приступ кашля и новая порция лепестков в ладони. Дазаю всегда нравились белые лилии, но только внешне. Белые острые лепестки, золотая сердцевина, завитки пестиков и тычинок - всё это выглядело искусной работой великолепного мастера. Вот только их запах, тяжёлый и удушающий, никогда не находил отклика в его душе. Неудивительно, что именно эти цветы - всё ещё смешно от их размера - поселились в его лёгких в тот момент, когда Йокогаму настигло проклятие ханахаки. Потому что Чуя и есть белая лилия. Смотришь на него со стороны, любуешься и глаз отвести не можешь, но чувства к нему топят, удушают, лишают привычного холодного рассудка. Дазай потому и ушёл без колебаний тогда, после смерти Оды. Чувства к Чуе разрушали его привычный мир из холодного стекла, из острого хрусталя, из белоснежного мрамора. Чувства к Чуе - тепло и огонь, яркие краски и безграничный хаос. Всё это было чуждо Дазаю, даже пугало его. Он начал теряться в самом себе и не знал, что ему делать. Чуя никогда не ответил бы ему взаимностью, только не ему, и это разрушало Дазая изнутри, хотя он и пытался это отрицать. Поэтому он ушёл на сторону света почти что с лёгкой душой. На тот момент он не знал, остынут его чувства со временем или нет, но не то чтобы это сильно его волновало. В конце концов, живут же люди как-то со своими неразделёнными чувствами, верно? Любовь ведь не способна убить. Люди говорят, что умирают от любви, но спокойно живут себе дальше после расставаний, получив отказы, смирившись со своей невзаимностью. Любовь приходит и уходит. Новые люди приходят и уходят. Любовь такой, какой её подают СМИ, существует только в книгах и фильмах. Людям свойственно нытьё и вечные жалобы на свою несчастную судьбу, но правда в том, что в глубине души все люди - эгоисты, которые заботятся только о себе. Потому и нет никакой настоящей трагедии во всей этой невзаимности. Потому что настоящая, реальная любовь, любовь жизни в настоящем - это комфорт, жадность, корысть, слабость или зависимость. Вероятно, поэтому Анго и названивает Дазаю. Наверное, прямо сейчас он мечется по своему кабинету, его круглые очки перекосились, и он почти рвёт волосы на своей голове. Вероятно, в комплекте с этим идут и синяки под глазами от недосыпа, и белое лицо, и лихорадочный блеск глаз. Дазай довольно улыбается, когда представляет, как страдает в данный момент Анго, и даже боль в его лёгких будто становится легче и даже слаще. Стоило оказаться втянутым в очередное дерьмо только для того, чтобы насладиться чужими страданиями. Дазай подарил Анго своё прощение после поимки Достоевского, но то были лишь пустые слова, и они оба это прекрасно знают. Дазай никогда не простит предательства и обмана после того, как открылся и подпустил к себе, а Анго никогда не предложит ему что-то, чем сможет искупить вину. Простых сожалений недостаточно и никогда не будет. Склонив голову к плечу, Дазай растирает ледяные пальцы, зачёсывает со лба лезущие в глаза пряди мокрой чёлки, передёргивает плечами из-за очередного порыва ветра и вновь смотрит на иероглифы, покрывающие всё и вся вокруг. Он не понимает, что за слова ими написаны, пусть символы и японские. И никто из проклятых не понимает - это Дазай уже успел узнать, проведя своё маленькое расследование. Как ни крути, как ни складывай, а выходит какая-то тарабарщина, и Дазай заинтересовался бы этим - такой великолепной головоломкой - если бы цветы в его лёгких не напомнили об отложенных в тайную сокровищницу его прогнившей души чувствах к Чуе, породив приступ острейшей апатии. Проклятие ханахаки, обрушившееся на Йокогаму - посмертная вспышка способности одного убитого эспера. Убитого где-то на очередной несуществующей военно-исследовательской базе. Дазай никогда не поймёт этих жадных учёных, эти жадные власти. Сколько уже было наглядных примеров, доказывающих, что не стоит соваться со своими скальпелями, приборами и токовыми пыточными машинами к трансценденталам? И нет, всё равно лезут, а потом конкретно его, Дазая, вызванивают всем миром, чтобы он решал очередные проблемы, рождённые чужой некомпетентностью, жадностью, эгоизмом, лицемерием и жаждой власти. Когда Ода просил помогать слабым и защищать сирот... Возможно, Дазаю просто следовало сбежать куда-нибудь на другой конец света от наскучившей мафии и стать воспитателем в детском саду или что-то подобное, попутно вкладывая заработанные кровавые деньги Порта в содержание какого-нибудь приюта. В настоящем Дазай... Даже не может ничего толком рассказать о себе. У него нет ничего. Ничего и никого. Как только последняя волна хаоса из-за Достоевского утихла, и в Йокогаме вновь воцарился мир, Дазай в очередной раз осознал, как пуста и бесполезна его жизнь. По сути, он как какой-то неприкаянный призрак, к которому обращаются лишь тогда, когда у кого-то возникают проблемы. К настоящему моменту он так и не создал ни с кем никаких связей. Да, у него есть до сих пор привязанный к нему Акутагава и есть бесконечно благодарный Ацуши, но это всё не то. У Акутагавы есть Гин, есть Хигучи, есть Порт. У Ацуши есть Кёка, есть Куникида, есть ВДА. Они могут выбирать. Дазай - нет. Три человека, всего три человека были важны Дазаю по жизни: Ода, Анго и Чуя. Вот только Ода мёртв, Анго предал их дружбу, а Чуя... Чуя спокойно работает вместе с ним на поле боя, когда случается очередной апокалипсис - серьёзно, Йокогама будто была кем-то проклята вместе с землёй, на которой стоит, из-за чего все беды сыплются именно на эту часть Японии - но в иное время Дазай для него не существует. И если поначалу он думал, что справится с этим, то в настоящем сидит в одиночестве в парке, откашливает лепестки из своих лёгких и жалеет, что не может просто раствориться, исчезнуть без следа, как всегда того и хотел. Чувства к Чуе, любовь к нему - не порок и не недостаток. Дазай не винит его и не считает свои чувства неуместными, отвратительными, неправильными, больными или мучительными. Нет, всё совсем наоборот. Чувства к Чуе, любовь к нему - нечто совершенно естественное, уместное и правильное. Дазай просто знает, что не могло быть иначе. Не после того, как в закоулке Сурибачи его сбил с ног громкоголосый мальчишка с ярко-рыжими волосами и пронзительным взглядом льдисто-голубых глаз. Чуя пнул его тогда ногой по лицу и смотрел сверху вниз с брезгливым любопытством и неуёмной жаждой отомстить каждому из Портовой мафии за то, во что та превратила Йокогаму, утопив её улицы в крови, а Дазаю, безразличному ко всему Дазаю, впервые в жизни вдруг стал небезразличен, интересен, нужен другой человек. С того дня, с момента той первой встречи прошло уже десять лет. С момента ухода Дазая прошло семь лет. С момента последнего совместного боя вместе с Чуей против остатков последователей Достоевского, которых пришлось очень долго - что удивило всех без исключения - выслеживать, прошло пять месяцев, две недели, три дня, восемь часов, двадцать четыре минуты. Секунды тикают, тикают, тикают, и Дазаю кажется, что с каждой новой секундной меткой расстояние между ним и Чуей увеличивается, рождая бездонную пропасть, которую не перепрыгнуть, через которую не докричаться, и даже эхо потеряется на пути к тому, кто важнее всех в этом мире. И даже об этом не знает. Ханахаки - болезнь любви. Взломав правительственную базу, Дазай узнал не так уж и много, но не потому, что плохо искал, а потому, что сами безмозглые учёные, заигравшиеся в богов, ничего толком выяснить не смогли. Эспер умер, перед смертью активировав свою способность на полную, и тогда в лёгких людей начали прорастать цветы любви. Забавно, что не у всех подряд. Цветы затронули лишь тех, чья любовь настоящая, искренняя, по-книжному прекрасная и слишком болезненная для суровой реальности, погрязшей в грязи и лицемерии. Сколько скандалов из-за этого уже разразилось. Сколько драм и трагедий произошло. Люди в панике. СМИ в привычном восторге. Одни наживаются на новом явлении. Другие страдают из-за него. Анго названивает Дазаю, зная, что тот - как обычно - сделает всё, чтобы помочь. Дазай не берёт телефон в руки, потому что помогать не хочет. Он наконец-то нашёл свою идеальную смерть. Умереть от любви - звучит так красиво и возвышенно. Закрывая глаза, Дазай может видеть свой сгнивший труп, оставивший пустой скелет, и почему-то очень ярко представляет набитую белыми лилиями клетку рёбер, хотя это и невозможно, ведь цветы - они живые, настоящие и тоже увядают, неважно, лепестки или крошечные полноценные бутоны. Но картина стойко держится перед глазами и Дазаю она нравится, как нравится ему и его любовь к Чуе. Это не жертвенная любовь и не любовь фанатичная. Это не любовь, рождённая преданностью или жаждой бессмысленных страданий. Это любовь согревающая, спокойная и тихая, почти незаметная. Дазаю нравится любить Чую и нравится покой в его неприкаянной душе, рождаемый, стоит лишь подумать о самом банальном и простом: Чуя есть в этом мире. Чуя живёт. С Чуей всё хорошо. Но в отличие от Дазая не все так спокойно восприняли открывшуюся правду о том, что теперь слова о том, что от любви не умирают, потеряли свой истинный смысл. Умирают и ещё как. Влюблённые задыхаются из-за переполняющих их лёгкие цветов, и лишь ответная любовь, ответная искренность может спасти человека от жуткой - по общепринятому мнению - смерти. Дазай уверен, вряд ли среди простых людей быстро отследили бы происходящее. Значит, уже пострадали видные люди из правительства. Возможно, умерла чья-то жена, известная представительница кого-то там. Возможно, умер чей-то муж, известный политик или что-то в этом духе. Так бывает, что и людям, питающимся деньгами, не чужда настоящая любовь. Дазай забавляется, думая о том, что проклятие эспера сорвало половину масок. Когда твоя жена заверяет, что любит тебя, а сама умирает от любви к другому; когда твой муж клянётся в вечной любви, а сам давится цветами из-за другой - это смешно, поистине смешно. Смешнее только самая страшная часть этого проклятия, от которой Дазай приходит в истинный восторг, рождённый восхищением умершим эспером, который вложил в своё проклятие всю боль, злость и горечь из-за того, что с ним делали в стенах исследовательских - или пыточных, одно и то же в серых застенках - лабораторий. Никто не может полюбить по щелчку пальцев, и в этом-то и заключается вторая часть страшного проклятия ханахаки. От неё есть только одно спасение: признание в любви и взаимная любовь в ответ. Но если объект чувств не отвечает взаимностью на признание, к цветам и боли от них в лёгких добавляется боль от отказа, обостряющая осознание «заболевшим» того факта, что он неизбежно умрёт, в страшных муках и агонии, и приближающая саму смерть. - Моё почтение, - салютует пустоте невидимым стаканом с виски Дазай и негромко, немного безумно смеётся. Чёрт побери, этот эспер... Дазай хотел бы иметь возможность пообщаться с ним при жизни в мирных обстоятельствах. Интересно, каковы были его способности и как этот трансцендентал смог провернуть подобное? И как долго эти символы, покрывшие Йокогаму и видимые только проклятым - или благословлённым? - с цветами в лёгких, будут существовать в этой реальности, погружая общество в агонию, страх и безысходность? Во все те чувства, которые в полной мере испытал несчастный эспер, заточённый в клетке просто потому, что кто-то оказался сильнее него? На памяти Дазая подобный посмертный фокус умудрились провернуть только Рандо и Шибусава, но у обоих эсперов были способности, связанные с созданием подпространств. Рандо исчез сам, отдав остатки своей жизненной силы и энергии Верлену, так что этот случай не считается, но Шибусаву смогли победить в самом обычном бою. Вероятно, поэтому Анго и названивает ему - рассчитывает, что с проклятием и этого эспера удастся что-то сделать, и уж кто-кто, а Дазай точно сможет придумать план. - Чёрта с два, - фыркает он и вновь проводит ладонью по лицу, растирая холодную щёку. Куда больше Дазая занимает вопрос, как быстро все ринутся под хирургические ножи. Очевидно, что цветы из лёгких можно вырезать, раз их можно откашлять. Дазай не знает, что собой в настоящем представляют его собственные лёгкие, есть ли там стебли или листья или же только цветы, но ему наплевать. Он прочитал исследования, касающиеся крови того эспера, что проклял перед смертью всю Йокогаму, и пусть Дазай не специалист в научных областях, у него есть некоторые предположения касательно того, что именно питает цветы в лёгких и почему они исчезают после взаимности - удивительно, но один случай чудесного спасения всё-таки был. Один среди уже, как минимум, одиннадцати смертей, что само по себе больше удручает, нежели вдохновляет и успокаивает. Анго и выдранные из пепельной шевелюры клоки волос. - Восхитительно, - довольно вздыхает Дазай и даже делает мысленную пометку всё-таки увидеться с ним через пару-тройку дней, чтобы стать тому свидетелем. Кто бы что ни говорил, а любовь - это химия. Тестостерон и эстроген, допамин, норадреналин и серотонин, вазопрессин и окситоцин. Это то, что отвечает за симпатию, физическое влечение, за саму любовь в целом и прочие порождаемые ею эмоции. Как предполагает на основе анализа крови умершего трансцендентал Дазай, у попавших под проклятие людей наверняка немного изменились «гормональные настройки». Он уверен, что в настоящем в его организме, как и в телах других проклятых влюблённых, начало вырабатываться какое-то иное вещество, противостоящее всем этим «любовным». Оно и заставляет расти цветы, питает их, возможно, синтезируясь из гормонов, отвечающих за страх, стресс, нервозность и прочие «негативы», коих в знающих о своей грядущей смерти людях вырабатывается безмерное количество. Поэтому безответная любовь и убивает - буквально. Потому что именно её суть питает эти цветы. Помимо прочего свою роль играет страх признаться и получить отказ. Из-за этого страха, как считает Дазай, люди и теряют порой свой шанс на спасение. Получивший признание в любви человек может ответить взаимностью, точно так же скрывая свои чувства, к примеру, и неважно, сильна его любовь настолько, чтобы породить цветы, или нет. Но никто не хочет рисковать и вешать на любимого человека потенциальное чувство вины за свою смерть. Нельзя полюбить по щелчку пальцев, и получивший признание всю жизнь будет помнить, что отсутствие у него ответной любви свело другого человека в могилу. В итоге рождается замкнутый круг, порождённый болью и отчаянием, жалкой надеждой и куда более стойкой верой в то, что выхода нет. Да, погибший в пыточной трансцендентал и в самом деле постарался на славу. Многие хотят, чтобы другие познали их боль на собственной шкуре, но не каждый способен добиться этого на деле. Сам Дазай и в самом деле не волнуется из-за своей смерти. Он любит Чую и погибнет, задохнувшись от своей любви. В его лёгких найдут белоснежные, прекрасные лилии, и это... Ах, это так романтично! При мыслях об этом Дазай улыбается. Умереть от своей любви, настоящей и чистой, искренней, что только подтвердило это проклятие, будет неимоверно приятно. Как бы Дазай ни отрицал свою человечность, как бы ни страдал порой в глубине души от того, что не может стать таким же глупцом, как стадо общества вокруг, и влиться в его ряды, чтобы наконец-то перестать чувствовать себя бесконечно одиноким, осознание того, что он способен на такую любовь - настоящую, яркую, сильную, книжную, вечную - бесконечно радует и утешает его. Как будто Дазай всё-таки добился своего и нашёл в ненавистной ему унылой жизни хоть какой-то смысл. Как будто он выиграл двойной приз, достигнув своей цели лишь для того, чтобы сразу после окунуться наконец-то в долгожданные объятия Смерти. Поэтому Дазай игнорирует все звонки и сидит в этом парке, несмотря на холод и всё непрекращающийся дождь, размывающий границы его сознания и позволяющий мыслям теряться в дальних далях; поэтому блуждает рассеянным взглядом по своим свешенным между чуть разведённых коленей рукам, с пальцев которых стекают струйки дождевой воды, и по насквозь промокшим бинтам. Он пытается понять, что ему делать дальше. Пытается хоть как-то просчитать следующие шаги всего своего окружения. Если он хочет насладиться спокойными последними днями, ему следует держаться подальше от этой истории. Анго не сможет выследить его, если Дазай захочет скрыться. В ВДА его тоже ничто не держит; и никогда особо не держало, за исключением обучения Ацуши и создания нового «Двойного Чёрного». Рампо может попытаться выследить его, если поступит прямой приказ от Директора, но даже ему не открыты все знания этого мира. Так что... - Не лучшее время ты выбрал для прогулки, Дазай-кун. Дазаю сначала кажется, что по-своему родной, но в то же время ставший ненавистным голос ему лишь послышался, но нет. Ещё несколько секунд, и в поле его зрения на мокром асфальте, затопленном дождевой водой, показываются мыски коричневых ботинок и белые брюки, все в мокрых брызгах. Медленно, нехотя подняв голову, Дазай видит перед собой того, кого меньше всего ожидал встретить. Мори стоит перед ним в своём «повседневном» костюме растрёпанного врача, потерявшего на улицах города дочь, и розовый зонт в его руке, такой яркий и нелепый, только подтверждает, что где-то по дорожкам парка носится со звонким смехом Элис, танцуя в очередном рюшевом платье под проливным сизым дождём. - А вы как всегда появляетесь там, где вас меньше всего ожидаешь встретить, Мори-сан, - криво улыбается Дазай бескровными, почти посиневшими от холода губами. - Что вы забыли так далеко от штаба Порта? - Ах, моя милая Элис-чан опять убежала от меня, - притворно расстроено вздыхает Мори и садится рядом, игнорируя мокрое дерево скамьи, от которого не защитит ни тонкая ткань брюк, ни тонкая ткань белого халата. - Удивительно, что она привела меня именно сюда. Знаешь, Дазай-кун, Элис-чан всегда чувствовала, если кому-то нужна моя помощь. Милая маленькая медсестра, такая капризная и эгоистичная, но с добрым сердцем. - Она всегда терпеть меня не могла, - усмехается Дазай, вспоминая, как несколько раз развеивал Элис «Исповедью», чтобы не перетягивала на себя внимание Чуи, уговаривая того сводить её по кондитерским. - Вы здесь из-за того, что знаете о моей болезни. Признаться, теряюсь в догадках, как вам удалось прознать о том, о чём не знает никто. - Я бы мог сказать, что это мой маленький секрет, - безлико улыбается Мори, глядя перед собой, перебирая пальцами по изогнутой ручке аляповатого зонта, - но сейчас не та ситуация, когда стоит упражняться в нашей с тобой любимой игре, Дазай-кун. На это просто нет времени. В твоих лёгких растут цветы. Хигучи-кун давится красной камелией. Акутагава-кун не появляется из-за этого в штабе, не в силах смотреть ей в глаза. Коё-кун ходит мрачнее тучи, потому что Чуя-кун давится ликорисом. Ты понимаешь, что это значит? Дазай бросает на него острый взгляд. Мори - мастер манипуляций, и верить ему на слово значит быть полнейшим глупцом, однако ответный серьёзный взгляд тёмно-лиловых глаз заставляет царящий вокруг холод пробраться внутрь и стиснуть в болезненной хватке сердце. Дазай не испытывает никаких эмоций относительно собственной смерти - помимо сладкого радостного предвкушения - но открывшаяся правда о людях Порта... Хигучи его не волнует, это не его головная боль, надоело разгребать чужие проблемы, но Чуя... Нет. Нет. Кто угодно, но только не он. Умереть, зная, что Чуя останется жить и даже порадуется его смерти - да. Умереть, зная, что Чуя тоже мучается от той же агонии, что Чуя, больше всех заслуживающий счастливой жизни после всего пережитого дерьма, обречён на смерть? - Вы уже проверили его контакты? - спрашивает Дазай, нервно сцепляя пальцы в замок. Мори смотрит на него удивлённо, и Дазай чувствует этот взгляд, но игнорирует. Все его мысли о побеге смыло поступившей новой информацией и порождённым ею непринятием. Нет. Нет, Чуя не умрёт, не в его смену, а выход для этого только один - взаимность. Точнее, взаимность как таковая неважная по факту. Важны сами слова в любой вариации, и неважно, будет ли это «я тоже тебя люблю» или «я тебя тоже», или «это взаимно». Дело не в какой-то магии слов или чувств. Если теория Дазая верна, если в его крови, если в крови других проклятых вырабатывается вещество, порождающее цветы, то контрмера против них - убойная доза всех этих «любовных» веществ и гормонов. А их всплеск и повышенная выработка в организме человека возможны только тогда, когда человек осознаёт взаимность, когда наступает тот самый момент сильнейшей радости и облегчения от того, что не отвергли, а приняли. Только и только после этого цветы начинают разрушаться, «убивая» болезнь - их разрушает отсутствие подпитки страданиями безответно влюблённого и прекращение выработки того искусственного вещества, появившегося из-за способности трансцендентала. Именно поэтому, даже если бы Дазай хотел жить, он бы всё равно не признался Чуе в своих чувствах. Любовь можно подделать, и люди делают это постоянно ради своей выгоды, строя фальшивое счастье на не менее фальшивых чувствах, и неважно, жадность это, корысть или же собственная жалкость и нежелание остаться в одиночестве. Дазай прекрасно знает Чую, а потому осознаёт - Чуя попытался бы его спасти. Но Дазай не хочет этого. Лучше обойтись безо лжи в конце их общего пути, в конце пути «Двойного Чёрного». К тому же, Чуя никогда не был хорошим лжецом, он бы не смог убедить его в искренности своих чувств: Дазай всё равно заметил бы, увидел ложь в его словах, в его мимике, в его жестах, и это было бы куда больнее, чем боль в лёгких, скручивающая его порой посреди ночи до удушья и крови горлом. Но человек, в которого влюблён Чуя... - Это будет просто, верно? - не столько спрашивает, сколько утверждает Дазай, переводя на Мори потемневший взгляд, взгляд тёмного палача Порта. - Мы найдём этого человека, и я «поговорю» с ним. Нам не нужно многого. Этот человек примет чувства Чуи, признается ему в своих. Ложь или правда - не имеет значения, если этот человек хорошо сыграет, а уж я постараюсь быть достаточно убедительным, чтобы он сыграл достойно премии японской киноакадемии. После, когда цветы в лёгких Чуи исчезнут, этот человек тоже погибнет - трагичная случайность. Горечь от утраты не то, что рождает цветы, если я - если мы с вами, ведь вы тоже наверняка уже всё поняли, Мори-сан - не ошибаюсь в своих предположениях. И тогда Чуя не погибнет от ханахаки. - Дазай-кун... В глазах Мори на мгновение вспыхивает изумление, а после он негромко смеётся и как будто неверяще качает головой. Дазай чувствует острый укол раздражения. Только что Мори сказал, что у них нет времени на их привычные игры - кто больше правды скроет за ложью и кто больше лжи выдаст за правду - но вот он смотрит на него взглядом «ах, что за милый ребёнок», и это изрядно раздражает, потому что Дазай уже давно не ребёнок, а Мори давно не его наставник и учитель. Те времена безвозвратно ушли, как и времена, когда Дазай доверял ему, сгубившему его друга. Конечно, в настоящем он понимает чужие причины куда лучше, чем в свои восемнадцать, когда даже не смог дать внятного ответа, почему так хочет спасти Оду от смерти, когда самому себе не мог объяснить, почему так ранило предательство Анго и почему позволил ему уйти от суда мафии, но сути это не меняет. И пусть они с Мори никогда ничего друг другу не обещали, Дазай всё равно чувствует себя в какой-то степени преданным. Зло всегда ждёт зла от других, и Дазай никогда не обманывался сладкими улыбками и приятными речами, но когда-то очень давно Мори был тем первым, кто протянул ему руку, и нож в спину от него пусть и был ожидаемым, но оказался очень - самым - болезненным. - Вы уверены, что сейчас подходящее время для смеха? - раздражённо спрашивает Дазай, на что Мори только улыбается и поднимается со скамьи, отходя в сторону и перекатываясь с пятки на носок и обратно. - Знаешь, я удивлён, Дазай-кун, - признаётся он, глядя сверху вниз, но не с высокомерием, а с блеском странного довольства в глазах. - Ты всегда старался находиться в стороне. Всегда окружал себя стенами. Всегда был таким бдительным и осторожным, таким предусмотрительным, и твоё сердце... Ты заковал его в броню и делал вид, что оно из камня, но на самом деле... Чуя-кун всегда жил в нём, верно? Поселился сразу же, и как ты ни старался выгнать его оттуда, не вышло. А пытался ли ты вообще? - Хотите сказать, что всегда знали? - вскидывает брови Дазай и тоже поднимается, засовывая руки в карманы плаща и морщась от неприятного ощущения холодной мокрой ткани. - А разве ты скрывал это? - зеркалит его выражение лица Мори и усмехается. - Ну-ну, Дазай-кун. Не нужно так сверкать глазами. Признаться, я находился в некотором сомнении относительно самой силы твоих чувств и их существования в настоящем, но ты был так беспечен, так погружён в себя, что не заметил наблюдения. Я видел вспышку твоего приступа. И я знаю, что Чуя-кун с первой же минуты знакомства занял все твои мысли. Мне было интересно, как далеко тебя это заведёт, и не скрою, я был очень удивлён, когда заметил все признаки влюблённости, однако... Не буду лгать, мне пришлось это по душе. Связать «Двойной Чёрный» ещё сильнее за счёт твоих чувств показалось мне куда надёжнее обычного партнёрства. - Вы всегда были таким, - почти ностальгично улыбается Дазай, а после встряхивает головой и подбирается. - Но вы пришли поговорить не о моих чувствах, верно? Судя по всему, про мою болезнь вы не знали, значит, дело в Чуе. Вам нужна моя помощь, чтобы спасти самого сильного бойца и эспера Порта, без которого влияние Портовой мафии потеряет часть своего величия, не так ли? - Дазай-кун всегда был несправедлив ко мне, - наигранно печально улыбается Мори и передёргивает плечами из-за налетевшего порыва холодного ветра. - Что бы ты ни думал, Дазай-кун, вы оба важны для меня. И ты, и Чуя-кун - могу ли я сказать, что вижу в вас нечто большее, чем простых бойцов, чем инструменты для исполнения своих замыслов? Я никогда раньше особо не задумывался об этом, но вы двое... Не сыновья, нет, но, возможно, племянники? Шумные и наглые, дерзкие и неугомонные, постоянно переворачивающие дом вверх дном. Да, именно такими вы всегда были для меня. Я не желаю смерти Чуи-куна по многим причинам, дело не только в том, что он - идеальный, почти неуязвимый исполнитель. Твоя смерть мне тоже не нужна, Дазай-кун, и дело тоже не только в том, что твоё место Руководителя всё ещё не занято, как и твои апартаменты в штабе, которые ежемесячно убираются, готовые в любой момент принять тебя из той дыры, в которой ты обитаешь сейчас. Вы оба по-своему дороги мне, и поэтому я здесь. - Это что, сентиментальность, Мори-сан? - ядовито улыбается Дазай, на что Мори лишь беспечно пожимает плечами. - Как знать. Но как бы ты ни был обижен на меня за прошлое, Дазай-кун, с моей стороны ничего не изменилось. Моё отношение не изменилось и вряд ли когда-либо изменится. Возвращаясь к изначальной теме нашего разговора: тебя нашли ищейки Порта, разумеется, и ты прав, изначально я пришёл ради Чуи-куна и из-за его болезни ханахаки. Однако цветы в твоих лёгких упростили мою задачу: мне не придётся манипулировать тобой или обманывать в угоду своим целям. Вероятно, впервые в жизни я скажу правду, и правда эта принесёт куда больше пользы, чем любая, даже самая изощрённая ложь. - И в чём же правда, Мори-сан? - склоняет голову к плечу Дазай. Мори улыбается своей коронной улыбкой Моны Лизы, разворачивается на каблуках и направляется прочь. Дазай почти успел позабыть, как же сильно он обожает все эти театральные жесты, слабостью к которым заразил и его самого. Метр, два, три, четыре... Только когда Мори отходит на приличное расстояние, он разворачивается и широко улыбается хмурящемуся Дазаю. - Нет нужды искать и пытать того, в кого влюблён Чуя-кун, Дазай-кун, - взмахивает он розовым зонтом и лукаво сверкает глазами. - Лучше задумайся о том, почему Чуя-кун постоянно приносил тебе в больницу букеты красного ликориса. Мори уходит, громко крича «Элис-чан, моя милая Элис-чан, где же ты?», а Дазай так и остаётся стоять на месте как громом поражённый. Это... Невозможно. Нет. Ни за что. Если бы Чуя... Если бы хоть когда-то... Если бы хоть немного... Нет, Дазай бы знал. Чуя всегда жил с душой нараспашку. Он никогда не скрывал своих истинных эмоций, абсолютно не умел притворяться, и Дазай читал его как самую понятную на свете книгу, как детскую книжку с самыми простенькими сказками и картинками. Чуя не может быть влюблён в него. Чуя не может любить его. Чуя не может задыхаться от цветов в лёгких из-за него.- Почему Чиби приносит мне красный ликорис? Разве букеты таких цветов не приносят на кладбище? Почему Чиби постоянно таскает их в мою палату? - Заткнись, мумия! Я не Чиби! И ликорис я тебе таскаю, потому что желаю тебе смерти! - Уваааа! Это так романтично, Чиби! Ой, ты просил не называть тебя Чиби, Чиби. Прости, Чиби. Ой, то есть не Чиби, а... - Заткнись уже, придурок!
Дазай мгновенно вспоминает все случаи, когда Чуя приносил ему цветы. Он не обязан был этого делать, а если и хотел, мог бы принести самые обычные невзрачные цветы, но это всегда был ликорис. Пылающий огнём, цвета свежей крови, терпко пахнущий холодом и свежестью ликорис, букеты которого всегда были единственным ярким пятном в палате. Дазай никогда не признавал этого, но ему было приятно внимание Чуи и что цветы всегда были свежие, аккуратные, не помятые. Он мог часами смотреть на них, думая о Чуе, и это всегда успокаивало его и помогало смириться с нудной тишиной больничной палаты, из которой он всегда выбирался не так быстро, как ему бы хотелось. Если только Дазай не сбегал, чтобы после найти убежище в доме Чуи, который возмущался, но нарезал вокруг него круги наседкой, лично менял бинты и проверял все раны. Его забота, колючая и грубая, согревала Дазая, и иногда он даже специально подставлялся на поле боя, терпя ненавистную боль лишь ради того, чтобы после Чуя окружил его своей ворчливой заботой и прикосновениями тёплых, всегда таких осторожных рук. Глядя вслед давно исчезнувшему из поля зрения Мори, Дазай прокручивает в голове весь разговор с ним и обдумывает каждую полученную реакцию, улыбку, взгляд. Мори знал о его влюблённости и хотел знать, существует ли она до сих пор или прошла с течением времени. Он собирался попросить Дазая спасти Чую от убивающей его якобы безответной любви, зная о том, что Чуя влюблён не в кого-то со стороны, а в самого Дазая. Если бы Дазай больше не испытывал к нему чувств, Мори наверняка нашёл бы способ договориться, чтобы Дазай разыграл влюблённость. Однако он застал его приступ и быстро сложил один плюс один. Дазай всё ещё любил и очень сильно. Вероятно, таких, как он, называют однолюбами. Чуя тоже любил. Любил его, Дазая. И Мори явно выиграл от их совсем не случайной встречи куда больше, чем планировал. Вечно-то ему везёт, этому хитрому дьяволу. Почему Чуя не признался и без пояснений понятно. У них были не те отношения, чтобы верить во взаимность. К тому же, Дазай не знает, как бы отреагировал на чувства Чуи, если бы сам не был в него влюблён. Безразличие? Насмешка? Жалость? Попытки поиграться с новой игрушкой? Искреннее сочувствие? Какой бы ни была его реакция, она могла задеть Чую и серьёзно, потому-то Чуя наверняка и не признался ему - он никогда не покупался на красивые маски Дазая и прекрасно знал о его расчётливой, безжалостной чёрной сущности. Сам Дазай в своё время тоже не мог даже помыслить о взаимности. Чуя был рядом и был близко, проявлял заботу и расположение, но на фоне их обычных склок и драк всего этого было слишком мало, чтобы рискнуть и показать свою уязвимость. «Двойной Чёрный» всегда доверял друг другу больше, чем кому бы то ни было, и в то же время не доверял вообще. Как давно это началось? Когда Чуя осознал свои чувства? Вряд ли это была любовь с первого взгляда - скорее, раздражение с первого взгляда. Они очень долго притирались и уживались, устанавливали правила своего общения. Было ли это после первой стычки с Шибусавой? Или же Чуя осознал всё куда позднее, уже после ухода Дазая из мафии? Был ли он так мягок во время их первой встречи спустя четыре года из-за своих чувств? Или же его, как и Дазая, захватила ностальгия, и поэтому Чуя не вырвал ему позвоночник, что обязательно бы сделал, будь им снова по пятнадцать или шестнадцать? У Чуи после выходки Ширасэ появилась острая аллергия на предателей, а Дазай тогда много дел наворотил - было за что ломать ему рёбра. Постояв какое-то время на месте, Дазай разворачивается и направляется в противоположную сторону парка, даже если знает, что Мори уже давно нашёл Элис - если вообще терял её - и покинул этот район в комфортабельной тонированной неприметной иномарке. Он не знает, что ему делать. Не в первый раз Мори переворачивает его мир с ног на голову, а раздражает это по-старому. Считанные минуты назад Дазай был так спокоен, так умиротворён; впервые в своей жизни. Он готовился к прекрасной, чудесной, сладкой смерти от своей любви и почти радовался каждой минуте, наполненной ударами его сердца. А теперь он вновь потерян, потому что Чуя тоже умирает, из-за любви к нему, и это рушит все намеченные планы. Что ему вообще теперь делать? Должен ли Дазай поехать к Чуе и поговорить с ним? Сработает ли вообще вся эта гормональная тема - если она вообще верна - конкретно на них? Чуя не из тех, кто будет прыгать до потолка от радости из-за взаимности. Дазай тоже больше растерян из-за того, что узнал о чужих чувствах, которые проглядел, чем рад тому, что Чуя влюблён в него. Вряд ли подобные эмоции способны породить вспышки выделения всех этих «любовных» веществ в организме. К тому же, Дазай разочарован тем, что его прекрасная в своей красоте и трагичности смерть ускользнула сквозь пальцы, будто ещё одна струя дождевой воды всё никак не прекращающегося ливня. Можно ли считать невозможность умереть проклятием? Если так, Дазай точно был проклят ещё в момент своего рождения. Все и вся обходят его стороной, и даже Смерть не спешит коснуться его. - А ещё это может быть манипуляцией, - вздыхает Дазай, невольно делясь мыслями с шумом дождя. Однако как бы он ни был подозрителен относительно Мори, это лишено смысла. Если бы Чуя не был болен на самом деле, Мори не стал бы искать его, ведь узнать о его собственной болезни из ниоткуда он не мог. Нет, Чуя точно болен, и Дазай должен спасти его. Настоящие у него чувства или нет - это было бы неважно, если бы Чуя любил кого-то другого, ведь ответное признание нужно именно от объекта любви. Значит, Чуя действительно влюблён в него, Дазая, а Дазай - вот уж чёртова фортуна явно постаралась - тоже влюблён и именно в него. Не в Анго. Не в Оду. Не в наивного Ацуши. Не в милую официантку из кафе под офисом ВДА. Нет, в его сердце есть место только для одного человека, и так было всегда. Очередной круг, порождённый неуязвимой для разрушения и разрыва связью «Двойного Чёрного», вновь замкнулся крошечным мирком на двоих, и если Дазай может спасти Чую, он должен это сделать. Чуя никогда не сделает первый шаг, и именно поэтому Мори отыскал Дазая. Дазай должен... Дазай должен. И впервые в жизни это «должен» не кажется ему бессмысленным бременем. Впервые в жизни Дазай рад свалившемуся на него обязательству. Оказывается, желать сделать что-то важное и полезное, когда оно действительно принесёт тебе удовольствие, когда ты должен сделать это что-то лишь потому, что сам этого хочешь, куда приятнее, чем следовать чужой воле из-за того, что обязан, связан клятвой, но испытывать при этом безразличие и апатию, отдающие привкусом пепла на языке. Задумавшись и потерявшись в своих мыслях, в лабиринте сизых стен дождя, Дазай не сразу замечает остановившуюся в конце парковой аллеи тёмно-синюю ламборгини. По правде сказать, замечает он её только в тот момент, когда оказывается на расстоянии трёх метров и слышит хлопок дверцы. А когда замечает, так и замирает столбом, потому что пять месяцев, две недели, три дня, восемь часов и пятьдесят восемь минут. И секунды тикают, тикают, тикают, но пропасть вдруг сужается до тех самых трёх метров, и над ней появляется мост, по ту сторону которого стоит явно измученный бессонницей Чуя, алое свечение которого отталкивает воду от привычного пальто и шляпы, скрывающей ярко-рыжие, ещё сильнее вьющиеся от сырости волосы. - Чуя... - бессознательно шепчет Дазай. И не нужно прыгать через пропасть, не нужно кричать до срыва голосовых связок, и не нужно безразличное гулкое эхо, искажающее слова. Чуя не слышит, читает по губам, и его собственные тонкие губы растягиваются в кривой ухмылке: дрожащей и натянутой. Дазай вспоминает визит Мори. Вспоминает слова об ищейках. Вспоминает о том, как Чуя любит быть в курсе всех дел в организации - порождённая предательством паранойя всегда цвела в нём буйным цветом. Разумеется, он узнал о том, что ищейки кого-то искали. Разумеется, узнал и о том, кого именно, и поэтому он здесь. Но для чего? Убедиться, что Мори-сан не решил-таки избавиться от своего бывшего преемника, пусть и спустя столько лет? Или узнать, что за общие дела могут быть у Босса Портовой мафии и предателя? - Мори-доно сказал, у нас общее задание, - первым начинает разговор Чуя, подходя ближе, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. - В какое дерьмо ты вляпался на этот раз? - Почему сразу я? - по привычке включает нытьё малого ребёнка Дазай, на что Чуя только закатывает глаза. - Потому что мне весь день названивает Анго. А если эта крыса звонит мне, значит, случилось какое-то дерьмо, для которого нужен ты, но до тебя он дозвониться не может. Я не твоя грёбаная секретарша, Дазай! Поднимай трубку, когда тебе звонят, или я возьму у Анго чип слежения и собственноручно запихну его тебе в задницу. Все эти пустые угрозы - совсем как в старые добрые времена. В приступе сладкой ностальгии Дазай уже готовится поддержать эту бессмысленную перепалку, которая вполне может стать жаркой склокой, в процессе которой они с Чуей могут и подраться - как он скучал по этому! - но лёгкие так не вовремя скручивает очередным спазмом, и это не то, что можно скрыть. Режущая боль, нехватка воздуха, пульсация в солнечном сплетении, вызывающая тошноту - при всём этом лицо не удержишь, сколько бы опыта ни было, и Дазай сгибается пополам, на мгновение давясь невозможностью вдохнуть, а после заходясь судорожным кашлем. На этот раз приступ длится дольше, всё его лицо краснеет, и на ресницах собираются слёзы. Сквозь грохот крови в ушах Дазай слышит, как взволнованно суетится вокруг него Чуя, как зовёт по имени; чувствует прикосновения его ладоней к спине и плечам. Совсем как тогда, когда Дазай сбегал к нему домой из больницы. Ничего не изменилось. Абсолютно ничего. Ни обстоятельства. Ни отношение. Ни они сами. Годы, долгие годы пролетели, и столько дерьма произошло в этой будто проклятой всеми богами Йокогаме, и Дазай предал Чую, предал их партнёрство, а Чуя суетится вокруг него, волнуется; а из лёгких лезут белоснежные лилии, и из-за этого из груди рвётся хриплый смех. - Дазай! - в ужасе зовёт Чуя, пытаясь удержать его тело от оседания на асфальт; не выходит. - Чуя... - посмеиваясь, вновь закашливаясь, выдыхает Дазай и вытирает губы тыльной стороной ладони. Три бутона и множество лепестков, мокрых от слюны и крови, которые тут же вымывают потоки дождевой воды. Дазай инстинктивно сгребает их с асфальта трясущимися пальцами и поднимает взгляд на поражённо застывшего Чую. Тот держит его за плечи, стоя коленями в луже. Ткань дорогих брюк промокла насквозь, но Чую явно это не волнует. Взгляд голубых глаз устремлён на лепестки в его руках. И Дазаю вдруг кажется, что они будто вернулись в их общее прошлое. Во все те моменты, когда Чуя поднимал его на поле боя и тащил в больницу. Во все те моменты, когда Чуя такими же глазами смотрел на его раны или на отхаркиваемую кровь. Ужас, страх, паника - вот что видит Дазай в глазах Чуи. Вот только если раньше он мог успокоить его парой слов, то сейчас сила эмоций в голубых глазах такова, что Дазай понимает - никакие слова здесь не помогут. Да и как? Даже если бы Чуя не попал под влияние способности и не заразился сам ханахаки, он бы всё равно знал, что это такое и как работает. В определённых кругах правда о ханахаки - не тайна. Мори не мог не поделиться имеющейся у него информацией, когда эта зараза затронула членов Портовой мафии. Вспомнив последнего, Дазай вспоминает и слова Чуи о задании, которого не существует. Видимо, его предположение ошибочно, и Мори сам специально отправил Чую к нему, чтобы это дело не растянулось на ещё более долгий срок. Вот только если до этого Дазай понятия не имел, как сказать Чуе о том, что происходит, как завести разговор об их чувствах, то сейчас понимает - это и не требуется. Чуя смотрит на цветы в его пальцах так, будто его личный крошечный мирок рушится. Нет, даже не так. Как будто от этого мирка давно остались одни руины, держащиеся на последней капле веры, а теперь и они обратились в пыль. Чуя смотрит на эти цветы так, как Дазай смотрел на умирающего на его руках Оду, только его эмоции в тысячу раз сильнее. Потому что Ода для Дазая был просто другом, тогда как Дазай для Чуи... Что ж, если учесть, что друзьями они никогда толком не были, а напарниками быть давно перестали, остаётся лишь один вариант - тот, который озвучил ранее Мори. И если так... Если всё это правда... Тогда... - Эй, Чуя, - хрипло зовёт Дазай, прочищает горло и криво улыбается, протягивая дёрнувшемуся Чуе ладонь с цветами. - Это лилии, знаешь? Самые обычные лилии. Только совсем крошечные. Как думаешь, это новый сорт? Или способность эспера уменьшила некоторые цветы, чтобы люди подольше мучились перед смертью, а не задыхались сразу? Или же всё дело в том, что я люблю человека, на которого нужно посмотреть в лупу, чтобы увидеть? Крошечные цветы для крошечного Чуи. Видишь, Чиби? Даже остатки способности погибшего эспера, впитавшиеся в землю этого города, считают тебя коротышкой. - Заткнись, придурок, - чисто на автомате огрызается Чуя, одаривая его недобрым взглядом. А после замирает, приходит в себя и смотрит уже растерянно, даже потерянно. При иных обстоятельствах Дазай знатно бы поиздевался над ним, но не после того, как сам считанные минуты назад точно так же завис, стоя посреди парковой аллеи не в состоянии принять и уложить в голове открывшуюся правду о чужих чувствах. А теперь Дазай вот так запросто вывалил на Чую свои собственные чувства, предлагая лепестки в ладони в качестве доказательства, и Чую можно понять. По крайней мере, Дазай понимает, потому что он тоже жил с этим все прошедшие годы - с верой в невозможность взаимности. А ещё - с мыслями о том, что ему не следовало покидать Порт и оставлять Чую позади. С мыслями о том, что все эти годы они могли быть рядом, но не были - из-за его ошибки. Дазай больше потерял после своего ухода, чем приобрёл. Уж точно не такой жизни он хотел для себя, дожидаясь долгожданной смерти. У него тоже были свои стандарты. - Мне не жаль, - честно отвечает Дазай, открыто глядя в глаза Чуи, судорожно шарящие по его лицу будто в поисках каких-то особых знаков, ответов. - Я ушёл из мафии, и это был мой выбор. У меня были свои причины и были давно. Мне всё надоело ещё до появления Верлена, хотелось чего-то нового. А потом всё вдруг навалилось снежным комом, и - уверен, ты уже всё об этом знаешь - Анго предал меня, а Ода погиб: из-за Анго, из-за меня, из-за Мори-сана. Тебя тогда не было рядом из-за отъезда по делам Порта, и я... Мне не стыдно, и я не буду просить за это прощение. Это моя жизнь и мой выбор. Но сейчас, спустя годы, я знаю и понимаю, что мне не следовало уходить. Я многое упустил и многое потерял. Другая сторона не дала мне ничего кроме проблем, новых вопросов без ответов, усталости и разочарования. - Ты... Собирался рассказать кому-нибудь? Рассказать... Чуя мнётся и Дазай улыбается: пусть слабо, но искренне. - Тебе? - и продолжает после едва заметного кивка. - Нет. Зачем? Такая красивая и трагичная, романтичная смерть. Намного лучше самоубийства даже с самой хорошенькой юной леди. К тому же, правда или ложь - от них одинаково нет никакого толка. Нужна взаимность, спасти может только она. Чуя опять мнётся. Открывает и закрывает рот. Смотрит из-под нахмуренных бровей и отводит взгляд. Кусает губы и даже не замечает, что сжимает пальцы на плече Дазая сильнее. Хватка становится почти болезненной, и Дазай уверен, от неё останутся синяки, но его это не заботит. Куда больше его волнует зрелище, что открывается перед ним - неуверенный и как будто оробевший Чуя, который стыдится поднять на него взгляд. Кто-то другой сказал бы, что у него привычно недовольное выражение лица, но Дазай хорошо его знает, лучше всех; он знает каждую его реакцию на то или иное слово, знает каждое едва уловимое движение его мимических мышц. Чуя любит его - теперь это уже вне всяких сомнений. Но Дазай не знал этого, не замечал, не видел - значит, осознал свои чувства Чуя уже после его ухода из Порта. Однако Чуя тоже хорошо его знает. Прекрасно знает о его «жизненной» философии и о желании умереть. Знает, что его признание может всё изменить, но не решается озвучить его, даже намекнуть на него, потому что до сих пор уважает выбор Дазая, его взгляды и его стремления. Он может спасти его, он должен спасти его - наверняка уже понял, зачем Мори отправил его на эту встречу - однако не решается сделать это, потому что сам Дазай всегда хотел лишь одного - сладкого покоя забвения. Глупый, глупый Чуя. Влюблённый, самоотверженный, жертвенный глупец. Он поднимается на ноги, морщась из-за промокшей одежды, ведь давно позабыл о контроле «Смутной печали», и рывком поднимает Дазая, крепко держа его, не позволяя осесть вниз. Он ничего не говорит, лишь ведёт к своей машине, и это служит очередным подтверждением мыслей Дазая. Чуя решил промолчать, решил подарить ему смерть от ханахаки как самый лучший, самый желанный подарок. Подарить ценой своей собственной жизни. Глупец. Идиот. Верный, преданный, несмотря ни на что, пёс. Поставил желание Дазая умереть выше своего желания жить, выше своих клятв, выше своей верности Порту. Ну что за идиот? Что за идиот? Почему из всех людей в мире самым важным для Дазая стал колючий, но такой мягкий и привязчивый Чиби? Дазай не заслуживает его. - Дазай? - хмурится Чуя, когда он не позволяет усадить себя в машину. - Не поеду, куда бы ты меня ни тащил, - будто по секрету шепчет ему на ухо Дазай и отстраняется. - Я вообще-то теперь очень крутой детектив, Чиби. Ты должен знать. Я был тем, кто разбил Достоевскому нос на прощание. Я - легенда. Так что я не могу поехать не пойми куда с Руководителем Портовой мафии. Это бросит тень на мою репутацию. - Ты головой ударился? - мгновенно раздражается Чуя, смотря так, что становится ясно - если понадобится, потащит силой. - Ты поедешь со мной, придурок. Мори-сан не просто так отправил меня к тебе. - О, ну это уж точно, - легко соглашается Дазай. А после опускает ладонь на щёку мгновенно замершего Чуи и, пристально глядя в его расширившиеся глаза, скользит ладонью вниз: по шее и плечу, по ключице и груди, пока не останавливает ладонь в районе левого лёгкого. - Но Мори-сан мне больше не начальник, и я не обязан слушаться. Ты можешь убедить меня, конечно, но плату я приму только одну. - Я тебе сейчас руку сломаю, - грозится Чуя, но это выглядит весьма жалко с учётом того, что он явно начинает понемногу задыхаться и паникует из-за этого. Из-за того, что Дазай узнает правду. - Конечно, - вновь легко соглашается Дазай и склоняется к чужому лицу, вжимается лбом в лоб упёршегося в его грудь ладонями Чуи. - Но сначала ты отдашь мне мою плату. - Чего ты... Чего ты хочешь, чёртов Дазай? - сипит Чуя, явно пытаясь бороться с приступом кашля и лишь поэтому больше не огрызаясь и поддерживая игру. Наивный. Дазай тоже пытался и не раз. Это никогда не работает. - О, это очень просто, - улыбается Дазай, заглядывая ему в глаза, и плотнее прижимает ладонь к его рёбрам, обнимая второй рукой за талию. - Я хочу такой же букет, какие ты приносил мне в больницу, когда я работал на Портовую мафию. Букет из красного ликориса, Чуя. Букет, собранный из всех цветов, что растут в твоих лёгких. Видимо, у Чуи симптомы ханахаки проявились намного раньше, потому что скручивает его так, будто он хочет выкашлять не цветы, а собственные лёгкие. Ему явно остро не хватает воздуха. Лицо краснеет от натуги, как и уши, и шея. Его пальцы судорожно скребут по груди Дазая, свидетельствуя о калёной боли в лёгких, а изо рта лезут острые лепестки ликориса. Они терпко пахнут кровью, а по уголкам губ Чуи стекает вязкая слюна, но Дазаю на это наплевать. Стоит только Чуе сплюнуть ярко-красный цветочный ком на асфальт и сделать первый судорожный вдох, как он ворует у него кислород, порывисто целуя и ещё крепче сжимая в своих объятиях. Он не отпускает ни тогда, когда Чуя больно бьёт его в попытках отпихнуть, ни когда из чужого горла сквозь хрипы и кашель в поцелуй лезут новые цветки ликориса, ни когда на языке ощущается вкус чужой крови и терпкая пряность смятых лепестков. И даже когда Чуя обмякает в его хватке, Дазай не отпускает его, всё целуя и целуя постепенно краснеющие губы, вылизывая с них потёки воды усилившегося дождя, явно решившего потопить Йокогаму в разлившемся заливе. - Белые, крошечные лилии, - только и шепчет он, не в силах оторваться; и плавится в тот момент, когда чужие руки перестают отталкивать его и осторожно, почти робко обнимают. - Так смеялся, когда всё осознал... Чиби-лилии для чиби-Чуи... Разве это не мило? - Во всём этом дерьме нет ничего милого, - всё ещё немного задыхаясь, хрипит Чуя; и снова пихается, потому что они посреди улицы, и дождь, и холод, и много чего ещё: между ними и не только. Но Дазай не отпускает. Прижав Чую ещё ближе к себе, зажав ещё крепче, он вновь целует его, только для того, чтобы после закутать в полы своего промокшего до нитки плаща, будто это их обоих хоть как-то согреет. Нет, ни разу. Зато согревают руки Чуи, скользнувшие на его талию. Согревает его прижавшееся тело. Согревает то, как Чуя, пристально посмотрев в глаза, сам тянется и целует, пусть и коротко, легко, почти эфемерно. Это будто ответ, будто какая-то только им двоим ведомая клятва, и заполненные цветами лёгкие всё ещё горят, но в душе поселяется покой. - Нам придётся о многом поговорить, Дазай, - негромко, серьёзно говорит Чуя. - Да, о многом, - не видит смысла отрицать, соглашается Дазай. Он знает, это будет тяжёлый разговор, трудный разговор, длинный и сложный разговор. Им нужно обсудить прошлое. Им нужно обсудить настоящее. Им нужно обсудить будущее. Им нужно поговорить о самом важном и в то же время о том, о чём говорить совсем не хочется - о своих чувствах, что у них никогда не получалось. И уж точно им стоит поговорить о самоубийственной жертвенности Чуи, которую Дазай никогда бы не принял - только не от него, самого дорогого и важного, несмотря ни на что, для себя человека. «Стоит всё-таки поблагодарить Мори-сана за то, что открыл мне правду», - думает Дазай немногим позже, сидя на пассажирском сиденье и обмениваясь с везущим их обоих к себе домой Чуей частыми - будто магнитом притягивает - взглядами. Стоит, обязательно, потому что если бы не Мори, Дазай так бы и не узнал о чувствах Чуи. Этот идиот... Чёрт побери, что же он хотел натворить... Передёрнув плечами, Дазай не может сдержаться: тянется к Чуе, обхватывает его лицо ладонями и целует. Они стоят на перекрёстке на светофоре, как раз загорается зелёный, но Дазаю наплевать на сигналы объезжающих их недовольных водителей, потому что важен только живой Чуя в его руках, мягкость его губ, тепло его тела и запах пряно-цитрусового парфюма и сигарет. Важно только то, что Чуя больше не пытается оттолкнуть, отгородиться, охотно отвечая на поцелуи и обнимая в ответ. Возможно, они с Чуей поссорятся, когда начнут свой тяжёлый, непростой разговор. Возможно, они подерутся. Возможно, они разнесут всю гостиную. А может, всё закончится тем, что жадный, порывистый, всегда прущий напролом Чуя этим вечером оставит множество меток от своих губ и зубов на его шее и ключицах, на лопатках и рёбрах, а на утро они проснутся на сбитых простынях от судорожного кашля, и всё вокруг будет усыпано лилиями и ликорисом, потому что у них двоих цветы вряд ли исчезнут по щелчку пальцев с их-то неспособностью понять и принять и собственные чувства, и чужие, ответные, самые желанные. Дазаю неважно, каким будет расклад. Главное, что они с Чуей вновь есть. Да, они с Чуей вновь есть и они всё обсудят, и Дазай сделает всё, чтобы они смогли примириться, прийти хоть к какому-то согласию. Однажды он уже совершил ошибку, выбрав неправильный путь и оставив Чую позади. Оставив позади человека, который, как оказалось, готов умереть за его счастье. Буквально. Просто потому, что счастье Дазая есть и его собственное счастье. Тихая, беззаветная, жертвенная любовь, подобная любви самого Дазая. От этого сердце рвётся и душа кровоточит, но в то же время Дазай чувствует небывалое, неведомое ему ранее счастье. Потому что у него есть такой человек. Потому что у него есть Чуя, являющийся этим человеком. У него есть они с Чуей вместе. И только это, только это - самое главное. И это «самое главное» Дазай больше не упустит, не отпустит и не потеряет. Чего бы ему это ни стоило. Никогда. Несмотря ни на что.You got me scattered in pieces: shining like stars and screaming.
Lighting me up like Venus, but then you disappear and make me wait.
Every second's like torture. This is a modern fairytale: no happy endings.
- Selena Gomez (The heart wants what it wants).
|End|