ты будешь дышать мной, словно воздухом.
ведь твоей ошибкой было любить меня
Его прикосновения отзываются дрожью в голосе и едва слышным стоном, тонущем в грубом поцелуе. Хватка у Итана крепкая, он сжимает цепкими пальцами горло и успокаивающе глядит в серо-голубой омут глаз своего любовника, цепляющегося за последние остатки разума в надежде не потонуть в канители из саднящего возбуждения, удовольствия. Эксцентричный, эпатажный и до боли в ребрах очаровательный в проявлении своей вызывающей агрессивности, напускной доминантности, на деле: подрагивающие ресницы и еле заметные слезы от осознания собственной никчемности, от желания стоять на коленях, умоляя о большем и жадно припадая к нему. — мои руки так красиво смотрятся на твоей шее, tesoro mio. Юноша чеканит слова, отрываясь на долгие пять минут, и любуется как Дамиано плачет, не может терпеть и просит, смотря с восхищением на протянутые руки барабанщика, что окольцовывали его, подобно ошейнику. Такой невинный, открытый и только его, покорный. Словно щенок, готовый последовать за хозяином на другой конец света, и Давид солжет, если скажет, что это вовсе не так. Их отношения странные, непонятные и до блеска под веками сладостные. Вокалист готов на него молиться, он ластится как кошка, желающая близости. Запястья ноют от долгого нахождения в одном положении и без возможности движения, но это приятная и тупая боль расстилается по каждой клеточке организма, даря новую волну накатившего возбуждения. — хочешь большего... — Торкио цокает, растягивая губы в неспешной улыбке, — а ты заслужил? У Дамиано глаза загораются подобно солнечному отблеску на лазуревой глади Адриатического моря, в них мольба смешивается с похотью, и он тянется вверх, смотрит вожделенно, не силясь коснуться бархатной кожи господина, скрытой под слоем холщовой рубашки. Эмоциональные и физические ограничения, постоянные унижения и служения все, что Итан захочет. — как мне это сделать, хозяин? Он отдается во власть двадцатилетнего юноши, ночами шепча его имя как молитву и молясь на коленях словно богу. Давид — его раб, его игрушка. И он счастлив.