Die Toten Ärzte.

Было два часа дня, когда Дирк Фельзенхаймер (18 лет, только что закончил школу, никуда не поступил, сейчас в поиске работы) пришёл домой. Он зашел на кухню, заглянул в холодильник и вытащил оттуда холодную куриную ногу, потом отрезал горбушку у хлеба и положил всё вместе на тарелку, собираясь вместе с ней улизнуть в свою комнату и надеясь, что его никто не заметит. Возможно, он стукнул дверью холодильника слишком громко, но в кухню немедленно пришла мать. — Дирк, холодную курицу и без картошки есть невкусно, — сказала она.— К тому же это плохо для желудка. Я подогрею. Это займет пять минут. —А, явился! В дверях стоял отчим Дирка Ульрих. В последние время отношения Дирка и отчима (и так бывшие далеко не блестящими) окончательно испортились. — Ну, как успехи в поиске работы? — Пока ещё ничего не нашёл. — И не найдёшь! Даже если будешь искать её десять лет! Посмотри на свою причёску! Я бы в жизни не взял на работу человека с хвостом сзади! Бела снял резинку для волос и его длинные чёрные волосы рассыпались по плечам. —Так лучше?! — Послушай, Ульрих, —примирительно сказала мать, — потом выскажешься, сейчас дай ему спокойно поесть. Отчим прошёлся туда и обратно по кухне, подобно тигру в клетке. — А всё твои друзья! Так называемые музыканты! Они же сплошь наркоманы! Этот с крашенными белыми волосами, который вечно к тебе ходит, точно сидит на тяжёлых наркотиках! Бела поднял от тарелки злые глаза. — С чего ты так решил? Почему он сидит на тяжёлых наркотиках?! — Это ты у него спроси почему! — Ульрих! — опять сказала мама.— Угомонись! — Угомонись?! Почему этот крашенный тебя называет женским именем? Ты что, стал пассивным педиком? — Ну, Ульрих, что ты такое говоришь! — Это не женское имя, —угрюмо сказал Бела.— Бела от Белы Лугоши*, понятно? — А кто такой этот Бела Лугоши? Это профессор медицины, это уважаемый адвокат, кто это такой?! — Не знаешь кто такой Бела Лугоши? Плакаты с ним у меня в комнате на всех стенах висят уже десять лет! — Вечно ты забиваешь себе голову разной ерундой! Лучше бы работу искал! Бела со звоном положил вилку на стол. —Спасибо, я сыт, я больше не хочу. Я пошёл! — Куда ты? — Работу искать! Бела стоял, прислонившись к стене около музыкального клуба «SO36» и хмурясь, смотрел в темноту. Он заново прокручивал в голове диалог с отчимом. — Привет, Бела! Фарин Урлауб как всегда был пунктуален и не опоздал ни на минуту. — Привет!.. — Бела криво усмехнулся.— Фарин, ты сидишь на тяжелых наркотиках, ты знаешь это? — Враньё! — Фарин улыбнулся всегдашней ослепительной улыбкой. — Самое большее на крэке! А что такое? Отчим достал? — Дерьмо он! И всё, к чему он прикоснётся, тоже превращается в дерьмо, —зло сказал Бела.—Кто сегодня выступает? — «ZK». — Кто они такие? — Какие-то панки из Дюссельдорфа. —Ты о них когда-нибудь слышал? Фарин пожал плечами. — Говорят, неплохо. — Пошли. Хочу развеяться. Если совсем дрянь играют— просто уйдём. У входа в зал висела большая афиша «ZK». На ней какая-то женщина преклонных лет била палкой панка в кожаной куртке. —Прикольно, — сказал Бела, разглядывая плакат.— Уже не зря пришли! На сцене стояли четверо. Одеты они были, разумеется, кто в лес, кто по дрова. Один очень сильно выделялся прической. У него был завитой кок на голове. — Держу пари, — сказал Фарин, —это вокалист! Но тут из кулисы вышел пятый и стал к микрофону. — Страшненький! —оценил его Бела.— Да ещё в клетчатой рубашке и в белых подтяжках. — Он без подтяжек из штанов вылетит! Они у него на два размера больше, чем надо. — Эй, — толкнул Бела стоящего рядом парня, — ты не знаешь как зовут вокалиста? — Большой Кампино! — благоговейно ответил тот. Концерт начался. Очень скоро выяснилось, что группа предпочитает быстрый стиль игры, а Большой Кампино ведёт себя своеобразно. Он безостановочно бегал по сцене и в тех местах, где он появлялся, воцарялся хаос. Он вертел над головой стойку от микрофона, чудом не задевая никого из согруппников. По мере сил он мешал всем. А в конце концерта он разбежался и прыгнул со сцены прямо в гущу фанатов. Двое секьюрити еле его оттуда вытащили и закинули опять на сцену. На этом собственно всё и закончилось и зрители потянулись к выходу. — Я ожидал, что будет намного хуже, — заметил Фарин. — Это было обалдеть как здорово! — сказал восхищённый Бела, и так громко, что на них стали оглядываться. Фарин с интересом посмотрел на Белу. Тот был не склонен безудержно хвалить творчество других, считая, что самым крутым является его собственное творчество. —Похоже, ты нашёл свой идеал, — с удивлением констатировал Фарин. Дома Белу уже ждали. — Что же ты пришёл так поздно, дорогой Дирк? — ласковым тоном спросил отчим.— Завтра опять будешь искать работу? — Буду. — А я тебе её уже нашёл! Со следующей недели будешь работать на цементном заводе. Бела посмотрел на отчима ненавидящим взглядом. —Я никогда не буду работать на цементном заводе! —отчеканил он.—Я буду ударником и буду играть в группе! — Нет больше твоих ударных, ударник! На помойке они валяются, там им самое место! А ты будешь работать на цементном заводе. Бела мгновенно вылетел из дома. На помойке действительно валялись ударные. Они были разбиты в хлам. Такое впечатление, что по ним били кувалдой. Бела вздрогнул всем телом и проснулся. Помойка, на которой он только что стоял под пронизывающим ветром, исчезла. Он лежал, укрытый теплым одеялом на громадной кровати. Его талию обнимали руки спящего рядом человека. «Это был просто сон. Очень реалистичный и длинный кошмарный сон… У меня никогда не было никакого отчима Ульриха!..Да и мама вряд ли позволила ему так себя вести!.. Ни на каком цементном заводе я никогда не работал…Единственно, что Кампи, — он погладил лежащую на талии руку и любовник, не просыпаясь, прижал его крепче к себе, — я действительно впервые увидел в «SO36»…Кто мог знать, что спустя столько лет, я окажусь с ним одной постели и мне при этом будет наплевать какой я педик активный или пассивный…» Мать Белы придавала большое значения снам и если их видела, всегда пыталась узнать их значение. Если сняться деньги— значит будет какая-то новость, видеть во сне плачущего ребёнка— к неприятностям, видеть себя без штанов на людях означает веселье в компании друзей. «А вот что означает видеть во сне разбитую ударную установку? Может много страстного секса?» Впереди у них была целая неделя вдвоём. Бела был более чем уверен, что из постели они будут вылезать крайне редко. Только для того чтобы поесть и вымыться. В постели Кампино был точно таким же как на сцене: неутомимым, страстным и неистовым… Бела обожал, когда он наваливался на него всем телом.От этого у него полностью сносило крышу… После кошмара болела голова и в горле пересохло. Бела попытался осторожно, чтобы не разбудить спящего, выпутаться из его объятий. —Ты куда?..— спросил Кампино в полудрёме. — Попить. Сейчас вернусь. — Возвращайся быстрее… Но когда Бела вернулся в комнату, там слышалось только ровное дыхание спящего человека. Он накинул на любовника сползшее одеяло и бесшумно ушёл из спальни. Он окончательно проснулся и решил сварить себе кофе. Это было несложно. Кампино недавно купил кофейный автомат, которым очень гордился, и теперь в доме можно было выпить девять сортов кофе: от черного до латте. Из всего большого дома Кампино любимыми комнатами Белы была, разумеется, спальня с огромной кроватью и примыкающая к ней уютная маленькая рабочая комната с большой софой. Вот туда он и направился со своей чашкой. В комнате стоял облезлый синий комод с медными ручками и в тон к нему большой серый письменный стол: целое сооружение с книжными полками наверху и множеством выдвижных полочек внизу. Софа была накрыта серым пушистым покрывалом. Перед ней стоял серый же столик на четырех точенных ножках, единственная хлипкая вещь во всем доме. Мебель хозяин дома предпочитал массивную и «с налётом времени». Не антиквариат, конечно, антиквариат он, как и подобает панку, презирал и ни за что бы не согласился иметь его у себя в доме. Неприятность состояла в том, что вещи «с налётом времени» были именно сейчас в большой моде и всё эксклюзивные мебельные магазины были завалены именно ими. Но Кампино говорил, что он за модой не следит и не виноват в том, что грёбаным дизайнерам раз в жизни пришли в голову здравые идеи. — Ну, где ты?.. Кампино стоял в дверях как привидение, завернувшись в простыню. Бела рассмеялся. —Удивительно! Я ушёл и через 10 минут ты уже здесь. Как ты умудряешься за мной следить, ты же вроде спал? — Почему ты ушел?..— глаза у Кампино были закрыты, а голос сонный. — Ты там раскинулся на кровати ничем не прикрытый. Я почувствовал, что если я ещё немного там постою и поспать тебе не удастся… —Я совсем не против такого пробуждения!.. Пойдём обратно… в постель… — Можно я кофе допью? А то сам знаешь, по утрам без кофе я никакой. — Допивай… только побыстрей… Он подошёл к Беле, лёг на софе, положил голову ему на колени и заворочался, поудобнее устраиваясь. Бела ласково погладил его по волосам. — Спи. Хочешь я тебе колыбельную спою? Кампино кивнул и Бела начал тихо петь: «Мои друзья— гомосексуалисты* Они все совершают преступления Они трахаются совершенно без комплексов взаимно, друг друга в задницу и это даже доставляет им удовольствие Имеют ли они право это делать? Это нигде не запрещено? Это действительно разрешено? Могу ли я получить об этом расписку в письменном виде Потому что потом мне никто не поверит Имеют ли они право это делать?» Кампино зевнул. — Почему в «Die Ärzte» так много песен на гейскую тематику? —не открывая глаз, пробормотал он. — Потому что мы там все геи. Правда, Род точно не гей, да и Фарин тоже… — А вот у нас в «Die Toten Hosen» геев нет. И не было… — А как ты дошёл до жизни такой? — Сам удивляюсь!.. Кампино попытался приподняться. — Лежи, лежи, не вставай, ты мне не мешаешь. На хлипком столике лежала папка и Бела с интересом её рассматривал. У папки была забавная обложка. На одной её стороне большими черными буквами на жёлтом фоне был написано «Дюссельдорф». Рисунок означал знак начала населенного пункта. На оборотной стороне папки Дюссельдорф был перечёркнут косой линией — знак, означающий конец населённого пункта. — А что в папке? — спросил Бела. — Фотографии для статьи в музыкальном журнале, — ответил не открывая глаз Кампино. — Напечатают, наверно, штук пять, но просили отобрать побольше. Я кое-что отобрал, пока думаю что им дать… — Можно посмотреть? — Смотри… Бела открыл папку и стал по одной вынимать фотографии. С первой фотографии на Белу, нахмурив брови, смотрел маленький двухлетний мальчик в коротких штанах и маленьких кожаных ботиночках, стоящий на большом готическом стуле. Бела перевернул карточку и прочитал и прочитал «Энди». — Это ты? — Я. В ателье фотографировали, послали бабушке в Англию. — Какая замечательная чёлочка! Кампино поднялся, сел рядом с Белой и тоже посмотрел на серьёзного малыша. — В детстве, по общему мнению, я был похож на ангела. Мои английские тетушки всегда восторженно восклицали: « Какой ребёнок, у него ангельская внешность!». Уже потом, когда я в школе первый раз остался на второй год, я как-то слышал как родители из-за меня ссорились. Отец выговаривал маме: «Ты его совсем избаловала!» Мама оправдывалась: «Он был похож на ангела!» Бела взял следующую фотографию. Хмурый мальчик в черных брюках и отутюженной рубашке с длинным и узким черным галстуком крепко держал обеими руками большой сладкий кулёк— традиционный подарок первокласснику. — Ого! У Кампино тоже был сладкий кулёк! — Глаза бы мои на это убожество не глядели! Пафосный сладкий кулёк, самый дорогой из дорогого магазина. Внизу трусики, маечки и носочки, вверху пара шоколадок и горсть конфет. В этом все мои родители! Они сказали, что хотели сделать его лёгким, чтобы мне было удобней её весь день таскать. Зато устроили роскошный званый вечер по случаю моего поступления в школу: гости тосты поднимали за моё будущее, спрашивали меня кем я хочу быть и мило смеялись, когда я им сказал, что хочу быть пожарным. — Ты хотел быть пожарным? — Я хотел, чтобы меня оставили в покое, а в идеале, чтобы они наконец свалили. — А мы с Дианой наш званый вечер испортили! — похвастался Бела. — Исполнили мечту! Как это вам удалось? — Плёвое дело, если у тебя есть сестра! Мама всегда нам говорила, что умные дети к тому времени, когда они пойдут в школу должны уже уметь считать до десяти и сравнивать предметы. Мы были очень умными детьми! Когда пришли гости, мы ушли в детскую, развязали свои сладкие кульки, вынули все конфеты, разложили их по кучкам и стали считать. Потом Диана прибежала к гостям вся в слезах и говорит: «У Дирка на пять конфет больше!» Мама вынула из вазочки и отдала Диане пять конфет. Тут прихожу я и говорю: « Это нечестно, ей ты дала 5 шоколадных конфет, а у меня пять леденцов!» «Ну, на тебе шоколадку!» Диана сразу же: «А мне шоколадку? » «На и тебе шоколадку!» Через пять минут Диана опять прибегает: «А у него мандарины большие, а у меня маленькие! Это несправедливо!» Тут прихожу я и говорю: «Зато у меня мандарины с толстой кожей, а у неё с тонкой!» Мама покраснела и сказала: «Дети, вот вам чай и по куску торта. Идите в детскую и пейте чай там. Не надо нам мешать!» Через пять минут опять прибегает Диана: «А у него кусок торта с розочкой и вишенкой, а у меня только с розочкой!» Родственники были шокированы нашим поведением. Вечер был испорчен! Но лучше всего для сравнения подходят не конфеты, а клубника, — тоном знатока сказал Бела. — Её можно сравнивать бесконечно: сколько штук, большие ягоды, средние или маленькие, по цвету и по вкусу. Это долгое развлечение. Жаль, что клубнику никак нельзя засунуть в сладкий кулёк! На следующей фотографии хмурый мальчик превратился в не менее хмурого юношу. — А это ты на выпускном? — Да. Весь прилизанный и в пиджаке. Ух и ненавидел же я школу! Ещё начальная была ничего, терпеть можно! Гимназию ненавидел люто, целых два года при любом удобном случае прогуливал, другого на моем месте давно уже вышвырнули, а меня не могли. Я же внук Людвига Фреге —первого председателя Федерального административного суда! * Директор в экстазе: «Это же внук самого Людвига Фреге!» Учителя в восторге: «Это сам внук самого Людвига Фреге, это такая честь для нас его учить!» Я их восторгов не разделял. Начиная с девятого класса я учился с какими-то придурками. Девчонки всё время щебетали о шмотках и шопинге. У них при встрече было принято демонстративно целоваться в щеки три раза. И восторженно вскрикивать, как будто не виделись три года. А за глаза мерзкие сплетни друг о друге рассказывали. Смотреть было противно на это притворство. А у парней целью в жизни был кабриолет с четвертью дверями и поездка в Штаты. На меня их мечты наводили тоску. Я надеялся, что после двух лет прогулов от меня отстанут. Хрена лысого! Я должен был во что бы то ни стало закончить гимназию, я же внук того самого Фреге! Меня это страшно бесило. На третий год я понял, что мне никуда не деться от этой гимназии и что я должен обязательно сдать проклятые выпускные экзамены. К тому времени я уже играл в «ZK» и всё это мне на хрен не уперлось. Помню: вечером мы играли концерт, а наутро я должен был сдавать английский. — Неужели сдал? Для меня английский всегда был абсолютной катастрофой! — Сдал на единицу! Я же двуязычный, попробовали бы мне поставить что-нибудь ниже единицы! Хотя наша сука англичанка, будь её воля, с удовольствием влепила бы мне трояк. Классе так в шестом, она вызвала маму в школу. Закудахтала: «Ваш сын при всём классе сказал мне, что я говорю с акцентом! Я все-таки учительница, скажите ему чтобы он больше так не делал, иначе у меня не будет авторитета!» Мама потом мне выговаривала: «Энди, пойми, она в Англии не училась. Она закончила немецкий вуз, понимаешь? А это совсем другое.» На это я ей сказал: «Я что ли виноват, что она с акцентом говорит? Мне глубоко плевать, что она заканчивала! Не хрен учить других, если сама двух слов правильно произнести не можешь!» В моём аттестате были только двойки и единицы.Не знаю, как это получилось. Наверно всё-таки из-за того, что я Фреге. Мне кажется, что кроме английского, я толком ни хрена не знал. Отец был доволен! — Можешь, когда захочешь! Молодец! Хочу, чтобы ты подал документы в университет, чтобы ты стал юристом, как я и как твой дедушка, чтобы было три поколения юристов в одной семье! Я ему на это сказал: «Хоти! Я не желаю поддерживать твою дурацкую династию.» И свалил из дома. — А это ты и кто? — Куддель. — Его не узнать! — Мы тогда только что познакомились. На какой-то панк тусовке он подошёл ко мне и говорит: «Это ты, что ли, Андреас Фреге?» Я напрягся. Сейчас скажет: «Не тот ли ты самый Андреас Фреге, дед которого был первым председателем Федерального административного суда?» Меня к тому времени так задрали с дедушкой, что я свою фамилию слышать не мог! Думаю, ладно уж, облегчу тебе задачу! " Да, да, я тот самый Фреге, внук Людвига Фреге — первого председателя Федерального административного суда! Бухайтесь все предо мной на колени, жалкие людишки!» Он посмотрел на меня как на тупого. «Тогда можешь начинать именовать меня «ваше благородие» и склоняться передо мной в глубоком поклоне. Меня зовут Георг Андреас Христиан фон Хольст. Мои предки были баронами. Что ты на меня смотришь? Давай, кланяйся!» До этого я аристократов видел только в кино и в телевизоре. У его предков было имение где-то в России, в Эстлянде. А потом пришли коммунисты и они драпанули оттуда буквально в последнем вагоне, еле успели ноги унести. «Ну надо же, живой аристократ!» «Нет, —он говорит, — я не аристократ, я панк!» «Представляю, как твои родовитые предки ворочаются в своих гробах!» Вообщем мы как-то сразу нашли общий язык на почве неприязни к предкам. Бела взял следующий снимок. — Анди, ты и какой-то красавчик! Кампино усмехнулся. — В действительности он был ещё красивее. И позы принимал обалдеть какие эффектные! Он у нас одно время был фишкой группы, кем-то вроде Сида Вишеса. Это Вальтер Новембер. Он был у нас ритм гитарой до Брайти. Его семья была очень богатая, особенно дед. А дед его очень любил. Дед остался вдовцом и много раз заявлял, что всё оставит Вальтеру. Про это прознали «Свидетели Иеговы». Они всегда узнают такие вещи, мрази! И стали они охмурять Вальтера. Приставили к нему каких-то двух парней, они говорили с ним на всякие божественные темы. Мы ему говорили: «Гони их нахрен, добром не кончится!» А он нам: «Да чего вы взъелись, отличные ребята!» И стал он с этими парнями не разлей вода. Его семейка должно быть что-то почуяла недоброе и в один прекрасный день дедушку признали недееспособным. Ровно через месяц после этого события внук уговорил деда написать, наконец, завещание. Вскоре дед помер, завещание собрались торжественно огласить в суде. Вальтер, говорят, аж трепетал от нетерпения. Очень ему хотелось, чтобы дедовы деньги достались «Свидетелям». А тут дед недееспособный и завещание силы не имеет! А имеет место жуткий скандал в суде. «Свидетелей» взяли за жопу, какого-то посадили, но по большому счёту они отделались легким испугом. Недавно Вальтер дал пафосное интервью: «Моё время в «Die Toten Hosen»! Ишь ты, «Моё время»! Твоё время было ровно год, свидетель ты хренов! — А это мы уже в нормальном составе, с Брайти. Его в группу привёл Куддель. Мы уже раза три репетировали, когда я ему сказал: «Слушай, я тебя где-то видел, а где никак не могу вспомнить.» Он на меня как-то странно посмотрел: «Точно не можешь вспомнить?..» Я ещё раз подумал. «Надеюсь, ты не из воздыхателей моей сестрички, она, конечно, балерина и Фею Драже здорово танцует, но тебе ничего не светит, ты для неё слишком молод. А если ты вдруг мой очень дальний родственник и обиделся, что я тебя сразу не узнал, так сразу и скажи, не тяни резину.» Тут он мне и говорит: «Ты со мной в одном классе учишься!» Хорошо, что он сам сказал, я бы не додумался! Я их всех путал, моих одноклассников! По мне, так они были абсолютно одинаковыми. В панк тусовке Дюсселя нас считали клоунами. Там было пропасть групп и все как одна харизматичные и прогрессивные! Мы им позорили панк движение. Мы же выступали на карнавалах, а «настоящие панки презирают карнавалы и никогда не будут на них играть». Никогда не понимал, чем карнавальная пивная отличается от просто пивной! Значит, в обычное время играть можно, во время Октоберфеста* можно, а во время карнавала играть нельзя! Плевать я хотел на эти церемонии! Мы обычно работали за ящик пива и неограниченную закуску. Закуска была очень кстати. У нас же денег не хрена не было! А за работу на карнавалах мы ещё и деньги получали. Однажды, после того, как мы прослушали очередную мораль на тему какие мы нехорошие, Куддель нам говорит: « На хрена сдался нам этот Дюссель! Что мы тут забыли, здесь мы всё время какого-то позорим!» И точно! Я позорил имя Фреге, Куддель имя фон Хольстов, отец Анди был без таких выкрутасов, но Анди его тоже позорил и он выставил его из дома. Родственники — хрен с ними, они должны доставать, они для того и созданы! Но если мы позорим здешним панкам их панк движение, то пусть они идут в жопу! — Это мы уже в Берлине, сфотографировались на фоне Берлинской стены. — А что на тебе за чудесная зелёная мамашина кофта c огромными пуговицами? — Я ею очень гордился. Это был мой первый концертный костюм! Обычно мы для выступлений шмотки брали в секонд хэнде, кому что подойдет. А тут специально для нас сшили. Шаг вперёд! — А вот это редкое фото! «Tangobrüder». Был у меня такой проект. Слева направо: Кампино, Куддель, Вёлли* и тадам! Зани! — Что-то он здесь чересчур красивым вышел, — недовольно сказал Бела, разглядывая первого басиста «Die Ärzte».— А на деле был так себе, разве что высокий. Кампино перевернул фотографию. — Август 1985 года. Это когда мы с тобой подрались из-за Анны. Ты писал ей любовные письма. Устроил с ней бурный флирт. А ведь знал, что она моя подружка! Она тебе так нравилась? — Фигура у неё была класс. А ты, с моей точки зрения, был жутким уродом и не заслуживал её. Позлить тебя хотел. — И позлил. Да уж, этот денечек Бела помнил хорошо. Даже спустя столько времени, он почувствовал вкус крови на губах. Какого черта он полез драться сразу с двумя, да ещё напоследок разозлил их, назвав карнавальными панками, говнюками и мудилами? Это можно было сделать только в пьяном безобразии! Исход короткой схватки был предсказуем. Кампино разбил ему губы до крови, поставил бланш под глазом и повалил на землю. — Полежи, тебе полезно, — издевательский тоном посоветовал он.—Может протрезвеешь. — Ты сегодня целых два часа напрашивался на пиздюли! — в свою очередь сказал Куддель.—И наконец-то получил их! И он со всей силы саданул ему по ребрам. Бела скорчился и поднял руки, защищая голову. А что он ещё мог сделать? — Ну вы и суки! — неожиданно услышал он голос Зани. — А ты, оказывается, грубиян! — насмешливо сказал Кампино. — Да кто бы говорил! Твой родной язык матерный, а немецкий так… двоюродный. — Как ты здесь очутился? — поинтересовался Куддель. — Добрые люди подсказали… — Тоже хочется по морде? — Сволочь ты, Куддель!.. Двое на одного! — А ты рыцарь в белых одеждах! Защитник обиженных и угнетённых! Персиваль! Тебя белый лебедь случаем на Шпрее не дожидается? Он у Кампино пытался отбить девчонку и у тебя отобьёт. Был у меня такой знакомый в школе. Он любовь свою искал, отбивал девчонок у своих приятелей. Таким сразу надо руки ломать, иначе они не понимают. — Меня в детстве учили, что лежачего не бьют. — Тебя в детстве не учили, что бывают исключения? — Были мы с тобой друзьями, Куддель… — Были, — подтвердил Куддель.— А будешь вмешиваться не в своё дело — получишь по шее! —Это от тебя что ли? Не смеши! Вот если вдвоём с Кампино то да, вдвоём вы что-то из себя представляете! Схватка Зани — Куддель закончилась вничью. У Кудделя на скуле появился большой синяк, у Зани все ноги были в кровоподтёках. Но общее превосходство осталось за «Штанами». — Ладно уж, валите отсюда, инвалиды! — великодушно разрешил Кампино.— Вы своё получили. Бела, который сидел на земле, морщась от боли, встал. — Ну погоди, урод, придет час, я с тобой поквитаюсь! — обратился он к Кампино. — Ни в этой жизни, — презрительно ответил тот. — Бедный Зани! Ему всю жизнь со мной не везло! — Кого ты жалеешь? Зани?! Он наверняка теперь в совете директоров своей фирмы! Ты бы ещё председателя «Deutsche Bank» пожалел. Он вообще несчастный человек! В молодости небось даже панком не был! — Хорошо вы меня тогда отделали! Я пришёл в таком виде, что Фарин испугался. «Что случилось?!» «С Кампино и Кудделем подрался». «И я вижу, кто победил! Это было срочно? Ты не мог подраться через неделю? Послезавтра нам играть, а ты с бланшем. Не представляю, как тебе его загримировать!» Я говорю: «Всё, дело сделано, уже ничего не вернёшь!» Зани мне предложил: « Все нормальные ударники играют сидя. Поставим ударные в глубине сцены. Будешь прятаться за ударными и никто ничего не заметит.» Я ему: «Я ненормальный ударник, мне сидя играть неудобно, я буду как всегда играть стоя, это не обсуждается!» Фарин подумал, подумал и говорит: «Есть одна идея.» Начался концерт. Фарин сказал: «Знаете ли вы этого человека?» И эффектно показывает рукой на меня. В зале орут: «Знаем, это Бела Б». Фарин говорит: «Его зовут Бела Б. Вот так его и зовут!» Я развожу руками, мол, зовут меня так, тут уж ничего не поделаешь… «Он написал песню, — продолжил Фарин, — и за неё ему дали в глаз! Вот прямо-таки в глаз и дали!» Я опять развожу руками — вот такая неприятность! И бланш демонстрирую, мол, можете сами убедится! Зал ржет. Фарин: « И сейчас мы вам эту песню споем! Вот именно ту самую песню, за которую ему дали в глаз!» — И что же вы спели? —«Tittenmaus». «Эй ты, маленькая мышка с сиськами! Ты пойдешь сегодня ко мне домой? Сейчас я угощу тебя «Jack Daniels» Но потом ты пойдешь со мной ко мне домой!» — Её надо не петь, —справедливо заметил Кампино, — а орать, хором и так громко, чтобы слышал весь квартал! И лучше ночью часов до двух, чтобы гарантированно все услышали! Они засмеялись и Бела взял следующую фотку. — Это выступление в Буэнос-Айресе. Там я прыгал в зал с балкона второго этажа! —мечтательно сказал Кампино. — Два метра там было точно! — Ну, ясно! Со сцены в зал прыгают слабаки и трусы, а настоящие мужчины только с балконов! — А ты и со сцены в зал не прыгал. — Куда уж мне!.. к тому же мы тогда распались. — Честно сказать, я так и не понял, что это было. Куддель однажды высказался в том плане, что ты, видимо, очень страдал от невозможности напоить Фарина и поэтому с отчаяния стал искать себе собутыльников. Кампино сидел в пивной и быстро строчил шариковой ручкой в большой записной книжке, которую всюду таскал с собой. Он сочинял песню. Он был далек от лавров знаменитого немецкого детского писателя Эриха Кестнера, который прославился в том числе и тем, что для него пивные служили своего рода рабочим кабинетом и все его книги были написаны именно там. Таким Кампино похвастаться не мог, но для него тоже пивная была не самое плохое место для вдохновения. Бывает, что в шуме и гаме пишется куда лучше, чем в тишине и покое. Кампино не на шутку увлекся и не заметил, что в зал вошла уже изрядно пьяная компания. Таких компаний за сегодняшний день здесь перебывало достаточно. Но среди этой компании шёл Бела Б и он уже был хорошо так навеселе. Кампино тихо выругался, отодвинулся в тень насколько смог, и пожалел, что не ушёл домой раньше. Общаться с пьяным Белой ему очень не хотелось. Пьяный Бела всегда норовил сесть на ухо, а если его отшить— начинал обижаться и скандалить. Но зоркие глаза Белы сразу приметили во мраке фигуру всегдашнего конкурента. — Добрый день! — сказал Бела и бесцеремонно уселся рядом. — Здравствуй, — произнес Кампино без всякого восторга.— Что хорошего скажешь? — Мы празднуем сегодня здесь окончание нашего последнего концерта! — торжественно объявил он. — «Die Ärzte» навсегда распались. Ты рад? — Слабоумных принято жалеть. — А чего меня жалеть, я же не безработный! — Конечно, не надо тебя жалеть, ты же теперь опять играешь в начинающей группе! — язвительно сказал Кампино. — А начинающая группа— это всегда так здорово! Это такие перспективы! Тебе несказанно повезло, Бела! Ты обратился прямо по адресу! У меня где-то есть список мест, где мы играли, когда были совсем начинающими, надо бы найти. Хотя кое-какие места я и так помню. Начинали мы когда-то в кабаке «Schlachthof» в Бремене. Там я впервые услышал аплодисменты, — Кампино усмехнулся.— Рекомендую! Там просторный зал, может поместится 200 человек. Недалеко оттуда церковь. Всегда можно договорится со священником. Панк рок не совсем то, что играют в церквях, но заплатишь побольше и всё устроится —деньги нужны всем. Прекрасная акустика. Туда вмещается даже 300 человек. Я думаю, этого для вас будет более чем достаточно. Без обид, я думаю, что ваша музыка будет не особо что, до «Sex Pistols» вы в любом случае не дотянете, но она, без всякого сомнения, будет самобытна, — тут Кампино широко и неприятно улыбнулся,—и будет оценена по достоинству вашими немногочисленными слушателями. Возможно, года через два, три, ты поймешь какого дурака вы сваляли. Желаю успеха! И Кампино отвернулся от собеседника, давая понять, что разговор закончен. — А это что? — А эту надо вообще выкинуть! Не дай Бог, опять всплывёт эта история! — Кампино сразу отложил фотографию отдельно. — Это тот дерьмовый концерт, на котором толпа во время слэма насмерть задавила шестнадцатилетнюю девчонку. Она упала, её не заметили и затоптали. Девчонку безумно жаль.Вот уж кто оказался не в то время и не в том месте! Претензии, разумеется, предъявили нам. Мол, мы допускаем слэм на своих концертах! Намекнули, что могут то ли в суд на нас подать, то ли вообще потребовать распустить группу. Нервы нам тогда мотали нещадно. Это был долбаный кошмар! И вот сижу я в любимом кабаке, пью любимое пиво и с тоской думаю о мрачном будущем любимой группы. Тут ты приходишь весь такой весёлый и счастливый и сообщаешь мне, что вы воссоединяетесь и предлагаешь мне разделить радость по поводу того, что вы будете опять нас поминать на каждом концерте. А я смотрю на тебя и размышляю, улучшится ли моё настроение, если я тебя прямо сейчас размажу по стене. Но мне было настолько плохо, что сил на это у меня просто не было и я решил отложить это дело до лучших времен. Но я тебе, как мне показалось, доходчиво объяснил, что ваше постоянное внимание к нам напрягает и посоветовал отстать от нас. — Ты ещё сказал, что иначе ты приведёшь моё внешнее содержание в соответствие с внутреннем. Меня это очень заинтриговало! — А надо было сказать: «Вы нас осчастливите, продолжайте в том же духе?» — Я бы сказал: «Да и хрен с вами, развлекайтесь дальше, тупизни!» — А вот это я вынул для тебя. Узнаешь домик? Специально потом ходил туда, фотографировал. На фотография была запечатлена ничем не примечательная, больше чем наполовину обрушенная одноэтажная развалюха. Было странно, что кто-то тратил время, чтобы её сфотографировать. Но Беле и Кампино так не казалось. Фотографии огромных руин «Карштадта» на Hermannplatz вызывали у них куда меньше эмоций… Бела сидел в пивной, которую завсегдатаи называли «Кишка» за местонахождение в длинном и узком переулке.Отличительной особенностью «Кишки» был антураж: на стенах висели пластинки разных групп и обложки от них. Гордостью меню «Кишки» были «живое» пиво из частных пивоварен и экспериментальный андеграундный безалкогольный лимонад «Восток»*, который имелся всего в нескольких пивбарах и кафе в Кройберге и Нойкёльне. При первом знакомстве Бела назвал этот абсурдный лимонад «гадостью со вкусом ёлки» и «шампунем для ванной». Но если смешать «живое» пиво и «Восток», то получалась совершенно адская по вкусу смесь, к которой Бела на удивление быстро привык и даже пристрастился и ходил в «Кишку» в основном ради неё. Но сегодня ему была не судьба в полной мере насладиться любимым напитком. После первой же стакана к нему подсел хмурый Кампино. — Надо поговорить, — мрачно сказал он. Бела удивился.Такое начало обычно предвещало мордобой. Видимо, Кампино обиделся. Но на что? Шутки о «Штанах» давно стали традиционными, без их уже нельзя было представить концерты «Врачей» Ну да, бывало Бела довольно зло проходился по «Штанам», но делал это не для того, чтобы укусить побольнее конкурентов, а так, любя… Но «поговорить», похоже, придётся. Вид у Кампино был уж очень недобрый и спустить дело на тормозах, судя по всему, не получиться. Они вместе вышли из «Кишки». Кампино шел впереди, Бела немного сзади. Он смотрел на спину Кампино думая, кого же тот ему напоминает. После долгих размышлений он решил, что Кампино похож на Алена Делона в фильме «Красное солнце». Бела засмеялся. «Но разумеется, только сзади.» Кампино тут же остановился и обернулся к нему. — Что это тебя так развеселило? — подозрительно осведомился он. — Задумался. — Хорошо, когда есть чем думать, — изрёк Кампино. Они миновали уже два подходящих пустыря, на которых можно было без помех выяснить взаимоотношения и, тем не менее, зачем-то шли дальше. Наконец, Бела решил все-таки узнать конечный пункт их прогулки. — Ты что, решил меня завести в развалины и оставить меня одного в них как родители Грету и Ганса в дремучем лесу? Пустая трата времени. Тут недалеко мы выбирали натуру для фильма " Гитара Ричи» и я здесь всё вокруг исходил и не по одному разу. — А здесь был? — Кампино показал на небольшой приземистый одноэтажный дом с плоской крышей — по виду какая-то хозяйственная постройка во дворе разбомблённого дома. Бела пожал плечами. — Внутри? Внутри не был. — Заходи, — пригласил Кампино. Бела помедлил. В детстве он без всяких сомнений лазал по аварийным домам. Но однажды аварийная лестница прямо у него под ногами опасно накренилась и ему пришлось прыгать вниз со второго этажа на первый. С тех пор он боялся высоты. — Ну, что остановился? Его явно брали на слабо. Бела прошёл вперёд, огляделся, но ничего примечательного не увидел. Комната была абсолютно пуста. Под самым потолком находилось единственное маленькое окошко. Пол был деревянный. Бела отметил, что он был без осколков кирпичей, что было редкостью в развалинах. Через весь потолок шла большая трещина. Кампино со стуком захлопнул дверь и этот звук очень не понравился Беле. — В чем дело? — Я тебе говорил, чтобы ты отстал от нас? — Говорил! — А ты опять за своё? — Мы —«Die Ärzte», — вызывающе сказал Бела, — мы всегда делаем то, что хотим! — Тебе столько раз было сказано, а ты никак не реагируешь. Должна же этому быть какая-то причина. Может быть, ты запал на меня? — Да разве может кому-нибудь понравится такой редкостный урод! Кампино скрипнул зубами. — Ты, как я погляжу, редкостный мазохист. У тебя талант злить людей. Считаешь, что тебе это хамство сойдет с рук? Зря! Думаешь, зачем я тебя сюда привёл? Я хочу тебя отыметь без всяких предварительных ласк и всяких мелочей вроде лубриканта. Сейчас тебе будет больно. А учитывая то, что я редкостный урод, тебе будет очень больно! Понял, придурок? А если тебе это не по нраву, можешь потом накатать на меня заявление в полицию и стать посмешищем для всей тусовки. А это тебе задаток! Кампино одной схватил Белу за волосы и хорошенько приложил об стену, а второй сильно нажал на подбородок, заставляя открыть рот. Он грубо поцеловал Беллу, стремясь причинить можно больше боли, но Бела легко, почти невесомо погладил его по спине и гладил до тех пор пока грубые поцелуи каким-то образом не перешли в нежные… — Как это тебе удалось, до сих пор не понимаю. — Мне часто попадались истерички и я знал как с ними обращаться! Кампино весело улыбнулся. — Да, возможно, я был несколько нервозным, признаю. Необычная для меня ситуация. И новые ощущения!.. Хрен тебя знает, таких мягких губ не было ни у одной моей подружки! Меня до этого поцелуи не особо радовали, это был способ незаметно раздеть девчонку или заткнуть ей рот, если она начинала скандалить. Очень действенный способ, куда лучше, чем букетик из цветочков! А с тобой я чувствовал себя как полный идиот, как мальчишка в 15 лет, когда от поцелуев шалеют. Между тем рука Белы скользнула вниз, к ширинке и нащупала бугорок. —Да ты, похоже, получаешь удовольствие… — сказал он. — Убери оттуда руку! Я получаю удовольствие исключительно от твоего унижения!.. Бела возвёл глаза к потолку, явно собираясь сказать про абсолютно недвусмысленную вещь, которые Кампино предпочитает не замечать, и вдруг заметил, что трещина на потолке увеличилась. В глазах у него появился ужас. — Отпусти меня, дебил! —закричал он и забился, пытаясь вырваться. — Нет уж, мы только начали! — Кампино ещё крепче прижал его к стене. — Идиот, посмотри наверх, потолок сейчас рухнет! И Кампино, к счастью, посмотрел. —Дерьмо! —вырвалось у него. Он крепко стиснул руку Белы и они вылетели из дома. И вовремя! Когда столп пыли рассеялся, они увидели, что потолок постройки частично обрушился внутрь и именно в том месте, где они только что стояли. — Твою мать! Бела без сил опустился на стоящую рядом с ним груду кирпичей. Он достал из кармана пачку сигарет и зажигалку, но руки у него тряслись и прикурить никак не удавалось. Кампино молча сел рядом, взял зажигалку и помог ему прикурить. — Будешь? — Бела протянул ему пачку. — Не курю…— неохотно ответил Кампино. Понемногу Бела пришёл в себя после потрясения. Он криво улыбнулся. —А ведь могли погибнуть вместе, как двое влюблённых, слившись в смертельном поцелуе… —Какие нахрен влюблённые, мы друг друга с трудом переносим! —угрюмо сказал Кампино. — Вместе тесно, а врозь скучно! — Это ты о чём? Бела прикурил следующую сигарету, на этот раз без посторонней помощи. —Давай в следующий раз ты будешь унижать меня у меня дома, — предложил он.—Тут как-то неуютно. Унижение— вещь серьёзная. Ей надо заниматься медленно и с толком.Спущу жалюзи и унижай меня на здоровье! Кровать большая!..Опять же ты будешь иметь меня в моей же постели. Мелочь, а приятно… Кампино вскочил на ноги. — Да пошёл ты в жопу! — с ненавистью проговорил он. —Ты и правда конченный пидор! — Как пожелаешь! — сказал Бела в спину уходящему Кампино, — было бы предложено! Неудавшийся насильник красиво уходил в закат, прямиком в тупик, в сторону противоположную от выхода. —Эй, ты идешь не в ту сторону! — окрикнула его несостоявшаяся жертва. Кампино круто развернулся.Он был взбешён. — Не смей за мной ходить, понял? Бела пожал плечами. —Да ради Бога, иди куда хочешь! Блуждай здесь хоть до утра!.. — Я держался целых пять дней… — Молодец! Я думал, тебя так надолго не хватит. — Почему? — Думаешь, я не видел, что тебе до смерти хотелось продолжения? — Бела рассмеялся. — «И та ночь была напряжённой, но прекрасной Прекрасней даже, чем я ожидал!»* — Да уж, ночка была что надо! С той ночи началось моё падение и теперь я на дне Марианской впадины… — Мы там с тобой вдвоём, — легкомысленно сказал Бела, — так что не страшно! Следующим был снимок с плаката Hals + Beinbruch (Live Bei Rock Am Ring 2008). — Это ты мне тоже специально подсунул? — А что не так? Тебя название смущает? Это пожелание удачи! Мол, удачи вам… и нам тоже!.. — Меня смущает череп с костылями! Только законченный псих может отыгрывать концерты с ногой в гипсе! — Мне все говорили, что я псих! Почему?! — воскликнул Кампино. — Мне мой врач разрешил. Я спросил: «Как вы думаете, смогу ли я в бандаже подняться по лестнице?» Он мне ответил: «Конечно, сможете. Можно и даже нужно!» — Я надеюсь, ты пригласил его на концерт. Он явно был не в курсе, что это за «лестница»! — Зато это был один из самых интересных наших концертов! — Тебя убить за него надо! — Ты зря ругаешься. Я давно уже с тобой вместе и научился угадывать твои тайные желания. Тебе же было интересно как я выкручусь? Кампино снял футболку, вытер ею пот с лица и отбросил её далеко в сторону, оставшись голым по пояс. На его левой ноге красовалась фиксирующий ногу бандаж от голеностопа и до колена. Он посмотрел наверх туда, где на огромной высоте светились буквы «Rock am Ring 2008», а над ними прожекторы, похожие на звёзды… — Старая песня, мы её очень давно не исполняли, —сказал он, —называется она «Mehr davon». А снизу бесновалось море поднятых над головой и аплодирующих рук. Кампино улыбнулся. — Спасибо вам за то, что вы пришли. У меня скоро будет день рождения, вы — мой лучший подарок. Он подошёл к опоре сцены, кто-то из стаффа протянул ему продолговатый предмет, он засунул его и микрофон за пояс черных эластичных брюк и быстро полез наверх и вдруг остановился. Бела, сидящий в VIP ложе для гостей, попытался приблизительно оценить расстояние. «Примерно три метра над сценой. Высоко. Значит, есть надежда, что дальше он не полезет.» Кампино вынул микрофон. —«Я попробовал один раз это увидеть», — негромко начал он. На всем огромном пространстве было отчетливо слышно каждое его слово. —«Этого было мало, но это было действительно прекрасно. Я хочу больше этого Ещё немного больше.» Он опять заткнул микрофон за пояс и полез дальше, на самый верх сцены, туда, где конструкция сцены достигала пяти метров. На двух экранах расположенных справа и слева показывали крупный план и можно было убедиться, что у него за спиной нет страховки. Кампино долез до верха, где две конструкции (параллельная и вертикальная) сходились под прямым углом. Он опять вынул микрофон. Теперь его голос звучал мощно, полностью подчиняя аудиторию внизу. «В следующий раз мне будет достаточно, чтобы хорошо врезаться Я чувствую себя так хорошо и таким на редкость сильным Но после какого-то момента эффект пропадает и пропадает он всё быстрее Я остаюсь неожиданно один Так пусто и выжжено» Кампино кричал из-за всех сил, надрываясь, пытаясь передать свои чувства. «Мне нужно больше Дай мне больше Я хочу больше Дай мне больше Дай мне больше Дай мне больше Я хочу больше!» Теперь Кампино сел па поперечную балку, соединяющую два края сцены, и быстро пополз по ней, помогая себе обоими руками. И вдруг подскользнулся. Мгновенно воцарилась ужасная тишина. Бела не мог отвести взгляда от экрана. В горле у него пересохло, в сердце как будто застряла заноза и ноги стали ватными. Ещё минута и человек наверху упадет вниз, навстречу ужасной смерти. И с ним разобьётся его мир. Мир Белы Б больше никогда не станет прежним… Но наверху была ещё одна балка и человек сумел встать на нее в устойчивую позу на одно колено, вынул продолговатый предмет, дернул его и он превратился в огромный пылающий факел. Толпа бешено зааплодировала. Человек высоко поднял факел и снизу казалось, что он поет в ореоле пламени: «Днем и ночью я думаю о тебе С того времени, когда я узнал, что ты существуешь днем и ночью я думаю о тебе Потому что мой мир вращается вокруг тебя Только вокруг тебя Без тебя моя жизнь теряет смысл Я умоляю тебя: никогда не уходи Я хорошо тебе заплачу Я дам тебе всё, что я имею Мой характер, моё чувство собственного достоинства, последнее оставшееся чувство нравственности!» «Всегда находятся болваны, которые почему-то утверждают, что это песня о наркоте, — угрюмо думал Бела. — Придурки! Она о творчестве. О этой проклятой черной дыре, в которую тебя затягивает, хочешь ты этого или нет! А всё ведь начинается потихоньку, с первой удачной песни. Сначала это забавно, это что-то вроде игры. Слова каким-то непостижимым образом образом складываются в рифмы. Ты играешь словами, а они подчиняются тебе. Иногда кажется, что ты идешь уже по дорожке, которую кто-то уже для тебя сделал, потому что слова сами собой подбираются и именно те, что надо. Это легко и приятно. Песни кажутся выходом, ведь за двенадцать лет в школе ты так и не придумал кем тебе стать. И раз тебя интересует только музыка, так почему бы не начать самому сочинять, если это так легко? И только намного позже ты понимаешь, что творчество— это род наркотика, но когда ты это осознал — уже всё кончено.Тебя уже нет. Хотя, конечно, тебя можно увидеть и говорить с тобой. Можно даже потрогать. Но на самом деле, ты — иллюзия. В реальности есть только слова и мелодии песен, над которыми ты постоянно думаешь, которые потом ты исполняешь на концертах каждый раз по-разному и у тебя никогда не будет покоя, потому что ты никогда не будешь доволен собой! И внимание публики. Его всегда мало, его всегда недостаточно, его не будет достаточно даже, если ты сыграешь перед 80 тысячным залом… Тем временем Кампино полез ещё дальше и оседлал нависшую над сценой конструкцию. Это была самая высокая точка сцены. — Эй, Куддель! — окликнул он. — Что тебе? — Играем третью часть! — Да! — отчаянно выкрикнул Куддель. — Может мне показалось, но его лицо было абсолютно белое. Зачем ты ему напомнил? Он что, сам не знал, что играть? — Чтобы он посмотрел наверх и увидел, что всё в порядке! Он был категорически против. — А в группе должно быть одно мнение — твоё? На его месте я бы тоже был против. — А на своем? — А на своём убил бы нахрен! Меня трясло и я думал только: «Ах ты, сволочь! Какая же ты все-таки сволочь! Ну, ты у меня получишь!» План мести у Белы созрел довольно быстро. А вот осуществления его он ждал почти полгода. Но «месть — это блюдо, которое лучше всего подавать холодным», так ведь? Случай представился просто великолепный. «Штаны» и «Врачи» оказались в одном городе. В Дрездене в субботу «Штаны» выступали на стадионе «Rudolf-Harbig», а «Врачи» на следующий день на фестивале опен эйр «Filmnächte am Elbufer». Концерт подходил к концу, когда Фарин сказал: «Сегодня был вечер сюрпризов, но самый большой сюрприз мы приберегли под конец. И сейчас мы представим вам кое-кого. Мы настолько долго мечтали о его появлении на нашем концерте, что это был только вопрос времени! Встречайте! Фарин К!» На сцену вышел Кампино. Публика, разумеется, сразу же узнала его и приветствовала громовыми аплодисментами. —Я думал, что это публика Фарина У, — картинно посетовал Фарин, — а оказалось, что это публика Фарина К! — Это потому, что Фарин У видит сегодня почти тех же самых людей, что Фарин К видел вчера! — ехидно заметил Бела. Фарин К посмотрел в кулису и кивнул головой. Оттуда вышел человек из стаффа и вынес гитару. — О! Я вижу, у нас настоящая премьера! Что-то я никогда не видел тебя с гитарой, Фарин К! — Чего только не сделаешь, чтобы понравиться БелаФаринРоду*, — в тон Фарину У ответил Фарин К и поинтересовался. —Что играем? — «Zu spät». Бела подошёл к Кампино. — Вот тут стоит ваш Фарин К, —торжественно проговорил он. —Может ли кто-нибудь замаркировать это место, чтобы его завтра запаковали отдельно? — спросил Бела у кулисы. Призыв не возымел действия. Из кулисы никто не вышел. —Эх вы, ленивые коровы, —печально сказал Бела, отошёл от Кампино и неожиданно полез вверх по опоре сцены. У Фарина вытянулось лицо. —Есть, наверное, какая-то причина, из-за которой Бела Б лезет на самую верхотуру… Род, ты что-нибудь об этом знаешь? Род покачал головой. Он не знал. Все трое играли, но не пели, а внимательно наблюдали за Белой. Бела долез до самого верха, вынул из кармана огромную новогоднюю хлопушку, высоко поднял её над головой и потянул за верёвку. Хлопушка выстрелила. На сцену полетели куски серпантина и посыпалось крупное разноцветное конфетти, а Бела высоко поднял обгоревшую хлопушку как факел. — Ах так! Так это, наверно, эксклюзивная акция специально для нашего гостя! — догадался Фарин. — Это была очень злая пародия на меня, но мне было плевать. Спускаться куда тяжелее, чем подниматься, а по тому как ты спускался, было видно, что ты боишься высоты. И вдруг ты встал так, как будто собираешься прыгнуть в толпу и даже уже замахнулся ногой. — Не надо прыгать оттуда, Бела! — ласково, как умалишённому, сказал Фарин.— Фарин К всё равно умеет прыгать в зал лучше тебя!.. — В самом деле, — обеспокоенно сказал Род, — спускайся оттуда, Бела! — Не бойся за меня, Родди! — весело произнес Бела, болтая ногой. — Я догадался! —воскликнул Фарин. —Это способ дополнительно заработать! Если Бела Б сейчас упадет и сломает ногу, то страховка должна будет выплатить ему очень большие деньги! — И тут ты неправильно поставил ногу и еле удержался на проклятой опоре. И я подумал, что если ты, не дай Бог, сейчас упадёшь, я выдам тебе потом, когда мы останемся одни, таких пиздюлей, которых ты ещё никогда ни от кого не получал. — Если бы я действительно упал, то меня бы сразу же увезла скорая и ты бы потом пришёл навещать меня в больницу с огромным букетом! Наконец Бела спрыгнул на пол. —Это была полностью инфантильная попытка доказать свою смелость со стороны очень старого человека! —объявил он и ехидно посмотрел на Кампино. Вообщем, объявленную «Zu spät» так и не спели. — Ну, Фарин К, как тебе нравится наш концерт? —поинтересовался Фарин. —Очень нравится! —с чувством сказал тот.— Типичный концерт«Die Ärzte». Они же иногда даже не играют и не поют, а просто треплются. Раз уж я тут, я тоже хочу рассказать одну историю. Обстановка располагает, — пояснил Кампино. — Ехали мы как-то в Дюссельдорф… — «Четверо уехали в Дюссельфорф, а один уехал в Кёльн!»*—спел Фарин под смех зрительного зала. — И кто был этот несчастный? — сразу же ввернул Бела. — Нет, Бела Б, мы все были в одном автобусе и все уехали в Дюссельдорф. Останавливаемся мы у гостиницы, —продолжил Кампино, — вышли из автобуса. К нам подходят какие-то парни. Улыбаются. Первый вопрос:«Как вам путешествие?» Мы: «Всё супер!» Второй вопрос: «Завтра на концерте споете «Schrei nach Liebe»? Я не поверил своим ушам. Я говорю: «Народ! Мы другая группа! Мы не поем «Schrei nach Liebe»! Парни очень огорчились! Но потом я подумал: почему бы и нет? И раз этого все так хотят! «Schrei nach Liebe»! — изо всех сил выкрикнул он, нагнувшись к самой сцене. В небо взметнулись синие столбы света. «Ты действительно глуп как свинья, поэтому тебе всё хорошо Ненависть — твоя манера, твоя кровь постоянно постоянно кипит от неё. Всё тебе надо объяснять, потому что ты действительно ничего не знаешь. И в первую очередь даже то, что зовётся «манера». Твоё насилие— это только безмолвный крик о любви. Твои солдатские сапоги жаждут нежности Тебя не учили формулировать свои мысли И у твоих родителей никогда не было на тебя времени. О о о! Мудак!» В зале с таким энтузиазмом и радостью орали «мудак», что создавалось впечатление, что они именно сегодня впервые услышали это матерное слово. «Потому что у тебя есть проблемы, которые никого не интересуют потому что у тебя страх перед объятиями — поэтому ты фашист Ты не должен свою ненависть к себе переносить на других, чтобы никто не понял, что насколько ты хороший парень Твоё насилие— это только безмолвный крик о любви. Твои солдатские сапоги жаждут нежности Тебя не учили формулировать свои мысли И твоя девушка, у неё никогда нет для тебя времени. О о о! Мудак, мудак, мудак!» А после песни все четверо подошли к краю сцены, взялись за руки и поклонились публике. —С вами были «Die Toten Ärzte»! —прокричал Фарин. —«Die Toten Ärzte» из Берлина! —уточнил Бела.— Аплодисменты! — Да… Хотел бы я написать «Schrei nach Liebe»!.. И ещё слащавую «Mach die Augen zu». Непонятно почему, но мне она безумно нравится! — А ты не любишь слащавые песни? — Нет. — Тогда тебе точно понравится «Rock Rendezvous». Уж что что, а слащавой её не назовёшь. — Что-то я её не помню, наверно, я её не слышал. — Ты точно её не слышал, потому что она очень хорошо запоминается. «Веришь ли ты в любовь с первого взгляда? Она случилась со мной, и мне нравится это вспоминать. Я вспоминаю, как мы начинали, Это всегда наполняет меня грустью, Как мы были счастливы, беззаботны, готовы на любое дерьмо. Но я давно хотел тебе в кое-чём признаться И сегодня пришло это время: Энди, я хочу тебя трахнуть Вот уже 17 лет Я хочу тебя трахнуть Я просто хочу с тобой совокупиться Я хочу тебя трахнуть Давай, Энди, сделай меня счастливым Я хочу твою сладкую попку Хочу твою сладкую попку» Песня была весёлая, но Кампино даже не улыбнулся. — Ты действительно хочешь меня? Правда? Так в чем же дело? Столик, на котором лежали фотографии, опрокинулся и фотографии разлетелись по всей комнате. Но Кампино и Бела этого не заметили. Они были заняты друг другом и прошлое их больше не интересовало.