Незнакомец

- Пошел вон, - женский голос на грани крика эхом, как волной, прошелся по стенам комнаты, - делай, что хочешь. Хоть сдохни - мне плевать! И он ушёл. Мальчик лет 10, полностью осознающий всю тягость своего положения, вышел из дома под злобный вой родителя. Мать плакала и кричала - не первый и не последний раз - металась от стены к стене, мяла в руках бумагу и рвала мелкие куски. Не первый раз. Не первый раз убирать за ней будет мальчик, собирая всю горечь дома в одном месте и выкидывая в первую попавшуюся щель. Мать никогда не волновал порядок, главное, чтобы не попалось на глаза. Не первый раз он уйдет через город к полям и будет сидеть там настолько долго, насколько позволит здоровье. Недавно прошедшая зима напоминала о себе желтыми пятнами на коже - вымерзли тогда не только руки. Но кого это волновало? Точно не мать и теперь не мальчика. Он не чувствовал ничего, словно пустая бутылка, уже года два, даже когда мать рыдала и ругалась громче обычного. В понимании ребёнка не было, чего она хочет этим добиться, но где-то затаилось угрюмое ощущение, будто все имеет значение - и крики, и плач и бумага. Только ни чувствовать, ни читать мальчик больше не умел. Живя в маленьком городке, он не ощущал себя, словно он очередной призрак этих улиц - такой же безымянный и чёрный. А таких было много, вернее, только так они и выглядели: мальчик видит умершие души ещё с детства - они постоянно бесцельно бродят по улицам, имея лишь черный силуэт и ни капли индивидуальности. Говорить тоже не умели и кем были при жизни можно было только догадываться по месту бродяжничества. Те, как в клетке, ходят по одному и тому же маршруту, никак и никогда не покидая его. Но как только на их территории появлялся мальчик - сбегались к нему, смотрели своими белыми пустыми глазами и следовали до того конца, до которого могут дойти. Удивительным образом они будто заботились о том, кто их видит, а этот ребенок был единственным со всего города. Мать часто в порывах гнева на грани грусти занималась ничем - не готовила, не убирала и не ела. Соответственно, не ел и ребенок. Но чем лучше становилось её настроение, тем больше вероятность увидеть на столе остатки пищи, которую она съедала. В хорошем расположении духа она могла поесть, но мальчик нет. Стоило приблизиться к столу родитель смотрел на ребенка осуждающе с нескрываемым презрением. Мальчик знал, что мать его не любит. Тогда его кормили души своей странной едой без вкуса и формы - чёрный комок, как вода, растекающийся в руках, но не падающий с них. Тот никак не ощущался даже физически, но немного насыщал, но даже такая еда была редкостью. Мальчик понял еë происхождение, когда заметил закономерность - родственники приносили на могилы умерших немного просто еды, например, риса, и на третий день после пожертвования души приносили ему эти странные неосязаемые комки. Души так же всегда вежливо обходили мальчика, хотя через других людей могли пройти насквозь. Иные пытались дотронуться, но ребенок ничего не ощущал - только видел черную руку на своëм плече. Такую же черную, как пряди его волос. Каждый раз, смотря в зеркало, он ощущал ироничность этого совпадения. Призраки были и у него дома - и они были особенно заботливы, хоть и не могли никогда принести еды, ибо мать не посещала могилы. Души вместе встречали и провожали его у дома, смотря в след, гладили по голове, когда мать кричала, и вежливо указывали на заначки с деньгами. Мать имела привычку прятать от сына любой заработок. Не смотря на своё знание о каждом тайнике, ребенок их никогда не брал. Не видел смысла. Сейчас он шёл вдоль неприлично широких улиц, даже не оглядываясь на людей вокруг. Большая их часть смотрит на него так же, как и мать - ненавистно. Взрослые всегда молчали в его присутствии, а дети придумывали ругательства, не имеющие на взгляд мальчика обоснования: чаще всего его называли "мëртворожденным". Может, года два назад он действительно был похож на труп, с огромными мешками под глазами от невозможности спать, сейчас это не имело смыс ла - спал он отлично, даже больше положенного. Особенно вне дома. Весь город знает о том, что он видит силуэты их мертвых родственников, и с момента этого знания начал злится на ребенка. Словно он виноват в этом, словно от этого пространства в поселении стало меньше. Проходя по улицам он смотрел только вперёд - в конец пути, только там нет людей и его не ожидает ничего, кроме травы и животных. Животных было больше, чем людей и в этом обилии белой овечьей шерсти можно было потеряться, особенно низкому ребенку. Но больше овец и коров мальчик любил лошадей - больших и добрых великанов. В большинстве случаев добрых, пару раз его кусали и хватали за волосы, но мальчик простил и больше не трогал недовольных. В табунах его города была и его кобыла, вернее, лошадь матери, но она никак не заботилась о ней. Мальчик очень любил еë - чрезмерно добрую, она всегда защищала его от других лошадей, и узнавала по голосу. Светлая, будто пепел на снегу, с большими темными глазами. Она уже стара и мальчик ухаживал за ней, как мог, чистил копыта, мыл, кормил и просил конюха ковать по мере возможности. Тот, конечно, делал свою работу, но с таким лицом, словно мальчик будет должен ему за то всю оставшуюся жизнь. Ребенка это не волновало, он просто любил Чую - так звали кобылу. Седла у него, конечно, тоже не было, как и уздечки, поэтому ребенок сделал свою - собрал самые прочные верëвки и связал из них подобие уздечки без железа, но даже на такой лошадь чувствовала задаваемое всадником направление. И шла, куда укажут, совершено бесстрашно - и в лес, и в горы, бывало даже прыгала, но мальчик быстро падал, отбивая себе ноги. Вот и в этот раз, взяв с собой импровизированную узду, ребенок направился в табун на только проросшей траве, подзывая кобылу к себе. Чуя размеренным шагом пришла, сразу опуская голову к человеку - лошадь была раза в два больше мальчика, поэтому зачастую тот обнимал либо еë морду, либо ноги. Отведя её к забору, мальчик накинул амуницию и, забравшись по доскам, оседлал. Обычно он шёл кататься каждый день с утра бесцельно, просто чтобы сгладить скучность дней и ощущения стекла в глотке. Однако, сейчас, он нашел себе цель на ночь - уйти далеко за пределы городских выбритых полей и найти дикие места, где растут дикий лук и ягоды. Дома есть совершенно нечего. Ночь не смущала мальчика, все волки в здешних лесах померли ещë четверть века назад, если верить охотникам, а у ребенка нет смысла не верить. Шаги лошади тяжёлые, каждое движение ощущалось волной, на которой нужно умело удержаться. Земля под ногами мягкая не издавала почти никаких звуков, но голову не покидало чувство отчётливого скрипа, словно земля прогибалась, как половицы, под копытами. Мальчик мог бесконечно восхищаться силой своего спутника, единственного друга, но смотреть нужно было на дорогу, а не на методичное сокращение мышц. Путь должен был быть долгим - часа четыре езды шагом, а гнать старую Чую рысью ребëнок не хотел. На дикие поля он уже ездил, раза в общей сложности четыре за последние два года, но сейчас словно что-то изменилось. Ещë выходя к краю города, где он граничил с полями, он ощутил почти невесомую тревогу, но оглянувшись на фермеров осознал, что не он один. Чем дальше он ехал, тем более нервно вели себя люди, спешили закончить работу поскорее, будто пытаясь выглядеть в округе угрозу. Не сказать, что погода была особо солнечная, но в воздухе нависло нечто тревожное, как перед бурей. Дальше и дальше ощущение только нарастало, дышать становилось труднее, но едва ли мальчик обращал на это внимание - кобыла вела себя нормально, значит, ему только кажется. Бывало и хуже. Высокая полевая трава не давала разглядеть в себе ни ягод, ни лука, за то высокая мята моментально выделялась и, не слезая с лошади, мальчик нарвал полный карман. Одной мятой не наешься, но если долго жевать, то можно избавится от чувства голода на час-второй. Нужно искать лук. Чуя медленно ходила, пока мальчик вглядывался ей под ноги. Резко кобыла остановилась, начиная громко недоверч иво фырчать - испугалась чего-то. Мальчик тяжело поднял голову, замечая человека впереди: очень высокий и массивный, он сидел, скрестив ноги в медитации. Ребенок впервые видит монаха в подобном месте и весь его вид был таким, словно тот вылез из глубокой древности. Такое большое количество ткани уже никто не носит, разве что зимой, так же ткань была увита различного рода символами. Ни один из них мальчик не узнал, но ощущались так, словно имеют большое значение. Странно, почему они не заметили его ещë издалека? Желания контактировать с незнакомцем у мальчика не было, тем более, если тот в медитации едва ли он обратит на них внимания? Решив не трогать монаха, мальчик просто направил лошадь чуть правее, желая обойти. Однако, когда расстояние между Чуей и незнакомцем стало меньше метра, мальчик заметил, что монах сидел прямо на диком луке. Видимо, он не смотрел куда садился, да и с чего его должно это волновать? Но упускать ценный лук мальчик не хотел и спрыгнул с лошади. Упал он довольно громко, хрустя ещë прошлогодней сухой травой, но человек впереди не обратил совершенно никакого внимания. Тогда мальчик уверенно направился в сторону широкой спины, пока Чуя позади фырчала. - Извините, - начал тот, подойдя почти вплотную и остановился на одном слове, ощущая волну резкой тревоги, - вы сидите на луке. Можно я возьму? Минута молчания, даже Чуя затихла, проходилась по коже мурашками от нависшей тревоги. Человек обернулся и тревога ребëнка резко ушла, вернее, расплылась по телу, словно уходя за его видимые и ощутимые рамки. Покинула тело вместе с любым мироощущением. Человек, глянул на него из-за плеча, и ребенок отчётливо увидел три глаза, должно быть в целом у него шесть глаз: два привычных - на своëм месте - и ещё две пары маленьких сверху и снизу. Первое, что пришло на ум ребенку - этот человек похож на паука, только рук и ног у того нормальное количество. Ступор прошёл, но мальчик все еще не ощущал былой тревоги, словно, самое страшное уже позади и само ощущение спокойствия он подозревал странным. - Как тебя зовут? - выговорил человек и ребенок совсем потерялся в собственных догадках. Мальчику показалось, что перед ним мужчина, однако, голос был нечто на грани мужского и женского, словно идеальная середина, когда по голову невозможно узнать пол. - Какая разница? - он не горел желанием называть своë имя шестиглазому... Человеку? - Мне нужен только лук. Я возьму и уйду. Незнакомец отвернулся и встал, став настолько высоким, что мальчик оказался ему ниже бедра. Он выпрямился и ребенок словно ощутил всю тяжесть его веса - настолько большим он был - казалось, каждый его шаг должен отдаваться по земле вибрацией. Развернувшись к ребенку уже всем телом, тот смог увидеть, как он и думал, шесть глаз и улыбку: странную, дружелюбную, вроде бы, но на грани с чем-то высокомерным. И мальчик потерялся вновь - мужское лицо, сильные черты и большие ладони, но никакой растительности на лице и ухоженный вид. Явно не для того, кто путешествует круглыми сутками и спит на земле. Но голос... - Ты хотел лук, тогда зачем ты смотришь на меня? Такой странный. Просто странный. Резкое осознание пробило дрожью, мальчику не хотелось просто брать и уходить, этот человек вызвал в нëм чувства. Очень противоречивые, но он впервые за долгое время ощутил хоть что-то не похожее на жжение в груди и колотые раны в горле. Он наблюдал, как человек перед ним опускается на корточки, пытаясь стать ближе к ребенку. Мальчик даже не пытался закрыться или скрыть взгляд, изучающий любую деталь на чужом лице до тех пор, пока лицо не закрыла луковица. Мальчик словно очнулся, глядя как незнакомец подаëт ему растение - оно казалось ничтожно маленьким в чужих руках. - Как тебя зовут? - повторил тот, кладя лук в маленькие руки. Его кожа холодная, словно у трупа. - Мин Хуа, - выпалил мальчик, чувствуя, как холод окутывает тело обездвиживая его. Снова очнулся он только на подходе к городу, повиснув на шее кобылы, держась за темную гриву. Голову словно нагрузили камням и - поднять было невозможно, пространство вокруг плыло волнами, и мальчик закрыл глаза. Размеренные шаги лошади успокаивали и вскоре чувство тяжести отпустило, оглянувшись, Мин обнаружил очертания знакомых левад и глухую ночь во влажном воздухе. Кажется, дождь собирается. Чуя ушла в рысь, добегая до знакомого забора, видимо, желая скорейшего отдыха. Мальчик не мог ей отказать, ощущая, как вновь накатывает приторное опустошение - безвкусное и тяжёлое. Добирался до дома он, вертя в руке единственную луковицу, которую, видимо, сжимал в руке всю дорогу. Маленький дом казался ему картонным, особенно, когда по ночам начинал дуть ветер и тот весь продувало даже изнутри, как сейчас. Почему-то наличие ветра мальчик заметил только, когда вошёл в дом. Призраков тоже приметил не сразу - те сливались с общей темнотой, изредка сверкая глазами. Мин хотел спать. Безумно. Ни о чëм не задумываясь, даже о отсутствии своего одеяла - мать забрала его и укрылась сразу двумя, видимо, решив, что сын не вернëтся. Глупо, он всегда возвращался. Не важно. Он не замëрзнет, хуже зимы не будет. Призраки в безмолвном беспокойстве собрались вокруг него, лежащего на полу на одной простыне, и сложили на нëм руки, словно пытались укрыть собой, как одеялом. Но, увы, ребенок не ощутил и капли тепла. Глаза казались невероятно тяжелыми и сами опускались, смыкаясь, но держать их вместе было невозможно - стоило расслабиться и они расходились. Мысли накатывали сами, против воли, но Мин не мог ухватится хотя бы одну - они проскакивали мимо, оставляя за собой всë и ничего одновременно. Ощущение мира ушло - он был словно отделëн от всего, был наблюдателем попыток своего тела, не был собой в прежнем понимании. Вой вернул его на землю. Дикий вой сбоку, словно, в дом забрался дикий пëс. Мин обернулся, но не смог ничего разглядеть, призраки его дома окутали его всего, буквально легли кругом, закрывая от всего внешнего мира. Сливаясь друг с другом, мальчик не видел даже из глаз - одно сплошное пятно. Вой не прекращался, более того, он был не единственным: крики сыпались со всех сторон сливаясь в необратимую какафонию ужаса и страха. Кричали все: дети, взрослые, собаки, кошки, всë, что было живым и могло издать хоть звук - орало, срывая голос. Мальчик на ощущал собственного сердца, словно на его месте была дыра. Он не ощущал вообще ничего, только слышал крики, совершенно их не различая, и думал насколько страшно, что он не может ощутить всеобщей паники? Он видит и слышит всë слишком отчетливо, но не чувствует от этого ничего. То, как стена справа от него пошла волнами он тоже видел слишком четко: дерево расплылось, как вода, когда сквозь него проходила огромная рука. Он узнал, моментально, по одной только руке и чем больше приходило осознание, тем чаще мальчик слышал биение своего сердца. Шесть глаз блестнули в темноте нефритом, привлекая взгляд, странно, до этого он будто не замечал в этих глазах какого-либо цвета. Какофония не затихала, но теперь отчетливей иного он слышал скрежет: мать готова лезть на стенку от накатившей паники в буквальном смысле - она зажалась в угол, хватаясь когтями за стену, но безуспешно. - Докучают тебе? - неожиданно громко, как сквозь пелену остальных голосов, произнёс незнакомец и положил огромную руку на живот мальчика. Души родственников развеялись, вернее, расползлись по округе змеями или тараканами, противно и моментально. И Мин смог увидеть: мать не просто сидела, как тому казалось, она зависла в сантиметрах 9-ти от пола, впиваясь в брëвна руками так, словно они действительно сделаны из картона. Она не кричала больше, лишь тяжело дышала. И прочие крики моментально затихли, ушли на второй план, казалось, он на себе ощущает это дыхание. Мать чёрной тенью висит на стене, будто огромная моль, только очертания этого Мин мог разглядеть. - У неë руки в крови, - произнес снова незнакомец, - она останется без пальцев, если продолжит висеть. И усмехнулся, словно перед ним не было... Не было чего? Мальчик всë ещë не ощущал тяжести ситуации. Его не пугал ни взгляд незнакомца, с лица которого не спадала та самая улыбка, ни ситуация, в которой он оказался, ни чужие слова и крики. Он просто смотрел, ощущая только интерес к высокому человеку, хотя назвать его таковым сложно, раз он умеет проходить сквозь стены. - Может, мне еë снять, м? - он перешагнул через мальчика, но не успев и дойти до женщины, как та взвыла с новой силой с невозможной хрипотой в голове - еë как будто душили. После она упала. Громко. Прямо на спину, запрокинув голову и ярким хрустом, словно сломался позвоночник. Забилась в конвульсиях, как таракан в попытках перевернуться, с силой ударяя руками и ногами о пол и стены. Встала и спотыкаясь убежала прочь, буквально вывалившись из дома в грязную лужу. Ох, оказывается, идет дождь... - Она не вернëтся, - сложив руки за спину, утвердил незнакомец. Две пары глаз его были закрыты, но самая нижняя пара - открыты, словно он глядел на всë через прищур. - Как тебя зовут? - спросил Мин еле слышно, так, что сам он услышал себя с трудом. - Она умрëт, - обернулся к нему человек, раскрыв все возможные глаза, - замëрзнет под дождем, а потом сдохнет от кровопотери где-то в темном углу. - Как тебя зовут? - Труп заселят черви и мухи, они будут съедать еë изнутри, пока тело будет обретать сине-зелëные оттенки. - Как тебя зовут? - Это не важно. Тот осел рядом с ребëнком, накидывая сверху одеяло. Часть ткани опала на шею и Мин почувствовал какая она холодная и мокрая. - Спи.