Вирион

Чонгук не может отнять ладонь от рта, тем самым прекратив сдерживать рвущиеся наружу хрипы. Они перемешиваются со звуками надрывного плача, который на самом деле уже провожает недавнюю истерику. Бесполезно глушить себя, это все равно никак не поможет: в комнату не станут ломиться с меньшей силой, но так он может кусать себя за пальцы, чтобы боль хотя бы немного отрезвляла организм. Хотя бы немного помогла не сойти с ума, потому что, валяйся где-то рядом заряженный пистолет, парень бы без промедлений приставил дуло к виску. Он мог бы разбить зеркало и воспользоваться осколком, будь оно хоть средством обороны, хоть альтернативным способом оборвать связь с этим миром, но, как назло, пару часов назад оно было упаковано в картонную коробку и выставлено в коридор. Сегодня они с Тэхёном должны были переехать. Голые пятки холодные и влажные от воды. Чонгук всегда быстро заболевает, стоит ему хоть без шапки в морозное утро выбежать на улицу выбросить мусор, но сейчас дискомфорт становится последней вещью, на которую хочется обратить внимание. Его сердце отбивает совершенно неизвестный ему ритм, словно ребра становятся для него выносимой клеткой, из которой жизненно необходимо скорее вырваться. Где-то на первом этаже испуганно лает собака короткими очередями, пока не прекращает вовсе. Никогда в жизни Чон не был так сильно испуган. Никогда ранее он не мечтал забыть все просмотренные им фильмы про зомби — сцены, где люди были вынуждены смотреть на превращение близких в кряхтящую массу из мертвой плоти, в которых не осталось ничего от того, что совсем недавно было так любимо. Со стороны двери доносится гортанный рык, и очередной удар оказывается сильнее остальных. Чонгук готов признаться, что услышал тяжелый тэхёнов вздох, когда тот понял, что дверь так просто не поддается слабым кулакам. Старший постоянно вздыхал так, когда возвращался с работы, и с самого порога Чон молча обнимал его за шею, позволяя насладиться долгожданной тишиной и уютом, которые могут окутать их только в стенах этого дома. Только в этих руках. Но на самом деле тот Тэхён, что сейчас настойчиво пытался выломать ведущую в ванную дверь, не думал о том, что силы его подводят. Он вообще не думал. В нем остались одни лишь инстинкты, заново оживший мозг позволял только неуверенно передвигать ногами, клацать челюстью, хвататься руками за движущиеся объекты. В них больше не будет безопасно. Когда парень успел свернуть не туда? Часть мозга, напоминающая о том, что в вирусе виновата оплошность ученых, которую весь мир на тот момент посчитал шуткой, словно отключилась. Но он и не считает себя виноватым. Он просто не понимает, когда его занесло в эту часть мира, когда он почувствовал себя счастливым с парнем, с которым хотел провести большую часть жизни, когда подумал с ним перебраться в домик поближе к городу. Мысли мешаются в голове, словно кто-то специально раздувает их в разные стороны, как только начинается прослеживаться какой-никакой порядок. Чем больше думает Чонгук, тем сильнее болит голова, тем больше слез льется по раскрасневшимся щекам, падая на испачканную чужой кровью футболку. Он пытается встать и почти ударяется головой о бортик ванной, но трясущиеся ноги могут выдержать его тело. Руки крепко держатся за сушилку для белья, и когда находится идеальное положение, в котором сложно упасть, они раскрывают небольшое окно, распахивая до предела. Тэхён говорил, что это глупо, для проветривания комнаты им вовсе не нужно так заморачиваться. Но в него может пролезть человек. — Ну и что ты скажешь сейчас, дорогой? — спрашивает тот, судя по всему, у самого себя, потому что внезапно звуки по ту сторону двери резко прекратились. Младший начинает нервно смеяться и, откинув голову на кафельную плитку, обнимает себя за плечи. Холодно. В лицо дует приятный летний ветерок, путая и без того безобразные волосы, тоже успевшие в чем-то выпачкаться. С улицы раз в несколько минут доносятся короткие вскрики. Скрипят шины машин, разбиваются стекла, рычат люди, которых больше нельзя так называть. Чонгук зажмуривается и, подставив под окно тазик для белья, встает на него одной ногой. Обзор становится лучше. Представший перед ним мир ужасал с первых секунд. Да и это даже не мир, всего лишь сектор частных домов на окраине Нью-Йорка, где в основном живут приезжие, пожилые пары или просто уставшие от суеты шумных улиц в центре города. Они с Тэхёном относились к первым и последним. Сама улица практически пустая, из-под перевернутых посреди дороги машин расплываются мутные алые разводы, но Чонгук не видит тел. Из окна соседнего дома, где живет… жила молодая семья из Италии, вываливался густой дым: наверное, произошел случайный поджог. Парень лег грудью на маленький подоконник, чтобы оценить ситуацию с лучшего ракурса, но не видит практически ничего, только хромающие, но теперь уже размытые силуэты. Снова накрыла пелена слез. Ему не хватило двадцати минут, чтобы прийти в себя, потому что все это время его держал в страхе покойный, но все же не совсем возлюбленный. Потому что его сердце снова падает, разрывается в клочья, когда он понимает, что это не шутка. Это не кошмар, который закончится пробуждением организма. Ни в каком сне парень не чувствовал запах гари и крови вперемешку, вызывающим рвотный рефлекс, не ощущал настолько сильную слабость в теле, словно жизненные силы покидали с каждым вздохом, и не мечтал быть закопанным здесь и сейчас, лишь бы все происходящее хотя бы на миг показалось лишь иллюзией. Что обычно делали герои на его месте? Те, которые выживали до самого конца фильма. Они гнали прочь от места, где их настигли последствия вируса, но от мысли, что Чонгук просто откроет дверь, за которой находится настоящее чудовище, бросает в жар, через секунду — в холод. Военные? Другого выхода нет. Чонгук не может так легко поверить, что его мысли могут быть материальными, но как иначе объяснить начавшее приближаться громкое гудение? Вертолет. Он приближался с каждой секундой, пока не пролетел над домом, устремляясь в другую сторону. Парень не станет надрывать горло, поскольку привлечет к себе внимание тех, кого привлекать точно не стоит. Придерживаясь за сушилку, он резким движением сдирает занавеску с хлипких колец и снова высовывается в окно, на этот раз сжимая в руке импровизированный флаг. И как его еще не заметили? Если быть точнее, то как он еще не вызвал ожидаемый интерес. В некоторых экранизациях превратившиеся совсем недавно еще имеют смутную, словно погрузившуюся в туман память, которая со временем быстро стирается. И это сложно объяснить, просто метрах в десяти от дома женщина средних лет на вид, кряхтящая и прихрамывающая на одну ногу, бросила на парня в окне короткий беспристрастный взгляд и продолжила свой путь. Не чувствует, что это тот человек, с которым ее что-то связывало при жизни? Не хочет тратить силы на того, кто находится слишком высоко, чтобы попробовать заполучить лишь несколько укусов горячей плоти? Вряд ли сейчас она хотя бы подозревает о таких вещах. Если сериалы не врут, то скоро ей будет совершенно плевать. Но плевать уж точно не Чонгуку. И, в отличие от всех тех, кто сейчас бродит серой массой, ища на своем пути легкое пропитание, его сердце все еще бьется, продолжая качать кровь и поддерживать жизнедеятельность организма. И эти удары усиливаются, кажется, в несколько раз, когда входная дверь на первом этаже внезапно распахивается (Чон тут же проклял себя за то, что в страхе забыл ее запереть), и оказавшийся на свежем воздухе молодой парень небрежной походкой доходит до середины дороги, после чего поворачивается лицом к дому, впиваясь пустым взглядом серых глаз в Чонгука. Гул вертолета снова приблизился, но теперь их поглотил вакуум. Чонгук со всей силы стискивает раму и прикусывает губу до крови.

*****

— Лунный камень? — юноша невольно оторвал взгляд от переливающегося на свете кулона, наконец задавая настолько интересующий его вопрос. Обладатель красивого минерала уже пару минут поглядывал на незнакомца, и на его губах промелькнула едва заметная улыбка, когда Чонгук отложил карандаш, прекратив прятаться за видом усердной работы. — Я уже готов был пошутить, что не такая уж красивая у меня грудь, — парень тоже отвлекся. Черт знает, где шастает преподаватель, на которого повесили два курса, но без него значительно спокойнее. В глазах уже плывет от текста, пальцы устали держать ручку, а под шум других студентов в аудитории легче уснуть, чем сконцентрироваться на учебе. — Он самый. Чонгук не торопился продолжать, окидывая беглым взглядом парня, которого лишь изредка видит в коридорах. Вообще-то к такому украшению сложно подобрать сочетающуюся одежду, но на старшекурснике оно смотрелось слишком естественно, словно камень вытачивался под эти черты лица, цвет глаз, оттенок кожи. С тем учетом, что подобное носят чаще только девушки, это привлекает вдвойне. Внимание — уж точно. — Маме с таким же дарили на свадьбу, — эту подвеску он видит каждый день, сложно не заметить подозрительно схожее переливание цветов. Почему он заговорил из-за такой мелочи, которая даже не волнует его в повседневной жизни? Младший грустно улыбнется, если попробует ответить честно. Ему слишком одиноко последние месяцы. А дружелюбие в чужом тоне моментально расслабляет. Да и сам тембр приятный, таким только младенцев укладывать спать. — Тебе идет больше, только я тебе этого не говорил. Теперь юноша увидел эту улыбку. И если бы он смог сдержать ответную, наверняка это стало бы преступлением. Старший завел руки за голову, совершил пару несложных манипуляций и рассоединил концы цепочки, после чего обмотал их вокруг граненого камня и спрятал в кулаке. Смутился? Чонгук с вопросом вскинул брови. Его новый приятель указал взглядом в сторону. Блудный преподаватель вернулся, только теперь раздраженный, с кипой небрежно сложенных бумаг и, кажется, подрагивающим глазом. Только первокурсники в свой первый день учебы не знают, что в таком состоянии господина Ли лучше не трогать. Лучше не смотреть в его сторону, не раскрывать рот без надобности, а в лучшем случае постараться не дышать. Поэтому аудитория моментально погрязла в гробовой тишине. Все присутствующие являются совершеннолетними, но только с этой старой занозой каждый ощущает себя не больше нашкодившего ребёнка. Пока стопка распечатанных листов постепенно приобретала более стройный вид, старший что-то быстро начеркал в углу тетради и пододвинул к Чону. «Тебя когда-нибудь называли пидором за кулон на шее?» Брови почти сошлись на переносице, но вскоре морщины быстро разгладились. Чонгук с первого курса, но учится далеко не первый день, поэтому понимает, к чему тот клонит. Обычно таких увольняют. «Не то чтобы меня это оскорбляло, — ручка снова забегала по полям, — но в прошлый раз я пропустил обед». Младший хрюкнул в кулак и с улыбкой закивал. Теперь эта мера предосторожности не казалась глупой. Недолго думая, он перехватил ручку из чужих рук и отступил вниз пару клеток. Вообще-то рядом лежал его карандаш, но так гораздо интереснее. «Чонгук. Чон». Идея влепить фамилию под конец показалась неряшливой, когда на чужих губах заиграла короткая ухмылка. Старший, словно принимая правила несуществующей игры, аккуратно забрал свое пишущее средство и вновь склонился над их короткой перепиской. «Тэхён. Ким». От сердца то ли отлегло, то ли прилегло к нему в несколько раз сильнее. До конца пары парни больше не перекинулись ни единым словом, но Чонгук несколько раз останавливал взгляд на просвете между пальцами Тэхёна, рука которого расслабленно лежала на парте. Преподаватель точно не смог бы заметить выглядывающий кончик камня, но вот младшему он нравился больше с каждой секундой.

*****

Тэхён продолжал стоять на месте. Смотреть в его пустые глаза было сложно, просто невыносимо, поэтому Чонгук рассматривал серебряную цепочку, минерал на которой скрывается за широким вырезом футболки. Разумеется, испачканной в крови, на этот раз его собственной, перемешанной… с чей-то там еще. Даже с такого расстояния отчетливо виднеется пара укусов на запястье, на потрепанных годами джинсах появилась вторая дырка на другой штанине, практически полностью гармонируя с первой. Чонгука тошнит. Вертолет подлетал все ближе: теперь неизвестный в окне был замечен. Это шанс на спасение. Шанс стать частью тех, кто в будущем сможет помочь восстановить цивилизацию — сколько еще городов или даже стран охватил вирус? — кто после многих потерь найдет в себе силы встать на ноги. Чон хочет заполучить этот шанс. Но сейчас он через боль всматривается в черты столько лет близкого лица, которое наверняка ближайшие ночи будет приходить к нему только в кошмарах. Хотя вполне актуален вариант выброситься из окна, переломав все кости, позволить угоститься своей плотью и вскоре восстать в ином облике. Лучше уж гнить вместе, чем наблюдать за гниением всего мира. Так говорил Тэхён.

*****

— Чонгук? — младший не сразу понял, что окликают его второй раз. Он резко поднял голову, пытаясь понять, успел ли до этого Тэхён о чем-то его спросить, но тот только искренне рассмеялся своим густым баритоном. Юноша прикусил внутреннюю сторону губы и снова опустил голову, наконец сдвигаясь с места. — Ты уверен, что не боишься собак? Чон качает головой и садится на колени, отчего щенок радостно завилял хвостом и сорвался к уже знакомому для него человеку, запрыгивая на бедра передними лапами и начиная с интересом обнюхивать лицо. Когда в ход пошел язык, смеяться начал младший, игриво отталкивая от себя этого ребенка, что, ожидаемо, его только раззадорило. Однажды его укусила точно такая же овчарка, лет в десять, только взрослая и агрессивная, но еще не окрепшие зубы не могут сильно навредить даже в процессе игры. Это маленькое существо чепрачного окраса на самом деле очаровательно. Когда Ким опускается на корточки рядом с ними, для него освобождается немного больше места. — Я думал, ты скажешь, что я дурак. — Дурак? — даже щенок возбужденно тявкнул. — Поясни. — Ну знаешь, когда занятый учебой и работой третьекурсник заводит себе активную собаку, его только так и называют, — старший перебирает пальцами густую шерстку и, поднимая на руки двухмесячный комок, прижимает к груди. Тот как-то и не сопротивляется. Он живет в этом доме меньше месяца, но фундамент их прочной связи уже выстраивается как нельзя лучше. — Думаешь, я поторопился? Салли размяк под двумя парами рук, одна из которых крепко держала, а вторая ненавязчиво ласкала мягкий живот. Глядя на его неподдельное удовлетворение от всей этой жизни, сложно даже подумать, что дальше что-то может пойти не так. Тэхён все делал правильно с первых дней его появления. И Чонгук это знает не с чужих слов, потому что все это время он был рядом, а у его отца кинологическое образование. — Ты единственный со своего курса, кто ответственно подходит даже к оформлению конспекта лекции. Еще и находишь время на встречи со мной не только в выходные, — его голос становится тише, а сам Чон невольно вздрагивает, когда кончики пальцев случайно соприкасаются с ладонью Кима. — Меня восхищает в тебе эта черта. Тэхён в ответ молчит, смотрит на гладящие собаку руки Чонгука и думает. Что он постоянно так качественно обдумывает? Младший считал, что люди обычно от него не могут дождаться ответа, когда заданный вопрос продолжает висеть в воздухе без какой-то отдачи несколько долгих секунд. Считал, а теперь молчание его друга становится немного волнительным. Тэхён часто получает комплименты. Своей внешности, голосу, стилю одежды, самостоятельной жизни. Младший проводит с ним много времени, поэтому знает, как тот реагирует: он обычно улыбается, немного смущается и тепло благодарит. Но только на слова Чонгука он молчит. Словно пытается понять, действительно ли ему приятно слышать это именно от него. Или сомневается, что он говорит правду. Это происходит последнюю неделю. После двух месяцев общения пришлось усвоить несколько правил, которые юноша сам для себя обозначил, чтобы не подвергаться бессмысленному волнению, в одно из которых входит обязательное спокойствие даже в тех ситуациях, где испуганное подсознание привыкло бить тревогу. Поэтому парень спокоен. Поэтому он больше не чувствует странный трепет в груди, когда держит зрительный контакт с Тэхёном, поддерживая немую беседу одним только взглядом. По крайней мере старается убедить себя в этом. Он прикрывает веки. Когда-нибудь младший поймет, что говорит его молчание. Иногда начинает казаться, что с появлением Тэхёна в его жизни внутри поселилось что-то. Что-то похожее на слабый вирус, к которому привыкаешь с первых дней, потому что он становится частью тебя, адаптируясь к среде, чувствуя себя на нужном месте. Его влияние становится сильнее с каждым днем, и Чонгуку даже сложно сказать, в чем именно это отражается. Наверное в том, что сейчас ему очень хочется на старшего посмотреть, но он сдерживается, чтобы не загрузиться из-за мелочи. Что он оставляет ему последние чипсы на дне пачки во время просмотра кино, убедив, что якобы больше не хочет. Что он может посидеть с щенком, выручив друга на работе, хотя приходится изменить планы на весь день. Да даже в том, что он выравнивает тетради на парте или столе при малейшем внимании к ним — Тэхён тот еще перфекционист, — нет простого желания избежать косого взгляда. Это ведь тоже своего рода заражение. Тот отпускает собаку, выпрямляется и бредет в сторону кухни. Чонгук не видит, но отчетливо слышит направление шагов. Он не первый раз в этой квартире. — Будешь чай? — в ответ приходит утвердительное мычание, после чего загремели кружки, зашипел чайник. Чонгук открывает глаза и сталкивается с пронзительным взглядом щенка. Он впервые остался с ним, не преследуя хозяина по пятам, спотыкаясь о собственные лапы. Тоже смотрит, тоже молчит, но младший понимает из этой тишины гораздо больше. В этих глазах нет недосказанности, которая тревожит в Тэхёне уже целую неделю. Юноша снова кусает губы и виновато смотрит на Салли. Когда-нибудь он точно поймет, почему в такие редкие моменты так болезненно ноет в груди.

*****

— Вы слышите меня? — несмотря на то, что из-за хлопающих звуков лопастей приходится почти кричать, держащийся за металлическую ручку мужчина в военной форме все еще спокоен и терпелив, пускай у него с пилотом явно нет никакого желания задерживаться здесь на лишние минуты. — В доме еще кто-то есть, сэр? Дурацкая привычка отключаться когда-нибудь точно доведет Чонгука, который, словно загипнотизированный, едва отводит взгляд от Тэхёна, которого, кажется, никто и не замечает. Он смаргивает скопившиеся от сильного ветра слезинки, осматривает ванную комнату, будто действительно сомневается в том, что остался здесь один, поворачивается обратно к окну и уныло мотает головой. — Тогда я прошу вас, оставайтесь на месте, — он что-то скомандовал по рации, после чего вертолет поднялся вверх на несколько метров. Перед лицом юноши упал темно-синий шнур, над головой, держась за него, мужчина уперся ногами в холодный металл и протянул руку Чонгуку. — Лучше не смотрите вниз и сразу хватайтесь. В ответ на него смотрят немного растерянно, будто военный этот — не военный вовсе, всего лишь исполняет его роль на детском утреннике, пытаясь растормошить гостей, а Чон, единственный знающий правду, не знает, как этому человеку можно доверять. Когда его взгляд начинает метаться в панике по сторонам, время замедляется в разы. Парень успевает обдумать слишком много вещей, которые наверняка не дадут ему покоя в ближайшие недели или даже месяцы. Что с родителями? А с сестрой, уже два года как живущей в Германии? В Корее тоже началось бедствие? А как родители Тэхёна? Если они живы, не убьет ли их быстрее вируса известие о сыне? Хочется упасть на холодный пол, схватиться за голову и с невнятным бормотанием качаться, пока весь этот шум не прекратится.

*****

Сердце будто бы замерло в ожидании, когда Чонгук снова почувствовал тепло чужой ладони на своей, но ненадолго: грудная клетка показалась слишком тесной, чтобы продолжать вынашивать эти чувства безмолвно. Колени в напряжении свелись, а пальцы другой руки, упирающейся в темно-зеленый чехол дивана, цвет которого не увидишь из-за отсутствия основного освещения, сложились в кулак. Нет, он не хочет ударить Тэхёна. Равзе что убедиться в том, что его богатая фантазия не стала дорисовывать тактильные ощущения из-за их огромной нехватки. Чонгук робко, очень осторожно поворачивает голову в сторону старшего, будучи уверенным, что он находится вне поля его зрения. В нескольких метрах от них надрывается сабвуфер, разносятся звуки выстрелов, кадры часто сменяют друг друга, не концентрируясь на одном персонаже на долгое время. Сегодняшний выбор пал на второго «Дэдпула», который оказывается неплохой разрядкой после нервозного учебного дня у обоих. Почти в полной темноте парней, уютно устроившихся на диване в гостиной Кима, освещает экран плазмы. Сложно не признаться себе в том, что этот голубой оттенок на лице смотрится очень чарующе. Взгляд опускается. Ладонь старшего как-то незаметно оказалась между ними, где все это время покоилась рука Чонгука. Тот смотрит на эту картину как вкопанный, не слыша ни реплики героев, ни размеренное дыхание Тэхёна, который уже обратил на него внимание, но не торопится добиваться того же от младшего. Его пальцы, идеально подходящие для игры на фортепиано, коснусь костяшек. Уж точно не случайно. Как это обычно называют? Смертью? Чтобы хоть раз Чонгук решил всерьез помечтать о том, что Тэхён может дать ему это. Что-то, что будет больше приветственных рукопожатий, поддерживающих хлопков по плечу или редких объятий в особенные моменты. Был ли этот момент особенным? Младшего не обнимают, ему ничего не говорят, он сгорает он внутреннего жара и пытается убедить себя в том, что это неудачная шутка. Тэхёну бы не хватило наглости шутить настолько подло, но от внезапно накатившего страха хочется думать именно так. Потому что это не может быть тем, что кажется очевиднее ясного солнца на ясном небе. Сейчас поздний вечер. Чонгук готов отчаянно цепляться за этот факт, чтобы очевидность стала обманчива своей простотой. Но нужно ли? — Чонгук, — голос такой тихий, но в голове юноши он перекрывает шумный фильм. Он затаил дыхание, с опаской продолжая смотреть на их руки. — С моими губами что-то не так? Пока не совсем понимая, что имеет в виду Тэхён, испуганный парень еще более опасливо поднимает на него взгляд. Картинка снова меняется с высокой частотой, поэтому больше нет отражения голубого неба: лицо старшего озаряют зеленые, красные, желтые оттенки, а иногда они мерцают, как в худшем сне эпилепсика. И оно спокойно. Грудь так же мягко вздымается, говоря об отсутствии какого-то волнения. А губы… что не так с губами? Рассматривая крошечную родинку ближе к уголку и, кажется, откровенно залипая, он почти упускает из внимания усталый вздох. — Нет, — выходит немного хрипло. Вопрос ведь был риторический. — Тогда почему ты так часто на них смотришь? — этот, судя по всему, тоже. После своих слов тот вновь отворачивается к экрану, не перематывая файл, не прибавляя звука. Если бы все так и закончилось, младший смог бы прийти в себя через пару минут, списав все на привычное поведение своего друга, такое своеобразное и непостоянное. Но сердце в груди снова забилось в беспокойстве, когда рука вновь зашевелилась, и ладонь Чонгука оказалась перевернутой. Пальцы погладили костяшки, прошлись по внутренней стороне ладони, разнося по телу сотни и тысячи электрических разрядов, пока не остановились на самых кончиках. Тэхён сплел их пальцы. Кажется, он только что опроверг все опасения младшего, в то же время оправдывая тихие надежды. Настолько тихие, что их существование практически полностью забылось. Юноша сжимает чужую ладонь, промаргивается и тоже уставляется на экран, забывая, что он вообще сейчас смотрит. Это тоже называется смертью.

*****

Продолжая скитаться по лабиринту своего сознания, подбирая каждое воспоминание, как запылившуюся книгу с полки, Чонгук вновь теряет счет времени. За несколько секунд он вспоминает все самые яркие моменты жизни с Тэхёном, цепляясь за каждое, как за последнее, за что в этом мире в принципе можно бороться. Обычно юноше это напоминает планету Миллер, час пребывания на которой равняется семи земным годам: не успеешь вдаться в подробности какого-то яркого отпечатка твоей памяти, как кто-то небрежно вырывает из мыслей, не имея никакого терпения. Сейчас же все происходит наоборот. Чонгуку хватило и доли секунды, чтобы в очередной раз ощутить безысходность своей ситуации, ведь так хорошо, как в его воспоминаниях, больше никогда не будет. Но это не помешало ему хотя бы выполнять инструкции военного, благодаря которому он без свойственной себе неуклюжести оказался в кабине вертолета, явно не предназначенного для транспортировки гражданских. Но на одного Чона места было достаточно. Наверное, прошлая жизнь была не только у отдельно взятого человека, а у всего человеческого рода. Одна огромная жизнь, собранная из лоскутов миллионов других, грех который был настолько велик, что спустя поколения нынешним людям приходится оказаться в такой затруднительной, если можно так выразиться, ситуации. А может, не существует ни греха, ни кармы, ни коллективной прошлой жизни, просто в один момент стрелка резко сделала поворот в другую сторону, и происходящий хаос грозится стать новой рутиной, наполняющей существование гниющими кусками мяса, против которых останется использовать только огнестрел и холодное оружие. — Ваше имя? — Чонгук поднимает рассеянный взгляд на мужчину, окликнувшего его. Вертолет продолжал висеть в воздухе на одном месте. — Я понимаю, вам сейчас сложно отвечать на вопросы. — Чон Чонгук. — Вы укушены? — Нет. Это не моя кровь, — отчеканивает парень на английском, с трудом перестраиваясь на другой язык, и косится в проем, пытаясь рассмотреть хоть какое-то движение на земле, что не остается незамеченным. — Ваш сожитель? — военный получает кивок в ответ. — Кем приходится? «Приходился». — Супругом. Именно в этот момент вертолет сильно тряхнуло в воздухе, и вскоре все объекты на земле стали стремительно удаляться, пока вовсе не пропали из виду. Но на ухоженной лужайке, как бы парень ни вглядывался, высовываясь на улицу под громкие просьбы отодвинуться подальше, больше не было никакого Тэхёна. А все из-за того, что… Чонгук распахивает глаза. Он прикрыл их всего на несколько минут, но настойчивый стук в дверь, который на самом деле работал тараном, не позволил отключиться, и юноша с тихим стоном прижимает к растерзанной коже шеи белое полотенце, уже и без того пропитанное кровью. Но, в отличие от фантазии, она принадлежала не Тэхёну, который продолжает упорно добиваться своей цели. Никаких военных не было. Не было никакого вертолета, а если и был, то находящиеся в нем люди наверняка сочли лежащего на полу парня холодеющим трупом. Чонгук был в обмороке. И все события, исключая воспоминания, оказались бредом. Но он все еще жив. Воспроизвести картинку жизни, которая будет выделяться на фоне других своими светлыми оттенками, вышло неосознанно. Как сон с человеком, о котором не можешь перестать мечтать. Но в мечты младшего не входила жизнь без Тэхёна. Поэтому он так быстро исчез. В его голове все было слишком реально. Слишком реально, чтобы вновь свыкаться с действительностью. В той галлюцинации не было никакого укуса, который сейчас обрывает любую возможность не дать заражению добраться до головного мозга: тот же палец можно отрезать, ноги или руки в сериалах и фильмах обычно тоже отчленяли, но в случае Чонгука… придется лечь под гильотину. Удар. Чон, больше не в силах держать руку на весу, выпускает полотенце ослабшими пальцами. Он чувствует сильную жажду и головокружение, словно кто-то только что намеренно зарядил ему кирпичом по голове. Удар. Ручка громко звякнула, послышался неприятный хруст, после которого между косяком и дверью образовался небольшой проем, в который может влезть разве что рука. Сначала тонкие пальцы, потом и целая кисть, окаймленная алыми брызгами, которые не очень сочетались с медовым оттенком кожи. «От любви до ненависти — один шаг» — слова Аристотеля, которые Чонгук никогда в жизни не воспринимал всерьез. Что одно, что другое для него — одно и то же чувство под разным знаком, который не всегда поддается пониманию. Интересно, оно ли движет сейчас тем, что когда-то можно было назвать Тэхёном? Это тоже сила его чувств? Вряд ли ему приходилось делать тот знаменательный шаг, который отдалял его от невыносимого желания добраться до Чонгука. До Чонгука, которому самому остался маленький рывок до становления чем-то таким же невразумительным. Который, на самом деле, не просто не видит другого исхода. Он его не хочет. Ведь сила чувств Тэхёна не угасла, он все еще его любит. Или ненавидит. Так сильно, как только может. На всю комнату разносится очередная серия непродолжительного хруста, когда дверь наконец распахивается. Раненому и плохо соображающему парню было сложно найти какую-то подходящую баррикаду, и в ее роли выступила высокая корзина для белья, которую опрокинули одним сильным толчком. Высокая фигура не стала надолго задерживаться в дверном проеме, и с каждым новым шагом Чонгук с большими усилиями отползал на пару десятков сантиметров назад, как только можно уползти в сидячем положении, пользуясь лишь одной частично онемевшей рукой. Но, несмотря на инстинкт самосохранения, он все равно понимает, чем обернется эта жалкая борьба. Когда за спиной больше не осталось никакого свободного пространства, он бессильно разваливается, опираясь лишь на стену. Помутневшее перед глазами тело хромало, но сил в нем явно больше. Веки держатся открытыми из последних сил. Гудение в ушах — последнее, что Чон может чувствовать. Когда на шее смыкаются два ряда зубов, ему вспоминается, как однажды в университете однокурсники спрашивали, какая милашка успела оставить Чонгуку красноречивый укус на самом видном месте. В тот день Тэхён снова учился с ним в одной аудитории, а потому лишь улыбался себе под нос, вовсе не собираясь идентифицировать себя иначе. Когда футболка начинает пропитываться горячей и вязкой субстанцией, неровными ручьями прокладывая свой путь по шее и ключицам, иногда срываясь и небрежно капая на пол, перед глазами внезапно возникает образ плачущего в грудь старшего, который лишь наедине со своим парнем позволял себе сбросить накопившийся груз. Его слезы были такими же горячими. Захлебываясь в крови, Чонгук представляет, что сейчас Тэхён снова всего лишь дает волю своим чувствам. «Ты был прав, — проносится в его голове, прежде чем глаза закроются в последний раз. По крайней мере в этой жизни. — Лучше уж гнить вместе». Ведь мир наверняка будет этому сопротивляться. Теперь Тэхён с Чонгуком — единственные, кто продолжают в нем жить.