неживой

Натянутая до предела, ткань брюк сладко липнет к коже. В ботинках хлюпает. Джозеф перебирает пальцами в миллиметре от кожи чужого жилета, сжимая и разжимая ладони. В голове стоит скрипящий гул. Полностью глаза удается продрать только с третьей попытки, когда скованные чем-то вязким ресницы оттаивают под горячей сыростью ладоней. Разница в окружении не так разительна, как ожидается: только темнота уже не настолько хищно подступает со всех сторон и дышать от чего-то становится легче, несмотря на оседающую тяжесть в легких и подступающую тошноту. Глаза привыкают к этой черноте медленно. По звукам: капающей воде, звону стеклянных граней и сырости вокруг, похоже на подземную пещеру. Рувик ставит новые эксперименты. Нет причин для страха. Он что-нибудь придумает, а Себастьян прикроет. Даже при самом дерьмовом исходе. [ Если он сейчас не лежит где-то за стенами соседнего бара, в горе мусора и картонных коробок, упитый до беспамятства. Как раньше. Может, как и сейчас. Конечно, он что-нибудь придумывает. Он найдет выход. Если не будет завален своими и чужими отсчетами с головой, если не будет разрешать все дела отдела в одиночку, если – ] Изображение дробится на сотни маленьких неровных кусков, разделенных друг от друга ломанными перегородками. На победу над сковывающим по рукам и ногам страхом и логическим осознанием ситуации уходит больше времени, чем требует того ситуация. Стекла очков разбиты. Только и всего. [ У Кидман на такое проявление паники нашлась бы тысяча и одна нечитаемых, но явно упрекающих во всем взглядов ] Все в порядке. Просто душно. [ – Все было бы в порядке, если Себастьян после произошедшего не смотрел на него с немым сожалением и сочувствием, как на побитого щенка ] Словно привлеченный его гнилыми сомнениями, свет проклевывается с разных сторон, а потом и вовсе вспыхивает в полную силу. Не пещера. Здание отдела. Слетевшая с петель дверь, покореженный косяк, перевернутые столы и стулья без одной или двух ножек, повсюду разбросано стекло, которое по наклейке «Отдел по борьбе...» можно собрать, как мозаику. Паз в паз. В свободных от утвари промежутках лежат лицом вниз или в сторону кореженные тела: в шаговой доступности – Джетт, как всегда, с двумя стаканчиками кофе, за ней – Шейн и Гилберт, пускающие в ее сторону вечные сальные шуточки, Джон, Александр, Уилл, Венвер… Кидман с кровавыми потеками на воротнике белоснежной блузы и жжеными следами пальцев на шее одиноко пересекает кабинет на стуле, негромко клацая колесиками по стеклянной крошке. Воздух давит на плечи и голову. Пальцы – его пальцы – в хаотичном порядке перебирают красную жижу с темно-лиловыми сгустками, пропуская через себя. Нервное. Кожаный жилет, портупея и рубашка порваны. Грудная клетка сдавлена. Лицо – кровавая каша. Только чернеют провалами пустые глазницы. Фляжка неизменно сдавленна пальцами правой руки. Нутро зудит, выворачивается, скачет. [ – Как вам отсчет в департамент, детектив Кастелланос? ] Джозеф просыпается – возвращается – приходит в себя от жгучего холода, стальной хваткой сдавливающего подбородок и щеки. Все судорожные вдохи и выдохи тонут где-то внутри. Вместе с грохочущим сердцем. Глаза напротив со стылым интересом сосредотачиваются на шее, подбородке, губах. Кожа на запястьях Рувика, словно труха, но сам каркас крепкий. Джозеф хватается за чужие руки, словно утопающий. Дерьмовые эксперименты собственного сознания уже не в новинку для него.