Это из-за тебя

Очередной вторник. Очередная встреча в дешевом отеле, чтобы напиться и потрахаться. Так, как нравится им обоим. Жестко, жестоко, чтобы боль мешалась с удовольствием. Чтобы от стонов и криков на утро болело горло. Если еще и ребра от кулаков будут болеть, то вообще замечательно. Тогда Кирилл будет чувствовать себя живым еще несколько дней. Если повезет, то до следующей встречи во вторник. Или раньше, если Разумовскому приспичит. Талантливый программист, филантроп, добрейший человек на публике, злой, жестокий и доминантный в постели. И вот ведь парадокс — во всем этом ни капли лжи. Наверное, это самое привлекательное в нем. Но Кириллу срать с высокой колокольни. Ему нужен только секс. И Сергей — лучший вариант. Он не врет, когда называет Кирилла шлюхой, не скрывая отвращения в голосе и продолжая яростно втрахивать его в матрац. Он честен, когда со всей силы бьет в живот после очередной мерзкой фразочки от Кирилла. Выводить этого пай-мальчика из себя — отдельный вид искусства, которым Гречкин овладел в совершенстве за этот год. Да, эти встречи начались почти год назад. Серёга напивался в каком-то клубе, а Кирилл решил его подцепить. Правда, тогда он не думал, что окажется снизу. Но роль принимающего ему понравилась даже больше. Кто бы мог подумать, что чувствовать чужой член в заднице так ахуенно приятно. Знал бы раньше, вообще на девушек не заглядывался. К сожалению, с мужиками в этом городе все очень плохо. На задницу молодого мажорчика поведутся либо мерзкие папики, большая часть которых имеет дела с его отцом, либо такие же молодые нищеброды, которым деньги будут куда нужнее, чем сам Кирилл. Серёга другой. Серёге не нужны деньги, у него их и так дохуя. Ему не нужна красивая молодая игрушка, он сам еще молод. Да и на мордашку он куда красивее толстопузых папиков, которые больше всего любят подчинение. Сереге не нужно подчинение, ему нужно тело, на которое можно изливать все свои негативные эмоции. А еще ему нужен собутыльник. Серёга успел прикончить половину бутылки шампанского еще до прихода Кирилла. — Как ты вообще пьешь эту приторную дрянь? — спрашивает Гречкин, подходя вплотную к кровати и забирая бутылку из слабой хватки. Он с размаха садится рядом с Серёжей, запрокидывая голову и делая пару больших глотков. Кровать скрипит от резкой нагрузки. Ну что ж, старушке еще много сегодня скрипеть придется. — Не нравится, не пей, — отвечает Серёжа и забирает бутылку обратно, сразу же присасываясь к горлу. — Чего так долго? — Пробки, — просто отвечает Кирилл. Хотелось бы съязвить, да на язык ничего не лезет. Серёга сегодня какой-то особенно подавленный. Плечи опущены, спина сгорблена, глаза будто пустые. Будто и не человек тут сидит с ногами на кровати, а кукла. Красивая, изящная, но совершенно пустая. А, нет, показалось. Не пустая. Вон дорожки от слез на щеках остались, почти незаметные под рыжими патлами, спадающими на лицо. Плакал? Да какая нахер разница! Пусть уже прекращает ныть и занимается делом. Надо его раскачать. — А сам чего так рано? Ты же у нас занятой мальчик. Совещания всякие, встречи, — начинает Кирилл, пытаясь найти, за что можно зацепиться. Может, его на одной из этих встреч обидели, вот и расплакался как девочка. — Я сегодня все отменил, — отвечает без энтузиазма, пустым безэмоциональным голосом. Нетушки! Так не пойдет. Кириллу нужны эмоции. — Похоронка год назад пришла, — тихо добавляет Серёжа. Ага, а вот и эмоции пошли. Тихая отчаянная боль. И глаза опять влажными становятся. Понятно теперь, почему он сегодня такой потерянный. Вспоминает о своем прошлом мужике. Он по пьяни всегда этого Олега вспоминает. Бесит. — Как удачно, что сегодня вторник. Да, Серёж? Можешь представлять своего мертвого дружка, пока будешь меня трахать. Разрешаю в честь годовщины. Губы сами собой растягиваются в улыбке, когда Серёжа вскидывает голову и смотрит прямо в глаза. Злобно, яростно. Даже радужка как будто ярче от гнева становится. По напрягшейся челюсти видно, как сильно сжимает зубы. Вот! Вот так! Давай, злись, бесись, выливай все это наружу. Давай! — Не смей, — шипит Серёжа, а потом бьет в челюсть. От удара щеку прикусывает изнутри. До крови. Больно. Хорошо. Губы, теперь окровавленные, растягиваются еще шире. Кирилл проводит по ним пальцами, собирая кровь и демонстрируя её Серёже. Тот переводит взгляд, брови хмурит, отворачивается. Переборщил. Лишь бы сейчас не остановился. Не смей успокаиваться! Бесись! — А что ты сделаешь, если посмею? Убьёшь? — Кирилл склоняет голову набок, продолжая довольно лыбиться. Серёжа опять поворачивается к нему, смотрит прямо в глаза. Опять злится. Замечательно. Не останавливайся, продолжай. Надо еще подтолкнуть. Еще немного. Кирилл проводит языком по нижней губе, слизывая кровь, наслаждаясь привкусом железа, нарочно громко сглатывает, чтобы кадык под кожей ходил. Даже голову немного назад откидывает, чтобы лучше было видно. — Ну давай, Серёж. Помяни старого друга, — тянет Гречкин, расстегивая пуговицы на рубашке. Серёжа скалится и снова бьёт. Бьёт еще сильнее, от чего Кирилл почти валится на кровать. Она скрипит, когда Серёжа привстает, чтобы окончательно опрокинуть Кирилла на простыни и перевернуть его на живот. Отлично! Давай, давай, Серёжа, давай ещё сильнее, ещё злее. Ещё жестче. Серёжа стягивает с задницы Кирилла спортивные штаны, расстегивает пряжку своих брюк и сразу приставляет головку члена ко входу. Сегодня без прелюдий. Идеально. Толкается сразу же, не с первого раза входит и не дает ни секунды, чтобы отдышаться и привыкнуть. Двигается рвано, постепенно входя все глубже. Господи, как же это больно. Как же это хорошо! От боли не получается нормально дышать, из глотки рвутся хрипы. А потом Серёжа давит на спину, заставляя сильнее прогнуться, и тем самым меняя угол. И тогда все тело прошибает первой волной удовольствия. Аж пальцы на ногах поджимаются. Мышцы сжимаются и плотнее обхватывают член. Движения замедляются и сзади слышится хриплый протяжный выдох. Серёге тоже хорошо. Еще бы ему не было хорошо. У Кирилла же такая ахуенная задница. Серёжа опять ускоряется, вбивается ритмичнее, глубже, каждым толчком выбивает воздух из легких. Кровать-старушка скрипит не переставая, вторя стонам. Как же хорошо. Еще, сильнее, пожалуйста, еще! Кирилл не уверен, что не простонал это вслух. Похуй. Лишь бы Серёжа не останавливался, лишь бы продолжал, лишь бы давал чувствовать себя живым. — Какая же ты мразь, — загнанно шипит в ухо Разумовский, выходит, переворачивает Кирилла на спину и снова резко входит, не давая времени на передышку. Серёжа хватает Кирилла за шею и сдавливает, перекрывая доступ к кислороду. Смотрит в глаза, смотрит так, что отвести взгляд просто невозможно. В этих радужках целая буря, ярость, гнев, возбуждение. На щеках слезы. Что, неужели все-таки представил этого своего Олега? Кирилл бы посмеялся, если бы мог нормально дышать. Но вдохнуть почти не получается, а сильные толчки выбивают остатки воздуха из легких. Когда в глазах начинает темнеть, Серёжа ослабляет хватку. И мир сразу захлестывает охренительно яркими красками. Легкие горят, горло дерет поток воздуха. Стоны хриплые, надломленные. Серёжа убирает руку и хватается за бока, буквально насаживая Кирилла на свой член, глубоко, сильно, жёстко. Так, черт возьми, правильно! Кирилл не выдерживает и кончает первым, пачкая живот. Крича от оргазма. Еще сильнее сжимаясь. Серёжа тоже стонет, делает еще несколько глубоких толчков и тоже кончает. Прямо внутрь. Как всегда. Они замирают так на несколько секунд, пытаясь отдышаться. Потом Серёжа, наконец, выходит из Кирилла, натягивает обратно свои брюки, застегивает пряжку и выходит из номера, хлопая дверью. Кирилл растягивается на кровати. Она скрипит от каждого движения. Досталось ей сегодня. Просыпается Кирилл под утро. В том же номере, на той же кровати. Задница болит. Челюсть болит. Горло болит и изнутри, и снаружи. Наверняка, будут синяки. Заебись. Значит, можно будет давить на них, чтобы снова почувствовать боль. На ближайшую неделю этого точно хватит. Но Разумовский пишет в субботу. Присылает короткую смску с адресом, куда Кирилл едет прямо из клуба. Друзья возмущаются, потому что они пришли всего полчаса назад. Плевать. Эти люди только зовут себя друзьями. На деле им нужны только деньги Гречкина-старшего. Лучше еще раз потрахаться с Серёжей, чем играть с ними в дружбу. Если еще и разозлить его получится, как тогда… Но в этот раз все как-то не так. Разумовский присылает адрес ресторана, а не отеля, как делает это обычно. Кирилла провожают в vip-комнату, где Сергей сидит за уже накрытым столом и элегантно отпивает из бокала с шампанским. Такой изящный, грациозный, красивый. Завораживающий. Как только Кирилл закрывает за собой дверь — громче, чем следовало, — Разумовский тут же вскакивает как в жопу ужаленный. Всю его элегантность и грациозность как ветром сносит. Вот, стул чуть не перевернул, пока вставал. Собственные пальцы мнет, волосы безостановочно поправляет, губы нервно облизывает. Как будто перед доской в школе отвечать собрался. — П-привет, — запинаясь, здоровается он и дергано машет рукой в нелепом приветственном жесте. — И тебе не хворать, — отзывается Кирилл. Странно все это. Очень странно. — Зачем меня сюда позвал? Решил сменить обстановку? Давно меня на столе не брал? Кирилл проходит по комнате, садится на стул напротив Серёжи. Тот на секунду зависает от вопроса и, наконец, перестает дёргаться. Только на секунду. Потом он издает короткий нервный смешок, садится на место и опять начинает мять свои пальцы. — Нет, трахаться здесь я не собирался, — отвечает Серёжа. — Да и после прошлого раза… Он переводит взгляд на Кирилла. Смотрит, долго смотрит и лицо еле заметно кривит. Что, противно видеть начавшие желтеть синяки на щеке и шее? Ну да, выглядят и вправду погано. Но разве не в этом вся прелесть, Серёж? Что-то определенно не так. Взгляд у Разумовского… Что в этом взгляде спрятано?  — Кирилл, — обращается Сергей. Ого. Аж по имени. За весь этот год он его по имени звал лишь пару раз. Одной руки хватит, чтобы пересчитать. — Прости, п-пожалуйста. В прошлый раз. Я не должен был так… А, так вот что в его взгляде. Ебучая вина. Ссссука. — Нахуй пошел, — прерывает его Гречкин. — Что? — опешивает Серёжа. Он явно такого не ожидал. — Нахуй пошел со своими извинениями, — поясняет Кирилл. — Я приехал, чтобы потрахаться, а не твое блеяние слушать. — Н-но… Я ведь… Серёжа теряется и не знает, что следует говорить. Он мнется и кусает губы. Лучше бы кусал кадык Кирилла во время очередного протяжного стона. Лучше бы как всегда вел себя уверено, жестко и властно. Нахрена это чувство вины? Нахрена это раскаяние в глазах? Извинения эти чёртовы. — Если мы не будем трахаться, то я пошел, — говорит Кирилл после долгой паузы. — Стой, — не говорит, не приказывает. Просит. Да блять! Кирилл ждет. Хотя ждать вообще не хочется. Хочется вскочить на ноги и начать разносить все вокруг! Потому что не нужны Кириллу ничьи извинения. В прошлый раз все было отлично! В прошлый раз было именно так, как надо. В этот раз хочется точно так же! Только как вывести Серёжу из себя, если пока что все выходит ровно наоборот? — Я понимаю, что ты не обязан прощать меня. Я отвратительно поступил и не имел права срываться на тебе… Серёжа тараторит, будто заранее вызубрил текст. Но Кирилл его опять перебивает. — В пизду это все, Серёжа! Он хлопает руками по столу громче, чем рассчитывал. Тарелка и столовые приборы звенят, дополняя злость в голосе. — Похуй мне на твое раскаяние. Мне секс нужен. Понимаешь или нет? Секс! Сергей молчит. Смотрит внимательно в глаза, старается дышать глубоко и ровно. Получается через раз. Начинает злиться. Ну наконец-то! Давай еще! Сильнее! — Думаешь, один раз извинился, и всё? Снова нормальным человеком стал? — продолжает Кирилл уже тише. Перегибается через стол, чтобы поближе к лицу. Чтобы мельчайшие детали разглядеть. У Серёжи челюсть напрягается, а брови потихоньку начинают сходиться к переносице. Ага. Правильное направление. Значит, Кирилл продолжит давить на эту мозоль. — Нет, Серёж, это так не работает. Мы оба знаем, какой ты на самом деле. Тебе плевать на меня и мое состояние. И игры в пай-мальчика ничего не изменят. Разумовский продолжает молчать и уже не скрывает все нарастающей злости. Заебись! Серёга определенно красив. Но злой и возбужденный он прекрасен! Настоящее произведение искусства во плоти, которым Кирилл готов наслаждаться вечно. Еще немного, и Серёжа впадет в совершенную ярость. Еще немного и он сам станет ебучим совершенством. Еще чуть-чуть… — Что, Серёж? Твой дружок любил тебя, только когда ты был хорошим? Поэтому ты тут решил вселенское раскаяние разыграть? Хуево играешь. — Не смей говорить про Олега, — шипит Серёжа. От того, как яростью звенит его тихий голос, мурашки бегут по всему телу и воздух стопорится где-то в районе горла. В комнате становится жарко. — А то что? По попке меня отшлепаешь? — так же тихо отзывается Кирилл. И сдержать издевательскую ухмылку не получается. Да и не хочется. Серёжа бесится! Цель определенно достигнута. Осталось… — Ты хотел идти. Иди, — вдруг говорит Разумовский обманчиво спокойным голосом. Чего? Прогоняет? Не бьет, не опрокидывает на стол, не стягивает штаны, чтобы резко без подготовки вставить и сразу трахать? Просто прогоняет. Ну и пошло оно все! Не больно-то и хотелось! Кирилл плюет в тарелку Разумовского и идет прочь из комнаты. С силой захлопывает дверь, но почему-то не уходит сразу. Через минуту из-за двери слышится громкое «Блять!» и мгновением позже звон разбитого стекла. Будто бутылка о стену разбилась. Кирилл знает, он часто кидает бутылки в стены, когда напивается дома. Нахуй все. Кирилл едет домой и залезает в отцовскую заначку с дорогими виски и коньяками, чтобы тоже разбить пару бутылок об стены. Отец, как и всегда, как и всю чёртову жизнь, лишь разочарованно, с отвращением смотрит на свое пьянющее вусмерть чадо. Ни ругани, ни наставлений, ничего. Ни единого слова. Лишь обходит стороной как кучу навоза. Даже за трату столь дорогой выпивки не ругает. Ну конечно, денег много. Можно купить ещё. А единственную важную, памятную бутылку от мэра, отец хранит в сейфе. Специально подальше от загребущих рук сына. Похуй. Кириллу давно уже похуй на отцовское пренебрежение. Сам на свою голову зачал, сам решил не отдавать матери при разводе. В принципе, ей тоже всегда было похуй на Кирилла. Она вообще не расстроилась из-за решения суда. Возможно, даже была счастлива, кто знает. Тьфу. Как же противно думать об этой женщине. И ведь каждый раз по пьяни мысли о ней лезут. Поэтому Кирилл ненавидит пить в одиночку. И поэтому ему так нравится пить с Разумовским. Тот и оттрахает, и сам все мысли займет, вытесняя оттуда всех остальных неприятных личностей. Он даже сейчас это делает. Эгоистичный рыжий ублюдок. Занимает собой все пространство. Всегда сам решает, когда им встречаться, где им встречаться. Сам выбирает позы. Сам решает, когда им остановиться. Или решает вовсе не начинать. Блять. Кирилл в очередной раз сблевывает дорогую выпивку в унитаз, когда замечает слезы на щеках. Нет. Нет! Он точно не плачет из-за Разумовского! Это все из-за тошноты. Это от ебучего бухла! Нахера за него столько платить, если все равно потом блевать? Блевать и плакать. Блять. На следующий день в похмельной голове всё ещё крепко сидит Разумовский. Выкурить его оттуда — идея-фикс. Цель, для достижения которой Кирилл опять созывает своих псевдодрузей и за свой счёт ведёт в клуб. В качестве извинения за вчерашнее. За то, что смылся к Серёже. Пить с ними весело, курить траву ещё веселее. Вот только рыжий пидр из башки вылезать не желает. Так и сидит там, зараза. — А вы слышали про новое обновление «Вместе»? Разумовский там такое накрутил! У меня батя был на презентации, говорит, им там выдали очки дополненной реальности. Скажите же, крутяк! — начинает восторженно болтать один из дружков. — Ебучие понты, — перебивает Кирилл. «Друзья» смотрят непонимающе. Кто-то начинает возражать. Кирилл не слушает. Он встаёт и выходит на улицу. Кирилл не тупой. Он понимает, что Сергей действительно гений, и то, что он делает, на самом деле заслуживает лишь восхищения. Но как же он за последние два дня заебал! Причем совершенно не в том смысле, в котором хотелось бы. Кирилл где-то слышал, что пожары в тайге тушат встречными пожарами. Он едет к Разумовскому. Впервые едет сам, без приглашения, без адреса, прямиком в его выёбистую башню. Никакой охраны нет, лишь пустой ресепшн и компьютерный женский голос, который грозится вызвать полицию. Кирилл поднимается на самый верхний этаж. Серёжа иногда по пьяни рассказывал, какими видами из окна любуется. Как любит смотреть на город с высоты птичьего полета. Как представляет крылья за своей спиной. Странно, что в такие моменты он казался напуганным и начинал оглядываться. Но Кирилла это волновать не должно. — Ты что здесь делаешь? — спрашивает Серёжа, когда Кирилл врывается к нему в кабинет и начинает бесстыдно оглядываться. — А нехилые хоромы, — оценивает он и проходит прямо к окнам. Серёга сидит в офисном кресле за большим столом и начинает спешно закрывать все приложения на столешнице-дисплее и собирать документы в папку. Кириллу срать на эти документы. Кирилл бухой и угашенный. Он чудом добрался сюда без аварий. И сейчас он смотрит на Питер через огромное окно от потолка до пола. Смотрит так же, как и Сергей Разумовский. Смотреть категорически не на что. Кирилл разворачивается и наблюдает за тем, как Серёжа встаёт и обходит стол, подходит к нему. Серёжа злой. Отлично. — Я спросил, что ты здесь делаешь, — повторяет он. Сдерживается, но голос все равно подрагивает от тихой ярости. В паху от этого начинает пульсировать. — Соскучился, — ехидно отвечает Кирилл, растягивая губы в довольной ухмылке. — Мог бы написать прежде, чем заявляться сюда, — Серёжа раздраженно выдыхает и трет пальцами переносицу. — Марго, ты вызвала полицию? — Да, Сергей. Мне отменить вызов? — спрашивает голос понятливой электронной помощницы. На огромной плазме, вмонтированной в стену, высвечивается ее анимешная голова. Почему у нее черные брови, если волосы белые? — Отменяй, — командует Серёга. Кирилл приваливается спиной к крепкому стеклу и окидывает Разумовского голодным взглядом. Сейчас он именно такой, каким должен быть. Спокойный, уверенный, нервозных движений почти нет. Он тут хозяин. — Так чего ты хотел? — спрашивает он еще раз, внимательно смотря на Гречкина. — Тебя, — отвечает настолько честно, насколько сейчас способен. Серёжа вскидывает одну бровь, и — Господи! — как же это сексуально. — Мы встречаемся по вторникам. Тебя ведь это всегда устраивало. — Ну ты же хотел вчера извиниться? Ну вот и соси прощения, — весело поясняет Кирилл. Серёжа удивленно поднимает вторую бровь. Тут, в этой башне, в личных владениях Разумовского, дерзость оседает на языке с каким-то особенным привкусом азарта. Это совершенно новый уровень, как будто впервые с тарзанки над пропастью прыгаешь. Страшно, волнительно, и адреналин в крови ебашит огромными дозами, обостряя все чувства до предела. — Серьезно? — переспрашивает Серёжа. — Только это смог придумать? — Ну могу я пососать, мне без разницы. Кирилл облизывает губы, предвкушая минет, который он, скорее всего, будет делать Разумовскому. Уж он-то постарается, чтобы Серёжа стонал от удовольствия в голос. Чтобы запомнил, каково это, когда тебе отсасывает сам Кирилл Гречкин. — У тебя синяки еще не прошли. Уверен, что и задница все еще болит. — Серёж, нахуй эту псевдозаботу, — флегматично вставляет Кирилл. Лучше бы ему Серёжа вставил уже. — В прошлый раз я… — В прошлый раз все было ахуенно, Серёж. Так что хорош уже, снимай штаны. Кирилл отлипает от стекла и делает несколько шагов к Разумовскому, тянет руки к его спортивным штанам. Видимо, домашние. Он ведь и живет здесь, в этом же кабинете. — Прекрати, — останавливает его Сергей, перехватывая руки. — Что с тобой? Он всматривается в лицо Кирилла, щурит глаза. — Ты что? Под наркотой? — Подумаешь, курнул. Какая разница, Серёж? — Кирилл уже начинает подбешиваться. Он хочет член Разумовского, а не его ненужные наставления. — Уходи, — говорит он, тяжело вздыхая. Что? Опять прогоняет? Снова? А не ахуел ли ты, Серёженька? — Да ты заебал, — почти шипит ему в лицо Кирилл. Он дергает руками вниз, вырывая их из хватки. Ладони сами в кулаки сжимаются. — Если тебе вдруг захочется потрахаться в какой-то день, кроме вторника, я блять мчусь в любую дыру, которую ты выберешь. Вообще без вопросов. Но как мне понадобилось, ты меня прогоняешь. Что? Только тебе позволено что-то решать? — Кирилл, ты под наркотой. Еще и пьяный. Я не собираюсь… Договорить ему не позволяет кулак Кирилла, который прилетает куда-то в скулу. «Ты пьян. Я не собираюсь с тобой разговаривать», — сказал ему отец, когда Кирилл впервые напился, ему на зло. Он хотел привлечь внимание, а получил игнор. Отец стал еще реже обращать на него внимание. Ему было всего 15. Ему хотелось внимания отца. Хоть чьего-нибудь внимания! Костяшкам больно. Серёге тоже, скорее всего, больно. У него голова дергается в сторону. Он замирает на секунду, медленно выпрямляется, смотрит прямо в глаза. В них кипит ярость. В глазах резко темнеет и так же резко вспыхивают яркие точки. Скула начинает гореть мгновением позже. Кирилл не успевает прийти в себя, когда ему в живот врезается кулак Серёжи. И сразу же еще один удар рядом с солнечным сплетением. Кирилл хватает ртом воздух, получается плохо. Перед глазами все плывет. Серёга резко дергает его за волосы, заставляя вскинуть голову и посмотреть в глаза. От таких глаз взгляд оторвать невозможно. На дне радужек будто жидкое золото растекается. Злое, садистское, возбужденное. — Не надо меня бить. Я этого не люблю, — тихо и вкрадчиво проговаривает он. Дыхание от его голоса перехватывает, и колени начинают дрожать. Кирилл не выдерживает и падает. Встал бы на четвереньки, если бы Серёга отпустил волосы. Но он продолжает сжимать пальцы, натягивая, почти выдирая. — Ты вроде хотел мне отсосать? — спрашивает так же вкрадчиво. Кирилл сглатывает слюну, резко заполнившую рот. Серёжа подталкивает голову Кирилла ближе к своему паху. Руки трясутся. Его вообще всего потряхивает. У самого член уже колом стоит. Он стягивает спортивки вместе с трусами и сразу берет полувставший член в рот. Усердно вылизывает, пытается языком вены обводить, втягивает головку. Старается. Чувствует, как член во рту становится тверже и больше. Поднимает глаза вверх и встречается со взглядом Серёжи. Он наблюдает с почти непроницаемым лицом. Только челюсть напрягает, сжимая зубы. И ни звука не издает. Стони, рыжий сучонок! Кирилл водит головой вперед-назад, стараясь заглатывать как можно глубже. Слюна начинает стекать по подбородку. Кирилл насаживается так глубоко, как только может, заглатывает почти полностью. Упрямое молчание Серёжи чертовски бесит. Но этот его взгляд… Кирилл непроизвольно стонет, заглатывая еще глубже. И Серёжа не выдерживает. Он приоткрывает рот и тяжело, шумно выдыхает. И это так невъебенно прекрасно! Серёжа резко дергает за волосы назад, заставляя Кирилла выпустить член изо рта и отстраниться. Не разжимая пальцы, он резко тянет вверх. Кирилл встает и покорно делает несколько шагов вслед за рукой. Серёжа практически кидает его на собственный стол грудью. — Снимай штаны, — командует он. И Кирилл слушается. Судорожно расстегивает ремень и ширинку. Серёжа ждет ровно пять секунд, а потом с силой давит на поясницу, заставляя лечь на столешницу. И сразу входит. Больно. Очень больно. Кирилл только сейчас осознает свою ошибку. Сергей не любит тратить время на подготовку, поэтому Кирилл привык заранее растягивать себя по вторникам. Сегодня он себя не растягивал. Он вообще не трогал задницу в эти дни. Серёжа был прав, жопа всё ещё болела со вторника. И сейчас, когда он вошёл без прелюдий… Больно настолько, что глаза начинают слезиться. Даже вскрикнуть от боли не получается. Горло сковывает спазмом. Кирилл хлопает ладонью по столу и пытается хотя бы скулить. Серёжа толкается глубже, даже не думая останавливаться. — Бо… Больно… Прекрати, — наконец, выскуливает Кирилл, пытаясь отстраниться и уйти от этой разрывающей боли. Даже рукой упирается куда-то Серёже в бедро, толкает подальше от себя. Серёжа наваливается сверху и шепчет в ухо. — Ну ты ведь любишь боль. И делает ещё один резкий толчок, входя до основания. Кирилл кричит. Он рвется и царапает экран дисплея, но Серёжа лишь кладет руку ему на загривок, вдавливая в поверхность, удерживая на месте, и трахает. Ритмично, размашисто. Без капли жалости. По ногам начинает стекать каплями теплая жидкость. Кириллу страшно. Впервые ему страшно рядом с Серёжей. Ему впервые настолько больно. — Стой! Пре… Прекра-а… Прошу… Пожалуйста… Перестань… А-ах… Кирилл плачет, выстанывает и выскуливает, уже даже не просит. Умоляет. Воздуха в лёгких не хватает. Горло саднит от криков и стонов. И это нихуя неправильно. Серёжа попадает по простате, и изнутри все тело прошибает удовольствием вперемешку с чудовищной болью, к которой никак не удается привыкнуть. И это тоже нихуя неправильно. Кирилл уже не пытается вырваться, бесполезно. Серёжа держит на месте, крепко и уверенно, втрахивая его в столешницу. И даже это нихуя неправильно! Возбуждение спадает и накатывает волнами, и ловить хотя бы какие-то крохи кайфа не получается. Чужая рука обхватывает член Кирилла, сжимается на стволе и начинает надрачивать. Так надрачивать, что чертов орган, почти обмякший, опять твердеет. Серёжа впервые ласкает Кирилла спереди. И делает это так — отвратительно — хорошо. Так — омерзительно — приятно! Кирилл кончает. Он протяжно хрипит, потому что кричать уже не получается. Мышцы сжимаются, и от очередного движения Серёжи становится еще больнее. Серёжа тоже стонет в голос, почти в унисон. Слышать этот стон хочется бесконечно. Особенно учитывая, что он, наконец, прекратил в него долбиться. — Смотри, как тебе понравилось, — тянет Серёжа довольным томным голосом, приближая к лицу Кирилла свою руку. Все пальцы в сперме. Она капает тугими каплями на стол и пахнет… Кирилл старается не принюхиваться и вообще не дышать. Серёжа опять начинает двигаться. Пока медленно и размеренно. Выходит почти полностью и резким движением входит до основания. Больно. Кирилл зажмуривает слезящиеся глаза. Он хнычет как маленькая девочка. И даже стыдиться этого не хочет. Как же больно. Неправильно. Губ касается что-то прохладное и влажное. Кирилл распахивает глаза и видит ладонь Разумовского, испачканную в собственной сперме. — Будь так добр, — ласково шепчет Сергей на ухо. — Я пока перестану двигаться, чтобы тебе не мешать. Говорит и опять входит резким толчком на всю длину. Тело прошибает болью от этого движения. Серёжа обещает не двигается, пока Кирилл будет слизывать свою сперму с его пальцев. Если будет слизывать. Кирилл открывает рот и вытягивает язык навстречу пальцам. Губы трясутся от тихой истерики. По щекам не переставая текут слезы. Слизывать собственную кончу после оргазма, которого он не хотел. К горлу подкатывает тошнота, но Кирилл упрямо сглатывает и слизывает горькую слизь с изящных пальцев. Серёжа действительно останавливается. Боль утихает, но не уходит окончательно. Но уже это ощущается как спасение. — Молодец, — тянет довольно Серёжа. Даже ласково. От такого голоса по коже бегут мурашки. Кирилл начинает усерднее вылизывать пальцы. Зачем? Чтобы Серёже понравилось? А почему ему вообще не… Похуй? Но остановиться Кирилл уже не может. Он вылизывает каждый палец, каждую фалангу. Лижет ладонь, слизывает свою горечь, всю, до последней капли. — Как хорошо ты сегодня работаешь язычком, — хвалит его Разумовский. — Прям так и хочется тебе отплатить. Хочешь, чтобы я прекратил? Спрашивает и делает еще одно короткое движение. Кирилл шипит от боли и кивает. Он согласен на все, лишь бы это прекратилось. Лишь бы Серёжа вытащил член и оставил больную задницу в покое. — Да, хочу, — хрипло шепчет Кирилл, дублируя свое согласие. — Отлично, — радуется Серёжа и действительно выходит из него. Он стягивает Кирилла со стола и снова хватает за волосы, не позволяя упасть на пол. Лишь сесть на колени. — Тогда вылижи и его, — просит Серёжа. Приказывает. Перед лицом Кирилла его член. В крови. В его крови. Он еле успевает рвануться в сторону, чтобы не сблевать прямо Серёже под ноги. Рыжий ублюдок разочарованно цыкает и снова дергает за волосы, возвращая голову Кирилла на исходную. Он тычется окровавленным членом в губы. — Скорее, а то засохнет. Сложнее будет отчистить, — глумится Серёжа. Кирилл поднимает глаза и видит довольную издевательскую усмешку. Сергей страшно красивый. Причем, ключевое слово — «страшно». Потому что это действительно страшно. Эта усмешка, эти глаза, затопленные золотом. Это наслаждение от чужих страданий и унижения. Кирилл снова через силу открывает рот. Серёжа не ждет, пока Кирилл начнет сам работать языком. Он просто начинает трахать его в рот, глубоко, грубо. Горло перехватывает спазмами из-за рвотного рефлекса. Вдохнуть получается через раз. По щекам с новой силой начинают течь слезы. Кирилл пытается отстраниться, но Серёжа сильнее, в более выгодной позиции. Он не обращает внимания на возмущения и скулеж Кирилла. Через несколько минут он стонет и кончает прямо в глотку. Весь рот заполняется спермой. Нос начинает жечь изнутри. Видимо, и туда попало. Серёжа крепко держит голову, не позволяя отстраниться и сплюнуть. Приходится глотать, чтобы не захлебнуться. Серёжа вытаскивает член и позволяет откашляться. — Ты получил то, чего хотел. Можешь идти, — говорит Серёжа и уходит в соседнюю комнату, закрывая за собой дверь. Никуда идти не хочется. Но и оставаться здесь невыносимо. Кое-как Кирилл встает и натягивает джинсы с трусами, которые все это время болтались в щиколотках. Каждый шаг, каждое движение отдается болью. Сидеть в машине — больно. Подниматься по ступеням собственного дома — больно. Мыться под душем — больно. А не мыться нельзя. Тело будто все покрыто мерзкой липкой жижей. Задницу жжет от воды и мыла. Ноги действительно все в кровавых потеках. Кирилл долго стоит под струями теплой воды, тупит взглядом в стену. В голове пусто. Даже на кафеле есть капли, а в голове — пустота. И чувств тоже нет. Будто ложкой внутренности выскребли. Кровь и пена давно уже смылись, ушли в сток канализации. Вот бы и этот день также ушел в сток и никогда не возвращался в воспоминаниях. Вот бы вся эта боль смылась в канализацию, но она не уходит. Она постоянно на периферии, постоянно ноет, не позволяя о себе забыть. Всю ночь и весь следующий день Кирилла лихорадит. Он лежит в кровати, иногда проваливаясь в беспокойные сны. Где Серёжа опять ебёт его на столе. Эти сны не позволяют даже ненадолго забыться, заставляя снова и снова переживать этот отвратительный вечер. Кирилл постоянно потеет. Его не отпускает ощущение, что он с ног до головы вымазан в какой-то мерзкой жиже. Чувствует себя старой грязной половой тряпкой, которой вытерли кончу и блевоту с пола. Осталось только в мусорное ведро выбросить. Во вторник приходит очередная смс от Серёги: «Мы больше не будем видеться. Олег вернулся. Он жив.» Ну вот и выбросили. Кирилл чувствовал себя таким же пустым, когда мать уехала после развода, даже не попрощавшись с ним. Внутри такое же ничего. Он сам гребанное ничего. Пустое место. Никому не нужное. Ни для кого не существующее. Если он сдохнет, никто этого не заметит. Только отец раздраженно вздохнет, потому что придется организовывать похороны и на публику отыгрывать скорбь. Опустошить все алкогольные запасы отца не кажется такой уж плохой идеей. Если ему надо, купит еще, не разорится. А Кириллу надо напиться и разбить насколько бутылок о стены. Если всем плевать на него, то и ему плевать на всех. На отца, на мать, на Разумовского. Да, на Разумовского ему плевать особенно. Отцовский алкоголь кончается довольно быстро, буквально за пару дней. Кирилл еще никогда столько не пил. И не блевал столько. Его даже приходится откачивать под капельницей, потому что организм отказывается сам справляться с таким количеством коньяка и виски. Ну, ему же хуже. Ведь за дорогим коньяком идет водка из «Пятёрочки». Какая разница, что пить? Кирилл даже не помнит, когда в последний раз был трезвым. Похуй в общем-то. А сколько вообще времени прошло? Хуй знает. Похуй. Опять капельница. Похуй. Отец блокирует карту, чтобы нельзя было накупить еще бухла. Похуй. Воспоминания того дня все еще никуда не ушли. Похуй. В кошмарах снятся его золотом горящие глаза. П. О. Х. У. Й. «Друзья» зовут на открытие нового казино. «Золотой дракон», заведение Альберта Бехтиева, с которым у отца точно были дела. Незаконные дела, конечно же. Тоже похуй. Но на таком вечере можно вполне легально набухаться. А может, еще и накуриться. Или закинуться чем-то потяжелее. Вот на это не похуй. Это отличная мысль! Самая лучшая за последние… Сколько уже дней прошло? Недель? Не важно. Важно лишь то, что там можно будет отвлечься. Попробовать отвлечься. В казино много золота. И оно вовсе не напоминает о золотых глазах. Слишком много золота. Хотя дракон ведь золотой. Слишком много золота. И рыжих волос тоже много. Вон там один рыжий хер стоит. А рядом с ним какой-то черный хер. Разумовский. — На кого смотришь, Кирь? — спрашивает один из дружков. Единственный, у кого хватило денег, чтобы прийти на эту тусовку богачей. — О! Это же Сергей Разумовский. Не думал, что он тут появится. А ты слышал, что он теперь постоянно с телохранителем ходит? Вон тот шатен бородатый, наверное, и есть телохранитель. На арабского террориста похож, скажи? Смеется, тупо, с прихрюкиванием. Тоже пьяный в дрова уже. Серёжа. С телохранителем? Нет. С Олегом! Это наверняка он. Сначала сдох, потом воскрес. — Кирь? Ты куда? — доносится сзади. — Ну и хуй с тобой. Добавляет тихо. Надеется, что Кирилл ничего не услышит из-за музыки и болтовни? У Кирилла всегда был хороший слух. Да и со зрением все замечательно. Кирилл видит, как Серёжа легко улыбается. Видит, как улучшился цвет его лица и начали сходить вечные темные круги под глазами. Видит, как мягко сияют глаза, совсем не золотые. Голубые, цвета неба. Глубокие. Счастливые. Кирилл впервые такие видит. И смотрят эти глаза только на мужика в черном костюме. С клыками на цепочке. Серёжа рассказывал, как подарил такую подвеску Олегу, потому что он Волков, и клыки там тоже волчьи. — Добрейшего вечерочка! — громко приветствует Кирилл рыже-черную парочку. — О чем так увлеченно беседуете? Серёжа сразу напрягается. Смотрит на Кирилла, будто ожидая какой-нибудь пакости. Обязательно дождешься, Серёж. Обязательно. — Здравствуй, Кирилл, — сдержанно отвечает он. Мельком смотрит на своего «телохранителя». — Ну так чего обсуждаем? — расплывается в улыбке Гречкин. — Что, Серёж, рассказывал своему мужику, как кувыркался целый год с другими? Ты знал, что он тут целый год тебе изменял? — обращается он к «телохранителю». Этот хер даже бровью не ведет. Знает, значит. А вот Серёжа уже злится. Вон как челюсть напряглась. Еще чуть-чуть и желваки под кожей начнут ходить. Давай, Серёж, как в старые добрые. — Кирилл, — угрожающе начинает он. — Будь так до… Он замолкает на полуслове и переводит взгляд на своего ненаглядного. — Олег Волков, телохранитель Сергея, — представляется тот. Совершенно невозмутимо. Как будто каждый день общается с Серёжиными мужиками. — Кирилл Гречкин. Серёжин секс-партнер. Видимо, уже бывший. Да, Серёж? Кирилл не перестает улыбаться, пожимая протянутую Олегом руку. Самому от себя противно, но сдержать всю эту желчь не получается. — Слушай! — восклицает Кирилл. — Раз уж мы тут все сегодня собрались. Может, устроим тройничок? Ну а чё? Должно же быть логичное завершение сборища Серёжиных мужиков. Кирилл смотрит на Серёжу и наслаждается, как он начинает краснеть от злости. Еще немного и не сдержится. Ударит прямо тут, при людях. И никто даже не подумает его обвинять, потому что Кирилла никто из «высшего» света не воспринимает как нормального. Обзор перекрывает черная ткань пиджака. Олег встает между Кириллом и Серёжей. — Пожалуй, мы откажемся, — говорит он. До безобразия спокойным голосом. — А жаль. Я уже так привык хотя бы раз в неделю с Серёженькой развлекаться, — наигранно, очень наигранно, ядовито. Ну же, злись давай! Ты ведь ему не просто друг. Ты с ним точно трахаешься. Ревнуй давай! Кирилл ведь… Не ревнует. Абсолютно точно не ревнует! — Ничем не могу помочь, — отвечает Олег. Спокойным голосом! Сука! Ты будешь злиться? Злись, блять! — Он так стонет во время оргазма, — продолжает Кирилл. Он не намерен останавливаться. Он добьется своего. — Просто крышесносно. Прям до мурашек. Моментально стояк вызывает. — Что ты несешь? — шипит из-за спины Серёжа. — Я знаю, — невозмутимо отвечает Олег. — Чт-… Олег! — Серёжа слишком явно смущается. Слишком краснеет. Слишком нежно держится за рукав черного пиджака. Слишком плохо сдерживает улыбку. Слишком счастлив. Сука. Кирилл чувствует, как с лица сползает улыбка. Чувствует, как к глазам начинают подступать слезы. Он глубоко вдыхает. — А насчет тройничка подумайте. У Серёжи есть мой номер, — Кирилл пытается также мерзко ухмыляться, но скорее всего получается жалко. Кирилл сам себя чувствует жалким и ничтожным. — Вынуждены отказаться, — тут же отвечает Волков. Все таким же спокойным голосом. И сам весь такой спокойный. А Серёжа… Серёжа смотрит на свою руку. На руку, которую в своей ладони держит Олег. Смотрит счастливыми влюбленными глазами. — Да пошли вы оба нахуй. Кирилл шипит прямо в лицо Олегу. — Счастливого пути, — отвечает он и слегка улыбается. Смотрит с высока. Хочется сказать что-то еще. Очень хочется! Но на язык ничего не идет. Будто Кирилл разом все слова забыл. Не заплакать бы. Он резко разворачивается и идет прочь из казино. В пизду это все! В пизду этих двоих! Все в пизду. В машине Кирилл даже не пытается вытереть текущие по щекам слезы. Кричит в полный голос, не заботясь о связках. Гонит на своей красной Ламборгини. Гонит, не следя за светофорами, не соблюдая ПДД. Он замечает застывшее детское лицо в последний момент перед столкновением. Кирилл на полной скорости сбивает девочку из детдома. Насмерть. Отец договаривается о домашнем аресте вместо заключения в СИЗО. Он всегда со всеми договаривается. Наверняка, это уже привычка. Условный рефлекс. В любой ситуации — договаривайся. Алкоголя дома уже нет. Кирилл постоянно под наблюдением одного из отцовских головорезов. Огромный лысый мужик, в шрамах и тюремных татухах, 24/7 трется у дверей его комнаты и преследует по всему дому, стоит только покинуть спальню. Как будто Кирилл никогда не сбегал из своей комнаты незамеченным. Но бегать-то некуда. Не к кому. Нет такого места, куда Кирилл мог бы сбежать. Раньше был вторник. Делать дома категорически нечего. Шутки над громилой не доставляют никакого удовольствия. На все самые откровенные подкаты он лишь стискивает челюсть да кулаки за спиной сжимает. Но не бьёт, сдерживается. А трахаться-то хочется. И подкаты выходят уже какими-то совсем настоящими. Кирилл не дрочил лет с 16. Он всегда находил, с кем, находил, где. Он менял партнёров постоянно. Только в последний год… Серёжа. Хочется его… Член в заднице, да. Хотя и любой другой подойдёт. И если не смотреть на морду громилы, то и он сойдёт. Но он, судя по всему, гомофоб, потому что на открытое предложение трахнуть сына своего босса громила пошел курить, громко хлопнув дверью. Дрочка остаётся единственным вариантом. Кирилл врубает порно на полную громкость. Наигранные стоны актрис вообще не возбуждают. Да и сами актрисы не возбуждают. С гей-порно дела обстоят немного получше. Даже получается представлять себя на месте принимающего. Дрочка с пальцами в жопе ощущается чуть правильнее. Привычнее. Кирилл закрывает глаза. В темноте вспыхивают золотые и рыжие пятна. Рыжие волосы. Хриплый стон за спиной. Даже просто от воспоминаний мурашки по телу бегут, мышцы напрягаются, сжимая пальцы, член твёрже становится. Кирилл ускоряет движения и сам начинает стонать. Сначала тихо, но чем больше деталей он вспоминает, чем чётче становится образ перед глазами, тем громче его собственный голос. Он кончает, когда вспоминает выражение лица при оргазме. Громко, обильно, оглушительно. Видео с двумя парнями уже давно закончилось. Ну и хуй с ним, собственно. Кирилл только что дрочил на Серёжу. Он не понимает, чем руководствуется и чего хочет, когда набирает номер Серёжи и вслушивается в гудки. Они никогда не созванивались, только переписывались. — Алло? — слышится на том конце голос. Голос, на который Кирилл только что дрочил. Голос, от воспоминаний о котором он кончил. — Серёж, я только что на тебя дрочил, — сообщает Кирилл. Сообщить сейчас очень важно. Это ведь такое событие. Сколько лет не дрочил, а тут вот, вздрочнул. На самого Сергея Разумовского! — Не смешно, — раздражённо отвечает Серёжа. Не верит. А зря. — А я и не шутил. Я действительно только что на тебя дрочил. Слышишь, как голос хрипит. Ты ведь знаешь, какой у меня бывает голос после оргазма. Серёжа молчит. Он действительно знает. — Пришлось самому себе пальцы в задницу пихать, чтобы чем-то твой член заменить. Жалкая подделка, несравнимая с оригиналом. Но раз оригинал мне больше не светит, то и так сойдёт. — Кирилл. Ты ведь понимаешь, что назад уже… Кирилл хочет слышать Серёжин голос, но не хочет дослушивать фразу. Перебивает. — Это из-за тебя. — Что? — переспрашивает Серёжа. Не понимает? Или не хочет понимать? Зато Кирилл отлично понимает. Сколько бы он не пытался себя обманывать, сколько бы ни отрицал. Кирилл любит Серёжу Разумовского. Любит так, как никогда никого не любил. — Это все из-за тебя, — повторяет он. — Из-за тебя я сбил девочку. Из-за тебя я убил ребенка. Она вроде бы из твоего детского дома была, да? На том конце тишина. Очень выразительная тишина. Даже гадать не надо, чтобы понять. Сережа плачет. — Ты убил ее моими руками, — продолжает Кирилл. — Я… На том конце шорох, а потом гудки. Олег? Защищает Серёжу даже от чужих слов. Защитник хуев. Бесит. Больше всего бесит, что Олег действительно может защитить Серёжу. В том числе и от самого Кирилла, который сейчас намеренно причиняет ему боль. Выбесить, задеть, оскорбить — это одно. Кирилл втыкает нож в самое сердце. Ядовитый нож, сотканный из ядовитых слов. Серёжа еще не скоро эти слова забудет. И Олег не сможет до конца эти слова из Серёжи выкорчевать. Хоть что-то ебучий Олег не сможет. Это можно считать за победу. Дрочить на Серёжу и сразу же звонить, пока голос не потерял послеоргазменной хрипотцы, становится каждодневным ритуалом. Правда теперь вызов никто не принимает. Но и звонок не сбрасывает. Кирилл слушает гудки, Серёжа слушает рингтон. Громила за дверью слушает стоны Кирилла. Включать порно на фон теперь не надо. Кирилл нашел свой идеальный афродизиак. Воспоминаний о сексе с Серёжей за этот год накопилось более чем достаточно. И каждое отдается томным напряжением в паху и дрожью в теле. Потому что каждый Серёжин взгляд, вздох, стон — током по позвоночнику. Не хватает только фаллоимитатора. И заказать нельзя. Денег нет, отец все его карты заблокировал. А вот если бы он был… Тогда можно было бы спокойно жить. Громила вечно смотрит на Кирилла с брезгливостью, но все-таки частенько цепляется взглядом за губы и задницу, — Кирилл внимательный, он все замечает. От этих взглядов слегка не по себе. Поэтому большую часть времени Кирилл сидит в своей комнате и читает. После развода родителей в доме все еще много книг по юриспруденции и праву. Почему отец не выкинул книги матери — ебучая загадка. Нафига Кирилл пошел учиться на юриста — загадка не меньшая. Но закончить вуз он не стремится. По сути он уже второй год подряд сидит в академе. Нужна ли ему вообще эта корочка? Скорее нет, чем да. Снова вторник. Пустой и бессмысленный. А ведь когда-то это был лучший день недели. Сколько прошло с последнего их совместного вторника? Больше месяца уже. Почти два. Хотя последнее у них было воскресение, но вспоминать тот день не хочется совершенно. Дрочить тоже не очень хочется. Может быть позже, вечером. Вечером звонит телефон. Номер неизвестный. Кирилл принимает вызов и на свое «Алло?» слышит шорох. Прислушивается. Шорох и дыхание. Сбитое, громкое, прерывистое. Хриплое. — Олеж, — тянет на выдохе тот, кто на том конце. Серёжа. Кирилл сам не понимает, зачем прибавляет громкость на полную. Не знает, зачем ловит каждый звук из динамика, зачем так крепко прижимает телефон к уху. Он слушает. Слушает, как Серёжа дышит загнанным зверем. Слушает, как вздохи перерастают в хрипы, а затем и в стоны. Протяжные, гортанные, с каждым разом все более громкие. Серёжа стонет в такт шлепкам. С таким звуком плоть соприкасается с плотью. Бедра о ягодицы. Яйца о промежность. Олег трахает Серёжу. И Серёжа по-настоящему кайфует. Он всегда был сдержан с Кириллом. Но с Олегом совершенно открыт. Это не нужно видеть глазами, хватит лишь звука, чтобы понять. Серёжа отдается весь, целиком и полностью. Как никогда и никому не отдавался. Кирилл продолжает слушать громкие хриплые стоны на том конце. Он даже дышать периодически забывает. Настолько эти звуки прекрасны и настолько же болезненны. Каждый стон — скальпель, что вскрывает грудину на живую, без наркоза. Таким Кирилл его не знает. И никогда уже не узнает. Шлепки и стоны становятся громче и быстрее. К Серёжиному голосу добавляется чужой хриплый рык. Олег тоже ловит кайф. Зверь. Волк, ёб вашу мать. — Оле-а-а-а… — особо громко выстанывает Серёжа. Олег рычит следом. Оба дышат шумно, пытаясь отдышаться, вернуть ритм дыхания в норму. Через минуту, — а может, две, — Кирилл слышит шорох и хриплый голос Олега. — Серёж, передай «привет». — При-привет? — растерянно говорит Серёжа, все еще тяжело дышащий. — Олеж, что это? — Это Кирилл Гречкин, который нас все это время слушал. Терпеливый. Признавайся, Кирюша. Дрочил, пока слушал? — Олег, что за… — Серёж, ты ведь любишь мои пальцы? Вот и займи ими свой болтливый ротик. А я пока поговорю с нашим слушателем. Ну так что? Дрочил? Кирилл слушает их диалог молча. Он за время этого звонка вообще не двинулся ни разу. Рука давно затекла и ослабела. Но выпустить телефон, когда там стонет Серёжа, — невозможно. Слишком уж волшебный у него голос. Во время секса с Олегом. И сразу после тоже. — Не слышу ответа, Кирюш, — настаивает Олег. Он уже успокоил дыхание. Говорит спокойно, расслабленно и почти безэмоционально. Почти. В этом голосе сочится чистый яд. Тонким слоем обволакивает, почти незаметно. Но Кирилл продолжает вслушиваться, потому что там все еще дышит Серёжа. Теперь еще и слюной хлюпает, вылизывая пальцы Олега. Послушный. — Нет, — скулит Кирилл. Он не знает, когда начал плакать. Щеки уже мокрые давно. — Что такое? Решил вместо этого поплакать? Ну поплачь, — отвечает Олег. — Как тебе Серёжины стоны? При тебе он так не стонал, да? Только я знаю, как с ним подобные концерты устраивать. Музыка, а не стоны. И это был единственный раз, когда ты их слышал. Кирилл молчит. Плачет и слушает слова Олега и дыхание Серёжи на фоне. Его недовольные возгласы, приглушенные Олеговыми пальцами. — Я знаю все подробности ваших с Серёжей взаимоотношений. И даже скажу тебе «спасибо». Серёже это действительно было нужно. Я мог бы даже позволить тебе извиниться перед ним за ваш последний разговор и твои беспочвенные обвинения. Олег прерывается на мгновение. Расслабленный тон резко ожесточается, наливается холодным металлом. Где-то в глубине этого голоса точно можно расслышать рык дикого зверя. — Будь я хорошим человеком, обязательно позволил бы тебе извиниться. Но я не хороший. Поэтому больше ты никогда с Серёжей не заговоришь. Я этого не позволю. Кирилл молчит и давится слезами. Олег не шутит. Он действительно сделает все возможное, чтобы не позволить Кириллу поговорить с Серёжей. По его голосу слышно. Он будто смертный приговор выносит. — Какой ты болтливый после секса, — слышится довольный томный голос Серёжи. — Обожаю, когда мой Волк рычит. Последнее слышится гораздо громче, четче. Ближе. Вздох, довольное мычание. Поцелуй. Долгий, глубокий. — Серёж, пальцы, — слегка хрипит Олег. — Кирюш, ты меня понял? Чтобы я тебя больше… Серёж. Это не пальцы. Серёж. Ох, блядь… Ты меня услышал. Договаривает быстро, торопится, и сразу же завершает звонок. Кирилл слышит. Кирилл все понимает. Рука окончательно ослабевает и падает на подлокотник, роняя телефон. Хуже Кириллу уже не будет. Дверь в его спальню открывается. В дверной проем пролезает лысая башка с раскисшей татухой на виске. Громила смотрит на него, недоверчиво и внимательно. — Что тут упало? — спрашивает, осматривая комнату и выхватывая взглядом телефон. Всматривается в лицо. — Ты хули ревешь? Сил отвечать нет. Даже просто послать сил нет. Надо бы вытереть лицо, а лучше умыться холодной водой. Надо бы. — Не, мне в принципе похуй. Твой батя меня не нянькой нанял, — не отстает громила, заходит в комнату, дверь за собой прикрывает. Приближается. — Но все-таки, интересно. Из-за чего может реветь сынок богатеньких родителей? Бесит. Вот всегда все думают, что наличие денег отменяет все проблемы. У богатых не может быть проблем! Но как бы Кириллу хотелось, чтобы единственной его проблемой было отсутствие бабла. — Уйди, — выдавливает Кирилл. Звучит жалко. Но сейчас это максимум. Громила продолжает к нему подходить. Видимо, он совсем тупой. — Уйти я всегда успею, — парирует он. Вот ведь приставучий гад. Что ему нужно? Он подходит вплотную к креслу, наклоняется, опираясь на подлокотники, нависает сверху. Смотрит. Дышит громче обычного. Блять. — Ты ведь сегодня ещё не развлекался, да? — спрашивает тихо, вкрадчиво. Ухмыляется, мерзко так. — Может, мальчик расплакался, потому что сегодня не получилось с собой поиграться? А, Кирюш? Кирюш. Его так никто не называл. Только Олег только что. Явно издеваясь. Кирюша — уменьшительно-ласкательное от его имени, вот только его никто никогда не ласкал. Матери было плевать, отцу подавно. Няньки тупо выполняли свою работу, даже не пытаясь наладить с ним какие-то теплые отношения. Некому было его так называть. А теперь вдруг всем понадобилось поиздеваться над ним именно этим вариантом его имени. Заебали! — Пошел нахуй из моей комнаты, — шипит он в лицо громилы. Тот лишь шире лыбится. Довольный чем-то. — А может, лучше ты сейчас на хуй сходишь? — спрашивает громила. До Кирилла начинает медленно доходить. Зрачки у громилы расширенные, руки по бокам от Кирилла. Про дрочку и хуи говорит. Он действительно верит, что это классный подкат? Но стоп. Он же гомофоб. Или все-таки правы те, кто говорит, что гомофобы — латентные геи? — Нахуй пошел, — повторяет Кирилл. Голос предательски подрагивает. Громила почти в два раза больше по габаритам. Точно сильнее. Если вдруг ему взбредет в голову выебать Кирилла, отбиться будет очень сложно. А сил после разговора с Олегом все еще нет. — Дерзкая девка, — с наслаждением тянет громила и резко хватает Кирилла за волосы, тянет вверх. Больно. — Думаешь, твой папашка о тебе заботится? Думаешь, приставил меня для твоей безопасности? Хуй там. Я тут с тобой торчу, только чтобы ты никуда не сбежал и не натворил еще дел. А в каком состоянии ты тут будешь сидеть, его вообще не волнует. Как будто Кирилл сам этого не знает. Он понимает это лучше, чем кто-либо другой. Он с этим всю жизнь, блять, живет! Первооткрыватель хуев. Громила тянет сильно, волосы выдирает. Кирилл шипит от боли. Серёжа тоже тогда за волосы его держал. Но это был Серёжа. Серёже можно простить грубость. Серёже все можно простить, если уж на то пошло. Но этот хуй… Кирилл плюет ему в лицо. А потом наслаждается удивлением, перерастающим в гнев. Теперь громила не улыбается. Он злобно скалится как бешенная псина. — Пидр, — цедит он сквозь зубы и буквально кидает Кирилла на компьютерный стол. Монитор шатается и падает. Наверняка придется покупать новый. Громила давит на лопатки, прижимая к столешнице, и начинает тереться о задницу Кирилла. Тереться стояком. Чертов извращенец. Что, возбудился от слез? Серьезно, блять? — Ты у меня будешь сейчас стонать как сучка, — шипит в ухо. Слышно, как расстегивает пряжку ремня. Не везет Кириллу со столами. Он пытается ворочаться, скинуть руку со спины, приподняться. Пытается пинаться, даже попадает по ноге. — Прекращай возиться, шлюшка. Кирилл не перестает. Лишь активнее начинает вырываться из хватки. Еще раз пинает и снова попадает. Громила айкает и на мгновение ослабляет давление на спину. Кирилл рвется в сторону, наконец, вырывается и направляется в сторону двери. Надо бежать. Спотыкается. Падает. Больно ударяется коленями. Пытается встать, но громила бьет по затылку. От удара голова падает на пол. Громила прижимает его к полу и начинает заламывать руку. Затем заламывает и вторую. Связывает чем-то. Вырваться не получается, слишком силен. Кирилл валяется на полу, в унизительной позе — жопой к верху, мордой в пол и с завязанными руками. Вырваться теперь практически невозможно. Просто встать — задача не из простых. А громила никуда не уходит. Он тут, сзади, расстегивает ширинку, сдирает домашние штаны Кирилла. Трётся между ягодицами членом. Кирилл помнит, как в прошлый раз было больно. Понимает, что в этот раз будет так же, только теперь это не Серёжа, от чьих полустонов за спиной все равно ловишь кайф. Теперь это огромный мерзкий мужик, имени которого Кирилл даже не помнит. Противно. Страшно. Остается только звать на помощь. Помощь. Никто не будет помогать Кириллу Гречкину. Звать некого. Незачем. Даже пытаться не стоит. Глаза опять мокрые. От безнадеги хочется выть. И плевать уже, что про него могут подумать. Назовут слабаком, тряпкой. Похуй. Настолько уже на все похуй, что Кирилл прекращает любые попытки вырваться. Громила мнет ягодицы, сжимает между ними свой сраный член. Плюет. Куда именно, не понятно, Кирилл не смотрит. Перед глазами только паркет, на котором появляются прозрачные капли. Толчок. Громила входит. Боли почти нет, только дискомфорт. Ах да, Кирилл же каждый день себя растягивает во время дрочки. Точно. И видимо, член у громилы не больше, чем у Разумовского. Может, и меньше даже. Громила двигается рвано, дергано, дышит громко. За бока Кирилла насаживает. По простате почти не попадает. В общем-то, не очень и надо. Получать наслаждение сейчас совсем не хочется. А вот Серёжа свою дозу наслаждения точно получает. Олег наверняка знает все его эрогенные зоны и приятные местечки. Знает, как надо ебать Серёжу, чтобы ему было хорошо. Все знает и все умеет. Серёжа так стонал. Интересно, какая у них была поза? Такая же? Или лицом к лицу? Может, поза наездника? Кирилл представляет все позы, которые знает. Серёжа прекрасен в каждой. И в каждой он с Олегом. Даже в этой, в которой громила сейчас ебёт Кирилла. На поясницу начинает давить рука. Заставляет прогнуться. Кирилл прогибается. Представляет, как прогибается Серёжа под рукой Олега. Наверняка прогибается сам, как только чувствует легкое давление, подставляется. Потому что сам хочет. Громила начинает попадать по простате. По телу проходится волна наслаждения. Серёжа в представлении Кирилла стонет, и Кирилл стонет с ним в унисон. Тихо, сквозь зубы. Хлопок. Правую ягодицу обжигает болью. От неожиданности Кирилл сжимается и чувствует член лучше. Наслаждение начинает накрывать. — Развратная сучка, — слышится сзади. Громила дышит загнанной псиной. Ускоряет темп. Пусть уже быстрее кончает. Заебал. Кирилл уверен, что Олег не бьет Серёжу. Аккуратно шлепает, да. Но не хлещет по заднице со всей дури. Хлопок. Еще сильнее, еще больнее. Из горла вырывается вскрик. Хлопок. Хлопок. Серёжа особенно громко стонет при шлепках. Стонет развратно. Наверняка еще и бедрами ведет, сам сильнее насаживается. Хлопок. Больно. Из глаз уже вовсю текут слезы. Щеки все мокрые. Пол тоже мокрый, лицо по нему скользит. Хлопок. Когда он уже руку себе отобьет? Больно, блять! Громила долбится все активнее, сам начинает постанывать. Долбится, долбится, долбится, долбится. У Олега темп быстрее. Такой, какой нравится Серёже. Олег вообще весь такой, какой нравится Серёже. Серёжа все ему рассказал. Все подробности. Олегу похуй на Серёжины похождения, потому что у него есть то, чего нет больше ни у кого. Серёжа его любит. А Кирилл любит Серёжу. Кирилла никто не любит. Кирилла ебёт громила, которого отец приставил следить за Кириллом. Чтобы не сбежал и не натворил еще больших дел. Чтобы не доставлял неприятностей. Еще несколько сильных шлепков. Глубокие грубые толчки. Неравномерный темп. Сильные толстые пальцы на боках, сжимаются, насаживают сильнее. Олег наверняка так же Серёжу за бока держит, аккуратно, осторожно, чтобы не оставить синяков на нежной коже. Насаживает, чтобы Серёжа сильнее чувствовал, чтобы ловил как можно больше кайфа. Чтобы громче стонал. Чтобы кончал, до вспышек под веками. В представлениях Кирилла Серёжа и Олег кончают вместе, в унисон. Сливаясь в единое целое во всех смыслах. Серёжа почти сорвал голос, когда выстанывал имя Олега, кончая. Невероятно прекрасный голос. Мурашки от воспоминаний идут от затылка, вниз по позвоночнику. Кирилл кончает, сжимается. Сдержать стон не получается. Так хочется стонать вместе с Серёжей. Но сзади хрипло стонет громила, делая ещё несколько толчков и кончая внутрь. Громилу трясет от оргазма. Кирилла трясет от омерзения. Член выскальзывает из задницы, и Кирилл обессиленно валится набок. Лицом к двери. В дверном проёме стоят родители. Оба. Отец и мать. Смотрят. Эмоций на лицах никаких. В глазах пренебрежение. Как всегда. Мать вздыхает, трет пальцами переносицу и разворачивается, направляясь в сторону отцовского кабинета. — Э-это… Я… Это не то… — мямлит громила, когда замечает своего начальника. В голосе отчётливо слышится паника. — Он сам! — Кирилл, — отец не слушает громилу, смотрит на сына. — Приведи себя в порядок. Мы с матерью ждём в моем кабинете. Нам нужно обсудить твою защиту в суде. У Кирилла воздух в глотке застревает. Ублюдок. Твоего сына только что изнасиловали! А тебе похуй? Серьезно? Защиту в суде он собрался обсуждать. — Сами обсуждайте, — говорит Кирилл еле слышно, когда отец уже разворачивается. — Что? — переспрашивает, поворачивая голову. — Сами обсуждайте! — повторяет Кирилл громче. — Я же вам нахуй не сдался. Переходит на жалобный скулеж. Сдерживать слезы не имеет никакого смысла. Кирилл и не сдерживает. — Мать согласилась быть твоим адвокатом. Даже скидку сделала, — говорит отец. Скидку сделала. Ебать одолжение нахуй! Пошла в пизду со своими скидками. — Идите в пизду. Оба. Кирилл плачет, утыкаясь лицом в паркет. Отец какое-то время стоит на месте, а потом молча уходит. Ну и правильно. Все равно толку от него нихуя. Его сына изнасиловали у него на глазах, а ему похуй. И матери похуй. Почему Кириллу должно быть не похуй? Почему ему не похуй? Почему его это злит? Почему, блять? ПОЧЕМУ?! Громила стоит минуты две, а потом наклоняется и начинает развязывать руки. Забирает свой пояс, стоит ещё полминуты в нерешительности. — Мда, хуево тебе, парень, — говорит громила. В голосе явно слышится жалость. — Пошел нахуй, — скулит Кирилл, продолжая лежать на полу. Громила уходит. Даже дверь за собой прикрывает. Кирилл остаётся один. Вставать с пола не хочется. Натягивать штаны на растраханную задницу тоже. Вообще ничего не хочется. Хочется просто сдохнуть. Вот прям тут. Прям так. Кирилл лежит. Долго лежит. Слезы за это время успевают высохнуть. А задницу начинает неприятно тянуть. Сперма всё ещё внутри чувствуется. Кирилл встаёт и идёт в душ. На улице уже давно темно. Наверное, он пролежал пару часов. Никто его больше не трогал. И нахуй надо, в принципе. Если бы не Серёжа с этим своим сраным Олегом, Кирилл бы не сбил треклятую девку. Если бы тогда, год назад, он не подошёл к Серёже, всего этого дерьма бы не было. Никто бы Кирилла не насиловал. Родители бы не смотрели на это с равнодушием. Они бы вообще этого не видели. И девочка была бы жива. Кирилл моется на автомате. Он выходит из душа, останавливается посреди комнаты и стоит. Кажется, что внутри полная пустота. Только кажется. Потому что там ебучая буря, а Кирилл в самом ее центре. Наблюдает за бушующей вокруг стихией. Один шаг в сторону, в любую, и его поглотит штормом. И назад выплюнет по кусочкам. Ну и похуй. От Кирилла и так толком ничего не осталось. И он делает этот шаг. Буря взрывается злостью. Яростью. Холодной, решительной и совершенно ебанутой. Раз все это из-за Серёжи, так пусть он и поплатится. Кирилл утянет его за собой, на самое дно Ада. Он выходит из комнаты. Громилы нет. Куда-то смотался. Ну и заебись. Кирилл идёт в кабинет отца и открывает верхний ящик стола. Там всегда лежит пистолет. Заряженный. Всё-таки, батюшка далеко не святой. Кирилл выходит из дома, садится в машину. Там до сих пор небольшая вмятина от тела девочки. Кирилл едет к Разумовскому. Ему нельзя за руль, права отобрали. Но какая разница? Одним нарушением меньше, одним больше… Что именно Кирилл будет делать, когда поднимется на самый верхний этаж башни? Да черт его знает! Ему точно нужно увидеть Серёжу. Необходимо. Оставить его, уйти проигравшим, не сказав ни слова? Нет. Кирилла такой расклад не устраивает. К тому же у него с собой отцовская гарантия на жизнь. Лежит на соседнем сидении. Если гаишники остановят, то сразу загребут. Похуй. На парковке перед башней никого нет. Только одна единственная машина стоит вплотную ко входу. Черная. Как костюм Олега на открытии «Золотого дракона». У Серёжи нет своей тачки. Не было раньше. При входе Кирилла снова встречает голос виртуальной помощницы, предупреждающий о вызове полиции. Но ему все равно. Он упрямо идет к лифту. Кажется, будто он едет вечность. Кирилл поднимается к Серёже. Там наверняка уже Олег. Не пустит. Он ведь уже говорил, что не позволит Кириллу приблизиться к Серёже. По нему видно, что слов на ветер он не бросает. Особенно, когда эти слова касаются Серёжи. Кирилл все еще не знает, что он будет делать, что будет говорить. Зачем ему пистолет, он тоже не знает. Лифт останавливается. На табло совсем другие цифры. Другой этаж. Но ехать дальше лифт категорически отказывается. Двери раскрываются. Там пусто. Никого. Кирилл упрямо идет к лестнице. Он не собирается останавливаться. Его от Серёжи отделяет всего шесть этажей. Слишком мало, чтобы останавливаться сейчас. — А ты упрямее, чем я думал, — слышится голос сверху. На очередной лестничной площадке стоит Олег. В костюме. Видно, что надет наспех. Черная рубашка застегнута на две пуговицы на уровне пупка, пиджак висит на локте. Олег флегматично застегивает оставшиеся пуговицы рубашки, на Кирилла не смотрит. Зато Кирилл смотрит. И видит засос в основании шеи. Свежий. До Серёжи остается один этаж. Кирилл поднимается до уровня Олега. Но стоит ему преодолеть последнюю ступеньку, его останавливает тихий голос. — Стоять. Стали в этом голосе столько, что слово ощущается пулей, пущенной в висок. Олег все также не спеша застегивает последнюю пуговицу рубашки, заправляет ее в брюки, застегивает пряжку ремня. Надевает пиджак. Кобуры нигде нет. — А то что? — спрашивает Кирилл, стараясь добавить в голос как можно больше дерзости. Отцовский пистолет на Олега наставляет. Снимает с предохранителя. Олег кидает короткий взгляд на оружие и сразу же возвращает на свою одежду. Критично осматривает, проверяет, как смотрится. Все ли пуговицы застегнул? — Убери, пока менты не приехали. Себе только хуже сделаешь. Говорит так же тихо и спокойно. Бесит. Как будто Кириллу может стать хуже, чем уже есть. Может, пристрелить как надоедливую псину? Кирилл передёргивает затвор. Олег проверяет, застегнуты ли манжеты рукавов. — Мне нужно увидеть Серёжу, — говорит Кирилл. Говорит серьезно. Честно. Без капли иронии или издевки в голосе. Без обычной легкой манерности. — Серёжа спит. Устал очень, — Олег переводит взгляд на Кирилла. Смотрит прямо в глаза. Без слов понятно, от чего именно устал Серёжа. Кирилл слышал, от чего он устал. Кирилл тоже устал. — Похуй, — отвечает Кирилл. Руки начинают дрожать. Пока Серёжа, разморенный после оргазма, нежился в объятьях Олега, Кирилла насиловал огромный мерзкий мужик. К горлу подкатывает ком, и сглотнуть его не получается. — А мне похуй, что там с тобой произошло, — говорит Олег после паузы. Смотрит внимательно. Проницательная скотина. — К Серёже я тебя не подпущу. Особенно с оружием. — Уйди с дороги, — шепчет Кирилл. Он кладет палец на спусковой крючок. Целится в голову. Отец когда-то учил его стрелять. Давно. Еще в детстве. Когда Кирилл был еще маленьким, когда каждую минуту, проведенную с отцом, считал за счастье. И плевать, чем конкретно они занимались. Главное, чтобы вместе. Стрелять, так стрелять. — Что здесь происходит? Кирилл? Серёжа спускается сам. Тихо, практически бесшумно. Кирилл вздрагивает от его голоса. Олег тоже вздрагивает и сразу меняется в лице. Спокойствие сменяется беспокойством и страхом. — Серёж, иди наверх. Я разберусь, — говорит Олег. Строго, но голос все равно едва заметно дрожит. Олег боится за Серёжу. За Кирилла волноваться некому. Серёжа внимательно смотрит на представшую сцену, закусывает губу. Смотрит на Кирилла. Тоже со страхом. А еще с жалостью. — Кирилл, ты ведь ко мне пришел? Давай спокойно поговорим. Только убери пистолет. Серёжа спускается. Хочет подойти, но Олег преграждает ему путь, закрывает собой. — Хотел… А хуй знает, чего я хотел, — отвечает ему Кирилл. Он теперь смотрит только на Серёжу. В его синие, чистые глаза. Все молчат. Долго молчат. Каждый ждет чего-то. Серёжа и Олег с напряжением. Кирилл — просто ждет. — Ты был прав, — начинает, наконец, Серёжа. — Это из-за меня ты тогда разозлился и поехал пьяный. Из-за меня… — Серёжа, нет! — пытается перебить Олег. — … ты сбил Лизу, девочку из детдома, — продолжает Серёжа, не обращая внимания. — Но у нее остался старший брат, из того же детдома. Давай, вместе ему по… — Меня изнасиловал чувак, которого отец приставил ко мне для охраны, — вдруг говорит Кирилл. Он сам не знает, зачем это говорит. Просто вдруг эти слова стали очень важными. Их нельзя сдержать, нельзя промолчать. Не сейчас. — После того, как вы с Олегом мило поебались. Этот пидр меня изнасиловал. — Прости. Мне жаль, правда… — начинает извиняться Серёжа. Он ведь тоже насильник. Он это понимает и осознает. Поэтому и извиняется. Но Кириллу не нужны извинения. — Отец это видел. И мать тоже. И обоим было абсолютно похуй. Их интересовали только их дела. Представляешь? Моя мать согласилась стать моим адвокатом. Даже скидку за услуги предоставила. Ха-ха. Собственного сына не может бесплатно в суде защищать. Ебанная сука. И отец тоже. Просто смотрел, как меня имеет какой-то левый мужик. Ни слова ему не сказал. Блять. Представляешь, как обидно? Нихуя не представляешь. Ты ж детдомовский, у тебя нет родителей-ебанатов, которые плевать на тебя хотели. У тебя никаких родителей нет. Завидую. Лучше вообще никаких, чем вот такие. — Ты не знаешь, о чем говоришь, — строго отвечает Серёжа. — Мне действительно жаль, что все так получилось. Если хочешь, можем сейчас съездить в больницу, зафиксировать следы изнасилования. В суд подать. Я помогу нанять хорошего адвоката… — Нахуй иди со своими адвокатами. У тебя вон ёбырь есть, с ним развлекайся. — Кирилл… — Я так заебался, — говорит Кирилл. Почти скулит. Из глаз начинают течь слезы. Кирилл приставляет дуло к собственному виску. Вжимает, чтобы чувствовать наверняка. — Пожалуйста. Не делай опрометчивых поступков. Давай, все обсудим, — Серёжа делает шаг к нему на встречу. Олег внимательно следит за каждым движением. Кирилл держит палец на крючке. Рука дрожит. Он сам весь дрожит. Плачет. Уже который раз за день. Он ведь на самом деле никому не нужен. Серёжа сейчас пытается его успокоить, только чтобы не испытывать потом чувство вины. Кирилл впервые чувствует фальшь в словах и поступках Серёжи. Пошло оно все нахуй. Кирилл закрывает глаза, жмурится. Одно нажатие. Всего-то. Но как же это страшно. Нажать и не услышать выстрела, потому что будешь уже мертв. Или еще не будешь? Страшно. — Кирилл, — настойчиво зовет Серёжа. — Не надо. Пожалуйста. Кирилл открывает глаза, смотрит на него. На этого рыжего сученыша. Все равно красивого, пускай и стоит сейчас в тапках и домашнем халате. Бордовый, шелковый. Бедра очерчивает, ключицы не скрывает. Такой красивый, соблазнительный. Такой далекий. Все из-за тебя. Мысль резкая, всепоглощающая. Квинтэссенция внутренней бури. Сингулярность, точка, в которую все схлопывается в мгновение. Дуло отлипает от виска и направляется на Серёжу. Выстрел. На месте Серёжи уже стоит Олег, толкнувший своего ненаглядного в сторону. Пуля попадает в тело. На миг все замирает. И сразу после этого Олег, покачнувшись, делает шаг к Кириллу. В глазах Олега сама смерть. Там могильный холод, река Стикс, отблеск отполированной косы. Страшно. — Олег… — шепчет Серёжа сзади. Шепчет, будто не верит в происходящее. Олег делает еще один шаг к Кириллу. Тяжелый шаг. Ему больно от пули. Но он идет. Страшно. Кирилл снова жмет на крючок. А потом еще раз, и еще, и еще. И все мимо. Руки трясутся. Олег неумолимо идет прямо на Кирилла, даже не пытаясь уклоняться. Страшно. Шаг назад. Еще один. Еще… Под ногой пустота. Кирилл летит вниз. Сзади была лестница. На лице Олега на мгновение проскальзывает удивление. А потом понимание. Он останавливается и просто смотрит. Смотрит, как Кирилл летит вниз, в самую бездну. Один. Удар. Глухая боль в затылке. — Олег! — кричит Серёжа. Голос слышится как через вату, но даже так понятно, что он напуган и обеспокоен. В глазах чернеет. Серёжа беспокоится за Олега. Не за Кирилла. В голове пустота. Больше ничего нет. Все закончилось.