***
Когда она отмывает его от толстого слоя грязи и пыли, считает, что её вещь всегда будет чистой, ухоженной. Чтобы радовать глаз, возбуждать тело – всем напоказ. В мокрой одежде – натянутой и прилипшей – Пеппер ощущает себя привлекательной, хотя вроде как на неё никто никогда не смотрел как на объект возжелания. Потому что карцер сделал своё дело – на языке язвы, болезненная худоба, торчащие сквозь кожу лопатки. А, когда Седьмой кладет на неё руку, она ей кажется слишком массивной и очень тяжелой. Когда притягивает её к себе, он больше похож на ковш экскаватора, нежели чем на человека. Заломившая её охрана, завязавшие на ней смирительную рубашку санитары, прочные фиксаторы на койке – ничто не сравнимо с той силой, которую она ощущает и которой она теперь обладает. – Тю, ты тоже с обрубком. Настоящий Седьмой, – показывает Пеппер на его правое плечо. – Знаешь, ради тебя я отдам руку. Это достаточная плата. Ага? Чтобы он слушал только её. С Седьмого капает охлажденная воздухом вода, он держит своего оператора за спину и прижимает к груди – успокаивает мандраж неизвестности. Но получает ещё большую тряску, полный нервяк, сомкнутую пружину, сжатые кулаки, стиснутые зубы. – Тебе холодно, Пеппер? – наверно, это были его первые слова для неё. Таким тоном, словно они знакомы целую вечность, а не один страстный засос перед Хью и обтирание в душе. Наверно, так моют машины в очень престижных салонах: отклянчив зад, хорошо, если в купальнике, нарочито медленно, случайно опрокинув на себя ведро, перед стеклом витрины, «нет, девушка приобретается отдельно». Но шоу приставленным к ним инженерам неинтересны. Они поторапливают её: – Хватит натирать ВОЕ. Какие скучные и неинтересные мудилы.***
Когда им выдают одежду, на Седьмом она сидит великолепно. А Пеппер тонет в ней, поэтому тащит из магазина другие штаны, каблуки вместо военных сапог и приглянувшийся лифчик. В этой накидке и так жарко, ей ещё носиться за ВОЕ – машина машиной, но кабины с кондиционером в нем нет. – Смотри, что я нашла у инженеров, – показывает она Седьмому цветастые нашивки. – Классные, – по-настоящему удивляется он, широко раскрыв пасть. Пеппер уже поняла, что ей подсунули заю под видом ужасного цербера. – Хочешь, тебе пришью? Он с голым торсом очень горяч, но ведёт себя как малолетний пацан. Сидит по-турецки и лезет под руку. Пеппер шить умеет – через одно место, но лучше, чем ничего. Она не совсем близка к старшей сестре – заиньке-солнышку, всеми любимому идеалу, – хотя и бестолковой назвать её трудно. Седьмой любуется пришитыми на коленке в полумраке нашивками, натягивая капюшон поверх ствола. В его небольшой коллекции потом появится ещё несколько.***
Когда ей выдают инъекторы, он пищит, брыкается и не хочет подставлять вены. Ей тоже не нравятся все эти иголки, огонь в сосудах, жжение на внутреннем сгибе локтя. – Я кое-что видела в продаже, но как бы это для детей с расширениями, – Пеппер дает ему леденец. – А ты же бугай. Седьмому нравится, он лижет и грызет, сладкоежка. А ей хочется спросить: сколько тебе, к черту, лет? Она напредставляла уже всякого, может быть, даже получилось бы безудержно покувыркаться в постели. С таким диким, опасным, необузданным. – Видите, – говорит она инженерам, – ему не по душе ваши дурацкие иголки. Ему нужно вот это, только дозировка в несколько сот раз больше. Пеппер знает, что без наркотиков экстенды сходят с ума. А проверять резервы ВОЕ зазнобы Берюрена точно не будут, выложат ей всё как миленькие. На следующий день отдают ей целый контейнер.***
Когда у неё сдают нервяки после первого дела – цокает зубами о стакан с водой. Запивает психи пилюлями. Она наводила на объект, нажимала на спусковой крючок, а после «Цель поражена» вдруг услышала: – Тебе понравилось, Пеппер? Да ну. Нос сопливится. Глаза слезятся. В ушах звенит. И модуль этот, что держится на честном слове и её рыданиях в операционный стол. Оно того стоит? Где прелюдия, экспозиция, конфетно-букетный, хоть что-нибудь. Запах чистого нового салона, период, когда сдуваешь с автомобиля пылинки. Где эта радость владения, пока всё не переросло в однотипные будни? – Тебе не понравилось! – с надрывом рычит Седьмой. Злой, непонимающий, несчастный – теперь он выглядит как тот, кого и правда стоило обездвиживать бетоном и просить близко не подходить. – Разве тебе есть до этого дело? – интересуется Пеппер. – Я – хочу – нравится своему владельцу. Я же послушен тебе. Она усмехается, её перестаёт бить мандражом. Прижимает руки к такому разошедшемуся, разгоряченному. Тому самому, кто полоснул её по лицу, заставил боязливо дернуться Хью. – А такой ты неплох. Седьмой сразу подбирается, снова становясь покладистым пай-мальчиком. Кого можно погладить по голове за хорошее поведение, если бы её целью было оно.***
Когда она опять оттирает его в душе, Седьмой внезапно решает обменяться взаимностями или что-то вроде того. Тянет её под воду, трется стволом о её ключицы. – Ну спасибо, – отфыркивается Пеппер, елозя мокрыми штанами по кафелю. – Зачем ты это сделал? – Так ты же хотела, – без грамма сожаления произносит Седьмой. Прижимает её к полу, грубовато гладит живот. Но получает ту же тряску, тот же нервяк. Не расслабленно лежащее под ним тело. – У вас всё под контролем? – холодным тоном спрашивают инженеры. Никакого личного пространства. Пеппер смотрит на их беспристрастные маски, придерживая Седьмого за плечи. И с довольным оскалом тянется к нему, целует остывающий ствол – на контрасте её губы кажутся раскаленными. А он напирает сильней, сам накрученный. Ей бы вывалить все скелеты из своего шкафа перед Берюрен, чтобы им осточертело разбираться. Но они только делают пометки, перебросившись несколькими фразами друг с другом. – Скажи, что ты хочешь, Пеппер, – просит Седьмой. – Что тебе понравится. Как будто не видно, что ей нужно. Она опирается на локти, чтобы быть к нему ближе, почти уткнувшись носом в челюсть – тихо нашептывает. И он исполняет в точности. И это похоже на что-то нежное и далёкое для неё, вроде любви. Страсти. Пока он поддерживает её бедра, ласкает её. Ей хочется быть податливой под его руками. Она продолжает настраивать его желания под свои и с каждым разом получается все ярче и насыщенней. И почему-то больше всего ей нравится делать это в душе после хорошей горячей стрельбы. Когда Седьмой разогрет, настойчив, немного груб с ней. И ему уже говорить ничего не нужно – он сам утоляет её голод. Сглаживает её нервяки. Прижимается стволом к её губам, настойчиво, требовательно, чтобы она расценила свои зубы, провела языком по кожуху. А затем пальцами, именно от дула к курку, не наоборот. Её теперь не спрашивают, все ли у неё под контролем. Не нужно ли обездвижить ВОЕ, пригнуть его манипулятором к земле и подержать так. – После боя номер 7 очень нестабилен, не стоит увлекаться, – только советуют они. Всё те же скучные мудилы. Не поймут, что такой Седьмой ей как раз.***
Когда Пеппер получает новое задание, Седьмой сам лезет под руку, настойчиво, неудержимо. Инженеры это называют адаптацией, коннектом и говорят, что всё идёт по самым благополучным прогнозам: – Прекрасно копирует поведение оператора. – Э, в смысле копирует? – грозится она им. – Я себя так не веду! Всё так же перешивает с одной накидки на другую его нашивки, делится с ним сладостями. И думает иногда: хорошо быть заей в теле цербера. Или машины. Сейчас её сестра тоже такая, и Седьмой в чем-то похож. И это странно, когда он в душевой берет её за подбородок, поглаживает большим пальцем губы. Его руки воняют порохом и маслом, ещё железом или кислотой. Она проводит языком по зубам, скалясь своему ВОЕ. Её пистолет сейчас не завернут в ткань, не скрыт заряженный наготове. Он перед ней отстрелянный. И почему-то не приносит ей былого удовольствия. – Частая стимуляция приводит к изменению чувствительности. Понятие уровня порога боли увеличивается, – констатируют инженеры. Пеппер злится: да что они знают об этом.***
Когда она протягивает Седьмому нож, он молча принимает. Держит Пеппер, пока не выгнется в крепких ладонях – от дыхания ребра ощутимо расходятся острыми углами. – Ещё, – приказывает. Она этого хочет – и он это сделает. И он режет ножом наискось как белую бумагу. И ждёт, когда она перестанет стонать, уткнувшись в его живот. Терзать ногтями его обшивку, приковав к себе надежнее цепей. Отдышится. Очнётся. – Эй, Пеппер, – наклоняется к ней. – Ты выглядишь не… – Захлопни пасть и делай, – упирается в челюсть она. Ложится перед ним – на запрокинутой шее немного выступает кадык. Кровь с ребер льется каскадом на жёсткий ремень штанов, стекает с боков, смываемая водой. Распаренные раны долго не скудеют. Хотя Седьмому не нравятся все эти игры, он будет покорно давать ей то, что она пожелает. Пусть реагирует злее, острее – запачканный красным не только после тяжелой миссии. А она никогда не скажет «прошу», она просто заставит. Ей не хватает в нём жестокости. Пусть свои розовые сопли оставят при себе притворные монашки. – Ещё, – требовательно. Пеппер ощущает свою кровь как чужую. Такую теплую. А она сама как кафель – гладкая, белая, ледяная. Её тело плохо слушается, чувства смягченные ватой. Затем слабостью. Затем – темнотой.***
Когда она приходит в себя то ли в комнате, то ли в палате, сразу же пытается встать, продрать глаза. – Я перестарался, Пеппер, – едва слышно бормочет Седьмой. И обнимает её – закрыв собой целиком и прижавшись мордой к спине. Эти объятья кажутся искренними. И крепкими. На них хочется ответить, погладить по стволу, ну или хотя бы по спине. Если он зая в теле цербера, то она – цербер в теле заи. И у этого «цербера» начало подтаивать сердце. – Да ты чуть меня не угондошил! – несерьезно злится Пеппер. Пихается. А он только сильнее прижимает к себе. – Да кто так делает? Она смеется от его телячьих нежностей и того, что он слушает её беспрекословно. Сейчас ослабшей-ей нравится и то и другое. – Смотри-смотри, нам инженеры достали еще нашивки. – Седьмой показывает ей на ладони серые прямоугольники с символикой ВОЕ. – Они сказали, что это с военного склада. Типа такие раньше носили. – Замечательно, – улыбается. – Пришью нам. А он чуть ли не светится от счастья. И ей приятно это видеть. Вот она – одна из многих радостей владения. Теперь Пеппер свободна от своих переживаний и нервяков.