слабости

Тебе не нужны помощники. Ты прекрасно со всем справляешься один, твоей силы — безграничного холодно-металлического безразличия к людским жизням хватит хоть на десять человек, хоть на сто. Тебе не жалко мясо. А свой естественный отбор ты прошел наличием способности. Кровавой, пугающей, но сильной способности. Порождение трущоб, выиграл свой билет в жизнь, умея убивать не просто ножиком или краденным пистолетом. Против способности не пойдешь простым оружием. И против тебя никто не идет, и ты растешь — колючий цветок преступного подполья. Тебе никогда не приходилось рассчитывать на кого-то, и, хотя, Мафия впрягает тебя в систему иерархии и подчинения, в систему ответственности за других, ты остаешься один всегда, не привязываясь и не заводя связи. (несмотря на что ты чувствуешь себя обидно брошенным одним человеком) А потом к тебе приводят её: худую, с тонким девичьим личиком и противно вежливой улыбкой. Словно бы ты не справляешься со своей работой в одиночку. Она смотрит на тебя заискивающе, быстро, но не бездумно оглядывая тебя с ног до головы, подмечая особенности и реакции. Настойчивый взгляд обжигает, непривычно, странно. Ты чувствуешь его, даже отворачиваясь спиной. — Навыки? — Я хорошо стреляю, — отвечает она излишне громко и взволнованно. — Способность? — Э-э, нет… — голос заметно потухает, она вздыхает расстроено: словно бы этого вопроса и боялась. — То есть? — Я не эспер. Ты оглядываешься на неё еще раз: вся солнечно светится, плечи выпрямлены и напряжены, волосы собраны в пучок. Волнуется, как на выступлении перед классом, точно школьница, еще в пиджачке и рубашечке. Излишне эмоциональна, глуповата и слаба. На лицо неплоха. Мясо. Неценная, бессмысленная жизнь. Неспособная, неодаренная. — Мне не подходит. — Это прямой приказ Босса. «Пусть себе и забирает её» — думаешь ты. Говоришь лишь: — Мне все равно. Не мешайся. Уходишь, а ее шаги звучат следом. Поводишь плечами, будто пытаясь сбросить ее с хвоста. Но смутное ощущение ее присутствия остается с тобой в запахе ее парфюма, в ее дыхании, в перестуке каблуков ее ботинок и бесконечном щебетании, которое сливается в белый шум, звенящий в ушах. Она навязчива в самой мерзкой степени, врываясь в твой уклад жизни. Она знает твой точный диагноз и первую помощь при приступах, карманы ее пиджака наполняются рецептурными лекарствами, а потом ими наполняются карманы твоего плаща, хотя она точно не подходила к тебе достаточно близко, чтобы их подсунуть. Ты чувствуешь себя как под увеличительным стеклом. И она продолжает впитывать о тебе все подробности. Она звонит тебе посреди ночи, коротко и строго говоря о срочном задании (ей не удается скрыть волнение и ее голос слегка дрожит на последнем слове) Собираешься, злишься, ты не давал ей свой телефон! В конце концов, тебе приходится выучить её имя, чтобы раздраженно шипеть: — Отстань, Хигучи! Она отходит конечно, примолкает, но не отстает, не отвязывается. Это похоже на маниакальную влюбленность. Со стороны, выглядит даже забавно. Как в какой-то комедии. Когда ты впервые используешь Расемон перед ней, Хигучи бледнеет, зеленеет, опирается на спасательную стенку, а потом прячется за поворотом: её рвет от отвращения и стоящего запаха крови. Тебе такое привычно, ты его не ощущаешь, принюхался, ты чувствуешь себя даже в какой-то степени комфортно: тебя этому учили, тренировали, натравливали на людей, и это единственное что не вызывает у тебя вопросов, и что ты делаешь, не задумываясь, отключая голову. Убивать — это выученная команда, условный рефлекс. У Хигучи пока срабатывает только рвотный. И пока она стыдливо вытирается рукавом пиджака ты спрашиваешь с издевкой: — Боишься меня? Противно? Она уставляется на тебя большими глазами, ее мокрые ресницы дрожат, она прикрывает рот ладонью, боясь, что ее опять затошнит и выговаривает еле-еле: — Нет, Акутагава-семпай. Звучит неуважительно, тебя все еще потряхивает на адреналине, и Расемон движется быстрее, чем ты действительно осознаешь, что делаешь. Вцепившись по-хищному в ее горло, ты чувствуешь ее испуганный пульс почти что на кончиках своих пальцев. Это как дежавю по всем тем разам, когда ты останавливал чужие сердца, обезумевши трепыхающиеся в грудной клетке. И Хигучи боится, задыхается, но остановить даже не пытается, даже не вскрикнет. — Боишься?! Молчит. Не дышит даже. Ты отбрасываешь ее в сторону и уходишь, не оглядываясь на болезненный кашель за спиной. Первая же серьезная вылазка заканчивается для Хигучи больницей (из-за тебя и только тебя). И это повторяется вновь и вновь: ты бьешь ее и бьешь, а она каждый раз как будто ждет, что ты ее по голове погладишь, а не влепишь пощечину. Хигучи слабая. (потому что позволяет тебе так делать и потому что, на самом деле, и не смогла бы тебя остановить) Она вызывает к себе неуважение у тебя, потом у Черных Ящериц, а потом у всей Мафии. Доходят слухи, что на ее уход (как и из отдела, так и из Мафии, и даже из жизни) ставят деньги. Ты отмахиваешься на слухи, что поставил на ее смерть. Хигучи слабая. А ты не чувствуешь тяжесть своей руки, и остроту лезвий Расемона. Ее тонкие запястья и пальцы покрываются сеткой царапин и синяков, она обламывает ногти, и потом предусмотрительно стрижет их грубо под корень. Руки у Хигучи дрожат, когда она встает с земли, оттолкнутая тобой с пути. Пистолет в ее руках не дрожит, когда она выбегает перед тобой, защищая от пуль. Ее старательность в стремлении тебя оберегать раздражает до скрипа зубов. Тебе пули ничего, а она — мясо да кости, уязвима, хрупка. Идет за тобой — верный хвост бродячего пса. Побитая, помятая, испачканная и пропахшая чужой кровью, встает и идет, виновато опустив глаза в пол. Обернешься на нее нетерпеливо, мол, сколько можно плестись, а она улыбнется кривой измученно-приподнятой линией так, что холод по коже бежит. Выглядит безумно, ненормально, болезненно (не физически, а духовно-морально). И что-то в этом категорически неправильное, непонятное тебе, в том, как после боли и разочарований она все еще стремится к тебе (как цветок тянется к лучикам света, но ты не свет, а абсолютная тьма). (Чуя, смотря на это, вздыхает тяжело, но не удивленно, словно ожидал и предполагал такое, хоть ты и не уверен конкретно что) Хигучи тянется к тебе, и тянется к тебе единственная, когда ты по-настоящему оказываешься бессилен и брошен. За тобой в одиночку, готовая на все, готовая к тому, что Черным Ящерицам может поступить приказ ее устранить, и что, если все пройдет успешно, это тоже не дает ей никаких гарантий. Она бросается одна с могильным спокойствием, взвешивая каждый свой шаг и выстрел, не отвергая ничего. Так говорит Гин, навещая тебя в одной из больниц, прибранной Мори к рукам для целей Мафии. (Хигучи повезло, что Черные Ящерицы пошли за ней) (Но Хигучи идет за каждым, с помощью или разговором, она не бросает никого в одиночестве, и это было услугой за услугой) Хигучи помогает всем — об этом думаешь ты, проводя бессонные ночи в палате; ты не был исключением, ты был правилом. Не хочется признавать, но ты благодарен. Когда она приходит к тебе с цветами, фруктами и стопкой книг, всего именно такого, как ты любишь, ты молчишь, потому что «спасибо», крутящееся на языке жжется и горчит. Из горла доносится только хрип: — Глупая женщина… А она улыбается. (Помимо ужасающей чесотки заживающих ран, тебя мучает тяжесть в области груди, но это не медицинский диагноз, это лезет из недр чувство вины. Хигучи слабая, но она достает тебя из передряг, из комы. Ты ей, слабой, неполноценной, должен, как минимум, жизнь, а это колет еще и в гордость. Лежа в реабилитации, имея возможность долго и нудно все перематывать в голове и анализировать, ты видишь все как будто заново, но теперь четче, полнее, правдивее. Ты замечаешь крепкую хватку ее рук, уверенные и точные выстрелы, ловкость и скорость, холодность и исполнительность. Ты неожиданно для себя осознаешь, что ей всегда были подготовлены пути отхода, и спасительная аптечка для твоих ран) (Что ты подготовил для нее?) Чувства невыносимы, Хигучи тоже. Ты тихо просишь у медсестры увеличить дозу морфия. Ты привык убивать, ты привык быть жестоким, ты даже привык к постоянной боли, постоянным травмам и незаживающим ранам. Ты сам себя сжигаешь дотла. Ненавистью. И ненавистью ты реагируешь на все, не задумываясь, не вникая, потому что так проще, так выучено годами. (а если начать думать, и вслушиваться в свое забитое и спрятанное внутреннее «Я», то становится слишком больно, больнее чем почти умереть от рук врага) И Хигучи, дежурящая в палате, ощущается болезненнее длительного лечения. Когда она осторожно берет тебя за руку, думая, что ты спишь, легкие надрываются в спазме — не вдохнуть, не выдохнуть. Хигучи давит на глотку, лишая воздуха. Своей безвозмездной заботой и добротой. (Искренней улыбкой, лохматым впопыхах собранным пучком на голове, горячим кофе, который получается вкусным только у нее, крепким плечом, на которое можно опереться в приступе кашля, и нежными руками, которые ты слишком часто скидывал с себя) Ты чувствуешь себя перед ней уязвимым. Она держит тебя за руку неуверенно, и у тебя нет сил ее оттолкнуть. Ты слабо сжимаешь ее пальцы в ответ. И думаешь, что рядом с ней ты в первый раз готов признать свою слабость.