Разбей(ся)

— Олег? — Сережа трёт глаза и садится на диване, подтягивая сползшую с одного плеча футболку. Он щурится в полумрак кабинета и шепчет: — Марго, подсветка. Вдоль прямых линий стен вспыхивают желтые ленты, словно на терпящем крушение Боинге. Запасной выход Сережи замкнут на стоящем в проходе Волкове. Кислородных масок нет, при приземлении на воду тонуть не раздумывая. Олег снимает куртку, подходит ближе, небрежно кидает её на спинку дивана, по детской привычке вывернув рукава. В кармане бряцает брелок с ключами, пачка сигарет падает на подушку перед лицом Сережи вместе с незнакомой стальной зажигалкой. — Ты сегодня поздно. — Были дела, — равнодушно отвечает Волков, огибая широкий диван, и направляется к бару. Серёжа провожает его мутным заспанным взглядом, близоруко щурится на тусклый тёплый свет. — Дела? В… — он кидает быстрый неуверенный взгляд на наручные часы, — три часа ночи? Олег замирает с бутылкой дорогого коньяка в руках. Чуть вскидывает брови. — Давай обойдемся без сцен, Серый. *** От Олега невыносимо тянет сладким цветочным парфюмом. Незнакомый, пьянящий аромат раздражает чувствительные рецепторы, забивается липким за выступ адамовой кости. Разумовский морщит нос и отворачивается, уходя от поцелуя. Взгляд цепляется за слабый след на чужом горле. Сережа касается его пальцем, обводит по контуру, слегка надавливает. Олег перехватывает ищущую руку и давит пальцы в жесткой ладони. — Прекрати, — шепчет, пытаясь одной своей расстегнуть мелкие пуговицы на рубашке Разумовского. Сережа пребывает в некой прострации. Он неловко шевелит кистью, пытаясь освободиться, но делает это несерьезно, рассеянно. Глаза не отрываются от темного пятнышка кожи ровно под челюстью. Бисерная россыпь гранатовых кровоподтеков похожа на укус. Он не заметил бы, если бы не стоял так близко. — Олеж? — зовёт Сережа, решительно отодвигаясь, — Это что такое? Волков замирает: горячая его ладонь уже хозяйничает на чужой пояснице, добравшись до белой едва тёплой в ощупи кожи и нежных ямок над поясом брюк. Он смотрит на Сережу сверху-вниз, хмурится и в абсолютной верховной усталости подкатывает глаза. — Это — работа, — говорит сухо и отстраняется, теряя всякий настрой продолжать. У Серёжи, впрочем, настроение потеряно тоже. Он неловко отодвигается от Волкова, запахивает на груди расстегнутую рубашку словно в попытке спрятать за ней тахикардично частящее сердце, но пальцы подрагивают, холодеют и не слушаются. — С каких пор ты работаешь в эскорте? — слова слетают с губ бездумно. Вслед за ними с пальцев Олега слетает хлесткий удар. Свободный, без замаха и вскользь, будто собаку дурную шлепнул, а от того еще более обидно. — Никогда такого не говори. Это вообще тебя не касается. Разумовский кривится не от пощечины, от прозвучавших слов, хотя щеку ощутимо прижигает. Олег в плохом настроение, у Олега тяжёлая рука и его мгновенно перемывает на длинные дорожки растянутых нервов; Сережа смотрит на Волкова пустым бестолковым взглядом ребёнка, которого пнули за улыбку. Мысль никак не желает формироваться, складываться в его голове, постоянно теряя суть. — Как это «не касается»? Ты… — Сережа сглатывает вязкую горьковатую слюну и замечает, наконец, что случайно прикусил губу до крови, — Ты был с кем-то, кто… Не я. Это даже в его голове звучит глупо; абсурдно; паршиво; о-би-же-но. Разумовский не заканчивает и тщательно стирает языком каплю проступившей крови, ощупывает нежную мякоть рта изнутри. Олег смотрит на него немигающим темным взглядом. Не отрицает, молчит, почти не дышит: грудная клетка едва различимо вздымается и опускается в ровном таящемся ритме. Он выглядит так, словно все для себя решил и ему поразительно все равно. — Это ничего не значит, всего лишь женщина. Сережа хмурится и лижет собственные пальцы, растирая солоноватый медяный след по языку. Женщина. Должен ли он чувствовать облегчение? Или, наоборот, лишь сильнее разъяриться в ответ? Разумовский не знает, внутри него глубоко-глубоко за рёбрами пульсирует пустота. Он бы ударил Олега в отместку, если бы был уверен, что поможет, что станет легче, проще и чище. Хотя бы ему. Хотя бы кому-то. Сережа чувствует себя грязным, хотя рациональность кричит, что сам он не имеет к поступку Олега никакого отношения. Но кожу уже стягивает невидимая порча. Хочется облиться кипятком и стянуть ее с себя как яблочную кожурку — витиеватым серпантином по краю. Олег буравит его непроницаемым взглядом, и Сережа не поручится, что знает, какие мысли сейчас вызревают в его голове. — Раз мы не будем трахаться, я иду спать, — спокойно объявляет Волков и обходит Разумовского как очередную статую под стеклом, явно нацеленный на душ. Сережа ловит его за руку и останавливает в полушаге. — Зачем ты это сделал? — тянет хрипло, сам не зная, чего хочет добиться. Правда жалит больно, но недосказанность столь же невыносима как колесовая пытка. Серёжа (Сергей?) выбирает первое. Ему нужно знать. Но Олег молчит, костенеет плечами, склоняя голову вправо вбок. Разумовский читает его ускоряющийся пульс подушечками пальцев и не верит, что человек с таким сердцем может быть столь бесчувственен. — Ответь, пожалуйста, обещаю, что не стану ни в чем тебя упрекать. Просто мне нужно знать, Олег. Это… Важно. Любой ответ подойдёт. Потому что мне захотелось. Потому что так было нужно. Потому что я был очень пьян. Потому что она была чертовски мила, а декольте ее откровенно падало на барную стойку. Потому что ее муж вкладывает в мой проект огромные бабки. Потому что. Сережа правда готов к любому из стандартного набора, но слышит совсем не то, что ожидает и это вгоняет в ступор почище удара. — Сделал — что? С каких пор секс стал провинностью? Блять, Серый, почему я должен каяться перед тобой, посыпая голову пеплом, потому что просто переспал в командировке с какой-то девицей? — Олег разворачивается резко и толкает Разумовского в грудь, тот от неожиданности валится назад, нелепо раскинув руки. Под бедра врезается жёсткая обивка дивана. Сережа больно бьется затылком о твердоватый подголовник; перед глазами слегка плывет. — Потому что ты изменил мне, Олег! — он обещал, что не станет, но незаметно для самого себя повышает голос. Ломко испуганно вскрикивает, вцепляясь скрюченными пальцами в диванную подушку, лишь на миг позволяя эмоциями выступить за обозначенную Олегом черту. — Это, черт возьми, считается изменой — секс с другим человеком, если вдруг ты не знал, придурок… Когда люди встречаются… Олег усмехается. Сережу в тот же миг накрывает селевой оползень из первобытного ужаса и предчувствия нутряной боли, он замолкает, до крови прикусывая язык. Остановить момент, отмотать назад плёнку, отмолить свою же глупость. Нет, нет, нет, он больше не хочет ничего знать. — Я же просил тебя, черт… Зачем вечно все усложнять? — Олег подбирается ближе и садится перед ним на корточки, складывая руки на Сережины колени. Он разглаживает невидимые складки на его домашних штанах, зачерпывая взглядом исключительно свои руки и медленные ритмичные движения пальцев на тёмной ткани. На Разумовского не смотрит; того колотит все ощутимее. — Нам бывает хорошо вместе, но мы друг другу ничего не должны, понимаешь? Олег говорит с ним как с ребёнком. Сереже очень хочется устроить ему истерику трехлетки, но он сдерживается из последних сил, до боли поджимая губы. — Понимаешь? — настойчиво повторяет Олег, с силой сжимая чужое колено. — Сережа, ты меня по… — Понимаю! Понял! Я понял. Прости. Пальцы моментально ускользают прочь, оставляя после себя зудящий след. Олег поднимается на ноги, смотрит на него сверху-вниз (Сереже мерещится легкое презрение в его спокойном взгляде) и сухо кивает, разворачиваясь на каблуках. Дверь за ним закрывается с тихим шорохом. И в тот же миг разорванного на части, скомканного как лист бумаги, с наглухо перебитыми нервами Сергея Разумовского на диване скручивает в сухой истерике. *** И вроде у них все нормально, все на своих местах. В хорошие дни Олег засыпает рядом, в плохие дни Сережа почти не спит, нагружая себя работой. Его детищу бессонница на пользу, но усталость копится и выливается нервным тремором пальцев, дрожащими веками и темнотой под глазами. Он уже не помнит, когда выглядел столь паршиво. Даже Олег замечает однажды за завтраком. — Отвратно выглядишь, — жесткие пальцы пресекают движение и впиваются в подбородок, заставляя Сережу повернуть голову к свету. Разумовский упрямо супится, пытается взбрыкнуть, но стоит чуть надавить — безусловно поддается, как и всегда. Олег рассматривает его бледное лицо несколько долгих мгновение, а потом отпускает, напоследок мазнув большим пальцем по нижней губе, — Ты вообще спишь? Без меня. Повисает в воздухе меж ними. Сергей хмурится и вцепляется в кружку кофе, сжимая пальцами керамическую ручку до циана, загнанного под ногти. — Устал просто, не бери в голову, — отмахивается он, с сожалением осознавая, что Олег ждал от него именно этих слов. Волков хмурится, становясь похожим на себя двадцатилетнего так сильно, что Сережа, заворожённый, готов потянуться к нему с улыбкой, забыв о том, как часто в последнее время он засыпает и просыпается в одиночестве. Олег теперь не ночует дома пять дней из семи. Это ранит сильнее, чем холодность его «буду поздно» и «ложись без меня». Олег костенеет лицом, истаивая мороком себя прежнего за крохотный удар трепливого сердца, и неодобрительно сводит на переносице темные брови. — Тебе нужно отвлечься. Найди себе какое-нибудь хобби, сходи в Эрмитаж, в конце концов, раньше тебя это развлекало. Раньше мы ходили вместе, — хочет ответить Сергей, но лишь коротко кивает, пряча взгляд на потускневшей рыжиной растрепанной челки. — Я подумаю. Олег кивает. Олегу все равно. *** — Ты уезжаешь? Он не отвечает, продолжая методично перебирать вещи и набивать ими кожаную сумку. Разумовский пробует снова, тщательно подбирая слова: — Надолго? Волков укладывает поверх рубашек легкий кашемировый свитер (глубоко-синий, подарок Сережи) и поднимает голову, смерив Сергея долгим взглядом. У него темные пустые глаза, лаковые, словно у чучелка из зоологического музея. Разумовский подавляет в себе порыв отшатнуться, а может быть, наоборот, приблизиться и коснуться чужой щеки, проверяя, все ещё ли она горяча. — Месяц, может два. Это по работе, — Волков застегивает сумку и взвешивает ее в руке. Кивает самому себе и отлучается до гардеробной, теряясь среди вешалок. — Почему ты не сказал раньше? — Сережа проходится по его комнате, не решаясь трогать вещи. Раньше их комнатой считалась общая спальня, но теперь она всецело принадлежит Разумовскому; весь мир теперь принадлежит ему в насмешку, разве не об этом ты мечтал, убогий? Не об этом. Сережа садится на край кровати украдкой касается бедром ремня кожаной сумки, пытаясь хоть так стать ближе. Как в детстве загадывает на секундную стрелку часов. — А что бы это изменило? — Олег появляется на пороге как раз тогда, когда Сережа почти выиграл. Но почти — не считается. Волков накидывая на плечи строгий темный пиджак: ткань дорогая, с мягким сахарным лоском. Он сидит на Волкове как влитой, обтекая идеально-мужественную фигуру, подчеркивая широкий разлет плеч, оттеняя и без того яркие глаза. Олег скупым жестом одергивает манжету рубашки и поднимает на Разумовского вопросительный взгляд. Сергей закусывает нижнюю губу до чёткого следа по сухим коркам. Он смотрит на Олега со спокойным восхищением, по-глупому влюблённый в него до сих самых пор, но наконец осознающий собственную бездарность. Этот мужчина уже давно не принадлежит ему, да и принадлежал ли когда-то? Пора отпустить, пора сдаться и признать поражение. Открыто улыбнуться в ответ и поцеловав напоследок в небесном покаянии чужие губы, отступить в глухую тень у порога чужой жизни, но: — Но ты вернёшься?.. — Серёжа ненавидит себя за этот вопрос и будет ненавидеть ещё очень долго. Олег не медлит — кивает, подхватывает сумку и стремительно выходит из комнаты, так его и не коснувшись. За слабый росток надежды трепещущий глубоко внутри стоило бы на месте съездить себе по лицу. *** Он, наверное, что-то не то играет, потому что мужчина замирает в шаге от и пристально вглядывается в его расслабленные черты. Ищет страх, ищет панику, тянет хищно ноздрями воздух как натренированная ищейка. Не находит. Серёжа бы и рад по-настоящему испугаться, но остался не слишком впечатлен произошедшим. В конце концов, он давно уже не ребёнок и способен сам за себя постоять. — Они могли вас убить, — хрипит незнакомец. Могли. У одного с собой был нож, и заупрямься Сергей расставаться с деньгами, часами и смартфоном (а он бы обязательно заупрямился с последним), мудак не преминул пустить его в ход. По правде сказать, его спаситель и сам выглядит не лучше неудачливых грабителей, которым недавно ломал носы и чистил морды. В полумраке арочного перехода, куда не достаёт свет уличных фонарей, взгляд темных глаз из-под насупленных бровей мерцает выгорающей яростью. Сергей с удивлением понимает, что не чувствует исходящей угрозы. Она есть, но направлена не на него, внутрь. Случайный спаситель поводит плечами и явно чего-то от него ждет. Благодарности?.. Сергей коротко кивает, тянется за бумажником, который по старой привычке продолжает носить в заднем кармане брюк. Достаёт пятьсот евро и протягивает незнакомцу. — Я сам могу о себе позаботиться, но все равно спасибо вам. Этого хватит? Лицо мужчины вытягивается, тонкие губы сжимаются в линию, а под скулами поступают желваки. Это Сергей успевает разглядеть в долю секунды, когда незнакомец делает широкий шаг вперед, заставляя его самого отступить и вжаться лопатками в стену. Широкая ладонь с обжигающе горячими пальцами накрывает руку Сергея. Хрусткая бумага сминается в кулаке. — Знаешь, куда себе это засунь? — шипит мужчина и Сергей широко распахивает глаза, дрожит ресницами часто-часто. — Нахуй не нужны мне твои деньги. Он резко отстраняется и развернувшись на каблуках, отходит в сторону. Сутулит плечи, глубоко сунув руки в карманы потрепанной кожанки, но не уходит. Сергей удивлённо закусывает губу, сбитый с толку. — Чего встал? Пошли. До метро тебя провожу, а то ты снова во что-нибудь вляпаешься, Буратино. *** Он совсем не похож на Олега, эта мысль крутится на задворках сознания Сергея первые полчаса, а потом испаряется, смятенная шквалом новых впечатлений. Сергей почти не слушает, что говорит ему Игорь, цепляясь лишь за то, как расслабленный он принимается жестикулировать активнее, постукивая костяшками пальцев по столу или скользя ладонью вдоль плачущего стёкла темного лагера. Он красивый. Жесткая вырубка настоящей человеческой красоты, без рафинированности, жеманства и наносного лоска. Игорь, несомненно, привлекательный мужчина, но его глаза — вот что по-настоящему цепляет Сергея на крючок и держит в напряжении, хватает, тащит. У него глаза всемудрого зверя на знакомом каждому людском лице. Это рождает пожар в мыслях и чувствах: желание убежать и остаться, податься ближе, рвать самому или покорно подставить глотку. Сергей теряется. Противоречия. Разумовский ещё ни разу не встречал кого-то столь явно сотканного из двух начал. Чёрное и белое при глубоком смешении даёт невзрачный серый, но внутри Игоря монохром переплетается тягучими слоями, нитями, не соединяясь, исходя один из другого. Он словно фортепианные клавиши, собранные в разнобой, как пришлось и в спешке. Ноты беспорядочные и рваные, но в одиночестве своем — сильные, чистые, красивые. Притягательные и зовущие. Сергей облизывает губы и медленно выдыхает. Ему до одури не терпится попробовать рот Игоря на вкус. Это не похоть, но что-то глубже и мощнее. Что-то первородное, неистовое как сама стихия. Это бешенство. Семь дней и ты труп. Так стоит ли терять драгоценное время?.. Сергей поднимается со своего места, растягивая губы в богоподобной улыбке. Он подходит к Игорю, забирает из его рук недопитую бутылку пива и ставит на пол у своих ног. Чуть толкает в грудь, заставляя откинуться лопатками на спинку дивана, и ловко седлает чужие колени. Лицом к лицу так — правильно, заглядывая в глаза своим демонам. Игорь каменеет. Зрачки его светлых глаз мигнув, растираются по радужке как мазок туши в воде. Он вскидывает руку в явственном намерении столкнуть Сергея на пол, но тот успевает раньше, перехватывая его ладонь и оплетая пальцы. Он делает все это с медленным уверенным спокойствием, словно открывает самого себя дикому животному в запертой клетке. — Ты что творишь? — шепчет Игорь севшим от удивления голосом. Низкий перекат глухой «р» заставляет Сергея закусить щеку изнутри. Мурашки стекают вдоль позвоночника плавной волной. Разумовский намеренно чуть медлит, прежде чем ответить. — Что тебя смущает больше: то, что я мужчина или то, что первым делаю шаг навстречу? Игорь выглядит возмущенным, сбитым с толку, но не спешит оттолкнуть. Сергей тянется вперед и кончиками пальцем очерчивает линию его челюсти. — Ты очень красивый. — Да брось. — теперь он хмурится почти зло, — Ты… Но Сергей не даёт ему продолжить, печатая чужие губы ладонью. — Но это правда, — невозмутимо настаивает на своем, порхая пальцами по чужому лицу: очерчивает губы, спинку когда-то сломанного и неровно сросшегося носа, густые брови, морщинку между ними, пролегшую вдоль переносицы. Он останавливает ладонь под скулой, качнувшись вперед, замирает в сантиметре от чужих губ. Длинно выдыхает. Игорь сдаётся. Сергей просто хочет отомстить Олегу, показать, как больно бывает если разломать чужое сердце на части и принести в ладонях. Но все идет не по плану ровно в тот момент, когда Игорь опрокидывает его на спину и нависает сверху, опаляя горячим дыханием угол челюсти. Все стремительно катится к чертям и заходит слишком, слишком далеко.