Линии

«Захлопни свой ебальник и шевели своими тощими лапами, пока тебе есть чем шевелить, блядь!» Сквозь щели в закрытых ставнях в комнату пробивался дневной свет. Рыхлые, как армейская бадяга, пятна серого света дрожали на потолке и постоянно пропадали. Снаружи шёл дождь; изредка он прекращался, среди туч даже мелькали робкие солнечные лучи, но будто сама природа противилась неестественности человеческой и пост-человеческой жизни. Странно, что на ум ему пришло именно это слово. «Пост-человеческой». Столько апломба и амбиций, чтобы единственное, что принесла в мир человеческая цивилизация, — чёрт-пойми-что, превращающее людей то в неразумных пожирателей плоти, то в монстров, будто сошедших со страниц книжки с древними мифами. А человечество… человечество оказалось неготово к очередной чуме. Пятнашка свернулась под боком Рема клубком и мелко дрожала. Не помогли даже собранные по всему дому одеяла, хотя что в них было толку, если половину пожрала моль, а половина тихо гнила в заброшенном доме?.. И всё же Рем был вполне доволен — в дождь все зомбарские уродцы сидят ослеплённые и оглушённые, слабо ориентируются в пространстве если, конечно, источник тепла недостаточно большой и сильный. Два человека в выстуженном и сыром доме были в относительной безопасности. Глядя на сжавшуюся худую фигурку, Рем почти испытывал стыд за то, что сорвался и грубо накричал на девчонку. В конце концов, не она заварила всю эту кашу. Не она была причиной смерти Ромула. Вся её вина была лишь в том, что она продолжала верить в людей и отказывалась идти с ним в непроглядную тьму ночи. Перед глазами, точно кадры кинофильма, всплыл вчерашний день: побег с базы, несколько убийств людей, некстати вставших на пути и… Ликорис, стоявшая под дождём. Потерянный взгляд человека, не придумавшего ничего умнее, чем от людской злобы и жестокости уйти в себя так глубоко, что снаружи осталась лишь оболочка. Рем помнил их первую встречу — в распределителе, куда их согнали, будто скот. Мужчины и женщины, взрослые и дети. Оставленные без надзора люди очень быстро уподобились животным: всё стала решать сила. И, как много раз показывала история, выиграли от этого отнюдь не умники в очках, женщины и дети. Самого Рема спасло лишь армейское прошлое. И нож, который не нашли при обыске, потому что не сильно-то и старались. Он был выше обычных, чухнувших нежданно свалившейся власти кухонных боксёров. Его и Ромула не трогали, хоть и злобно косились время от времени. Но взгляды взглядами, а на их койки в бараке никто не претендовал, да и желающих цапнуть себе лишнюю пайку не находилось. Её же, высокую и болезненно худую, попытался затащить за барак какой-то мужик. Рем бы и не вмешался, не зыркни этот мужик на него злобно и не открой свою пасть: «Иди нахер, куда шёл». Спускать подобное в человеческом зверинце было чревато. Одно наложилось на другое и завязалась драка. Рем даже не запомнил, как быстро избиение одного человека переросло в побоище в почти два десятка голов. Разогнали их охранники, превратившие землю у бараков в болото. Остывшие и промокшие, казалось, до самых костей, они все разошлись. Деваха увязалась за Ремом, а когда он остановил её в бараке и спросил, какого хера ей от него надо, она лишь молча протянула кулон на кожаном шнурке — Рем не заметил, как в драке обронил его. Семьдесят седьмая осталась с ними просто потому, что ей некуда было идти, а Рем не видел сложностей в том, чтобы защищать ещё одного человека. К тому же деваха, как могла, поддерживала порядок в их немногочисленных вещах, а сердобольные женщины делились с ней кто вещами, кто едой, а кто медикаментами. Имя — Ликорис — появилось позже. Пятнашкой Рем прозвал новую знакомую за кучу пятен, будто бы самих собой появлявшихся на её коже — стоило только карандашу, мелку или угольку попасть в тонкие пальцы, девчонка начинала самозабвенно рисовать. Ромул отмечал способности девчонки, а Рем… Рем смотрел на неё, как на блаженную. Правда, что-то в ней всё же казалось Рему занимательным. Сколько ни пытался, Рем не мог прочитать её так же просто, как читал других людей. Она не была обычной глупой девочкой. Она не была меркантильной или шагающей по головам. Она не была сумасшедшей или умственно отсталой. Ликорис словно жила в собственном мире, куда никому не было доступа. За молчанием прятался острый ум, в этом Рем успел убедиться в первые дни их знакомства. И там же ютилось жалостливое сердце. Когда у одной из женщин умер ребёнок, Ликорис была одной из немногих, кто вышел помочь безутешной матери. Спокойно, аккуратно и без лишних эмоций. Без каких-либо эмоций вообще, если уж быть до конца честным. Рыданий женщины с лихвой хватило на всех. Правда, ночью Рем проснулся и обнаружил девчонку беззвучно всхлипывающей в углу. Она сидела и, обхватив себя руками, давилась рыданиями. — Ну и чего ты?.. По мимолётному взгляду Рем понял, что, несмотря на отстранённый вид, девчонка приняла всё слишком близко к сердцу. Как новая медсестра, которая ещё вчера сидела за партой, а сегодня вдруг оказалась в санчасти в окружении раненных и контуженных солдат. Половину ночи Рем просидел рядом с глупой Пятнашкой, обнимая её и чувствуя, как с каждой минутой всё сильнее намокает от слёз футболка. Постепенно Пятнашка перестала убегать и ночью просто плакала, прижавшись к его боку. Не то, чтобы Рем до глубины души проникся оказанным ему доверием, но что-то лестное в этом всё же было. Как лестным было и то, что девчонка всегда осматривала их с братом раны и ухаживала — не доверяла им обработку и перевязку. Ромул временами из-за подобных сцен совсем по-детски краснел. Рем вздохнул. Он не знал, когда именно Ромул сдался. Сразу же после того, как их всех отмыли, одели в одинаковое тряпьё и загнали в камеры вроде тюремных, чтобы ставить над телами опыты и копаться в мозгах? Или держался день за днём, как это делал сам Рем? Правда, вряд ли Рем хоть кому-нибудь признался бы, что в моменты забытья, когда боль от экспериментов становилась совсем невыносимой, его разум сам воскрешал в памяти образ хрупкой темноволосой девушки, прижимающейся к нему то ли в поисках утешения, то ли в попытках утешить. «Она ведь с нами теперь? Ты её… не тронешь?» Временами Рем думал о Пятнашке не просто как об удобном дополнении к унылому быту и вынужденном товарище, но когда Ромул прямо спросил… Рем лишь рассмеялся и пожал плечами. Ликорис была вполне в его вкусе — стройная, с длинными ногами, небольшой грудью и симпатичной мордашкой, когда та не была зарёвана. Быть может, не будь Ликорис такой, какой была, Рем бы давно залез к ней под юбку. Но он этого не сделал даже тогда, когда, казалось бы, всё располагало: незадолго до одного из банных дней, когда в старые душевые в одном из бараков давали воду, девчонка так сильно ушибла руку, что та бесполезной плетью висела вдоль тела. Ромул быстро помылся и ушёл, Рем же наблюдал за тем, как Пятнашка стоит обнажённая у душевых, готовая разреветься от собственной беспомощности. Пятнашка бы не оказала сопротивления, прижми Рем её к стенке и отымей так, как душе хочется. Вместо этого Рем помог девчонке намылить её тощее тело, особенно осторожно касаясь повреждённой руки. Тогда он и обнаружил, что на теле девчонки были татуировки. Крылья внизу живота и три ласточки на внутренней стороне правой руки. Стоило только задеть этот рисунок, и Пятнашка, заметив, на чём именно сосредоточено его внимание, совсем по-детски расплакалась. Как будто три маленькие птички напоминали ей о прошлой жизни. О семье, которая, возможно, её любила, но была безжалостно перемолота в пыль эпидемией. Рем понимал, что нужно встать, проинспектировать запасы в доме, составить какой-никакой план, но вчерашний монстр, благодаря которому удалось покинуть ненавистную базу, спал, а человеческое тело не молило, оно просто отказывалось подчиняться, пока не получит отдых. Половина ночи, когда он то и дело просыпался от грохота грома, вряд ли могла считаться полноценным отдыхом, учитывая, что поначалу Ликорис ещё бежала вместе с ним, но, чем ближе они подходили к заброшенной деревне, тем слабее она становилась. Остаток пути Рем пронёс её на своей спине. Можно было бы злиться на неё хотя бы за то, что она была слабой девчонкой, замкнувшейся в себе, но Рем всё равно чувствовал некоторую вину. Чем-то неуловимым Ликорис напоминала ему и брата, и армейских собак, которые изо всех сил старались выполнять работу, но всё равно получали от людей тычки и пинки. К тому же он не мог в полной мере разделить реальную Пятнашку и тот образ, что являлся ему в моменты забытья. Позволив себе подремать около получаса, Рем всё же поднялся. Подумав, он укутал Пятнашку всеми одеялами. Глупо было думать, что ночной забег во время грозы никак не отразится на девчонке, одетой лишь в лёгкие тряпки, заменявшие подопытным одежду.

* * *

Рем несколько раз обошёл дом, который они заняли. Всё живое попряталось, благодаря дождь за передышку. А может, ничего живого в округе давно уже и не было. Из полезных находок — родник с чистой водой не так уж и далеко от дома, да сарай во дворике, где ещё остался небольшой запас дров, инструментов и, что самое главное, в тайнике (впрочем, довольно предсказуемом для сельской местности) было вполне себе рабочее ружьё и запас патронов. К тому моменту, когда Рем, несколько обнадёженный найденными вещами, вернулся в дом, Пятнашка уже не спала. В одном из шкафов, оставшихся от хозяев дома, она нашла тёплую фланелевую рубашку, которая, правда, висела на ней, словно очень свободное платье. Условно наведя порядок на небольшой кухне, девчонка в шкафах обнаружила консервы и крупы. — Хозяйствуешь? — спросил Рем, стягивая с себя насквозь промокшую, несмотря на надетый поверх хозяйский дождевик, рубашку. Пятнашка вздрогнула и, резко обернувшись, уронила на пол консервы, которые держала в руках. Поняв, что это он, а не кто-то другой, девчонка успокоилась и подняла с пола банки. Рем принёс из прихожей несколько поленьев и разжёг огонь в маленькой печке. К ней же принёс тяжёлые вёдра с водой. Предоставив Пятнашке право руководить на кухне, Рем пошёл потрошить хозяйские шкафы в поисках подходящей одежды. При минимальном тепле их с Пятнашкой одежда могла скорее сгнить, чем высохнуть. Подобрав себе более-менее чистые штаны и рубашку, Рем переоделся и вернулся на кухню, откуда уже доносился запах тушёнки. В руке он держал бутылку с виски, любезно припрятанную хозяином дома в шкафу. Пятнашка сидела на лавке, несмело вытянув ноги в сторону печки. На тарелке рядом с ней лежали дольки сушёных то ли яблок, то ли груш. Изредка девчонка протягивала руку, чтобы взять очередную дольку. — Знаешь, будет грустно, если, сбежав от лап садистов в белых халатах и избежав трупарей, мы отравимся издохшей тушёнкой… — Рем хрипло рассмеялся, но замолчал, заметив, что его слова не вызвали никакой реакции. Открыв бутылку виски, Рем нашёл два стакана и, протерев их от пыли, наполовину наполнил оба. В один глоток осушив свой, Рем подвинул второй в сторону Пятнашки. — Выпей. Не хватало ещё свалиться с простудой. Девчонка покосилась на стакан и отвернулась. — Выпей, не заставляй вливать тебе в глотку. Если будет слишком горько — зажуёшь яблоками. Пятнашка вновь повернулась к нему и покосилась на стакан. Рем налил себе новую порцию виски и легко коснулся своим стаканом второго. Тихий звон напомнил о тех временах, когда Рем мог по вечерам пропустить пару кружек пива в баре в друзьями. — Предлагаю выпить за то, что мы выжили и съебали от садистов в белых халатах. Вздохнув, Пятнашка подняла свой стакан и, чуть пригубив, поморщилась. — Выпьешь это до дна, и я отстану от тебя. Словно поняв его слова, Пятнашка в несколько глотков выпила виски и поставила перед ним пустой стакан. Едва Рем пожал плечами, девчонка тут же вернулась к жеванию сушёных яблок. Рем успел ещё пару раз наполнить и осушить свой стакан, когда наконец перед ним поставили тарелку с едой. На удивление, вышло вполне сносно. По крайней мере, точно съедобнее того, чем Рема в своё время пичкали в армейке, и уж точно лучше той дряни, которой они питались в руках учёных. В кой-то веки Рем чувствовал себя живым и, возможно, почти довольным жизнью. Пятнашка убрала посуду после еды и притащила откуда-то из комнат книжку, которую пыталась читать. Можно было бы обсудить их дальнейшие планы, но… Рем лично проверил весь дом сверху донизу, поправил запоры на дверях и ставнях. Военные не помчатся за ними с базы — им дай бог самим зализать раны после устроенного светопредставления, да и народа у них не то, чтобы много, чтобы кидаться за каждым беглецом. Что же касалось мертвецов… им не хватало ума прятаться в засадах или таиться. Во время похода до ручья Рем никого не видел и не слышал. Возможно, конечно, тут мог быть кто-то живой, кроме них, а, быть может, обитали и те самые монстры, о которых уже травили байки военные и учёные, но… вряд ли бы дом стоял таким целым, будь тут кто-то ещё. Рем не мог полагаться на обрывочные и неточные данные, но больше у него ничего не было. Как не было и ресурсов — от девчонки вряд ли будет много толка вне дома. А из обрывочных данных следовало, что эта местность перестала быть обитаемой не так уж и давно. Люди, кто мог, ушли, а военные зачистили территорию недалеко от базы. Пока Рем думал о том, что делать дальше, Пятнашка начала зябко кутаться в свою рубашку. Можно было, конечно, согреть дом или хотя бы кухню и прилегающую к ней комнату, но не привлечёт ли это нежелательное внимание? Рема не пугали ходячие трупы, но вот те самые сбрендившие заражённые, к которым относились и он с Пятнашкой… ему ни разу не приходилось сталкиваться с теми, о ком сложили миллион легенд ещё до падения человеческой цивилизации. Допивая виски, Рем думал — не слишком ли жестоко с его стороны было вытащить Пятнашку с базы? Быть может, под крылом военных и белохалатных ей было бы лучше? По крайней мере, не пришлось бы переживать о еде и монстрах, бродящих в тумане. Девчонка, будто почувствовав на себе его взгляд, оторвалась от книжки.

* * *

К вечеру дождь так и не прекратился. Мысленно непечатным словом помянув тех святых, чьи имена всплыли в памяти, Рем рискнул вновь затопить печь. Весь день он потратил на то, чтобы укрепить дом в тех местах, которые казались наиболее уязвимыми. Завершив работу, Рем принёс одно из наиболее крепких кресел в кухню. Есть не хотелось ни Рему, ни, очевидно, Пятнашке, которая потеряла интерес даже к сушеным яблокам. Разобраться с «холодным» светом за весь день так и не удалось, поэтому сидели они на кухне в потёмках. Лишённая свежеобретённых книг и тетрадей с карандашами, Пятнашка потеряла к происходящему вокруг всяческий интерес. Она сидела на лавке и, поджав под себя ноги, казалось, прислушивалась к треску дров в печке. На пятом зевке девчонки Рем не выдержал. — Пойдём спать?.. Делать-то всё равно нехер. Пятнашка не выразила особых эмоций, но послушно встала с лавки и пошла в комнату, где они провели предыдущую ночь. Стоило отметить, что за день в комнате стало гораздо чище, так что Пятнашка, видимо, тоже времени зря не теряла. Только был ли смысл обустраивать этот дом, если в скором времени им всё равно придётся двигаться дальше, в поисках места, где еда не будет ограничена запасами консервов в конкретном подвале? Раздевшись, Рем забрался под одеяла. Как и в прежние времена, Пятнашка устроилась у него под боком, повернувшись к нему спиной. Как и утром, Рем лежал и смотрел в потолок. Если закрыть глаза и постараться отключиться от всего пережитого, то можно было представить, что лежит он в какой-нибудь убогой квартирке, где устроил вечеринку один из его знакомых. И что тишина вокруг лишь признак того, что все угасились алкоголем и травой, а потому завалились спать кто где. Вот только мысли предательски не хотели забывать всё пережитое. Рем пытался закрыть глаза и убедить себя в том, что ничего с ним… с ними не было. И что если он постарается, то расслышит тихое сопение брата рядом. Весь день Рем старался не думать о том, что он своими руками взорвал блок с заражёнными, где его брат влачил жалкое существование живой мумии, способной лишь пускать слюни. Работа помогала отвлечься, а ночью… Пятнашка завозилась, Рем уловил клацанье зубов и тихий всхлип. Одержимый своими демонами, он никогда особо (кроме того случая в душевой) не задумывался о том, какие кошмары терзают его невольную компаньонку. Что она видит во снах? Смерть семьи? Друзей, навсегда оставшихся в прежней жизни? Или вновь и вновь занесённый над нею скальпель врача? Вспомнив о врачах, Рем с удовольствием улыбнулся при мысли о том, как могло перекосить Доктора, обнаружь тот, что именно Рем оставил ему в качестве подарка перед уходом. Жаль, что у него нет возможности увидеть это лично. Пятнашка тем временем, не просыпаясь, повернулась на другой бок, и теперь Рем рёбрами ощущал её острые грудки. Разум, который упорно не мог выстроить иллюзию безопасного прошлого, слишком легко и просто в красках напомнил о ночах в бараке, когда Рем бессонными ночами разглядывал Пятнашку, смешно сопящую у него на плече или под боком. Круглые сутки думать о побеге или о ненависти к людям, сгрёбшим их всех в одну клеть и державшим едва ли не хуже, чем животных, не получалось. Иссиня-чёрные волосы, чёрные раскосые глаза, высокие скулы, длинные ноги, тонкие пальцы — мысли перескакивали с одной детали на другую, плавно сходясь на том, что Пятнашка Рему в общем-то вполне нравилась. Может, она нравилась и Ромулу, потому и вбросил однажды днём ту фразу, когда они были одни?.. Ладонь Пятнашки, лежавшая на его животе, дёрнулась во сне, когда Рем провёл кончиками пальцев вдоль её позвоночника. Тихий всхлип сбил с мысли. Не просыпаясь, Пятнашка убегала от кошмара, подобно многим людям перетекая из одного сна в другой. Усмехнувшись, Рем прижал девчонку к себе, свободной рукой поправляя ворох одеял. Зарывшись носом в чёрные волосы, пахнувшие после дневного мытья каким-то цветочным мылом, Рем подумал, что у него ещё будет время, чтобы разобраться в том, что ему уготовила судьба. Возможно, Рем даже подберёт слова, чтобы извиниться перед девчонкой за то, что сорвал на ней злость. В конце концов, не только у его компаньонки были татуировки. На правом запястье Рема, напоминанием о прежней жизни, чернели слова: dis aliter visum.