***
Кёсем Султан нервно вышагивала по покоям, злая на всех и вся. Та злость делала округлые черты лица острыми, а радужку заполняла опасным огнём. И об этот огонь обожглась Мелике Хатун. — Разве не тебе вверены мои шехзаде и султанши, Мелике? Не ты ли клялась отдать жизнь за повелителя Османской империи? — гневалась она, — Как такое могло произойти?! — Валиде, — осторожно протянул юный падишах, — Виноват только я, оставьте её, прошу… Женщина в смятении замерла, не ожидая такого от сына. И, грозно сверкнув глазами, безмолвно приказала всем покинуть покои, лишь Хаджи Ага поневоле стал свидетелем странной картины: Кёсем Султан взялась за оставленный лекарем пузырёк и аккуратно откупорила его; в покоях закружился душный запах лечебных трав, и она скривилась; взяв мягкую ткань, пропитала ту настойкой. Мурад не без интереса наблюдал за манипуляциями матушки, но вдруг недовольно насупился, когда она присела рядом с ним. — Не надо, Валиде, мне ведь только что… Взгляд её придирчиво пробежался по юному падишаху, который морщился от каждого касания ткани, что промывала небольшие царапинки на руках. — Не будет лишним, — поучительно строго произнесла она, недовольно приговаривая: — Та хатун толком ничего не сделала, ты посмотри, вот здесь ещё грязь осталась! Аллах, пошли мне терпения, на услужение во дворец её взяли… Он невольно улыбнулся от её речей и позволил себе залюбоваться тем, как от солнечных лучей красиво переливаются зелёные глаза. Правда, Валиде Султан всё же заметила то. — Сынок? — непонимающе повела головой. — Валиде, — падишах виновато склонил голову, — простите меня, пожалуйста. Ничего же не случилось, я просто неудачно упал. Она смотрела на него по-прежнему настороженно, однако уголки её губ на мгновение дрогнули в полуулыбке. Только ничего не ответила, заботливо спросила: — Где ещё болит? Мурад, шумно вздохнув, прикрыл глаза; прислушался к своим ощущениям: теперь приятная свежесть окутывала чуть влажные расцарапанные ладони. Однако было что-то смутное, тревожащее его. Даже не боль…странное жжение. Он покорно протянул матушке левую руку. Валиде Султан безропотно приняла её, и хотела было начать увещевать, что сражаться на мечах можно, вообще-то, осторожнее, правда, слова совсем забылись, когда на протянутом запястье заискрился чёрным светом до боли знакомый узор. Она с трудом сморгнула горячую пелену и нерешительно прикоснулась к нему. Женщину пронзило множество острых иголочек, что впивались в её собственное запястье, вызвав ненадолго онемение. Падишах, почувствовав почти то же, в страхе отдёрнул руку, с волнением оглядел изумлённую матушку. Неизвестный доселе жар разросся в груди, своим едким дымом мешая дышать. Однако Мурад настойчиво сделал вдох — и воздухе завитал родной аромат жасмина, но теперь в нём ощущалось нечто сладкое и тёплое. Ему больше не было так тревожно. — Султанша? — евнух вывел её из забытия. — Эта хатун ничего толком не сделала… — тихо повторила та, осторожно обнимая своего сына-повелителя, смыкая отяжелевшие веки.***
— Это твоё наказание, Кёсем, — злорадствовала змея, — Ты прекрасно знала, что Ахмед не может быть твоей родственной душой, хотя бы потому… — шипение внезапно стихло, встретившись с бурей в голосе. — Замолчи, — вспыхнула султанша, но вспомнив кое-что, добавила скорбное: — пожалуйста. Дрожащие пальцы судорожно перелистывали страницы старого фолианта, желая найти хоть что-то дельное. Вечерняя тьма мягко окутывала дворец, однако поиски нужной книги до сих пор не увенчались успехом. Пройдя ещё один ряд книг, сокрытых от стен большой библиотеки, женщина вдруг замерла: то ли свет факела играл на одном корешке причудливыми бликами, то ли… — О-откуда она здесь? — раздалось вдруг тихое-тихое шипение рядом, — Ей т-тут не место… Кёсем Султан смутилась от такого тона приятельницы, а потому повела головой вправо, к собственному плечу, которое изящно обвивала змея. Зрачки той стали ещё уже, а сама она вскоре отвернула голову, не желая показывать своего беспокойства. — Зо? — султанша вновь выжидающе глянула на неё. — Ох, нет, я не могу тебе об этом рассказать. Читай сама, — опасливый скрип застиг их врасплох, — Ради Аллаха, Кёсем, ты не закрыла дверь? Женщина закатила глаза, коря себя за невнимательность, пока красная змейка притаилась на полу, возле одного из стеллажей. Взмахнула факелом, и тотчас перед ней предстал испуганный от внезапного треска огня мальчик, в котором она узнала своего сына. — Мурад? — недоумённо вопрошала Кёсем Султан, разглядывая юного падишаха, что виновато склонил голову, — И какие же у тебя здесь дела, сынок? Он отвёл взгляд, не желая быть пристыженным и вмиг гордо выпрямился, заложил руки за спину так важно, что женщина едва сумела сдержать улыбку. И беззаботно обнял её, примкнул к матушке, наслаждаясь её теплом. — Это у вас дела, Валиде, постоянные дела! — невинно возмутился тот, — А я просто скучаю по вам…***
Уже который год их разделял мертвенный холод. Стоило ему повзрослеть, матушка, что так трепетно оберегала его в детстве, стала недосягаемой для него. И нельзя было коснуться её руки губами в знак приветствия, нельзя было обнять. Думалось ему, что он совсем не нужен ей, совсем не дорог для неё; лишь власть нужна была Кёсем Султан, лишь её она любила после смерти отца. И Мурад покорно отступил, наивно полагал, что та полюбит его, если добровольно отдать ей правление империей. Беда его заключалась не только в том. Аллах — свидетель, он не хотел брать грех на душу. Гнал прочь порочные думы, но не выдержал: пал под натиском ужаснейших чувств. Ранее не понимал причину сильного желания находиться с ней постоянно; с возрастом, когда всё осознал, начал топить сердце и разум в вине, желая забыться, никогда не вспоминать о своей единственной слабости. Только напрасно было всё то. Он неизменно помнил последние их объятия — когда застал матушку врасплох. Помнил, как, будучи маленьким, думал, будто Валиде по-прежнему обижена на него из-за той битвы на деревянных мечах, из-за небольшой царапины на руке, потому стала равнодушной к нему. С тех пор именно та комната в библиотеке стала его утешением, и всё здесь напоминало о ней: в воздухе кружился знакомый аромат, а образ её то и дело являлся к нему; нежное, заботливое «Мурад, сынок…» звенело в ушах с каждым вздохом в этом помещении. Падишах упрямо приходил сюда из раза в раз, несмотря на ужасную, сковывающую сердце боль. Он зачастую размышлял о природе своих особенных чувств к матушке, и каждый раз ответ был лишь один: ему, привыкшему в детстве к постоянной её опеке, теперь не хватало её внимания, любви и ласки. Ладонь его со злостью сжала корешок одной из книг, когда падишах проходил между стеллажей, где когда-то стояла Кёсем Султан, согреваемая его детскими объятиями. Он совершил ошибку. С недавних пор Мурад ясно это понимал. Потому всеми возможными способами возвращал принадлежащую себе власть: вчера, например, он лишил её титула регента. Губы нервно сжались. Эти чувства к ней убивали его: султан, взрослый человек, живущий в нём, так же сильно ненавидел собственную мать, как и любил её маленький ребёнок, не вытравленный из него; и то вылилось в самое тяжёлое для него, Мурад желал причинить ей ещё больше боли, желал заставить испытать всё, отчего его сердце чуть не разбилось, но матушка оставалась для него самым дорогим, что было у него в этом бренном мире. Самым дорогим человеком, для которого не был дорог он сам. Однако падишах знал, насколько ранима Валиде, хоть то старательно скрывает. Нет, сначала даже не задумывался. Только однажды, проследив за ней, попал в тайный сад. Поначалу удивился, что никого из прислуги она не взяла, а позже всё понял. И почувствовал тогда ужасную, необъяснимую вину перед ней. Смягчился, забыв об обидах и упрямстве, стал чаще уделять ей внимание, лишь бы матушка не горевала в одиночестве. Кёсем Султан же ожидаемо отстранилась от него во всех смыслах, стала более озлобленной, жестокой. Поначалу он и не понял… Тот сад был символом их любви, любви его матушки и его отца. Вот же, вот почему она рыдала там! Конечно, ведь проще же рыдать об усопшем, забыв про своё дитя! Страдал он из-за понимания по ком она слёзы льёт, но разве можно вернуть ушедшего в мир иной? Впрочем, ему бы не было приятнее узнать, будто причина мучений самого близкого, несмотря на то расстояние между ними, человека — он сам. От тех мыслей внутри зажигался пожар, а султан даже не скрывал от самого себя, что это — ревность. И он сгорал. Сгорал и более не верил в то, что эта женщина может любить кого-то, кроме покойников и власти… Мурад отдёрнул ладонь из-за странного жжения. И тотчас протёр глаза, думая, что окончательно теряет рассудок из-за горячо любимой Валиде. Однако перед ним вполне явно предстала книга, корешок которой заманчиво сиял. Но то не было сиянием естественным, это он понимал так же явно. Взяв загадочную книгу, он сел на тахту возле небольшого столика, освещаемого свечами канделябра. И его снова сковала боль: как назло, это местечко организовала Кёсем Султан, заметив частые визиты падишаха сюда. Страница за страницей, пожелтевшие, потрёпанные жизнью, как и он сам, были пустые. — Дитя, от которого отказалась его мать, султан, порабощённый своими обидами, что ищешь, о каких тайнах мне тебе поведать? — вдруг зашуршал где-то за спиной незнакомый голос. Зачарованный падишах, что неверяще глядел в книгу, претихо попросил: — Кёсем Султан. Расскажи мне о ней… Но тогда он не подозревал о том, что позднее предпочёл бы находиться в неведении, чем владеть такой истиной; не знал, насколько перевернётся его необъятный в своём могуществе, неправильный, отвернувшийся от него мир… Могло ли быть такое в самом деле? Есть ли это — страшное наказание, о котором никому ничего почти неизвестно, ведь не было ещё столь отчаянного человека, что не желал быть рабом судьбы?.. Да, возможно. Ведь помнил он, как, поцеловав однажды ладонь Кёсем Султан, против воли той, чётко увидел странный свет, что был виден даже сквозь плотную ткань рукава. Тот свет исходил и от узоров на его руке, о которых он так и не успел спросить у матушки, но, спустя столько лет, узнал ответ на мучающий вопрос. Подумать только…от книги! И отныне не желал терпеть безрассудные выходки своей Валиде!***
— Я не раз говорила тебе, — знакомое шипение раздалось совсем близко, — по-другому нельзя. Кёсем Султан лишь раздражённо покосилась на красную змею, что обвивала пожелтевший от времени парапет. — Мой ответ окончателен: я не пойду на такое без серьёзной причины. Я и так всё испортила, почти ушла из его жизни, когда мой Мурад подрос, когда у него появилась та злосчастная метка! — Насколько серьёзна должна быть причина в твоём понимании, Кёсем?! Неужели даже после такого наказания ты не повинуешься судьбе? — гневно зашипела та. — Он — мой сын! Ты думаешь, о чём говоришь, Зо?! — султанша схватилась за голову и тут же всплеснула руками, — Что мне ему сказать? Как объяснить? «Прости, Мурад, но это необходимо, для твоего же блага» — так, по-твоему? К тому же, ещё не было такого, чтобы он когда-либо спрашивал у меня о том. Может, всё прошло с возрастом? — Думаешь, он спросит у тебя, Кёсем? Теперь для него ты — самый чужой человек. А я говорила, говорила, что ничего страшного в том нет, что нужно всего-то быть рядом с ним! Теперь мы точно ничего не сможем понять… Змея неспешно отползала в противоположную сторону, дабы не нарваться на разгневанную Валиде Султан. За прошедшие годы она отчаянно помогала той разбираться в сложившейся ситуации, однако никаких предположений, помимо того, рокового, у неё не нашлось. Османы, что так тщательно изучали таинственный остров противников, толком не смогли найти нужной информации, кроме уже известной ей. Понимая, что теряет время, что так и не выполнила свою миссию, сегодня она решилась на отчаянный шаг и надеялась, что злоба падишаха сыграет в её пользу — и всё пойдёт по плану. Специально переместив туда злополучную книгу, которую Кёсем приказала сжечь, рассказав Мураду правду, она пожалела лишь об одном — что не сделала этого раньше. Сейчас оставалось только подтолкнуть султаншу к нему, и неожиданная мысль вовремя посетила её: — Ради внуков, Кёсем, ради Ханзаде: думается мне, что это может передаваться из поколения в поколение, если не исполнить предназначение.***
Осторожно, словно настигая добычу, сквозь сухие ветви и местами паутины, падишах в который раз пробирался туда, где непозволительно ступать его ноге. Нарушал покой некогда дивного места. Замер на мгновение, заметив багровый закат, что просел на небе тяжёлой пеленой, непременно нагнетая беду. Мурад тихо приблизился к фигуре, что задумчиво смотрела в даль. Теперь решительность переполняла его как никогда. Кто-то из них должен распутать эту путаницу, иначе… Здесь всё давно распрощалось с жизнью. Даже благоухающие цветы больше не вились по стенам, теперь лишь сети иссушенных стеблей оплетали их. Но она, величественная и прекрасная, была воплощением красоты этого места, украшала его всем своим естеством, позволяла ему забыться ненадолго. А по возвращению из мира грёз безжалостно истязала сердце обидными словами, поступками. Старый затерявшийся лист хрустнул под ногой падишаха, но Кёсем Султан и головой не повела. Тогда он привычно обвёл взглядом пожелтевшие от времени плиты, расщелины между которыми заросли мхом. Всё же набрался смелости, чтобы подойти к матушке. — Валиде, — отчего-то нерешительно начал, — вас ищут по всему дворцу. Я подумал… — она резко перебила сына. — Нашёл? — в голосе её была явная тревожность, — Замечательно, а сейчас — уходи. Он шумно втянул носом отчего-то душный воздух, остановился недалеко от неё, оперевшись спиной на потрескавшуюся колонну. Сложил руки на груди, наблюдая за тем, как внезапный порыв ветра развевал прядки волос у лица султанши. Естественно, никто её не искал. Ведь падишах знал, где она находится. Поэтому, несмотря на все опасения слуг, убеждал их в том, что причин для беспокойства нет. Лишь давний друг Кёсем Султан, Хаджи Ага, подозрительно сощурил глаза, склонив голову: задумывался о том, что госпожу его раскрыли, однако не смел так открыто выступать против падишаха, который возвращал себе власть, некогда принадлежащую ему. Поэтому та была в неведении. Внезапно промелькнувшая в голове догадка выбила почву из-под ног падишаха. Мурад едва успел вцепиться ладонями в низкий парапет. — Упадёшь, — почти равнодушно предупредила его, однако он заметил, как та нахмурилась. И тепло бешено засвербило в груди, жар прилил к щекам, а сам султан, спустя столько времени безразличного с первого взгляда её отношения, почувствовал умиротворение. — Вы ведь только этого и желаете, не правда ли? — беззлобно усмехнулся, желая сломать наконец тот недосягаемый образ, и, осмелев, приблизился к ней. Валиде Султан раздосадованно поджала губы, искоса глянула на него, отвела взгляд вниз, на острые камни, омываемые водами Босфора. Но промолчала. Могла ли подумать о том, как сильно выдала себя, дав волю беспокойству, что давно прижилось глубоко в душе? Падишах внимательно огляделся вокруг, словно некто смел подслушивать их. Вновь перевёл пристальный взгляд на султаншу. Пробежался глазами по бархатной чёрной накидке, расшитому серебряными нитями фиолетовому платью, что виднелось под ней. Поймал красноватые отблески заходящего солнца в неприлично дорогом колье. — Надо же, вы умеете тревожиться обо мне, матушка… — укоризненно бросил он, с трудом сумев отвести взор от неё. Но Кёсем Султан, привыкшая к такому поведению сына, снова молчала, даже не соизволила одарить его равнодушным взглядом. Тогда тот посмел вернуться к созерцанию прекрасного: обвёл тонкую шею, медленно проделал путь к белоснежному лицу, обогнув строгую причёску, и… Что-то внутри больно защемило, когда он заметил красные, вероятно, от слёз, глаза. Чуть нахмурился, словно предполагал, что помешал ей закончить начатое. — Вы… — в последний момент остановил себя, понимая, что слишком любезен, в отличие от привычной своей манеры общения с этой невыносимой женщиной. Зацепился за мысль, повисшую давно где-то на грани сознания. Конечно же, он знал, впрочем, как и все во дворце были наслышаны, а некоторые даже застали те времена, — скучаете по отцу? — тихо продолжил. Прежняя злость и ревность сейчас была в нём тиха. Валиде Султан вдруг дёрнулась, словно обожглась о холодный мрамор. Порывисто развернулась и собралась покинуть тайный сад. — Валиде, — мягко схватив ту за запястье, в мгновение ощущтил давно забытый трепет. Однако спешно выпустил изящную руку: совсем забыл, как приятно находиться с ней так близко, как приятно касаться нежной кожи, только не хотел вспоминать, не хотел вновь привыкать к её ласке. Но повинуясь чему-то неясному, заключил её ладонь в свои. — Я же просила тебя уйти, — сквозь сжатые зубы бросила, не глядя на него, — нашёл меня? А теперь уходи, уходи! Острое желание закончить всё это внезапно посетило падишаха. В конце концов, сколько можно? Когда, если не сейчас? — Здесь вы пропадаете каждый вечер, уже на протяжении месяца, ведь так?! — ликующе, чувствуя нездоровое удовольствие от её разоблачения, спросил он, — По-вашему, я настолько глуп и невнимателен? Вы же специально ведёте себя так! Скрывая правду, вы лжёте мне на протяжении многих лет! Кёсем Султан свела брови к переносице. Часто заморгала, стараясь таким образом смахнуть едва выступившие слёзы. Подняла на сына ошарашенный взгляд, тяжело сглотнула. Лишь одна догадка вертелась в голове. Та устало вздохнула, растерянно отвела взгляд вбок. Как же он мог узнать, если сама она едва сумела найти эту информацию? Впрочем, обсуждать с ним это султанша не собиралась. Но так и было, всегда плакала здесь (а в последнее время ещё чаще), сожалея обо всём, что разрознило их. Плакала, проклиная себя за то, что повиновалась тогда сердцу, полюбила Ахмеда. Не скупилась на слёзы, размышляя о том, на что предстояло ей пойти, чтобы не обречь и его на те страдания. Сейчас же, когда Мурад держал её за руку… Неописуемое спокойствие впервые за долгое время посетило Валиде Султан. Нечто тёплое побежало по венам, заискрилось, в артерии перетекая вязким чувством, добралось до сердца, заставляя его биться неистово быстро. Она почти задохнулась от тех странных ощущений — и неверяще подняла взгляд на сына, вспоминая слова, сказанные когда-то матерью. С ужасом понимая, чем это вызвано, резко выхватила свою ладонь. Двинулась в сторону одной из колонн, что держала парапет. Нет-нет, неужели он..? Мурад тихо остановился рядом, в полуметре от неё. Глаза разрезал кровавый свет, озаривший мрамор. В спёртом воздухе застыла гнетущая тишина. — Сейчас намного реже, — заметно дрожащим (непременно от непринятия) голосом ответила на вопрос сына, который уже и забыл про него, — И прихожу сюда не за воспоминаниями вовсе… Кёсем Султан, замерев возле того лишь на мгновение, двинулась в сторону стены, с которой упала будучи Анастасией. Он последовал за матушкой. — Значит, — эхом раскатился его голос, — вы плакали не из-за отца? — впрочем, вопросом это и не являлось, однако она едва заметно кивнула, намереваясь покинуть давящие стены. Мурад торопливо обошёл женщину, перегородил путь. Она подняла наконец взгляд, непонимающе повела головой. Смотреть ему в глаза, тем более после своего предательства, было невозможно. В тревоге отступила чуть назад, остановилась. После минут терпеливого ожидания, попыталась обогнуть сына с одной стороны, с другой, но безуспешно: он следил за каждым её шажком, не позволяя добраться к тёмному коридору, что вёл к заветной двери. А в какой-то момент, когда ей почти удалось покинуть его, резко схватил за левое предплечье, потянул наверх рукав платья, открывая вид на запястье. Их взгляды медленно и тревожно поднялись, встретились, а странное осознание не оставляло никого из них. Падишах, отгоняя ненужные мысли, решительно сделал шаг ей навстречу, но поубавил пыл, когда заметил, как матушка снова попятилась назад. Она смотрела на него с таким волненьем, робостью, что вопрос навязывался сам собой. Ему даже на мгновение почудилось, будто в зелёных глазах мелькнуло нечто до боли знакомое, вот только голова от раздумий разболелась настолько, что размышлять о том он более не счёл нужным. Спросить, конечно же, мог, однако отчего-то не посмел нарушить идиллию бушующего где-то снизу пролива и заливающихся в сумерках чаек. Лишь окончательно приблизился к ней. Тогда Валиде Султан чуть нахмурила брови, не сумев вовремя спрятать глаза. С трудом сглотнула вставший в горле ком, когда руки его отпустили запястье, а тёплая ладонь легла на вспыхнувшую от беспричинного смущения щёку. — Что же вы натворили, Валиде… — вкрадчиво прошептал он, задумчиво скользя пальцами по нежной коже, — Пока я нуждался в вас, вы боролись с собственным упрямством, и та борьба затянулась… Вы сломали меня, моё детство, мою жизнь! Вы были так далеко от меня, что даже не знаете о моей болезни! Так оставьте же это упрямство сейчас! Я всё знаю, что теперь вас останавливает? Кёсем Султан замерла, стараясь не обращать внимания на навязчивый стук сердца, отдающийся в висках. И ей по-прежнему не верилось в то, что такое возможно. Но здравый смысл подсказывал: другого и не следовало ждать, он и в правду болен этими чувствами. И лишь она сама виновата в том. Кажется, как ни крути, у судьбы свои планы… — Мурад, — слёзы вновь подступали к глазам, и она с трудом сдерживала порыв отпрянуть от него, — я очень хорошо знаю твою болезнь, Мурад… Но могла ли султанша подумать о том, что слова, произносимые с тёплой памятью об утраченной весне, падишах воспримет совсем не правильно? Она и не думала, не предполагала, потому не успела отпрянуть, разозлиться, уйти отсюда; горячие губы с нечеловеческой жадностью примкнули к ней, вызывая туманную слабость, а итогом её слабых поползновений закончить это грехопадение стала крепкая хватка на плечах, не позволяющая сдвинуться с места. Кёсем Султан с прискорбием ощущала в невзаимном поцелуе ту злость, боль и ненависть, которую взращивал в себе падишах так же бережно и трепетно, как оберегал свою любовь. С каждым мгновением более и более настойчиво ей не позволяли отстраниться неведомые силы, что обволакивали её со спины, своим могуществом вынуждая расслабить губы, тем самым позволяя сыну чуть больше. И тогда болезненный холод сковал их, почернел небосвод, засвистел ветер, не оставляя отныне ни ему, ни ей права выбора. Обжигающее пламя разожглось в обоих, потекли по венам страшные яды, а побеждённый судьбою здравый смысл отступал, признав своё поражение. С позволения тех неведомых сил, Мурад наконец расслабил хватку. Женщина, в чьих глазах сверкали слёзы, яростно вытерла свои губы тыльной стороной ладони. А он лишь усмехнулся ей вслед: — Ты придёшь ко мне, вернёшься, и тогда мы узнаем, кто из нас более упрям, мама! …Он знает, что никогда не сломает её, не сможет навредить; что слишком сильно любит. Но пусть пройдёт она через те муки, через которые довелось пройти ему, мирясь с неправильными чувствами, что на самом деле оказались самыми верными…