Неро Редгрейв
Неро мог хрустнуть пальцами лишь левой руки. Это раздражало. Даже не столько про хруст, сколько про обиду. Ну, да — у него технически была правая рука. Холодная, пластмассовая, почти что неподвижная дубовая рука. Можно пугать детей. Можно прикидываться ветераном и требовать скидку. Можно спокойно мыть сортир. Можно забыть про отца-гомика и его детские обиды — но не про свои. Так что Неро хрустнул живыми пальцами, не скрывая раздражения. Данте сидел за рулём, жрал бутер из In-N-Out; разговоры совсем не клеились, оставались односложными «ты как?» и «я оплачу, малой». Данте получил бы статус хорошего дяди, будь Неро младше лет на десять: покупал фастфуд, катал на старом Кадиллаке, смешно шутил про сиськи — Неро оно уже не подкупало, хотя пофантазировать, конечно, хотелось. — Расслабься, — резко пробасил Данте, слизнув с усов сыр. Неро почти дёрнулся. — Не ты первый, не ты последний. Он вытянул из подстаканника бадью с колой. Кажется, они о чём-то говорили до того, как сесть в машину. У кассы, капота или по дороге к парковке. Забылось. — Хуёвое утешение, — ответ нейтральный. Данте грязно усмехнулся. Пошуршал обёрткой, откусил ещё кусок, широко и со смаком. Неро отчего-то не нравилось, как пахло и выглядело. Нервы, отвращение или ебаное настроение — сейчас как мерзкое кофе «три-в-одном». Сладенькой жижей по пищеводу. — Вик пидор, — у Данте, скорее всего, не было повода выёбываться на братца, кроме как повода подбодрить брошенного щенка. — С пидорами судьба не шутит. Сегодня тебя калекой сделал, завтра его соседи мочканули. Закон бумеранга на всех работал, что уж там. Резвым и ловким перед батей предстать не получилось, но появился Данте — и Данте, вроде бы, отсутствие руки не смущало. Обходился без гадких шуток про «где же ваши ручки». — Я человек-косяк, — Неро вскинул здоровую руку. Смотрел мимо. Перед ними тот самый ресторанчик In-N-Out, парковка и качающиеся на ветру пальмы. — Нет, правда. Я не справился. Я проебался. — Тебе девятнадцать. Ты, блять, стал бы рубить своему малолетнему сыну руку? — Нет конечно. — А пускать в серьёзное дело? Брать казино, сука — да туда не каждого пахана пустить можно! — Нет. — Ну вот и всё. Вик пидор. Аксиома — не попишешь. Даже кличку не использовал, назвал по имени. С Данте легко, он весёлый, опытный и с какими-то душевными качествами, которые имеются не у каждого. Неро по голосу замечал: едва речь заходила о Вергилии, Данте честно раздражался и честно кололся. Переживал как за родственника или новое звено — и Неро как раз не хватало простой человеческой поддержки. Хлопка по плечу и сального «всё будет хорошо». Данте додавал в полной мере. Данте хороший вор. С Данте не пропадёшь. Спокойствие не приходило. Сегодня жарко, а в машине душно. Два открытых окна и место в тени не спасали. Не так уж и просто расслабиться под одно лишь «расслабься». Не так уж и просто узнавать своих родственников с соседней стороны. «Не будь сосунком, Неро, — часто говорил он себе, — как будто ты не знаешь, каково сдыхать в собственной крови». У Данте жирные, стянутые в хвост седые волосы, и такая же серебристая борода; валялся в собственной крови не раз. У Данте перстень на мизинце, поцарапанный, поёбанный — стоит много. У Данте майка со свежим пятном кетчупа. Неро пялился, сравнивая невольно с холёным дрыщём-отцом. Своеобразный мужик. Ни на кого не похож. — Подвис, пацан? Данте щёлкнул перед носом. Неро дёрнулся — теперь уже ощутимо.***
Неро обосновался в штате как водитель и механик. Ладно, однорукий механик — это хуёвое приобретение. Сидел Неро в основном с электрикой — у Моррисона с завидной регулярностью горела проводка. Данте работал на этого тошного ниггера и приходился ему кем-то вроде консильери; будь он званием пониже, Неро бы лежал в гробу или сосал хер. Но, в конце концов, у Неро полторы руки, а не одна, и старика Моррисона убедили: да, наш парень. Какой Виктор-Вергилий? Да в пизду Вергилия, он у нас ещё пососёт. Данте взял под крыло. Пригрел как мама-курица. И всё закрутилось в ажуре. Неро так хотелось думать — он и думал. Данте пользовался псевдонимом (как и отец, прости господь), потому что, напиваясь, дрыгался перед телеком и воображал себя персонажем из кино. Делал голос на полтона ниже, чем он есть, загораживал дешёвый боевик, вытягивал два пальца в пистолетик: — Тони Редгрейв, малышка. Выдавал своё настоящее имя, палился перед едва знакомым родственником — но родственником же. Виктор и Энтони Редгрейвы. Один Неро оставался Неро. Неро ржал, но для приличия. «Будвайзер» — не самое пьяное пиво; хорошенько захмелеть не получалось, как и проржаться с убогих дядькиных шуток. В квартире Данте не до смеха. Скажи кому, что консильери Моррисона живёт в двухэтажной халупе дрянного района — сначала поулыбаются, затем спросят, а какого хера. У них у всех по резиденции в Палм-Спрингс, по личной Феррари, личному персоналу, личному так далее. Но Данте мужик простой. Его комфорт — это тёмная каморка со старой мебелью, пузатый телек «сони», коробки из-под пиццы в мусоре и понтовый вискарь «джек дэниелс» на косом столике. Так могли жить фартовые воры? Неро удивлялся. Данте к лицу крошить ебальники и выёбываться. Рассекать отморозком в кожанке и очках, как Микки Нокс; харизма, ум, ловкость — всё при нём. Неро забавляло сравнивать Данте с отпрысками медиа-индустрии. Реальная жизнь отличалась от того, чем кормили в кино, книгах и играх. И ни Вергилий, ни Данте не вписались. — Так ты хотел грабить, малыш? — спросил Данте, набесившись. Он сел обратно на драный диван, отобрал у Неро банку пива. «Мой батя хотел» или «нет, блять, пострелять решил». Неро выбирал между двумя вариантами, однако вслух сказал: — Я хотел… Что-то доказать. Прежний задор куда-то исчез, боевик на экране уже не так захватывал. Это правда, а правда неизменно горчит. Неро не умел врать — не хотел врать Данте, Тони, родному дяде. Тяжело оставаться честным и благодарным; его пригрели, ему нашли место, он жил в нормальных условиях с едой, водой и койкой. Не нары, не холодный гроб на шесть футов. Данте также переменился. Как рукой сняло улыбку. — Кому? Этому хуесосу? — Данте, — Неро вздохнул. Про семейные конфликты он лишь догадывался. — Я всё понимаю, но пойми и ты меня. Данте скатился по спинке, оказываясь совсем близко. Неро повернулся, посмотрел на добродушную бородатую морду. Читать по лицам — немного не их профиль, хотя, что-то в Данте было. На ментальном уровне, неосязаемое. — А я тебя прекрасно понимаю. Запомни: доказывать ты будешь лишь сам себе, а не какому-то идиоту с наклонностями пидораса, — он выставил указательный палец, подобрал себе менторский тон. — Никто не должен заставлять тебя чувствовать себя мёртвым грузом, а затем пускать в мясорубку. Неро и не знал, что сказать. Просто нахмурился, опуская голову, и тем показывая: заткнись. Неудачный вечер для ковыряния старых ран; Данте границу видел. — Ну, и где мой племянник? — он резко откинулся назад, переключившись обратно в состояние безудержного веселья. Раскинул руки, состроил грустное личико. — Я тебя не узнаю. Выше нос, малёк! «Выше нос» — то же, что и «всё будет хорошо». Незаменимое дружеское участие. Данте вытянул руку вперёд, щёлкая по носу. Неро улыбнулся и покраснел; может, из-за того, что с ним как с неумным ребёнком, а может, на пьяную голову приходили интересные мысли. В любом случае, он благодарен Данте, что тот не стал мусолить тему.***
Данте показательно звонил некой Триш. Сладко пел в трубку: захвати ещё и свою леди, это будет прекрасная ночка! Затем так же показательно ебался ночь напролёт: Неро безуспешно долбил здоровым кулаком в дверь, стараясь сыграть на чьей-то чужой совести. Триш и безымянная леди — дамы очень громкие. Или Данте умелый любовник. Одно из двух; ночью Неро надеялся спать, а просыпаться от стонов — как получать обухом по башке. Мерзко, подло, больно. Вот это уже напоминало боевички. Главный герой — пропойца и бабник. Беспечный искатель приключений. Убийца демонов. Да Данте даже в аду смог бы навести шуму. Неро тогда спускался на первый этаж. Там кухня и вечно полупустой холодильник; с его переездом он наполнился более-менее здоровыми продуктами, молоком, курицей и яйцами, а не полуфабрикатами. Дантовский образ жизни нельзя назвать правильным. В принципе правильным не назовёшь грабёж, оргии и работу на мафию. Но с последним Неро свыкся ещё в детстве. Он наливал себе кружку молока, грел в микроволновке. Включал маленький кухонный телевизор. Всё равно ближайшие несколько часов не заснёшь, а скоротать время надо. У Данте есть плюсы и минусы. Так везде, даже в электрике; Неро выбрал MTV с ночным эфиром «Тачки на прокачку». Сам Моррисон хвалил за поставленную на его машину сигнализацию: делаешь успехи, парень. С одной рукой или двумя — это многого стоит. Может, стоило и у папаши механиком прозябать. Общаться с техникой получалось лучше, нежели с людьми. Данте выдохся где-то к трём. Неро к этому времени уже откровенно клевал носом: веки слипались, звук глох, тело почти что ватное. Остатки молока повисли на кружке хлопьями, телевизор пел впустую. Тяжелую фигуру Данте получилось увидеть лишь краем глаза, это же и оживило. Хотелось его грубо осадить, назвать старым извращенцем, повыёбываться, превратиться в борзого щенка. Но у Неро на счету одни отношения — и те неудачные. Даже отношениями не назвать. Кирие узнала семью поближе и пожелала разойтись мирно. Какое право он имел гавкать на бабника-Данте, с таким-то опытом? Кирие он понимал. И сам же в эту яму свалился. Изображать удивление натурально у Данте не получалось. Всегда он округлял глаза, поджимал губы и хлопал себя руками: ну на тебе, — Неро! Неро только откинулся на спинку стула, ожидая каких-либо оправданий. — А ты чего не спишь? — совсем наивно спросил Данте вместо «извини, ебаться не буду». Спустился в мир смочить разодранное сушняком горло. — Веди себя тише, — вздохнул Неро. Что он ещё мог сказать? Данте за его спиной набрал себе воды и залпом выпил. Остановился и наверняка пялился — Неро чувствовал. Стало неприятно, захотелось отряхнуться. Сидел он в одних трусах, без протеза; обрубок, действительно, взгляды привлекал. — Извини, — голос у Данте резко сел. — Нет, правда. Он вышел из-за спины. Растрёпанный, потный, красный. Как рабочий хряк с базы, чья работа заключалась в ебле. У Данте есть намёки на охуенную в прошлом фигуру — сейчас же пресс скрылся под слоем жира, а грудь мягкая, не упругая. Неро перевёл взгляд на стол. Думать о Данте в постели немного мерзко. — Ну, это твой дом, — цокнул языком, — но я честно говорю: противно. — Первый и единственный раз, малыш, — Данте выставил вперёд ладони, как бы говоря: всё нормально, всё хорошо. — Девочки очень просили, не мог же я им отказать? Уже второй раз Данте назвал малышом. Непонятно и неприятно. Словно откровенно клеил или стебался, и Неро честно ожидал от горе-дядьки подобного хода. В ответ стоило называть его настоящим именем или отвечать той же монетой — флиртовать и подкалывать — но Неро как-то тушевался. — Предупредил бы. — Всё хорошо, — Данте вновь ловко обошёл стол, скользнул за спину, нагнулся и ухватил широкой рукой под грудь. Борода кололась, волосы щекотали шею. Неро тут же вскинулся. — Моррисон говорит, у нас ювелирка на перехвате. Покажешь себя в деле. Все увидят, какой твой папаша уёбок! Кого отверг! — Очень ловко ты сменил тему, — пришлось откинуться назад, чтобы говорить Данте в ухо. — Но давай об этом не ночью, окей? — Окей-окей. Данте посмеялся и, убирая руку, задел острые соски — случайно или намеренно. Неро выдохнул, не совсем понимая эту часть игры. Клеили, абсолютно точно клеили. И девочки здесь ни при чём. Спать больше не хотелось.***
«Этот парень — мой новый водитель!» — радостно восклицал Данте перед мужиками, трепал по голове как большого доброго пса, и сажал на спину. Неро механическим движением хватался за шею, ржал и сжимал коленками бока. Данте не говорил «наш». Он использовал «мой». Хотя что Неро, что машина общие — они нападают не в одиночку. Моррисон не допустил бы такого безрассудства. У Данте крепкая спина — свободно катал по парковке, большая лошадка. Неро гордо вскидывал голову, щерился в ответ закатному солнцу. Никто не смотрел, что у Неро нет руки. Вернее, не вякали: он с Данте, он его приспешник, родная кровь и что-то ещё. Данте можно (нужно) доверять — Данте доверяли. Не брезговали хлопнуть новичка по плечу, поздравить: ты часть своры, малыш-Неро. В обществе, которое тебя облизывает и принимает, легче. Раскрываешься весенним цветком. И Неро на прошедшем брифинге много пиздел. Предлагал убить отца, сжечь к хуям его резиденцию. Он не поощрял насилие в чистом виде — не поощрял даже эту вражду, но старый ниггер Моррисон ловил какой-то заёб на тему кровной мести. Довольно улыбался, словно мазался перед кем-то. Данте сидел напротив, правая рука Моррисона. У Моррисона папироски сменялись одна за другой; у Данте плясали пьяные демоны в глазах. «Неро не предатель. Вик его заложил», — защищал Данте, поправляя ворот яркой гавайки. Неро в ответ благодарно и верно смотрел. Не пил и не курил, оправдывал статус водителя. Только пялился куда-то за спину Данте, на сцену и девицу на шесте. Чёткий клубешник — но так не говорят людям вроде Моррисона. «Ты знаешь, какой мой брат пидорас? Вы все, блядские ниггеры, знаете!» «Пидорас» в отношении Вергилия применялось слишком часто. Неро как-то не обращал внимания. Слово хорошее. Грязное. Назови он кого-нибудь пидорасом, даже самого Данте, будет валяться со сломанным ебалом. Отцу было бы наверняка обидно называться пидорасом или знать, что Неро приняли во вражеский клан. Униженного, опущенного, выброшенного. Это клуб Моррисона: центр и самые сливки общества. Здесь просирали последние штаны и отвязывались по полной. Играла качественная музыка, заказывали бутылками, разменивались по сто баксов сразу. И Неро к лицу сидеть среди папашкиных противников. Захватывала неподдельная радость стать звеном цепи. Может, не всё так хуёво. Может, жизнь ещё сложится правильно. И — может — кататься на спине Данте охуеть как классно.***
Обсуждать предстоящее дело — табу. Неро мучился от этой мысли, сидя на кухне, и понуро склонив голову над кружкой кофе «три-в-одном». Бух — сладкой жижей в пищевод, как все нелепые мысли. Не сказать, что Данте как-то загонялся. Он жарил консервированную ветчину; воняло жареным мясом, смешивалось со сладким кофейным. Душно. Жарко. Вытяжка не работала, покрытая застарелым жёлтым жиром. Данте хотелось жрать. Для Неро это работало как маяк, потому что ему жрать не хотелось нисколько. Скрутило кишки нервным спазмом, похолодела кисть. Не хватало проснуться фантомной боли — тогда всё, финита ля комедия. Собирайте патроны. А Данте ничего. Живчик. — Не раскисай, — Данте больше не задавал вопросов. — Всё пройдёт как по маслу. — Уверен? На кофе собралась маслянистая плёнка. — Ты нравишься Моррисону. Нравишься парням. Нравишься мне — в конце-то, блять, концов. Почему всё должно быть плохо? Просто выполняй свою работу. И для Виктора Редгрейва он просто выполнял работу. Но Тони — не равно братец. Тони звучало лучше, чем Данте. Зачем они брали себе псевдонимы? И почему Данте свой оставил? Неро не хотелось спрашивать. Не его дело и уровень. Он выпил остывший кофе; Данте как раз закончил с холостяцким ужином. Сел напротив, поправил волосы, смачно облил порубленный на куски «спам» кетчупом. Хрючево то ещё, но ему нравилось. Нечто новенькое на фоне пиццы. Неро не осуждал. — Ладно, не буду тебе ебать мозги, — согласился спустя некоторое время. Данте ухмыльнулся в усы, словно хотел выплюнуть что-то приторное и добавить в конце «малыш». К этому взрывному характеру оказалось легко привыкнуть. Как подсесть на травку. Как начать курить в старшей школе. Как… Влюбиться. Неро никогда себе не признавался. У Данте было всё, чтобы раскиснуть ссунявой сладкой лужей под ногами: харизма, деньги, внешность, душа. Выбирай на свой вкус. Данте покрывал и защищал перед старшими. Данте забрал к себе. Данте клеил. — Вот и замечательно, — задумавшись, Неро и не заметил, что Данте продолжил разговор. — Думай о большем. Визуализируй. — О, ты тоже смотрел про это дерьмо? Позитивная психология и самовнушение плохо работали с преступниками, очевидно. Поверить в законы вселенной и какое-то мысленное притяжение — это фарс. Зато ритуалы и суеверия — оно самое. — Какое? — Про визуализацию. Типа: сядь в кресло, представь, что ты несёшься на Феррари… И когда-нибудь вселенная тебе подкинет тачку. Неро показательно откинулся на спинку, расправил руку, изобразил, будто мчится на воображаемом спорткаре; Данте заржал и уронил вилку. — Нет, я не видел это говно, — ему пришлось наклониться, — но я понял. Представь, что ебаные брюлики у тебя в кармане. Что ты уже несёшь их закладывать. Что отмываешь деньги. Весело, совсем как в детстве: Данте смешно кривлялся, сжимал пальцы в воздухе, трогал визуализированные бриллианты или сиськи в стрип-баре Моррисона. Наивные и дешёвые приёмы для бедных. Не надо пахать в поте лица, чтобы купить Феррари. Не надо учиться. Не надо стараться. Просто представь — и всё! С Неро не работало — но Неро легче просто от общения с Данте. Прогорать по любви к родному дядьке так же нелепо, как воображать богатства. — Вселенная неласкова к авторитетам, — бросил Данте в конце, но больше для себя, нежели Неро. — Поэтому лучше не играться. — А это уже суеверия? — Верно. Неро мог сочинить тысячу таких же: не играть в казино перед ограблением, не выбрасывать хлеб, заходить в дверь левым боком. Куча вариаций, которые можно продать на телек и склепать новый фильм. Он не верил во вселенную и законы космоса. Он верил в случайность жизни. И, в целом, — будь что будет.Тони Редгрейв
Осязаемое желание скрыться — единственное осязаемое, что преследовало в данный момент. Неро хорошо держался. Лучше, чем Тони изначально предполагал — и увечье мальку ничуть не мешало выворачивать руль и валить машину на поворотах. Мигалки на прицеле. Адреналин в крови. Неро за рулём, ловко уходил от встречных машин — живём. — Куда? — нервно отозвался он, едва ситуация стала чуть спокойнее. — Куда мы едем? Тони знал, куда они ехали. Бегло протараторил адрес, продолжая следить в зеркало. Если начнут стрелять по колёсам — он высунется в окно и начнёт хуячить в ответку. Это законы жизни и горячий шанс уйти от ответственности. Сейчас нужно залечь на дно. Подождать, пока шторм чуть затихнет, и получить весточку от Моррисона. А перед глазами — серое полотно хайвея, легавые на хвосте и севший голос Неро звоном в ушах. Тони даже не столько себя спасти хотел, сколько племянника. От брата, смерти, зоны — Неро на него похож больше, чем на Вика. Босяк-зажигалочка. Тони видел в племяннике себя молодого. Вспоминал, что волосы когда-то были такие же русые. И хватка живая, у самого себя стёртая за годы работы. Настоящий самородок. Не проебать бы. Страшно-страшно-страшно. Сдавило нервной тошнотой. Хвост удалось скинуть, проскользнув сквозь встречку и скатившись в город. Через слепящие фонари, вывески магазинов, гудящие толпы — прямиком в преисподнюю. Обшарпанный район, самый настоящий притон, куда их неприметный Додж вписывался как родной. Шуршал тихим ходом между рядами припаркованных авто, выхватывал фарами любопытных доходяг. Тони при желании скажет имя каждого из них. Неро единственной рукой крепко держался за руль. Напротив задрипанной гостиницы «Калина Энн» — рыгаловка с не менее идиотским названием «Дьявол может плакать». Тони знал, что ни здесь, ни там удостак не спросят. Владельцам этих заведений не нужны проблемы, а Неро нихуя не знал, и трясся как новорожденный щенок. — Мы приехали. Припаркуйся в переулке. Из машины оба стекли почти что мусорной жижей. У Тони в карманах не проездной или кошель — а пустой магазин. У Тони под курткой не симпатичная отглаженная рубашечка. Плечевая кобура, две «эмки»,* потное заёбанное тело. Тони знал, что здесь никто не доебётся. Тони знал — вёл за собой ватного Неро по засранному переулку, удерживая за правое плечо. Ему и самому — не легче. Жизнь поделилась одна на двоих, грязная мерзкая сука. Тони мог ругаться и так и сяк, но оставлял всю шваль в голове. Ебло за стойкой администрации ничего лишнего не спросил. Озвучил сумму, получил вечнозелёные, отдал ключ. Посмотрел на Тони сквозь, а в лицо Неро вгляделся: кто-то новенький под бочком у старика Редгрейва. В другой раз Тони бы обязательно спросил, какого хера кидают такие взгляды на его племянничка, но сейчас махнул рукой и пошёл к лестнице. Нужно срочно структурировать мысли. Как, куда, откуда. Неро путался в своих ногах, не поспевая за Тони; Тони быстро нашёл номер в длинной кишке коридора, открыл заедающий замок. В коридоре же скинул куртку. Она упала мешком, бряцая магазином в кармане. Кобура давила на ноющие плечи. Пушки по ощущениям до сих пор горячие. Неро включил свет — слабый, желтоватый свет от единственной лампочки из трёх возможных. — Это пиздец, — это второй раз, когда Тони вновь услышал его голос за вечер. Неро болтался неприкаянный, напуганный, белый. Как будто что-то болело. — Какого хуя? — Какого хуя что? — Всё так получилось. Он прошёл вглубь номера, на ходу расстёгивая жилетку и рубашку; одной рукой, изворачиваясь червяком, снял. С неким нескрываемым раздражением, Тони хорошо знакомым. Неро почему-то редко носил протез. Тони считал себя человеком открытым и свободным, но бестактные вопросы не любил. Да и не до этого сейчас. Адреналин кончился, осталась злость. Кобура — чёрная кобра в полумраке — упала к куртке. Оружие — на тумбу, ближе к голове. — Это не твои проблемы, — Тони думал, что Неро это успокоит. Но Неро резко повернулся, вынуждая Тони замереть на полпути к койке. — Блять, успокойся. Говорю: не твои проблемы. — А чьи? Твои? Моррисона? — Виктора. — Чего?! Тони обогнул Неро прежде, чем тот завопил высоким голосом разочарованное «чего-о-о». Стены здесь толстые, двери тонкие, окна хрупкие — что-то одно да играло на руку, и сказанное осталось только в их номере. Тони не знал, что говорить Неро. Впервые, наверное, не знал. Моррисон срал именно Виктору, родному брату, отцу Неро, в прошлом Вергилию и коллеге. Моррисон перехватил его бриллианты. Моррисон — хитрая чёрная жопа — забрал что ему причиталось. Но чуток не рассчитал. — А вот так бывает, — Тони тоже раздевался, как будто хотел содрать кожу. Полинять хамелеоном. — Там были люди Вика. Это не копы виноваты. — Хочешь сказать, что меня затащили в войну с отцом? Неро застыл с приоткрытым ртом, ровный и натянутый. Он не мог всплеснуть обоими руками, как Тони, и просто стоял, корчась от огромного разочарования. Тони знал, за что могли отрубать пальцы. Знал, что за косяки получают. Знал, как жестоко мстят предателям. Но Неро — нет. Совсем цыплёнок, которого брать под крылышко и натаскивать на серьёзные дела. — Ты сам бы не хотел двинуть ему? Чувство справедливости у тебя имеется? Или гордость? — Он мой отец. Он твой брат! Это может быть естественной реакцией на страх: давать заднюю и отнекиваться. Мол, ты чего, это мой отец, так нельзя. Тони это бесило, Тони это понимал, Тони стоял с наполовину расстёгнутой рубашкой и почти жалел. Нельзя срываться, спускать себя с цепи, делать больше глупостей. Заставить Неро чувствовать себя балластом: а если соскочит, пойдёт бабать — и себя заодно подставит? — Со временем ты всё поймешь. Прозвучало отвратительно; Тони быстро это принял. Им обоим нужна перезагрузка. Залезть в душ, отмыть себя грубым гостиничным мылом, пропарить кожу. Убрать запах большой дороги и пороха. — Блять, не говори как все старпёры! — А ты завали ебало. — Найди оправдания поприличнее! Или что? Будешь прикрываться своими уголовными законами? Неро не в порядке. Ещё немного — и совсем разрыдается, в сопли и слюни. Это не рациональное, это напряжённые до предела нервы. Так бывает, успокаивал себя Тони, когда ситуация накаляется до предела и не остаётся ничего, кроме поиска виновных. Бесполезно перекладывать вину, когда всё случилось. Затаиться и ждать до победного. — Иди транками закинься, — Тони пошёл по направлению к ванной, не желая оборачиваться. — Пиздец тебе башку от нервов накрыло. Да, определённо хотелось въебать транков, расслабиться, поебаться, выпить, глянуть телек. Горячую сводку CNN, про ограбление ювелирки, погоню за чёрным «Додж Неоном». Тони такие новости мог размусоливать, как вяленое мясо под пиво, жирно и со вкусом. Сейчас он скрылся в ванной, намеренно хлопая дверью — подстроился к Неро, сыграл обиженного подростка. Оставил ему заряженную волыну на обшарпанной тумбочке. Стреляй, принцесса. Сначала парился Тони. Затем пошёл Неро — долго копался. Что-то ронял несколько раз. Затем работал кран раковины в холостую. Думал или ещё что. Тони не мог знать наверняка, лишь додумывать. И, несмотря на желание вкатиться в беспечный деструктив, Тони игнорировал новостные каналы. Совсем. Он уставал прозябать весельчаком под псевдонимом Данте. Он, так-то, Энтони Редгрейв. Даже не находил причины усталости. Падал в транс, перемалывая мысль за мыслью. Все как одна с плохим концом. Сосало под ложечкой. Передалось от Неро. Родная кровь, крепкие узы. Может, всё имело смысл. И разрывать отношения с Виком было глупо. Вышел Неро, конечно, поникший. С опущенной головой, влажными потяжелевшими волосами. Даже тело не вытер. Мокрый, покрывшийся гусиной кожей на воздухе. Тушка несчастного больного гусака. Тони ожидал, что малёк что-нибудь скажет. Потом Тони назовёт его малышом, окончательно добив, и всё переломается, вернувшись в прежнее русло. Но Неро молчал, немигающим взглядом пялясь в телек. — Все окей? — Тони начал первым. Неро обернулся через плечо: — Так себе. В душе либо рыдал втихушку, либо пялился в стену — перестрадал. И говорил без агрессии, спокойно. Уже радовало. — Открой холодильник. Проверь. — Я не хочу бухать, — отрезал Неро. Конкретно отрезал: встал, придерживая полотенце на бёдрах, и подошёл к противоположному краю кровати. И Тони признался себе: да, не особо-то хочется. Неро лёг. Горячее молодое тело, некрасивый обрубок правой руки, хоть и подшитый больничным швом. Думалось, как хуёво живётся с таким дефектом — и как мучительно переучиваться на левую руку. Есть левой, писать левой, дрочить левой. Издевательство. Тони выключил телевизор. Положил остывшие ладони на закрытые веки. Выдохнул воздух из потяжелевших лёгких. Свободные номера остались с двуспальными кроватями. Ни Тони, ни Неро не смутило — легли спинами друг к другу, на достаточном расстоянии, чтобы не сталкиваться жопами. Притворялись, что спят. Тони слушал часы. Противное шуршание стрелок дешёвых китайских часов в коридоре. Тик-так — как отбивалось время таймера. Утекал в никуда бесценный ресурс, ночь становилась гуще и темнее. Тони спиной чувствовал тепло от Неро, ощущал явственно возню. Никому из них не удавалось поспать. Минутная стрелка совершала круг за кругом. Неро лежал на левом боку — лицом к Тони — засовывал целую руку под подушку. Тони перелёг на спину; знал, что Неро также не спал. У спящих не бывает нервного дыхания под тахикардию. — Спишь? — Не сплю. Коротко и ясно. И я, Неро, не могу спать. — Мне плохо, Данте. Данте — Неро знал его как Данте, не как Тони. На это натаскивал Вик; Тони придумал псевдонимы, Тони оставил за собой Данте, а Вик отрезал и забыл. Учил пацана, какой дядька хуёвый, тупой и неумелый — но спал Неро сейчас с ним. И увозил их жопы от проклятой ювелирки. Его парень. Его фартовый билет. Тони даже не мог сказать, что воспринимал Неро как племянника целиком: для этого они мало знакомы. Скорее, юный напарник. Молочный поросёнок, только-только отбитый от свиноматки. Ему нужен ориентир в клетке и перспектива оказаться на царском столе как можно позже. Тони звал малышом, грязно троллил, трепал волосы. Тони иногда мог представить, как трахает Неро в рот или что-то типа. Ставит раком, на колени, заламывает единственную руку. Когда пьян и в хорошем настроении. У Неро красивые губы; у него есть привычка их часто облизывать. У Неро симпатичное тело, крепкое, безволосое, свежее. У Неро периодически просыпается юношеская непосредственность. Это не было целью Тони. Лишь возможный путь. Если Неро захочет сесть на его хер — пускай. Краснел спелым помидорчиком, стоило кинуть в его сторону двусмысленный жест. Не захочет — тоже отлично. Заёбом меньше. Неро тоже повернулся на спину. Темно — ни шиша не видно. Только часы да дыхание. — Не думай о плохом, — сказал Тони в потолок. Скорее всего, в постели с другим человеком подобные мысли естественны. И Тони представлял: Неро ляжет на плечо, обнимет рукой, поцелует в шею. Сладко-нежно-конфетное. Даже без минетов. По крайней мере, это работало, а загоны чуть отступали. Хочешь отвлечься — думай о сексе. Визуализируй. Используй совет ширпотребной документалки. Моррисон не заглянет тебе в башку, не рубанёт палец за мысли. — Я не могу. Вот о чём бы ты думал? — О девках, малыш. Тони не мог увидеть, но услышал: Неро опять перекатился на бок, подтянулся поближе. — Почему ты называешь меня малышом? — вопрос как никогда уместен. Вопрос хороший. На него не имелось однозначного ответа. Так делали плохие парни в кино? Круто звучало? Неумелый жирный стёб? Красивое слово? Тони слегка посмеялся, складывая руки в замок поверх одеяла. — Не нравится? — Ну… Странно просто. — Охуенно же, — он повернулся к Неро. Смотрели друг на друга, но не могли увидеть. — Много кто называет своих напарников малышами? — Не-а. — Вот. Ты особенный. Часы тикали, за окном звуки мёртвой ночной улицы — сверчки, редкие машины, треск фонаря, возня в «Дьявол может плакать» на перефирии. Неро вздыхал. Отворачивался на неудобный правый бок, возился. Сдался, или додумался до чего-то своего. Поспать при любом раскладе надо минимум несколько часов. Когда-нибудь лотерейный билет выстрелит три из трёх, — а пока волновал родной брат, обострившийся конфликт, их пребывание в жопе города, боль в позвоночнике. Сначала первостепенное. Затем отношения. Неро успокоился — Тони ловил моменты, когда разговорами вытягивал малька из моральной ямы. И был судьбе благодарен, что всё так сложилось. Живы? Живы. От копов съеблись? Обижаешь, шеф. Тачка под боком? Она, родная. — Давай попробуем спать. — Тогда веди себя тише. А остальное — подмажется.