dance on my bones

- когда я умру, ты ведь спляшешь на моей могиле? - абсолютно серьезно спросил кейя, сидя на его бедрах, - нет, я очень тебя прошу, сделай это. дилюк тогда просто рассмеялся, глядя парню в глаза. кейя был странным - ужасно громким, импульсивным, непонятным, непредсказуемым. это был тот самый человек, который любил встречать рассветы на озере, а закаты - на крыше, любил ужасно горький крепкий кофе без сахара и ел слишком много сладкого. он любил гулять по паркам и ходить в музеи, но временами что-то щелкало у него в голове, и он мог подолгу сидеть дома, завернувшись в плед. кейя был слишком эмоциональным - не проходило и секунды без его слез, смеха или злости, сменявших друг друга с ужасной скоростью. кейя целиком был соткан из противоречий. он любил читать, но делал это крайне редко, очень любил скрипку, но никогда не слышал ее вживую, обожал секс, но мог на середине вдруг встать и выйти из комнаты лишь из-за смены настроения. кого бы дилюк не слушал, когда они говорили о кейе - никто не мог описать его достаточно точно. его было невозможно описать, всем он открывался не совсем, не до конца. все люди, окружавшие его, знали кейю лишь с той стороны, с которой он того хотел. все, кроме дилюка. дилюк видел и слышал очень много. даже слишком много. их отношения начались слишком внезапно. они знали друг друга два часа, сидя на кухне в квартире какого-то общего знакомого просто разговаривали обо всем подряд, а потом вдруг кейя предложил встречаться. и дилюк согласился не раздумывая. он мог часами наблюдать за тем, как кейя разговаривает, слушать, как он поет, ходить с ним по магазинам, смотреть странные документалки или программы про животных, рассуждать о философии. мог долго целовать его, прижимая к себе, пока край занавески все норовил вклиниться между ними. дилюк никогда не любил секс, но то, как кейя выглядел под ним - это можно было наблюдать вечно. синие волосы, мягкие, как шелк, почти женское плавное телосложение с полным отсутствием мышц и бедра. дилюк так любил эти бедра, он каждое утро, просыпаясь раньше, нежно гладил их. кейя никогда не отсасывал - не умел. а дилюку было все равно. сама возможность находиться рядом с кейей, слышать его тихие стоны, входить медленно, растягивая стенки ануса все сильнее, сжимать нежно запястья, до ужаса боясь повредить, оставить хоть один синяк, хоть один кровоподтек на смуглой коже. дилюк никогда не говорил этого вслух, но он ужасно любил кейю. ему было непонятно только одно - почему из огромного количества людей, окружавших кейю, он выбрал невзрачного рыжего программиста, ничего не понимающего в философии, литературе, музыке и кино. конечно, дилюку было сложно. прижимать к себе дрожащего от слез парня после каждой до неузнаваемости коробившей его неудачи, забирать нож из рук, прятать таблетки, успокаивать, гладить по голове. дилюк отдавал все свои силы, все эмоции ему. даже если их не было, откуда-то доставал и приносил в жертву. кейя в свою очередь приходил вечерами, садился на колени к дилюку, прижимался крепко-крепко и говорил всякое на ухо. благодарил долго, шептал лихорадочные слова любви и почти всегда начинал плакать. потому что больше никак не умел выражать чувства. поступки кейи ему самому были неподвластны, слишком сломан, слишком разбит он был жизнью. за этим, как правило, всегда следовал секс. кейя тихо ложился на кровать, снимая одежду и ждал. дилюк садился рядом, долго гладил его по волосам, пока кейя расстегивал ему рубашку, оголял светлые плечи. дилюк долго выцеловывал его шею, хаотично водя руками по ребрам, растягивал тоже долго и медленно, так, что кейя начинал хныкать и умолять, становясь похожим на ребенка. потом кейя обычно не выдерживал - перехватывал инициативу, садясь сверху. медленно приподнимался и падал обратно, а дилюк млел от слишком сильных чувств. внизу было так хорошо, а кейя был таким нереально восхитительным. кончали они всегда вразнобой. кейя всегда сдавался первым. они после всегда долго и молча лежали в обнимку, страшась отпустить хотя бы на секунду. а потом кейя включал шопена и доставал вино. и дилюку всегда хотелось запечатлеть где-нибудь эту картину - как кейя сидит на кровати с одним одеялом на бедрах и бокалом вина в руке и медленно раскачивается под двадцатый ноктюрн. эти отношения были всем, о чем можно было только мечтать. они словно были отдушиной, домом, теплым местом под одеялом в холодной комнате, окошком в ужасной душноте повседневности. они были прекрасными. и, как все прекрасное, разбились в один миг. дилюк в тот день вернулся домой и уже с порога услышал музыку. по квартире разливался мелодичный двадцатый ноктюрн. дилюк улыбнулся: кейя наверняка сидит на подоконнике с бокалом вина в одном белье, как обычно. но кейи на кухонном подоконнике не оказалось. не было его и в спальне, и в кабинете. дилюк задумчиво огляделся. кейя никогда не оставляет музыку, выходя куда-то. уже проходя по коридору обратно на кухню, он резко затормозил возле ванной. по полу растекалось странное грязно-розовое пятно. к горлу подступил ком. дилюк медленно приоткрыл дверь, его глаза распахнулись и сразу же зажмурились. живот скрутило, сердце билось неровно и тяжело, больно растекаясь эхом по всему телу. кейя лежал в ванной. вода переливалась через край, смешанная с кровью, она стекала на пол мерзкой жижей. дилюк упал на колени на мокрый пол. из глаз покатились слезы. лицо кейи выглядело ужасно незнакомым. как будто в ванной сейчас лежал абсолютно другой человек. дрожащими руками дилюк вызвал скорую. когда врачи приехали, дилюк лежал на холодном мокром полу, мелко дрожа. он был в бреду. вернувшись домой после похорон дилюк признал свою ужасную слабость - кейю. он стал для дилюка всем. так что отпустить его не представлялось возможным. дилюк осознал очень простую вещь - он никогда не уедет из этой квартиры. и никогда не будет делать ремонт, и менять что-то в интерьере, и выбрасывать вещи. все в этом доме до конца жизни будет напоминать ему о кейе. *** ужасный холодный ветер резал осенние сумерки. низкое пасмурное небо словно падало вниз, на кладбище. и только одинокая фигура танцевала на могиле под двадцатый ноктюрн шопена.