there's nothing sweeter than my baby

Сатору любит смотреть на то, как он собирает волосы по утрам. Есть что-то особенно трогательное, что заставляет его сердце сжиматься от всех теплых чувств, которые он испытывает. Он встает примерно на час раньше, но Годжо уверен, что просыпается он с рассветом. Сугуру садится на краю кровати почти бесшумно. Выпрямляет спину и тянется за тонкой резинкой на прикроватной тумбочке. Кровать тихо поскрипывает, от его движений, но Годжо уже не спит. Он смотрит, как перекатываются мышцы на широкой спине, и всегда поднимает руку, чтобы прикоснуться, но оттягивает ее назад: хочет запечатлеть этот момент и не портить его своим присутствием. Когда он, не оборачиваясь, уходит на балкон, Годжо вздыхает, переворачиваясь на спину. У них часто бывают раздельные задания, командировки и просто дни, которые они проводят наедине с собой, но почему-то утром, когда Сугуру уходит, пусть даже на пару минут, Сатору чувствует себя как никогда одиноко и опустошенно. Появляется что-то подобное голоду. Голоду по касаниям, поцелуям, всегда печальной улыбке, и пытливым глазам. Годжо садится, свешивая ноги со своей половины кровати, и растирает лицо пальцами. Он думает о том, что любви в нем с каждой секундой становится все больше, и нести ее – тяжелее. Он закрывает глаза, представляя, как в этот же момент Сугуру тушит сигарету в старом стеклянном подсвечнике, выдыхает остатки дыма через нос и поворачивается к двери. Годжо считает секунды и улыбается, когда слышит, как Гето прикрывает за собой дверь, занося в комнату тонкие нотки сигаретного дыма и утренней свежести. Кровать прогибается с тем, как между ними сокращается расстояние, и Сугуру уже оставляет поцелуй на шее, наклоняясь со спины. У него холодный кончик носа, но губы все такие же теплые. Годжо кладет ладонь на линию челюсти и ведет пальцами вниз, еле заметно вычерчивая круги на чужой щеке. Он прикрывает веки так, чтобы в поле зрения оставались только губы, и тянется ближе. Поцелуй выходит нерасторопным, долгим и нежным, как утренние лучи солнца. Гето отстраняется, и, улыбаясь, несколькими касаниями, задевает кончик носа Годжо своим. Сатору тает от такой ласки и смазано целует в уголок рта. — Хочу всегда быть в твоих глазах, — сам того не замечая шепчет Годжо, когда поднимает взгляд и видит себя в темных омутах напротив. — Хорошо, — ему отвечают так же тихо. Сугуру прислоняется своим лбом к Годжо, пальцы маленькими шажками добираются до бедра, а короткие волосы, которые он оставляет сбоку, щекочут лицо. — Гето и Годжо против всего мира? — Гето и Годжо против всего мира. Клятва, которая по своей воле вырвалась из Сатору, когда он весь в крови и дырявый, как решето, держал в руках Сугуру, исполосованного багряными линиями. Сатору даже не знал, что сможет выплакать такое количество слез, которые горячими струйками скатывались вниз и капали на лицо Гето. Тот лишь улыбался и растирал большим пальцем кровавое месиво под глазами напарника, потому что на большее сил бы не хватило. Задание завершилось отвратительно, и каждый перепугался не на шутку. Не за себя, но друг за друга. И в тот момент, единственное, о чем думал Годжо – это то, как никакое спасение мира не будет иметь значение без Гето. То, как Годжо бы смог повернуться спиной ко всему, но только вместе с ним. И то, как, наверное, именно такая обстановка, смогла вывернуть наружу все искренние чувства. Годжо видел тоже самое в полуприкрытых глазах любимого. — Не умира-а-й, — Сатору громко всхлипывает, дрожит губами и продолжает смаргивать слезы, заслоняющие обзор. Все его лицо мокрое от соплей, слюней и прочих жидкостей, и он никогда в жизни не выглядел настолько жалко. Сильнейший маг, склоняющий голову над Сугуру. — Да заткнись, придурок… — Пыхтит Сугуру. Удивительно, что в таком состоянии у Годжо вообще есть силы плакать, но, видимо, адреналин все еще действует в крови, учитывая, что Гето чувствует его бешеный пульс даже через одежду. — Сугуру, только не умирай, ладно? Только не у меня на руках, — Гето улыбается, прикрывая глаза. Хочется спать, он так устал. — Не смей закрывать глаза! Сугуру, я… Слова Гето о том, что он вовсе не умирает, а просто хочет отдохнуть, теряются вместе с признанием Сатору. Они просыпаются в одной палате под присмотром Секо. Она кричит на них, задыхаясь в дыме бесчестной сигареты, но оба видят, что Иери еле сдерживает слезы. — Еще раз такое провернете, — она глубоко затягивается, и Гето задается вопросом о том, можно ли вообще курить в больницах, — и я оставлю вас подыхать, поняли? Не слышу! — Да-да, не кричи только, — скулит Годжо, не скрывая улыбку. В палате становится тихо, когда цоканье каблучков Секо удаляется в коридоре. Солнце прогревает тонкие одеяла и теплым светом ложится на холодные стены больницы. Их койки расположены настолько близко, что свесив руку, можно коснуться чужой, что они без лишних слов делают, сцепляя пальцы. — Против всего мира? — шепчет Сатору, уже снова погружаясь в сон. — Против всего мира. Гето думает, что влюбиться в Годжо – одна из самых тупых идей его сердца, потому что таких безбашенных дураков только поискать. Он ни в чем не видит границ и поступает только так, как считает нужным. Но никогда и ни с кем Сугуру не чувствовал себя настолько умиротворенно. Даже когда Годжо говорит слишком громко, чавкает или чихает на все село, Гето чувствует только одно – неподдельно трепетную любовь. Сугуру любит смотреть на него по утрам, когда тот еще спит, слюнявя подушку, или, хмурясь, бормочет что-то неразборчивое во сне, но всегда прижимается близко-близко. Гето задерживает дыхание и целует прикрытые веки любимых, неизменно ярких глаз. Когда Годжо отворачивается в другую сторону, Гето любит обнимать теплое и, разнеженное крепким сном тело, со спины. Утыкается носом в пушистый затылок, вдыхая его запах по полные легкие. В груди – оттепель, а в голове – безумные мысли, до того сентиментальные, что ему самому становится тошно. Ему всегда нравилась мысль о том, что Годжо смотрит на него. Он знает и чувствует, хоть никогда об этом не говорит. — Пойдем завтракать? — Сугуру прижимается губами к теплому светлому виску и почти незаметно трется носом. — На кухню? — Да, наверное Секо уже там, — Гето садится на край рядом с Сатору, кладет голову на острое плечо и немного двигается в сторону в поисках удобного положения. — Секо завтракает сигаретами, — Годжо начинает покачивать ногой, намеренно задевая ей чужую. — Могу приготовить что-нибудь, если хочешь. — Я люблю тебя, но не хочу есть сгоревшую яичницу, — Сатору поворачивается к нему ярко улыбаясь, Гето хочет возмутиться, но застревает на очаровательной улыбке и клюет того в нос. — Ну и ладно, сам поем, — он старается подобрать как можно более обидчивый тон и встает, озираясь по сторонам. — Вся наша одежда у двери, — будничным тоном напоминает Годжо. Гето хмыкает, выдыхая носом, и улыбается: иногда они бывают нетерпеливыми. Он накидывает худи и брюки в темных тонах, заодно собирая одежду Сатору. Тот тихо благодарит его, когда Гето протягивает ее владельцу. — Я приготовлю завтрак, — вдруг говорит Сатору, пока ищет солнцезащитные очки под кроватью. — В первый раз слышу. — То, что я никогда не делал этого при тебе, еще не означает, что я не умею, — Годжо поднимает голову и озадачено смотрит на Гето, который подбрасывает в воздухе зажигалку, оперевшись о стенку. — Что предпочитаешь? — Тебя. Сатору встает, закатывая глаза и в пару шагов преодолевает расстояние между ними. — Пошли, умник. В общежитии, как обычно, пусто и тихо, толстые стены не пропускают и малейший шум внутрь. Но солнце, разливающееся из коридорных окон, создает приятную атмосферу. Они идут с переплетенными пальцами, переплетенными душами и иногда языками. У них маленькая, но уютная кухня, окрашенная в мятные тона, с двумя небольшими конфорками, чайником, холодильником и прочей техникой, которой никто никогда не пользовался. Годжо рыщет длиннющими руками по полкам, вытаскивая необходимые ингредиенты, пока Гето, устроившись на кривой табуретке, наблюдает за любовью всей его жизни, громко чихающей, когда в нос летит молотый перец. — Нашел! — Он поворачивается к Гето, радостно улыбаясь с пачкой муки в руках. И Сугуру понимает, что не может ничего, кроме как улыбнуться в ответ. Он не верит, что способен чувствовать искреннее счастье, просто находясь рядом со своим любимым придурком, также как и не мог поверить в то, что Сатору готов любить его таким. Им не нужно притворяться сильными друг перед другом – Годжо может быть безутешным ребенком, лишенным детства, а Гето позволено не сдерживать слезы, когда он поглощает по пять сгустков всех самых отвратительных человеческих эмоций за раз. Сугуру обходит мешающие на дороге стулья и табуретки и прижимает Годжо к столешнице, вовлекая в поцелуй. Он мягко перебирает губы напротив своими, нежно проводит языком по внутренней стороне верхней губы и прижимается к уголку рта напоследок. От поцелуя остается горький и тягучий осадок печали. Гето поднимает голову так, чтобы их лбы соприкасались, и тихо выдыхает. Хочется всю жизнь так – делить один воздух на двоих, всегда прижимать близко к сердцу и любить изо всех сил. — Ты чего так растрогался? — Сатору спрашивает ласково, почти взволнованно. Он слегка наклоняет голову, чтобы найти глаза Гето. Теперь он чувствует Сугуру абсолютно на другом уровне, и лишь по трепету ресниц может понять, о чем думает его душа. — Люблю тебя, — Гето прикрывает глаза, концентрируя все свое внимание на ладонях, придерживающих Сатору за талию, — очень сильно. Так сильно, что становится тяжело дышать. — Все хорошо, — Годжо берет лицо Сугуру в свои ладони, оставляет поцелуй на губах, переносице, скулах и линии челюсти, мягко поглаживая шею теплыми пальцами, — я тоже. Сугуру утыкается носом в изгиб шеи, крепко обнимая, кладет ладони ближе к сердцу и затихает, слушая, как бьется сердце, ради которого он живет. Благодаря которому, он еще не подавился всем изобилием дерьмовых эмоций, сидящих внутри. Он уверен, если бы Годжо в один момент не перетерпел его выходки, если бы оставил его одного… Но Сатору сказал, что он не обязан страдать один, говорил о своей любви столько раз, сколько Гето потребовалось, чтобы поверить. Годжо утешительно целовал шрамы на груди и плечах, ласково перебирал длинные волосы в пальцах и был рядом, когда Гето не мог справиться с давлением и тяжестью, словно ломящими кости. Годжо перестал для него быть сильнейшим, но стал лучшим и единственным. Они стоят так, разделяя тепло между собой до тех пор, пока на кухню не заходит Секо. Никто не оборачивается, но ее присутствие можно определить по запаху табачного дыма, въевшегося в одежду и волосы. — Вы опять… честное слово, — Иери зевает и тихо ругается, когда (к счастью, незажженная) сигарета выпадает из ее рта. Она осматривает беспорядок на кухне и приходит к выводу. — Годжо готовит панкейки? Я тоже буду. — То есть Секо попробовала твои панкейки раньше меня? — Гето отстраняется, улыбаясь. — Секо замечательный человек, а с тобой на первом курсе я даже разговаривать не хотел, — Сатору целует ниже скулы и возвращается к готовке, пока Иери и Гето раскуривают одну на двоих, приоткрыв окно. Помещение впитывает в себя перезвоны смеха и пышный запах свежих панкейков.