Ароматерапия

В последнее время в их доме полнейшая какофония различных запахов, начиная от ромашки и заканчивая теми, названия которых Олег даже не знает. Сережа решил заняться ароматерапией. Волков как-то даже читал, что это отлично расслабляет и лечит больные нервы. Но многочисленные баночки, скляночки, свечи, аромапалочки и тому подобное, заставляют думать о возможной сережиной зависимости. И нет, Олег не осуждает, просто находит это весьма странным. Но как говорится, чем бы дитя ни тешилось…       От Сережи всегда пахло по-разному: чем-то сладким и очень похожим на мед или карамель; иногда чем-то терпким, как хвоя или древесина; чем-то фруктовым или цветочным. Но больше всего Олегу нравилось, как пахли его волосы. Яблоками. Прямо как в детстве: кислыми, зелеными и противными на вкус, но всегда такими ароматными, что слюни текли. Еще от него всегда пахло чем-то сладким. Возможно, это намертво впитался запах приторных сладостей или возни с различными маслами и духами, а возможно Сережа просто всегда перебарщивает с гелем для душа. Олег не знал.       От Волкова всегда пахло одинаково - мылом или кровью, причем вторым чаще. Во время работы наемником в горячих точках или на выполнении различных операций кусочек хозяйственного мыла — дорогущая редкость. На самом деле мыло не такое ценное, как например вода, но все же. Когда металлический запах, смешанный с запахом влажной земли, намертво застревает у тебя в легких и остается на коже даже под слоем одежды, хочется измылить весь кусок, чтобы смыть этот противный запах смерти.       По возвращению в родной Петербург от Олега чаще пахнет мылом, чем кровью. Новый Разумовский буквально тащится от этого запаха. Всегда ложится рядом с темноволосым, закидывает ногу, тесно прижимаясь бедром к боку, и утыкается носом в шею (иногда, даже фырчит, как настоящий кот), накручивая на пальчик редкие волоски на олеговой груди. И да, Волкову это нравится. Он обнимает его свободной рукой и слушает все возможные сережины мысли. Начиная от новейших моделей современной техники и заканчивая очередной передачей, где все друг друга ненавидят.       Но старому Разумовскому, по душе был запах крови. Он был помешан на нем. Рыжеволосый всегда хищно скалился, плотно прижимался и размашисто проводил языком по щеке, слизывая кровавые брызги, или облизывая окровавленные пальцы. Затем без устали терзал его губы так, будто они не виделись, по меньшей мере, лет десять. Олега иногда это пугало, но Сережа ведь никогда не был обычным – различные выкидоны его повседневная деятельность.       Теперешний Разумовский не переносил не то, что запаха, вида крови. Его сразу же начинало мутить: он либо закрывал глаза и уходил глубоко в себя, либо отворачивался и просил быстрее вымыться. Олег понимал его и старался не попадаться на его глаза, чтобы не причинять таким видом боль его воспаленному подсознанию.       Волков, только заходя в квартиру, уже с точностью мог определить, что Сережа снова экспериментировал с запахами. Пахло чем-то ненавязчивым и давно знакомым. Голова приятно закружилась, зрачки шоколадных глаз расширились, обволакиваемые кофейной поволокой. Захотелось вдыхать сильнее.       На столешнице в кухне стояла недопитая чашка с кофе, а на столе были видны мелкие крошки. В гостиной Разумовского тоже не оказалось, поэтому Волков тихо продвигался к спальне. Прислонившись плечом к дверному косяку, Олег оглядел царившую в комнате обстановку. Дверцы резного шкафа настежь раскрыты, на кровати ворох различной одежды и даже обуви, а сам Разумовский стоит напротив вытянутого зеркала в пол в красивом металлическом обрамлении.       Сережа красивый как весна, как летние закаты после дождливого дня и как то самое дорогое вино в бутылке, что он любит пить. Рыжие волосы играли медью на свету и красиво спадали к плечам. Мышцы на его спине завораживающе перекатывались, когда он двигал руками. Голубые глаза совсем не замечали Олега, только придирчиво рассматривали отражение в зеркале. Руки то и дело задевали ключицы, немного поглаживая их.       Черная рубашка, небрежно расстегнутая на три пуговицы сверху, обтекала торс, цветочный принт красиво выделялся. Сережины светлые брюки обтягивали подкаченные бедра, стянутые черным кожаным ремнем. Олега вело от его бедер не хуже чем от алкоголя. Всегда хотелось как-то прикоснуться или случайно провести рукой.       Рыжеволосый нервно покусывал нижнюю губу. Эта привычка появилась еще со школы. Когда Сергей переживал или активно думал о чем-либо, он сжимал или закусывал губы. Иногда настолько увлекался, что просто прокусывал нежную плоть и мучился от неприятных ощущений последующие дни. Сережа на свою привычку внимания особо не обращал, зато Олегу раньше сложно было отвлечь свое внимание от юношеских губ.       Голубые глаза встречаются с олеговыми карими в отражение и вспыхивают хитрым огоньком. Губы растягиваются в обманной улыбке. Сережа задумал что-то коварное, чтобы поиграть с Волковым. Потому что Рыжеволосому настрого запрещено выходить куда-либо без Олега из-за конспирации. Он знает это, и не собирается идти куда-то, просто хочет подразнить, чертов манипулятор.       Олег двигается к шкафу, зная, что его увидели. Медленно, пуговица за пуговицей расстегивает и снимает черную рубашку, оголяя литые мышцы пресса. Сергей смотрит неотрывно, облизывает взглядом голубых глаз, но не двигается с места. Только кривит тонкие губы в ехидной ухмылке.        – Куда ж ты такой красивый собрался? – Олег решает вступить в игру, спрашивает Сережу, глядя в его отражение.        – Куда-нибудь. Здесь мне слишком скучно, – Сережа наиграно вздыхает так, что у Олега приятно сводит мышцы и кровь стучит в висках, – Ты вот ходишь куда-то, и я хочу. – тянет рыжеволосый, не поворачиваясь.       Волков аккуратно складывает рубашку и приближается к Разумовскому. Заходит ему за спину, водружая руки на плечи, немного поглаживает, и Сережа ловит его горячий взгляд в отражение. Рыжеволосого ведет сильно от вида олеговых рук: таких красивых с отчетливо проступающими синими венами под кожей, таких мощных способных в два счета придушить его и одновременно таких теплых и приятных.       Рубашка под его руками перекашивается, оголяя светлое плечо, украшенное россыпью рыжеватых веснушек. Олег прикасается к нему губами, щекоча слегка колючей щетиной. Выцеловывает смешную родинку и ведет дорожку легких поцелуев прямо к уху, срывая сережин хриплый стон.       – Ты же знаешь, Сереженька, что тебе нельзя. Правила есть правила. – горячее дыхание обжигает сережино ухо, и он каменеет то ли от неприятных воспоминаний, то ли от приятных ощущений.       Теплый влажный язык Олега проходится по кромке сережиного уха, останавливается на мочке и вбирает ее в рот. Волков выправляет рубашку Разумовского, пробирается под нее; сильными грубоватыми пальцами оглаживает талию, пересчитывая ребра. Ведет губами по линии подбородка, вынуждая его закинуть голову ему на плечо. Сережа мелко дрожит от возбуждения. Руки и губы Олега заставляют его захлебываться в приятных ощущениях. Рыжеволосый хочет перехватить его рот своими губами, но Волков спускается к чувствительной шее. Целует и прикусывает, мгновенно зализывая. Обводит языком красивый кадык, и Разумовский окончательно обмякает в его руках.       Сережа жаждет поцелуя и чуть ли не скулит, пытаясь достать до олеговых губ, но мажет в щеку. Поднимает голову, хочет развернуться, но сильные пальцы фиксируют его за подбородок, останавливаясь возле рта, и он вбирает их. Волков старательно вылизывает его ключицы, пока Разумовский лижет его пальцы. Сережа не выдерживает, двигает бедрами назад, плотно прижимаясь к олеговым, и ерзает. Тот шумно втягивает воздух, ловит его бедра одной рукой, поглаживая. Совершенно не церемонясь с дизайнерской рубашкой, другой рукой разрывает ее. Гладит крестообразный шрам на груди, очерчивая неровный контур пальцами.       Сережа весь извивается в его руках, плавится как пломбир на солнце и громко стонет. Волков вплетает длинные пальцы в растрепанные локоны, оттягивает их сильно, так что у него глаза от наслаждения закрываются. Разумовский шипит, но голову назад опрокидывает, и Олег впивается в налитые кровью губы. Терзает их, пускает в действие язык и буквально вытрахивает рот Сергея. Они целуются долго, с жадным причмокиванием и глухими сережиными стонами, настолько страстно и хаотично, что пару раз даже сталкиваются зубами.       Олег не выдерживает первым, отстраняется, пытаясь отдышаться. Рыжеволосый, воспользовавшись моментом, поворачивается к нему лицом и медленно ведет руками по его торсу, опускаясь на колени. Гладит сильные бока, обводит языком мышцы пресса и поглаживает бедра, тычется в пах через плотную ткань темных джинсов. Олег рыкает, запускает пальцы в медные волосы, наматывает их на кулак и тянет, слегка отстраняя. Мужчина возбужден до предела так, что черный зрачок почти полностью затмевает карюю радужку глаз; так, что хочется взять Разумовского прямо сейчас, наплевав на негласную игру между ними; так, что практически не может смотреть в наполненные мольбой синие глаза.       Сережа зацепляет тонкими, слегка подрагивающими от возбуждения пальцами серебристую бляшку ремня, расстегивает ее, тянет вниз замок ширинки и стягивает джинсы.       Немного приспускает вниз темную ткань, оголяя красивые тазобедренные косточки. Кусает их, пялясь своими огромными глазищами на темноволосого. У Олега грудь вздымается, как после десятикилометрового марафона, а член железно стоит и выпирает крупным бугром. Сережа облизывается, глаза блестят от предвкушения, а вид в отражении заставляет Волкова пропустить тихий протяжный стон.       Разумовский стягивает боксеры, и снова поднимает хитрый взгляд на мужчину.        – Ммм, попроси меня Олег, и я его возьму. – закусывает губу, руками поглаживает бедра, приближаясь к члену, но не дотрагивается, возвращая их обратно. – Давай, это ведь так просто! Маленькая просьба для большого Олега. – Серый откровенно дразнится.       Олег не хочет идти у него на поводу, потому что больше не играет по сережиным правилам.       – Конечно Серый, но только после тебя. – Олег удерживает Разумовского за плечи, дотрагивается ступней до его паха, гладит светлый бугорок. Сережа не ожидая такого, стонет и впивается короткими ногтями в олеговы бедра.       У Волкова дыхание спирает от сложившейся картины, в голову будто что-то ударяет. Он двигает бедрами вперед, продолжая с нажимом поглаживать Разумовского между ног. У Сережи глаза закатываются от нестерпимого удовольствия. Он все же член обхватывает двумя руками, проходится по длине, размазывая выступившую смазку. Со стоном обхватывает влажным языком головку, слегка посасывает и обводит по кругу. Зажимает за щеку и обратно. Олег хрипло рыкает и ногу убирает. Зарывается пальцами в рыжие пряди, массируя и, кажется, еле держится на ногах. Сережин рот настоящее чудо: умелый, теплый и очень хороший.       Разумовский такой красивый, растрепанный и раскрасневшийся перед ним на коленях, с взглядом огромных голубых глаз, устремленным только на него, бесстыдно сосет с влажным причмокиванием. Проводит языком до основания, вбирает обратно, втягивая щеки, пытается заглотить, но закашливается и немного отстраняется. Слюна стекает по подбородку, капает вниз. Сергей пытается отдышаться, из глаз брызжут слезы и от такого вида Олега ведет страшно.       Он резко поднимает его за руки, укладывает на кровать, прямо на кучу разбросанных вещей. Нависает над ним, целует жадно и мокро. Расстегивает золотистую бляшку ремня, дергает молнию, снимая с него штаны. Разумовский под ним полузадушено стонет, пытаясь поймать воздух ртом. Олег выцеловывает сережин торс, прикусывает косточку, тут же зализывая. Волков шарит руками по постели, подхватывает первый попавшийся свитер и сворачивает трубочкой, подкладывая Сереже под бедра.       Тянется к прикроватной тумбочке, шарит рукой в поисках смазки и выуживает цветастый бутылёк. Капает на пальцы, размазывает, разогревая. Олег сережины бедра обхватывает, немного пододвигает к себе и ведет дорожку мокрых поцелуев по внутренней части. Разумовский дрожит от предвкушения и ерзает, за что получает звонкий шлепок по бедру. Вскрикивает от неожиданности и плавится под умелыми губами.       Темноволосый приставляет палец к входу, обводит по кругу. Вводит сразу два пальца, удерживая морщившегося Сережу вдоль живота.        – Умница. – Вводит пальцы до основания, но пока не двигает. – А теперь расслабься.       Волков прижимается языком к соску, слегка прикусывает, выбивая из рыжеволосого стон и медленно начинает двигать пальцами. Разумовский дергается от неприятных ощущений, старается расслабиться, но выходит плохо. Олег перехватывает его стон своим ртом, вовлекая в поцелуй – пытается отвлечь. Двигает пальцами, слегка сгибая их.       Сергей больше не морщится и не дергается. Активно насаживается на пальцы, тихо постанывает, закрывая глаза. Олег вводит третий палец, двигает, растягивая. Шепчет ему разные непристойности, опаляя горячим дыханием ухо. Разумовский хнычет, пытается ускорить темп и насаживается сильнее.       – Мгмх, я не… больше не могу, пожалуйста… - Сережа бессвязно шепчет, дрожит крупно и чуть ли не плачет от возбуждения.       – Ну, так дело не пойдет. Попроси меня, Сереж. – Олег возвращает рыжеволосому его же слова, усмехаясь.        – Мхмпф, Олег, … пожалуйста, я прошу тебя, … пожалуйста. – Разумовский дышит глубоко, ерзает, глаза бесстыжие отводит.       Волков берет Сережу медленно, еле сдерживается, чтобы не начать вколачиваться в него как сумасшедший. Бедра такие красивые и так правильно насаживаются на его член. Разумовский ловит пальцами его лицо, целует, выдыхая хриплые стоны в губы.       Шепчет что-то неразборчиво, что-то про любовь. Олег, не разбирая слов, целует крепко, вкладывая свои чувства. Вот так лицом к лицу, телом к телу, ужасно близко и тесно, страстно и мокро.       Олег увеличивает темп, берет Сережу жадно и размеренно. Разумовский такой узкий и такой прекрасный, что у Волкова дыхание спирает и ресницы дрожат. Зарывается носом в медные пряди, вдыхая яблочный аромат, и кажется, сходит с ума. Сходит с ума от Сережи, от любви к нему, от его рук и губ.       Он протягивает руку меж их телами, обхватывая твердый сережин член. Гладит, двигает вверх-вниз, вырывая сережин громкий стон. Разумовский глаза закрывает от наслаждения, руками хаотично водит по телу темноволосого. Выгибается, чтобы прижаться еще сильнее и ближе. Сережа кусается больно и спину пальцами сжимает до синяков. Поэтому Волков другой руку сжимает его запястья, поднимает вверх, не дает вырваться, чтобы как-то коснуться.       Олег ускоряется, вколачивается в его тело сильнее, быстро и жестко. Задыхается в сережином запахе, кусает за плечи. Ладонью с его членом двигает быстрее, задевая головку.       Разумовский почти на пике, и Олег видит это. То, как он закусывает губу; то, как пульсирует проступившая на лбу вена, как выступает жаркий румянец и градом валит пот. Его крупно потряхивает, и он прогибается. Волков рычит, выцеловывает сережино лицо и чувственную шею.       Сережу выгибает до ломоты в теле, он кричит, насаживаясь максимально глубоко, и кончает. Олег практически не слышит его крика, только рвано двигается в его дрожащем теле и наконец, падает в сладкую негу вместе с ним.       Разумовский ртом воздух хватает, будто задыхается и Волков вытаскивает из него член и откидывается рядом. Целует в плечо, убирая налипшие на лицо волосы.       В Сереже просыпается эта его вечная игривость. Он к Олегу поворачивается, обнимая, закидывает ногу и падает головой на плечо. Пальчиком игриво волосы на его груди крутит, снова хитро улыбается. Смотрит, что-то пытается разглядеть в его лице и наконец, не выдерживает:        – Я думал, тебя надолго хватит, Олеж, – глазища свои таращит и быстро чмокает в щеку, отстраняется и снова смотрит, – Видимо, эти свечи и вправду работают.       Олег сначала совершенно ничего не понимает и тут до него доходит. На кухне на столе стояла белая свеча в золотистом подстаканнике, такая же в зале. Он оглядывает спальню и замечает еще две таких же, почти полностью прогоревших. Ладони к лицу прижимает и начинает смеяться. Громко так и долго, почти что до слез.       Сережа уже начинает волноваться, за руку его дергает и смотрит обеспокоенно.       – Сережа, ты такой… такой Сережа, я не могу. – Олег целует его в макушку, вздыхая.       Он все-таки убеждается, что ароматерапия штука странная. Но лучше Серый будет жечь свечи с феромонами, чем жечь ни в чем не повинных жителей.