«Ну должно же быть хоть что-то… хоть что-то достойное…»
И вот Аранай, собственной персоной, едет уже в такси по пути домой. Обставленный шуршащими пакетами, полными всякой всячины, юноша настороженно пытался понять, не забыл ли чего во всей этой уличной всеобщей суете, из-за которой уже рассудок медленно начинал закипать и плавиться беспорядочными мыслями. И не сказать ведь, кстати, что Зевран обожал новогодние праздники, да и какие-либо праздники в целом; напротив, он даже находил их слишком шумными, чересчур вычурными и проходящими для него каждый раз по одному и тому же банальному сценарию: парень просто где-нибудь напивался. И мало что помнил на следующий день — классика хулигана, привыкшего жить в одиночестве, дозволенной самому себе безответственности, и оттого, соответственно, — в безудержном кутеже. Но на этот раз, именно этот год предвкушался им особенно сладко. Потому что провожаться он будет в компании дражайшего человека, и снова это волшебное «впервые» заставляло детское сердце трепетать… как часто они теперь восторженно даровали их друг другу, эти бесконечные, удивительные первые разы?..«Никогда ведь достаточно не будет, отнюдь не насытиться…»
Наконец доехав до нужной улицы, брюнет вежливо попрощался с улыбчивой таксисткой, дав ей поверх общей суммы немного на чай с мандаринками, и от всей своей ребяческой души совершенно искренне пожелал встретить грядущий новый год особенно весело и приятно. Закутавшись потеплее в свой бордовый вязаный шарфик, Аранай поспешил к подъезду, заранее готовя ключи, ловко подтянув их наверх из кармана пальто. Аккуратно открыл дверь, что тихонько скрипнула, приветствуя одного из хозяев жилища: уже как год они делили его беспечный уют на двоих, — а после все так же осторожно ее закрыл, повернув замок трижды налево. — О, ты уже пришел! Я правда ждал тебя, — Фенрис мгновенно выскочил на раздавшиеся в тишине помещения звуки, откуда-то из кухни, довольно улыбаясь и показательно держа руки над талией, весьма эротично измазанные в каком-то воздушном креме. — Я немножечко грязный, как же мне обнимать тебя сейчас, — звонко хохотнул он, делая широкий шаг навстречу любимому. Зевран, в это время, поспешно ставил сумки на пол и несся к драгоценному мистеру с куда более ловкой прыткостью и готовностью даже запачкаться.Ужасно скучал. Хоть и не видел пару часов.
Дрожащими от холода и от спирающего горло волнения пальцами он обхватил чужие ладони и прижал одну из них к собственным губам, попутно крепко сжимая рукой вторую. — Теперь мы оба гр-рязные, видишь, — раздался ответный чарующий смех, и квартира вдруг словно ожила вдвойне: полетели бабочки, задорно хлопающие пестрыми крыльями; зазвенели в складном ансамбле маленькие струнные гитарки. Воздух наполнился чудом, неосязаемым и едва ли уловимым, но до ужаса магичным, наполняющим сердце родственной теплотой… — Что готовишь? — шепотом прямо в родные губы проговорил Зевран. Вкусно облизываясь, он не переставал влюбленно таращиться на своего соседушку, а тот, в свою очередь, — наивно смущаться, хлопая длинными ресничками и бархатно алея кожей гладко выбритых щек. Все как впервые. Зеврану до невыносимой одури прельщало и нравилось приставать. Он никогда не преступал непозволительных границ, коих и не было, но каждый чертов раз не упускал возможности наглядно показать, вновь доказать и заставить верить как в чертову мантру, насколько сильно он был привязан. Всеми возможными нитями, не рвущимися. Никогда. — Т-торт… Праздник же. Ты, кстати, купил клубнику для украшения, мм?.. И вот они, измазанные в процессе готовки еще больше, то и дело ополаскивая руки прохладной водой, дурачась и брызгаясь ею попутно и друг на друга, наконец-то заканчивали с блюдами. На столе гордо восседала горячая сырная пицца, пахнущая жутко аппетитно островатыми приправами, стояли большие тарелки, доверху заполненные разнообразными салатами, любезно нашинкованными Зевраном, а красивущий тортик, щедро залитый сливками и украшенный поверх сочными ягодами, отправился застывать в холодильник. — Твою мать, мы так увлеклись, что совсем позабыли следить за часами… — солнечно ухмыляясь, спохватился Фенрис Монтилье. Снимая с себя фартук и учтиво помогая сделать то же действие Зеврану, после он мягко потянул его за собой, уцепившись за рукав довольно просторного ярко-голубого свитера, что так симпатично смотрелся при новом образе парня. — Новый год через 20 минут уже, представляешь?.. Весь прошлый совсем скоро закончится, будто и не было его, канет в список забытых ранее календарей, дат, чисел… Новое исчисление начнется, — задумчиво произнес мужчина вслед. А с этими двумя всегда так было. Секунды неслись, забирая с собой шлейф всего непрошенного, ненужного, но порой стрелки замирали, как приостанавливались на краткий миг и влюбленные сердца, позволяя слышать сбивчивый, трепетный ритм другого, сплетаться ими воедино и глухо стучать в унисон… И уже сидя в наряженной комнате, увешанной горящими гирляндами и разноцветными снежинками, дотошно склеенными из перламутровой бумаги Фенрисом, Зевран окончательно сумел расслабиться и выдохнуть скопившуюся за день суету. Закинув руку на худое плечо юноши, что расположился поблизости, он в эфемерной, легкой усталости откинул голову на спинку складного дивана и сахарно пропел: — Я так люблю тебя, мистер Монтилье. Так сильно люблю, ты даже… представить себе не можешь. Так часто в последние месяцы вспоминал нашу… осень. Когда мы только познакомились, помнишь? Конечно же, ты помнишь… Спонтанно так, глупо отчасти все вышло… Однако совершенно не глупо спасло. Ты спас меня, Фенрис, и огромное тебе за это спасибо. Я так много улыбался и краснел, пока проводил время с тобой, хех. И за то, что за все это время ты не ушел к другому, тоже… Тс-с, — Заметив, что юноша хочет что-то упрямое возразить, Зевран, улыбаясь, приложил палец к его губам, мягко на них надавливая. — Знаю, что скажешь. Что меня одного любишь, что ужасно привык, душою влился и все такое. Мне порой кажется, мой дорогой Фенрис, что все происходящее — сон… Чья-то забавная игра. И я безмерно благодарен, кому бы то ни было, за тебя. Что ты у меня имеешься, что могу счастливым тебя делать, имею шанс просыпаться и твое охрененно-красивое лицо наблюдать. Юноши невольно засмеялись, а Монтилье лишь молча опустился в ватные объятия своего парня, раскинутые тут же широко и гостеприимно, прикрывая глаза и прислушиваясь к рокоту его по-хорошему беспокойного сердца. — Мы ведь еще долго будем вместе, правда?.. Я так сильно тебя люблю… — послышался сдавленный полу-всхлип, несдержанный, уязвимый — второй юноша узнает его оттенок из тысячи возможных, так хорошо успел выучить, научился распознавать. И Фенрис тут же потянулся к чужим губам, прикусывая совсем безболезненно нижнюю, потягивая ее на себя, а потом… Потом вжался еще теснее в крепкое тело напротив, лаская маленьким носиком несколько колючую ткань свитера. — Давай верить, что мы навсегда?.. Ведь все в наших руках, правда? И ты, и я, мы… мы слишком долго были одиноки. Я не забыл свое одиночество в тебе, оно просто растворилось, превратившись в сплошное ничто. Но когда я вспоминаю о нем, об этом сиротливом, ничтожном чувстве, то начинаю думать, что уверенно не хочу потерять тебя ни в каком из уготовленных судьбою случаев. Я хочу проходить с тобой через всякую трудность, делить радостный вкус любой из побед, и от каждой твоей ликовать, может даже чуточку сильнее, чем ты сам. Долгие-долгие годы делить этот дом вдвоем, если я, конечно, первым тебе не надоем, хе-хе… Ну-у, не дерись… — Юноша сладко усмехнулся, ощутив самой кожей едва наигранное возмущение возлюбленного. — А потом, потом мы накопим и купим другой, и неважно где, и даже не так важно, какой, главное ведь — снова там будем вместе… Потому не плачь, Зевран Аранай. И ты, и я — мы оба заслужили что-то вечное. За все ебаные потери заслужили. Если и иметь это пресловутое «навсегда», то лишь с тобой… Очень хочу верить. Очень хочу… Брюнет внимательно слушал, не желая перебивать или дополнять чем-то своим; нет, он просто внимал важную речь всецело, наслаждался мигом главной близости из возможных. Наконец-то и его «навсегда», что он так давно загадал на какой-то дурацкий из праздников, сидя в промозглой подворотне с товарищами по съему пристанища, из которого их в те сутки выперли за неуплату, сбылось.В это тоже верилось с трудом...
Зевран почему-то иногда ощущал, что любит Фенриса больше, чем он — любит его в ответ. Нет, это вовсе нельзя было расценивать неправильно. Вероятно, ему лишь мыслить так хотелось, потому что… подарить всего себя мечтал, всю любовь свою скопившуюся выплеснуть в одного, вернуть ее наконец родному дому, которому она и предназначалась. Желалось любить так крепко, чтобы ни единого сомнения у остроухого не оставалось. Чтобы ни единая рана его не зашипела больше, потому что это он, Зевран Аранай, зашипит первым на любой источник боли Монтилье, когтями вцепится, но не позволит причиниться… Защитит, укроет, успокоит. Ни-ко-му не отдаст. Смахнув со светлого лица последнюю капельку допущенной так просто и доверчиво слабости, Зевран, будто опомнившись, потянулся одной ладонью к большому подарочному пакету, изрисованному котиками, сладко спящими под небесным сводом облаков. Это единственное, что он вынес из той самой лавки подарков. Остальное купил в другом месте; там, к слову, и народу оказалось поменьше, что, конечно же, не могло не порадовать. Впрочем, главный из презентов уже пару недель покоился в шкафу Зеврана, до которого сейчас рукой было достать.Но сначала…
— Открой, — неспешно, с заметной неохотой высвободившись из теплых обнимашек, мужчина протянул любимому этот самый пакетик, а сам расцвел аж весь в предвкушении, заискрился игривой улыбкой. Знает, подлюка, что должно непременно понравиться его Волчонку. И пока Фенрис по очереди доставал огромную коробку масляных красок, несколько кисточек разной масти и размера, пряно пахнущий новизной свитер, что так подозрительно походил своим кроем на нынешнюю зевранскую одежду, — ай да хитрый Лис, задумал закупить внезапные парные вещички на холодную зиму!.. Потом вслед за этим показался мешочек любимых сладостей Монтилье, несколько плотных альбомов, куча закладок, достаточно объемная книга по минералам и камням, да еще и с иллюстрациями, что сочно выглядывали через прочный переплет. Последним, одиноко утерянным на дне пакета, стался плюшевый лисенок. Не слишком большой и ужаснейше мягкий, он тут же был прижат Фенрисом к груди, по инстинкту будто, — столь рьяно был сделан сей жест. — Это типа, как бы… Я-я… Буду в ночные смены уходить, можешь спать с ним. Я даже ревновать не буду, — оказались волнительно закатаны глаза, дабы скрыть реальное волнение, ибо Монтилье пока ни слова не проронил, лишь взгляд его выражал немой восторг, восхищение и всеобъемлющую благодарность. — Черт, куранты… — пробормотал Зевран, заслышав четкие удары, что доносились из колонок, а так же и с улицы. Будто и в голове звенели, заставляли конечности подрагивать в предвкушении чего-то… чего-то по истинному волшебного. — Малыш, спаси-ибо огромное!.. Черт, я правда не знаю, как тебя отблагодарить, но я обязательно придумаю, только приду в себя, и… И свои подарки тоже подарить надо, вот черт… — Фенрис мгновенно вскакивает с насиженного местечка, но вновь оказывается возвращенным обратно, судорожно пойманным за руку. «Я так сильно люблю тебя…»«Оставайся со мной навсегда…»
«Твои глаза самые добрые, смотри на меня почаще…»
«Спасибо, что выкрал меня из того гаража, спасибо…»
«И прямо сейчас я…» Рука боязливо выходит из-за спины, показывается широкая ладонь, а в ней… — Ты станешь моим мужем, Фенрис Монтилье-Аранай?..