Рухлядь

Встречались они редко. Откровенно говоря, Хайзенберг и сам доподлинно не знал, чего именно ждал от этих встреч: Юлия не могла ни научить его каким-либо особенным техникам, ни дать дельный совет, но ее тихий домик на окраине деревни так или иначе становился для него кратковременным пристанищем и убежищем от всевидящего ока Миранды и издевательских замечаний Димитреску. Юлия почти не разговаривала – больше изъяснялась жестами и улыбками, будто немая. В отличие от совсем уж замкнутой Донны, из которой клещами слов не вытянуть, эта женщина отлично выражала свои мысли и эмоции с помощью прикосновений и взглядов. Разговоры ей просто не были нужны: что-то в глубине ее теплых карих глаз направляло молчаливый диалог в нужное русло, и Карл никогда не чувствовал себя не в своей тарелке. Хоть он и не предупреждал о своих визитах, она, казалось, постоянно ждала его – и, видя на пороге знакомую несколько грузную фигуру в старом плаще, она некоторое время изучала его смуглое лицо. Иногда дотрагивалась до его руки и тихонько тянула в комнату – при этом вся она как-то светилась изнутри. Удивительно, думал он, как мало ей было надо. Почему он вообще продолжал приходить?.. Хайзенбергу казалось, что с тех пор прошла целая вечность: Юлия появилась в его жизни задолго до фабрики, и, возможно, именно ее кроткому спокойствию завод и был обязан своим существованием. Устав от нытья Моро, приказного тона Альсины и визгов Энджи, он отправлялся в крохотную хижину на берегу грязноватой речушки и принимался за бесконечные чертежи и планы. Юлия его не отвлекала – она мирно вязала, напевая под нос старинную колыбельную, отзвуки которой отдавались в его голове. Кто-то пел эту песню до нее, но кто именно он вспомнить не мог. Может быть, ему просто почудилось, и он никогда ее прежде не слышал – а слова укоренились в памяти только из-за этих коротких визитов. Иногда он украдкой бросал на нее взгляд из-под темных очков: сухая и невысокая, она практически терялась в обивке уродливого буро-фиолетового дивана, который при малейшем движении скрипел так, что моментально выводил его из себя. Карл предлагал вышвырнуть это страшилище к чертовой матери на свалку и собрать что-нибудь другое, но Юлия, смеясь, отрицательно качала головой. Вечно ей нравилась всякая рухлядь. Всякая рухлядь вроде него. Вообще-то Хайзенбергу не были свойственны моменты ностальгии – все его воспоминания давным-давно распались на фрагменты, – однако Юлия запомнилась ему надолго. Она, пожалуй, стала единственным человеком, который его не боялся. Ее на удивление мягкие руки осторожно изучали его шрамы на спине и груди, то и дело задерживаясь на самых заметных и некогда болезненных ранах, а однажды она осмелела настолько, что собственноручно коснулась пальцами его лица и аккуратно сняла его круглые очки. Ей, наверное, казалось, что он рисуется или не хочет смотреть на нее. Отложив очки в сторону, Юлия бережно взяла в руки его лицо. – Не понимаю, какого цвета у тебя глаза, – пояснила она с улыбкой, – они постоянно меняют цвет. Кончики пальцев коснулись его переносицы и шрама на щеке, чуть задержались на губах и осторожно подобрались к подбородку и шее. Запах машинного масла и сигар ее не отпугивал – ей почему-то хотелось оставаться подле него. Он и по сей день ломал голову над ее поведением: неужели ей настолько было плевать на свою жизнь, что она с легкостью заходила так далеко?.. Миранда, конечно, не заставила себя ждать. Самонадеянная ведьма с замашками местной богини. Вызвала на беседу – и впервые наедине, вдали от ушей этой саркастичной трехметровой гадины. – Что? – Хайзенберг вальяжно оперся на свою кувалду и закурил. – Опять какие-то проблемы? – Да, Хайзенберг, – высокомерно ответила Миранда, пристально глядя на него. – Проблемы. И эта проблема ты. Конструктор шутливо отсалютовал: – К вашим услугам! Вообще-то я думал, что в этом и заключается сама суть твоей, скажем так, системы. – Не ерничай, – отрезала она. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. И ты должен от нее избавиться. – И какой в этом толк? – из-под шляпы сверкнули круглые черные очки, лицо осталось непроницаемым и даже несколько скучающим. – Ликаны и так скоро обо всем позаботятся. – Ты слышал мой приказ, Хайзенберг? – Миранда полностью проигнорировала его ответ. – Слышал. – он затушил сигару. – Займусь сегодня же. Самодовольная сука. Он подхватил свою кувалду и ушел. – Только пусть мне не будет больно. – негромко попросила Юлия. – Я боюсь боли. Это ему и в голову не приходило – бояться боли. Вся его жизнь так или иначе была с ней связана, но он едва ли помнил почему – самые яркие моменты он мог пересчитать по пальцам одной руки. Сначала, конечно, каду – и холод медицинских инструментов где-то в районе кишок. Потом эта несчастная паровая машина, из-за которой у него теперь все руки в ожогах. Сорвавшиеся с резьбы детали, отлетевшие под напором гайки, взбесившийся киборг – что-то из этого его чуть не ослепило, но, к счастью, пронесло: только глаза иногда болели от яркого света. Убил он ее тем же вечером. Честно сказать, убивать ему не нравилось – в отличие от кровожадной Димитреску, Карл не видел необходимости в регулярном кровопролитии. Разумеется, он не церемонился с теми, кто стоял у него на пути, но подавляющее большинство жителей деревни даже на улицу выйти побаивалось – не то что выступить против одного из четырех Владык. Но Миранде, видимо, досаждала эта ни к чему не обязывающая связь: ее «дети» должны принадлежать исключительно ей. Защищать ее и ее интересы. Быть ее опорой. Никто не имел права соперничать с ней или оказывать ей малейшее сопротивление – и Хайзенберг, сумевший улизнуть от ее бдительного ока, попадал в категорию взбунтовавшихся, хотя на тот момент он даже и не думал о революции. Ей не понравилось его своеволие, попытка отколоться от всех остальных, и она тут же показала характер – и невольно выдала свои настоящие намерения. Хайзенберг равнодушно осмотрел мастерскую и задержался взглядом на своем искаженном отражении. Ухмыльнувшись двойнику в закопченом зеркале, конструктор выудил из кармана сигару и, поигравшись с зажигалкой, поджег кончик. В перчатки и плащ, наверное, уже давно въелся запах табака и масла – может быть, поэтому обе эти ведьмы – и Миранда, и Димитреску, – морщились от одного его вида. Чистоплюйки. Бесполезные создания, готовые за власть перегрызть глотки всем, кто посмеет посягнуть на то, что им никогда и не принадлежало. Он не принадлежал – но Миранда, озабоченная только своей безопасностью, имела на этот счет совершенно другое мнение и постоянно укрепляла собственные позиции: смерть Юлии – или, как сейчас, смерть так называемых дочерей Димитреску, – не играла для нее никакой роли. В первом случае она усмотрела в обрывочных встречах тихий протест, который нарушал ее монополию на власть над одним из ее «сыновей», а во втором ей попросту было плевать. Вторжение Уинтерса, может, и спутало ей карты, но его решительное сопротивление и предшествующее убийство Бэлы, Даниэлы и Кассандры просто доказало, что он достойный противник, которого и в самом деле стоит опасаться. До чувств Альсины ей не было никакого дела. Катись ты к дьяволу, подумалось ему. Вместо того чтобы разбираться с проблемами в одиночку, Миранда держит их всех на коротком поводке и вынуждает убирать за собой грязь: жители деревни до последнего верили в ее святость, в то время как репутация Димитреску, Донны, Моро и его, Хайзенберга, претерпевала существенные изменения. В конце концов их демонизировали до такой степени, что только герцог отваживался с ними беседовать. Тут, впрочем, жаловаться не на что: сигары у него существенно подешевели. Хайзенберг откинулся на спинку стула и ухмыльнулся себе под нос. Мы еще поборемся. Не все наработки канули в Лету – его бездонная фабрика хранила огромное количество секретов, которые помогут свергнуть зарвавшуюся гадину. Надо только подождать – и решение само придет к нему в руки. Счет уже шел на минуты: Итан Уинтерс успел расправиться с Донной и Моро.