Княжны

      В жизни всякое бывает - знала Ярослава. Радость от рождения сестрёнки. Грусть, когда матушка теряет одно дитя за другим. Страх, когда мама навсегда засыпает. Решимость, когда отец впервые опирается на твоё плечо, просит быть внимательнее к сестре и следить за своим здоровьем. Не понаслышке она знала и любовь. Разную. Когда с детских лет знакомый увалень из дружины на празднике снял с колеса сапожки* - растерялась. Когда сваты пришли, не любила жениха - злилась, смущалась, но не любила. Видеть не хотела, когда с дарами под окнами терема торчал. Даже рыдала от обиды, когда отец - ещё в силе - смеясь, грозился за косу в лодку тянуть. Загордилась - сама пошла, пусть и с неохотой. Ну, думала, что же, раз нелюбый? Зато смешливый, знакомый. Умный ещё. Как старшему зятю, ему и князем быть. Уж лучше он, чем другой. Проживут как-нибудь. Терем большой... А потянул он лодочку - зашлось сердечко. Руку подал сойти помочь - как перегрелась на холоде. Подхватил, что пуховую, шагу не дал ступить, и - понёс. На что уж не выше Яры-оглобли, зато на плечах, казалось, во весь рост бы её растянул коромыслом... Коли наследовать княжение зятю, так ему в примаки** идти полагается. А примаку - нести невесту обратно к отчему дому вкруг озера венчального. Нёс. Ровно с пустыми руками, не запыхался даже! Улыбался ласково, а не спесиво, дескать, гляньте, какой Я! Называл, как в детстве, Ярушкой. Целовал румянец смущения наперегонки с морозом. И была Яра такая счастливая, что сама себе не верила. Я ли это?... Со мной ли?... Можно ли ещё счастливее быть?... Только... Счастье хрупко... На брачном ложе редко кто степенен да медлителен. Особенно коли по любви - уже - любви. Чем задели лучину - не угадать. Да и жар изнутри наружный скрывал долго... Он правильно сделал, что женщину свою первой из горницы выбросил. И что тушить остался - тоже правильно. Распалённая и, наверное, одуревшая от гари, Яра не сразу поняла, что видит любого сквозь огонь. Закричала. И обрушился её мир, что строился на батюшкином терему... Заметались. Кто-то воду носил, чьи-то руки пытались прикрыть её срам, визг, проклятия, властные окрики - всё смешалось. И вот уже Яра давится льдинками воздуха, вот обнимает перепуганную сестру. А вот ловит последние хрипы и ласковые виноватые взгляды жениха, что не успел стать ей мужем. Угар - он такой. Княжна холодна, хрупка и нелепа во вдовьем платке и с девичьими височными кольцами. Но она не может по-другому. Ей кажется, муж хотел бы ей счастья. Пусть и с... другим. Пусть это слово пока и застревает в горле. Ярослава провожает скорбную ладью от порога терема до самых Водных Врат, выходящих на стремнину, что через многие версты впадает в море. Она поднимается на стену и жестом требует лук. Не смотрит в сторону не-случившейся родни, натягивая тетиву. Трижды, пока не попадает горящей стрелой в масло на сыром дереве (лодки покойным не готовят заранее). И только когда остаётся с отцом одна, Яра позволяет прорваться колотившей её нутро дрожи. Она плачет тихо и страшно, прося батюшку сделать наследной княжной сестру. Дать ей, Яре, вновь обрести сердце и найти любовь, если для неё ещё найдётся такая. Дочка плачет тихо, всхлипывая мышкой, и князь не может ей отказать. Потому что никогда не забудет её крик в Ночь Свадьбы-и-Скорби. Потому что Яра больше не кричит. Даже от сильной злости. Даже зовя слуг не первую минуту по всему терему. Даже когда не может унять раздражения, заплетая Мирину косу по-свадебному, но в последний раз по-девичьи - одну. Ей кажется, что сестрица торопится, что Игорь её не любит, что... Ярослава старательно гонит прочь мысль, что просто завидует. Что ей просто было столько же. Она не кричит даже от ужаса, когда сестрёнку уносит ни-капли-не-мертвое чудовище. Она просто сама умирает. Ходит, дышит, но - умирает. И молится - кто бы предрёк! - на надменного Игоря. Чтобы успел быстрее деда за своей невестой... Успел. Хотя и не торопился. Но Мира - Солнышко-Мира - вот она! Живая, здоровая! А что коса пропала - так разве беда. Сгорела и сгорела - не велика цена за целого дракона! Главное - живая! Главное - вернулась! И любит она этого Игоря. И он - нашёл, не сплоховал. Значит - пусть, значит - достоин. И сестрёнки, и престола. Пусть кичится, коли нравится. Уж она-то проследит, чтобы в зеркало смотрел, а не по сторонам... Но вот Мира - Солнышко-Мира - говорит немыслимое. Дракон! Нет, нет! Милая! Пожалуйста! Прекрати! Впервые Ярослава согласна с дураком Игорем - хватит! Пусть не этот, пусть другой! Передумала! Бывает! Нет! Но изо рта не вырывается ни звука, пока этот ... не хватается за копьё. И Яра кричит. И плачет от радости, что её слышали. Но теперь ей не стыдно. Сестрёнка, милая. Раз звала, значит - любишь. Раз любишь ты, значит и он может. Зачем-то же драконам нужны были невесты... Будь счастлива. За нас обеих... Теперь уже единственная княжна собирает своё сердце по кусочкам, пока князь делает вид, что ничего страшного. Ну, подумаешь - дракон. Улетел же. С невестой. Что сама звала. Кто же ей лекарь... Всяко бывает. Объявляется наказание виновных-лишь-гордостью и награждение причастных-справедливым-делом. Игорю запретили ступать за Стены вне случаев осады или иной беды. Кормчего, что служил в его дружине "раньше", потому что воеводе своему по морде дал - нет, это не зависть, позвали на службу князю. Хороший человек. Жалко будет, если пропадёт. Один ушёл, дугой - остался. И было не прекрасно, но терпимо. Того, кто остался, было не зазорно благодарить. И сажать за пир (всё равно готово, и - нет, повод не для скорби, не пропадать же) почётным гостем вблизи от князя (и княжны). И подносить ему первую чарку. И просить спеть только не то самое. И возносить ему хвалу на этом странном пиру. Народ-в-смятении княжна всеми правдами силится убедить, что сестра её лишь вышла замуж за чужестранца. И на пир не осталась. И не сказала даже имени мужа. Но никак не улетела в когтях зверя-что-позвала. Яра так старательно играет роль, что уверяет всех вокруг, исключая разве двоих по левую руку, в своём безумии. Гости пира и столицы думают, что княжна помешалась от горя, и, повторяя за окаменевшим князем, подыгрывают её "отчаянной лжи себе". Они думают - всё. Они думают - вот и конец покою, коли князь стар, а последнее дитя его - умом скорбно. Не оставят правители потомства. Разразится смута... Они смотрят, как девушка отчаянно ищет поддержки в кормчем на почетном месте рядом с князем, и - надеются. А хоть бы и он. Лишь бы полоумная мать принесла дитя здоровое. Лишь бы князь поступил мудро и осторожно. И князь, скрывая свой по-прежнему острый ум и взор, даёт добро. Хоть пока и не говорит об этом. Но не будет чинить препятствий... Время течёт ровно, как и вода. До ледохода, когда кормчему бы прибавилось работы, Яра, сама не зная почему, при любом случае ищет его глазами, ждёт каждой встречи. Хотя нет - она знает. Из-за своей бесконечной благодарности. Не только за сестрёнку, но и за участие. А больше всего - за понимание. Кроме отца и одной служанки, он - единственный, кто не считает княжну сбрендившей дурочкой. Кто верит ей. Кто понимает. Или хотя бы старается. Это уже немало... И как-то даже незаметно тепло в груди пробуждают лишь воспоминания. И хочется всегда быть за его широкой спиной, что привычно уже закрывает от речного ветра. И подобно рулю, вёслам и парусу, отзываться уверенным рукам. И расчесывать его жесткие соболиные волосы...       Свадьбу играют по древнему и простому, ещё до-драконову обряду - на Ярилин День вместо Каляды, решив навсегда разрушить неприятную цепь неудач. Ярослава видится всем чудной, но она не боится. Она ждёт. С озорным предвкушением рядится в первый за века не просто белый венчальный сарафан. И чуть не смеётся над лицами провожатых. Яра знает, что в густо расшитом алой нитью льне кажется ещё стройнее, румяней и выше. По-летнему жарко разгорается заря. И тверда походка невестина на пути к свадебной ладье, и ноги босые ступают по не рябине, а меху пушистому, что приходится ей приданым. И снова смеются глаза батюшкины, когда возлагается венок и бусы барвинка. И снова тянут веревку, сплетенную самолично, знакомые руки. Только вверху небо не белое, а синее. Только омут под спиной не такой пустой и тёмный. И свет ярок, и тишина стоит тревожная, но радость так и рвётся из груди песней. И, стоит только ладье причалить, песня действительно занимается. Сначала робкая, как надежда. После - полноводная, как река, разрешившаяся ото льда. И хоть рухни на Яру с небес тяжёлое спелое Солнце - крепки руки, что держат её на весу. Тверда теперь ось её мира. Горят плечи под ладонями и собственные щёки. Сестрёнка, ты так же ждала?... Так же желала?... Ты так тянулась в его объятия... хоть и с когтями... ...Будь же счастлива. И я постараюсь - за нас обеих... Ночью Яра кричит от удовольствия... и ещё... и снова... Пока однажды не кричит в родах. А после - плачет от облегчения. Утыкается лицом куда-то в мужа, упиваясь запахом осторожных объятий: большой-теплый-родной-мой... Видя ликование от возни с сыном отца и деда, она смеётся от счастья сама. Потому что, это - самое прекрасное, что может быть. Потому, что ради этого - стоило жить.