***
Стив оставил его. вырвал сердце, и бросил умирать, истекая кровью. он предал. тяжело думать, что человек, с которым так много у вас общего, что знаете друг друга, как облупленных — ушёл. бросил. предал. убил. закопал живьём. не сдержал обещание. больно-больно-больно. чертовски больно. запираясь в своей квартире, Баки смотрит в одну точку, пытаясь вдохнуть. кажется, паническая атака начинается. делая вздох — лёгкие пронзает болью. не дышать вовсе не больно, но от этого становится тоже хуже, но по другому. становится проще. ушёл-ушёл-ушёл. оставил-оставил-оставил. Баки только возвращается, только-только поднимается на ноги, только-только-только принимает, что его не было пять грёбанных лет, а Стив исчезает. — … я туда и назад. конечно. — всё будет нормально, Бак. пиздёжь. не нормально. для Баки прошло пять секунд; для Стива — вся жизнь, наполненная радостью и где нет, сука, ни единого места для раскаяния. Баки потерял за пять секунд смысл жить дальше; Стив же нашёл этот смысл и прожил с ним жизнь. с ней. да, паническая атака сходит на «нет», потому что за плечи его кто-то трясёт. как только он, наконец, слышит голос чётко, словно выныривая из воды, хоть и не вслушивается, он тут же вздыхает. глубоко и судорожно. хватаясь за чужие руки. и Баки хватается за жизнь, пока ещё не понимая, что схватился и за смысл. он помнит, как голубые глаза умели обволакивать своей нежностью, а бархатным голосом с бруклинским акцентом успокаивал. в этом ведь был определённый смысл, если Баки запомнил, что под правым глазом маленькая родинка, на подбородке тонкий шрам, и на носу еле заметные веснушки. он помнит, как не мог и дня прожить без крепкой поддержки. Стиву в любом случае было легче жить в этом новом мире, потому что он — герой, он — легенда, он пример для подражания, он — ходячий флаг, он — олицетворение патриотизма. а Баки кто? террорист, преступник, супер-солдат, агент «Гидра». правильно: никто. даже меньше, чем никто. ему место в Гуантанамо. но он в Ваканде. избавлялся от триггера и ждал Стива. своего друга, который предал его. чувствуя себя терпеливым и преданным псом, которого, по итогу, вышвырнули под дождь, Баки к своему «смыслу» относиться слегка прохладно. не доверяет, но позволяет остаться. к старым кошмарам пятилетней давности (у которых давно истёк срок хранения), добавился новый: Стив умер прямо на его глазах. и Баки уверен, что это было бы лучше, чем то, что на самом деле произошло. возможно, из-за таких мыслей теперь можно считать Баки неправильным другом, но, как бы, чья бы корова мычала. да, Стив Роджерс? Капитан, мать его, Америка. Баки, на удивление, спит в кровати. спит, а не гоняется из угла в угол, мучимый оранжевыми бесконечными просторами камня души. хотя всё равно подскакивает, когда видит молодого друга — ему снится, как прямо перед его отправлением на фронт, Стив, ещё маленький и хиленький, грустно смотрит на то, как все танцуют, а ему нет там места; ему нет там пары. у него случается ещё одна паническая атака, когда он подрывается в пять утра и идёт в ванну. привычка рано вставать, кажется, никогда не уйдёт. и, стоя перед зеркалом, он видит свои слёзы, хотя не чувствует их на щеках. он видит своё лицо, хотя не чувствует себя человеком. он видит себя, хотя не чувствует, что способен видеть. он не должен жить. всё вокруг давит: свет яркий, пол холодный, воздух влажный — словно снова в «Гидра». лицо — чужое. не его. это не он. это не его жизнь, не его лицо, не его тело, не его история, не его боль. это не он. не может быть тем, кто там стоит: парнем с бородой и длинными волосами, у которого в синих глазах трескаются остатки души. зеркало звенит под кулаком и в раковине. а кровь капает на пол. его «смысл» уже тут, прибегает на звуки плача. на звуки криков, точнее. у Баки истерика, его трясёт; у него явный посттравматический шок. он тогда не понял, что произошло, он сейчас не понимает, что происходит — ему просто больно. у Баки слёзы на глазах, в горле застревает крик, который еле сдерживают зубы, а чужие руки сажают на пол, трогают за пораненную кисть и отметают в сторону осколки. больно-больно-больно. не знает как жить дальше. раньше, Стив мог объяснить, что и как, зачем и почему. Стив говорил, что мы проживаем все не прожитые года компенсацией, поэтому теперь мы можем наслаждаться. Баки не может наслаждаться. не мог. и сейчас не может. и никогда во-о-обще не сможет. он качает головой из стороны в сторону, сжимаясь, втягиваясь, пряча голову в руках и шепча нет-нет-нет… я не могу, нет… слёзы и кровь текут по лицу и скатываются по шее. он не может терпеть. хочет вскочить, отпихнуть чужие руки и сломать всё, чтобы боль хоть немножко ушла. хоть капельку. хотя бы на мгновение. но боль бьёт и бьёт, бьёт и бьёт. Баки не может вздохнуть, не может пошевелиться, не может даже банально глаза открыть — он чувствует, как умирает. он чувствует, как ещё чуть-чуть и… его тормошат, не дают умереть. руки убирают от лица, насильно открывают глаза и свет лампы ослепляет. вылазит из своей шкуры, из панциря, в глубину которого забился. снова дышит, снова видит, снова чувствует себя живым. он чувствует холодный кафель, саднящую боль в руке, тупую и ноющую в груди, горячие пальцы, скользящие по телу. он чувствует. приходя в себя, Баки не может долго быть в сознании. он почти сразу же отключается после глубокого судорожного глотка воздуха и чувствует, как руку обрабатывают, а у «смысла» оказывается низкий раскатистый голос. он спит. да, на полу в ванной. но ему не привыкать. пускай он суперсолдат, но, проснувшись, ему сложно подняться и посмотреть на всё вокруг. зеркала нет, как и осколков. в коридоре заботливо стоит пакет из магазина с новым зеркалом. также, там ещё есть несколько пледов, бинты и перекись. «потому что в случае чего тебя нечем накрыть и обработать раны». Баки выдаёт что-то на подобии улыбки. пытается заварить кофе, пока чужой знакомый-незнакомый голос из гостиной о чём-то болтает, но вслушиваться не получается, потому что… чёрт! конфорка не включается. спичка горит, газ включён, но только ничего не получается. не получается того огня, который должен быть. не получается. снова. сначала Баки не смог возле себя удержать единственное, чем он дорожит, а теперь уже ничего бытового сделать не может. рука трясётся. турка с водой падает на пол, а чашка летит следом. чашка, что подарил Стив. теперь, её уже нет желания хранить. чашка белая, с черно-золотыми полосами. и чашек было две: для Стива и для Баки. но так как Стива больше нет — Баки не нужна вторая чашка. «смысл» понимает настроение Баки, его побуждения, и говорит, что пускай вторая чашка не нужна, потому что Ст… больше некому из неё пить, но как же он, пришедший к Баки на помощь, будет пить кофе? к вечеру точно такая же чашка появляется в шкафу, и Баки понимает, что эти крепкие руки он уже где-то видел. он видел эти руки в перчатках, но теперь они совершенно свободны от (серой, или чёрной, Баки не помнит; а может красной) ткани, и они очень даже ничего. на второй половине кровати теперь спит ещё один человек, и Баки не может уснуть, потому что боится, что может его покалечить во сне. он лежит неподвижно несколько часов, смотря на комод в углу, а потом встаёт и идёт спать на пол в гостиной. стив обычно пытался его отучить от этой полевой привычки, загоняя в спальню, но теперь некому отучивать. он один на один с этой квартирой. сам с собой и в одиночестве. нет даже Стива. нет даже себя. он начинает задыхаться: дыхание учащается в попытках вздохнуть, руки сжимаются в кулаки, а зубы в напряжении скрипят. но тут он вспоминает, что не один. его резко гладят по плечу, трогают за щёку и говорят с ним. он слышит слова и пытается в них вникнуть. дыхание выравнивается, грудь начинает подниматься всё медленнее и реже, без резких движений, и Баки может, наконец, прикрыть глаза. он может забыть о привычке спать на полу, он может попытаться забыть Стива, может попытаться всё забыть. может потребовать провести над собой опыт для потери памяти, как в «Гидра», но понимает, что не может зацепить эту мысль за хвост. он оказывается длинный и скользкий, как у рыбок кои. прежде, чем закрыть глаза на следующие пару часов, он видит нежную улыбку. прежде, чем заснуть на следующие пару часов, он чувствует горячие сухие ладони, приобнимающие его. всё ещё больно. всё больно-больно. ещё-больно-больно-больно. плохо от себя. от всего. от всего себя и всего вокруг. он предал. Стива нет. он был почти всегда рядом. он спас. он защитил. он обещал. но, в итоге, предал. и предал забвению. теперь Баки никому не нужен. никто не будет с ним возиться. все были с ним вежливы только из-за великого Стива Роджерса. теперь же Баки никому не сдался… — доброе утро. он, наконец, различает голос своего «смысла». он слышит и понимает. и он, всё-таки, кому-то нужен. невероятно. но в ванной снова настигает ужас. он видит его снова. его — не Стива; и не Баки. Зимнего Солдата. у него такие же волосы, такая же борода, такие же синяки, такая же бледность. он смотрит на себя глазами всех тех несчастных убитых и видит-чувствует страх. в доисторическом проявлении. в диком. он сам у себя страх. сам себе кошмар. сам себе монстр. и сам себе смерть. «это не ты их убил». невыносимо терпеть эту ложь. ложь во имя лжи. ложь во имя лучшего. ложь во имя Баки. но он-то знает, что он — Баки Барнс — убил их. позволил Зимнему Солдату взять вверх и убить их. Баки чувствует страх на губах и во рту. это оказывается кровь. он прокусил щёку. в ящике под раковиной находятся ножницы. металлические и большие. острые ещё ко всему же. ненавидит себя в отражении (зеркало уже над раковиной висит, как ни в чём не бывало), ненавидит Стива, который бросил его один на один с этой всепоглощающей, пожирающей ненавистью. и режет. и ещё. и ещё. ещё-ещё-ещё. короче и легче. с каждым новым щелчком ножниц — свободнее в груди. змея, что опоясывала сердце, отпускает его. а слёзы катятся по щекам, и он снова не слышит свои панические крики. — всё в порядке? о, нет, ни черта не в порядке! он слышит голос в голове, который говорит об армии; он слышит голос в голове, который говорит: «Баки?»; он слышит голос в голове, который говорит о том, как он скучал; он слышит голос в голове, который говорит «Мстители, общий сбор!»; он слышит голос в голове, который говорит «глупостей не наделай». он слышит этот голос, не видит себя. он не слышит голос «смысла», видит Зимнего Солдата. ножницы падают из рук, стуча по ушам высоким звоном, вокруг обрезанный длинные пряди, а лицо мокрое и солёное, словно только что из моря вылез. — а мне так нравились твои волосы, Бак. и его называют «Бак». он никому не позволял так себя называть; никому, кроме Стива. а сейчас позволяет. хотя, если это будет кто-то другой, то, скорее всего, Баки ему запретит. а «смыслу» можно. не впадает в апатию, а, скорее, просто не реагируя ни на что, он позволяет усадить себя на табуретку. возле уха слышит мягкое жужжание, а потом к голове прикасаются горячие руки и холодный металл. откуда-то пахнет одеколоном, кофе и домашней едой. Баки все ещё роняет слёзы, но уже не всхлипывая, и позволяет делать с собой что угодно (вряд ли это будет что-то похуже, чем в «Гидра). он слышит, не вникая, голос, раскатистый и мягкий. слышит-слышит, а потом слушает… — нужно оформить, всё-таки, твою квартиру. шторы купить, постельное бельё. посуду, мебель. может, ковёр, часы на стену, зеркало в прихожую и чего-нибудь ещё. хотя, знаешь? свожу-ка я тебя в Луизиану. семье покажу. мальчики от тебя будут в восторге, только, пожалуйста, не флиртуй с моей сестрой, ладно? Баки тихо говорит «ладно», а потом в зеркале видит себя. короткие волосы, бритый затылок, виски и медленный переход в не особо длинную чёлку. и вот он снова Баки Барнс. он смотрит на машинку в чужих руках, на собственное отражение, затем на отражение его «смысла» и, кажется, узнаёт его. хотя, нет. он смотрит снова на себя и думает как же так, что я был не нужен Стиву, но оказался нужным Сэму. — Сэм? — Бак? Баки не узнаёт свой голос, но узнаёт голос «смысла». то есть, Сэма. да, это точно Сэм. его голос, его руки, его… запах — одеколон, кофе и домашняя еда — всё это всегда ассоциировалось со Стивом. а сейчас — это Сэм. Это его «смысл». это человек, что помог ему с паническими атаками. это человек, что купил новое зеркало, пледы и чашку. это человек, что обрабатывал раны. это человек, что подстриг его и сделал снова Баки Барнсом. он взял глину саморазрушающегося вещества, что вот-вот должно рвануть, потому что чека постарела, заржавела и потерялась, и сделал из неё человека — Баки Барнса. он спас его. Сэм, а не Стив. — Бак? — спасибо… Сэм нечто спасительное, нечто невероятное. это человек, который помог, который помогает, который вот здесь — рядом. стоит и смотрит со своей улыбкой, смотрит, вглядывается. улыбается шире, греет своим теплом, хотя в глазах у него самого боль. такая глухая, тёмная и знакомая. это та же самая боль, что и у Баки — боль по Стиву. и она гнетущая, всепоглощающая, сумасшедшая, вездепроникающая, обволакивающая, душащая — плещущаяся в карих глазах собственным отражением в синих. только у себя Баки видит ещё холод предательства и гнев обиды, а Сэм простил, потому что он понимает, почему Стив это сделал. он не может обижаться, потому что понимает, что на душе у Стива. он принимает его выбор, а Баки — нет. он, кажется, не может жить без Стива, без его дружбы, без его «не выражайся!», без его «Мстители, общий сбор», без его шуток, без его забавных карикатур в блокноте, без его голубого сияния глаз, без веры в лучшее, без их совместных пробежек по утрам, без их совместных воспоминаний, которыми не с кем больше поделиться, без их истории. Хотя это только кажется, когда в следующее мгновение Сэм трогает Баки за плечо и просит слушать его голос. и Баки слушает. и даже вслушивается. и начинает понимать, почему Сэм простил Стива. Сэм, в отличии от Стива, не кажется таким уж святым, но он определённо таковым является. определённо ему нужно посвятить отдельную главу в Библии, потому что тот факт, что он возится с Баки — уже нечто, за что можно причислить к лику святых. Баки начинает слушать его разговоры, которые, в основном, про какого-то Торреса, про семью в Луизиане, про выпечку, про разные рецепты приготовления рыбы, про красивые занавески, кстати, про очередной скандал в мире — в общем, заменял телевизор. хотя, это всё было, скорее всего, для того, чтобы Баки снова от пустоты в квартире не ушёл в себя. чтобы он не отчаялся. чтобы больше не ловил панические атаки, чего, по-видимому, так боялся Сэм. поэтому он болтал без умолку, что-то постоянно спрашивая и не дожидаясь ответа; был похож на мамочку, а потом у Баки прострелило: так, чёрт возьми, вёл себя Стив. именно Стив помогал ему с реабилитацией, болтая и занимая Баки, предлагая прогуляться, посмотреть что-нибудь, почитать, перекусить — хоть как-то перестать винить себя, в первую очередь. и пускай Стив помогал перестать винить себя, а Сэм помогал перестать винить Стива. какой-то зацикленный круг получается. какая-то полнейшая белиберда в голове Баки происходит, потому что он не может понять: почему он всё ещё не выгнал Сэма? он гнал всех и всегда, подальше от себя, позволяя только Стиву влезть в раковину, а тут он просто терпит и смотрит на почти постороннего ему человека, который носиться вокруг, подпевая Марвину Гэю, и трогает-касается-обнимает его. не уж-то его «смысл» теперь может быть и таким? ночью Баки подрывается с постели, вырываясь из остатков липкого кошмара, и нервно хватает ртом воздух, пытаясь вздохнуть. холод пробирается по коже, остаётся на спине, пробирается внутрь и вот уже он задыхается и голова кружиться. — Сэм… в голове пусто, гулко — ветер гуляет. Не может понять, почему снова? почему с ним? почему сейчас? он тянет пальцы вперёд, в пустоту, в темноту, в которую он падает. в яму, в пропасть, бездну бесконечного ужаса и мрака. он не может не начать бояться. он не может просто успокоиться. он может только паниковать. когда его пальцы сжимают горячие руки «смысла», он не может по его просьбе вспомнить, что ему снилось. не может выровнять своё дыхание. не может успокоить сердце. его обнимают и шепчут что-то на ухо тихо-тихо, какую-то псевдо-успокаивающую ерунду, но Баки ведётся на эту ерунду, хватаясь за чужие плечи. и шепчет Сэм, Сэм, Сэм… пожалуйста. а когда, наконец, вздыхает, то снова чувствует запах домашней еды и слышит раскатистый голос. чувствует, что «смысл» совершенно точно — это Сэм. он уверен, что Стив оставил его, понимая, что к нему, к Баки, придёт Сэм и поможет справиться. и приходит. и помогает. Баки вспоминает, что ему снилось, как Зимний Солдат убивал одну из жертв. как это было страшно и отвратительно. и Баки говорит, что вспомнил сон, потому что, наконец, понимает, что Сэм, не абстрактный Сэм — что он не его воспалённая фантазия, не белая горячка, не приступ шизофрении, не призрак, не туман, а реальный человек, который теперь является смыслом жизни Баки. — что тебе снилось? Зимний Солдат? Баки кивает, хотя это и не обязательно было делать, потому что Сэм всё знает. он и так всё знает. — Сэм?.. — Бак? и он не знает, что сказать. он смотрит на черноту вокруг, не замечая ничего в этой темноте, но яркий карий он видит сразу. улыбку тоже. и весь Сэм теперь, словно, светится изнутри, стоило Баки называть его по имени. Сэм терпеливо ждёт и держит за холодные ладони, а Баки неожиданно тянется к нему и обнимает, утыкаясь носом в шею. — спасибо тебе, — шепчет он, а Сэм проводит по его спине ладонью, обнимая в ответ, — Стив ведь тебя попросил, не так ли? но он не отстраняется, а расслабляется сильнее, потому что, наконец-то, смог сказать это имя вслух, не дрожа в подступающей истерике и не пытаясь сдерживать ярость. он смирился с этим, наконец. — он просто оставил инструкции, на всякий случай. а прийти к тебе я решил сам. и Баки чувствует эту обезоруживающую улыбку и сам улыбается, потому что, ну, нельзя не улыбнуться Сэму. — когда он вернулся — я потерял смысл своей жизни. но вот когда пришёл ты, — Баки начинает говорить тише, почти не слышно. Сэм отстраняется и смотрит ему в лицо, ожидая продолжения, потому что такие вещи нужно говорить в лицо, — ты стал моим смыслом. это получается легче, чем думал Баки. и по итогу стало намного легче. Так просто было сказать эти важные слова, которые просто так не разбрасывают. И эти слова намного сильнее, чем принято считать, а Баки вкладывает в них все свои эмоции, все свои мысли и все свои чувства. Он не может не сказать этого — он обязан сказать это, чтобы задушить себя этим сильнее. он с полным осознанием сказанного смотрит на Сэма, который слегка растерянно смотрит в ответ, а потом смущённо улыбается. пододвигаясь на кровати ближе к Баки, он смотрит ему в глаза не отрываясь, ища в них какую-то искринку смеха, но, естественно, не находит там ничего, потому что Баки абсолютно искренен. — мне приятно быть твоим смыслом, — благодарно произносит Сэм, кладя руку на чужую щёку, — но будешь ли ты моим смыслом? Баки кивает, улыбаясь уголками губ, и наклоняется к Сэму, целуя его. Сэм целует его в ответ, обнимает крепче и прижимает к себе ближе. Баки всё чётче и сильнее чувствует чужой одеколон, крепкий запах кофе и домашней еды, растворяясь в этом запахе, в этом моменте и в самом Сэме. он прощает Стива. панические атаки не возвращаются. а Сэм никуда не уходит.***