Не чувствую, но помню

      Любовь — самая непонятная и одновременно понятная вещь, эмоция, или же химия на свете. В один момент он твой друг, однако потом начинаешь чувствовать к нему такие теплые чувства, от чего дышать становится так трудно, но так приятно находиться рядом с ним.       Но и мир наш, самый жестокий. Что это за болезнь — Ханахаки? Я вообще, вплоть до встречи с ним в него не верил. Всегда относился к нему скептически. Но в один момент, когда из-за внезапного кашля в моей ладони был лепесток окровавленной розы, тогда-то и понял, что мне пиздец.       Было приятно говорить с ним, меня так забавляло то, как он восхищенно смотрит на степи. Особенно было смешнее видеть, как впервые он попробовал кумыс, сразу же скривившись от непонятно-горьковатого вкуса на языке. Как он говорил, что от этого напитка его голова болит, а я смеялся. Смеялся так, что мне пришлось держаться за живот, а он кричал на меня, говорил, чтобы не насмехался над ним, и сам же хихикал. Тогда-то его улыбка вызвала у меня дрожь в сердце. Будто бы меня осенило, будто бы я был слеп всё это время и наконец понял, кто передо мной стоит. Моя судьба. Моя безответная любовь, которая застрелилась в 1945 году, не хотя быть пленным своим врагам.       Рейх был всегда таким. Его мнение было немного агрессивное, но я мог его понять. Он всегда был моим другом, так как часто виделись. Особенно я был на его землях, когда СССР все еще не был официально страной, впрочем, как я и Рейх. Наша первая встреча была обычной, не такой интересной, но вспоминать мне его приятно. Хотя, я давно утратил свои чувства, пусть и помню то ощущение радости, восторга и печали, когда понял, что моя любовь безответна.       То было Зима, месяц Февраль, если не ошибаюсь. Было немного холодно в Берлине, скорее для самих людей, нежели для меня, ибо на моих землях всегда было холоднее. Но, несмотря на минусовую температуру, люди были приветливыми, попивали пиво в баре, при этом напевая военные, романтические и веселые песеньки, заставляя слушателей улыбаться и смеяться. Помнится мне то ощущения радости, когда видел, как маленькие дети делают из снега маленькие шары, кидая друг в друга.       Я забрел в бар, он не был так полон людей, но тем не менее, чувствовалась уютная атмосфера. Подхожу к одному столу, которая стояла около окна и сажусь туда, сразу же заказав пиво. Конечно же уже не помню, с какой целью я забрел в Берлин, или же просто не было тому причин, тем не менее, город мне понравился. А я даже не шел в самый центр. — Благодарю, — официант был удивлен моему идеальному произношению немецкого, и сразу же расплылся в улыбке, кивая и подходя к другим посетителям.       Сижу я значит, никого не трогаю, и напротив меня внезапно садится парень моего возраста, с алыми волосами, в которых виднелись белые и черные пряди, а его темные глаза вглядывались в окно, затем незнакомец сразу же повернул голову в сторону барной стойки. И только тогда я заметил, как парень был одет во много чего: большая шапка; такая же большая куртка и шарф. И всё темного оттенка. — Видишь кое-кого?, — спрашивает он, а я сразу же смотрю на право, увидев самого Германскую Империю, что расхаживал по улице, разыскивая глазами кого-то. И тут-то меня осенило. — Не оборачивайся.       Так мы и познакомились.       Мы тогда говорили о разном, и оказалось, он давно знает меня, моего отца и брата. Особенно отца, ибо про него многие военные Германской Империи говорили так, будто бы его не победить, даже если и голову отрубишь. Иронично, что мой отец именно так и умер.       Тем не менее, Рейх был приятным собеседником, и он стал иногда приходить на мои земли, как бы сбегая от отца. Мы сразу же сдружились, но понял, что я люблю его только тогда, когда увидел его улыбку. Она была столь красивой, что мое лицо стало красным, словно спелый помидор. Но, именно после этого мы перестали видеться. И именно в те моменты у меня был обнаружен Ханахаки. Розы. Это его любимые цветы.       Проходят так дни и года, и я был сильно удивлен, что не умер, но как оказалось, у стран такая болезнь будет тридцать лет, тогда-то они умрут. Что тут сказать, с каждым годом мне становилось все больнее и больнее. Но еще хуже было тогда, когда встретился с ним впервые за долгие двадцать лет. Он изменился, но мое сердце неугомонно билось, когда я смотрел на его ухмылку, в которой читалась гордость.       Если и Рейх ненавидел всем сердцем Советский Союз, то к тюркам был он более менее лояльнее, так что, я снова смог найти с ним общий язык. Но он также был прерван тем, что Третий Рейх начал войну.       Что же чувствовало мое сердце тогда? Не могу точно сказать, хотя, по логике, я должен был разочароваться в Рейхе. Я должен был ненавидеть его со всей душой, но этого не произошло. Всё также продолжал любить, всё также с болью в горле кашлял уже бутонами. И в некоторых участках тела чувствовал, как из них выходят стебли. Было больно, и я мог бы извлечь всё это дерьмо из моего организма операцией, не не стал. Мне не была страшна смерть. И в глубине души мне хотелось увидеться со своей семьей.       В один момент, из моего левого глаза начала расти прям большая роза, тем самым, я ослеп на левый глаз. Ужас родных вы бы видели, такого даже во время голодомора не мог увидеть.       Убийства, крики, взрывы и прочее. Для нас, стран, это так обыденно, что стало нашей обычной жизнью. Пусть если и сейчас начнется война, страна просто закатит глаза, подготовит армию и оружие, и пойдет воевать. Тем не менее, видеть испуг и страх в глазах людей было не приятно. А для меня, особенно для меня, оно стало ничем не удивительным. Всё, что требовалось от людей, так это идти вперед и не думать о смерти, о госпитали и ранах. Всё, что они должны были делать — убивать врагов. Мне было трудно воевать, так как кашель был постоянным, меня пытались убедить в том, чтобы мне сделали операцию, но я отказывался, посылал все к чертям и просто продолжал любить врага, хоть и тот не испытывал ко мне такие чувства. Я ему друг или же враг, тем не менее, убивать мне его не хотелось.       Во время войны я вспоминал все моменты, которых провели вместе. Мы смеялись и дурачились в силу нашего юного возраста. От обязанности и дел сбегали, иногда кидали камни в пруд, считая, сколько прыжков будет. И постоянно Рейх выигрывал, что меня очень бесило. Но я не мог долго злиться на него, видя в его темных глазах восхищение и превосходство.       Очередной приступ кашля, теперь уже не только лепестки но и сами шипы, от чего кровь шла ходуном. Я пугал многих своим видом, но продолжал улыбаться, говоря, что сам виноват, что влюбился. Влюбился в врага и я не жалею об этом. Мы же разные, так зачем стыдиться от своих чувств? Пусть об этом знает весь этот чертов мир. Да, я люблю Третьего Рейха и даже после его смерти. И даже после того, как из меня извлекли все эти ненавистные для всех, но для меня особенные, цветы. Розы — любимые цветы Рейха.       Пусть даже и не чувствую никаких эмоций, пусть даже не чувствую влюбленность, заинтересованность даже каким-либо предметам, став неким роботом, я знаю, что всё еще люблю его. Забыть его не могу, каждый раз вспоминаю наши дни, наши диалоги, смех. И даже наш последний, за месяц до начала войны. — Стой, Рейх, я хочу тебе кое-что сказать!, — я попросту не мог дальше скрывать свои чувства. Возможно, он тогда понял, что я хотел ему сказать, но все равно продолжил слушать. Не перебивал Рейх только меня, и в моих фантазиях он тоже меня любил, но жизнь и реальность порой такие мудаки, что хочется просто убежать и скрыться от всего этого… , — Много лет прошло, а ты. Хах, а ты всё тот же. — Правда? Так и думал, что и в молодости был идеален, — с сарказмом говорит он, а я смеюсь. Он постоянно себя восхвалял, но именно со мной он говорил это с сарказмом. На самом деле мне не понятно, и в правду ли он такой самовлюбленный или же был искренен только со мной, и узнать это не смогу, ведь даже Германии Рейх врал. Врал так хорошо и великолепно, что и сам он мог поверить в свою чушь. Но нет, он не такой, он намного умнее и хитрее…, — Так, что ты хотел сказать?, — спокойный взгляд, и я уже таю. Сердце все бьется и бьется, и мой мозг напрочь забыл все те слова, которых моя персона хотела сказать. Язык заплетался, и вдруг приступ кашля. Снова бутон розы с кровью. — Эти розы… делают мне больно на протяжении двадцати лет…, — откашлявшись, сказал я, а у Рейха не дернулась ни одна бровь, — А они твои любимые… — Казах, ты что… — Да. Да, Рейх, я люблю тебя, — улыбаюсь сквозь слезы. Гора с плеч упала, вместе с моими слезами, и я уже готов был сесть на пол. Я и так знал, что не стоит ждать согласия. И так было понятно, что для Рейха я лишь друг детства. И так было ясно, что я обречен на гибель. Тогда мне не было известно о том, что спустя четыре года Рейх убьет самого же себя. И вспоминая это, начинаю понимать, что зря сражался за СССР. Я мог бы быть врагом для всего мира, но черт возьми, рядом с тем, кого люблю. Но… Я жив, а он — труп. — Прости…, — было его ответом.