***
— Gaudeamus ignitur, Juvenes dum sumus! Post jucundam juventutem, Post molestam senectutem, Nos habebit humus! — Умница! Вот видишь, у тебя получается уже гораздо лучше, чем прежде. Как насчёт продолжения? — Если я ничего не путаю, то там поётся что-то про Ад, тоесть… «Transeas ad Infernum…» — Ad Infernos, — скромно поправил лепечущего косноязычно на латыни русоволосого мальчика тоненький, но хриплый голосок. Женщина, наставляющая ребёнка, повернула голову на звук и с безмятежной лёгкостью улыбнулась укутанному в драные чёрные лохмотья крупному рогатому бесёнку. Ничего необычного не произошло — это, стало быть, ещё один её ученик, или, по крайней мере, подопечный. Копиа с любопытством выглянул из-за плеча Сестры-Император и помахал слегка вспотевшей от волнения ладошкой спонтанно появившемуся на глазах товарищу. — И откуда ты всё знаешь? — удивленно протянул разноглазый, норовя подоспеть к необычному другу. Учёба стала уже не такой интересной, как до этого, и след малейшего увлечения рассеялся, как туман под блеском тусклых солнечных лучей ранним утром. — Мои родители говорят только на латыни, — пожал плечами Эфир, вильнув хвостиком с пышной кисточкой на конце и склонив голову вбок. Мальчишка же вывернулся из нежных материнских объятий и подошёл поближе к чертёнку, вглядываясь до слёз в его тёмные глаза. Они такие разные, но такие похожие — маленькое порождение Тьмы и маленький её служитель, для которых в их возрасте не существует никаких разграничений. А ведь в далёком будущем рогатому пройдохе придется виться у ног своего смертного приятеля, который, вероятно, займёт высокое положение. Здесь, на Земле, у упырей едва ли самое завидное место в пищевой цепи. — Копиа, ты, должно быть, подустал? — с томным беспокойством спрашивает у сына Император, оглядывая русоволосого, — я думаю, с тебя на сегодня хватит. Ты большой молодец, отдыхай. Сходите подышать свежим воздухом, только не лезьте в воду. Холодает, — всегда строгий голос настоятельницы Сестёр Греха показался Эфиру ни на шутку мягким, отчего он даже сощурился, как котёнок. Все мамы похожи друг на друга. Его родительница тоже с волнением дрожала ранним утром над своим бесёнком, хотя тому, кажется, всё нипочём. — Конечно! — Пригляди за ним, пожалуйста, Эфир, — на удивление, с доверием маленькому упырю обратилась Сестра, — знаю я уж этого негодника. — Мама, мы честно только вдоль берега побегаем! — уподобляясь своему приятелю, Копиа нежно боднул мать в грудь, — мы можем забежать за Росинкой и Дождём?.. Эфир вверяюще кивнул и вновь прикрыл глаза, чуть поеживаясь в своей изношенной ветоши, служившей когда-то чьей-то мантией. Отчего-то в отличие от других маленьких демонов он не носил обыкновенной одежды — и этим тоже сильно вопрошал Копиа, и без того чересчур любопытного. Из назойливой задумчивости Эфира вывел живенький возглас мальчика и его расторопный топот по коридору. Спрыгнув со скамейки, чертёнок вежливо попрощался с Императрицей и закрыл за собой двери. Он будет хорошим старшим, ему можно доверять.***
Не существовало ничего, что бы хоть немного не пугало Копиа. Порою он готов был вздрогнуть, заслышав шуршание падающего кленового листа. Несомненно, сущность его приятелей тоже немного его отпугивала — особенно выходки резвуна Росинки. Тот всегда волчком вертелся возле копыт упырей и ног сатанистов, нарочито подслушивая их манящие загадкою разговоры и с неизвестными целями выведывая все «взрослые новости», хотя и казались они ему несказанно глупыми и бестолковыми. Зачастую Росинка не скрывал своей тяги к беззаконному шпионажу, но его ловкость и прыть, его кошачье любопытство только забавляли тёмных монахов и их рогатых союзников. В этом виднелась некая выгода. Они ничего не подозревают! Изредка ему приходилось дурачиться в одном из министерских кабинетов, куда любили сходиться всякие важные персоны, принадлежащие культу. У широкого рабочего стола, там, где стояла большая бронзовая статуя в виде Бафомета, принимал своих гостей по вторникам и пятницам сам правящий Папа. Если беседы не сочетались беспрекословно важными и никто не имел ничего против, Росинка взбирался на стол и играл потешную шутку для обывателей Духовенства. Сноровистый и бойкий, в двух прыжках он мог оказаться у кого-то на плечах, или меж рогов сияющего изваяния — никто не успевал и глазом моргнуть. — Трюкач, фокусник! — рассмеялся мужчина в тёмных одеждах, протягивая на ладони Росинке что-то съестное. — Щенок он тебе, что ли? — проворчал другой с плохо скрытой насмешкой, — удумал кого с рук кормить. Ты чем другим лучше поощрай, в конце концов, мы растим будущих артистов, а не развлекаемся с нечистой силой. Росинка пропустил колкие слова мимо ушей, взбираясь по длинной рясе своего кормильца ему под голову. Цепляясь коготками за плотную ткань, в конечном счёте чертёнок достиг плеча тёмного служителя, на котором, благодаря размерам, мог уместиться практически без притеснений. — А ты у нас и без учений артист, — хекнул добротно мужчина и почесал Росинку за ухом, будто котёнка. Забияке нравилось людское внимание, и он послушно и охотно следовал по пятам за тем, кто почтит его своей отзывчивостью. Выехав из кабинета оплечь своего компаньона, Росинка юрко сполз на пол и козликом поскакал вдоль коридора. Заметив притаившихся возле хрустальных ваз и горшков с цветами Копиа и Эфира, он зашипел настолько грозно, насколько только мог разреветься маленький бес, от усердия садясь на задние лапы. В отличие от мальчика, Эфира нисколько не смутило резкое явление Росинки, и он пустился с ним то ли в догонялки, то ли в салочки. Копиа, жась к каменной стене, с любопытством и удивлением наблюдал за потешными играми маленьких упырей — Росинка, каким бы крошкой не казался, побеждал своего крупного и крепко сложенного приятеля во всех дружеских потасовках и глумных «битвах», чем очень гордился и стремился как можно выше задрать нос всякий раз, когда на него кто-то смотрит. — Мне нравится этот шельма! — воскликнул служитель Тьмы, подмигивая с лукавинкой и похлопывая Копиа по плечу, кивая в сторону беснующихся чертят, а после под шумок живо скрылся в соседнем кабинете, куда тенями стекались один за другим мрачные силуэты. Копиа было не больше десяти лет отроду, но он уже отлично знал, что настроения членов Духовенства непредсказуемы. Только он купался в лучах общей гордости, наслаждаясь круговертью братского тёплого переполоха, и вот уже тёмные праведники обжигают его своим гневом, пропитывающим по воле случая проклятые министерские стены. Помещение было заполнено; мальчишка, стоявший возле дверного косяка слышал лишь неразборчивые тихие голоса. Парой минут спустя, когда, казалось бы, ему наскучила окружающая обстановка, из дверей вылетели двое упырей, не обращая ни на кого внимания и осыпая друг друга бранным градом. Вжавшись в тёмный угол неподалёку от органа, Копиа искал взглядом потерявшихся чертят, но запечатлел только мухой скрывающийся хвост Росинки. Сердце его ёкнуло с некоторой тревожностью, но и та не заставила долго тесниться со своим присутствием: Эфир, завороженно глядящий на взрослых демонов, испуганно жался разноглазому под бочок, пусть и был в пару раз крупнее его. Растерянному Копиа искренне хотелось вставить слово, и он уже было открыл рот для того, но чертёнок бережно шлёпнул русоволосого по губам — не время. — Ты слышал, о чём они говорят? — сипло брюзжал один, хватая за грудки одеяний второго, — Скоро мы станем не нужны им! Раскройте глаза, вы, заблудшие слепцы! Роль упырей на земле — быть марионетками, развлекающими сатанистов, в папских руках! И он долгое время злобствовал, тем временем как второй вурдалак утихомиренно молчал, терпеливо выслушивая его ропот. Серебряная маска упыря ледовито поблёскивала при свете свечей, а взор его горел жутким инфернальным пламенем. Никогда ранее Эфир не видел никого из старших таким агрессивным и взбаламученным, и попадаться ему на глаза этому чёрту сейчас совсем не хотелось — тот повёл носом и нервно ударил хвостом, услышав, видно, как взволнованно дышит Копиа. — Подпиливать рога и когти под поганые маски, носить эту ужасную одежду, подбирать хвосты и развлекать смертных — кому по нраву может прийтись такая неблагодарная работа, за которую даже и платы толком не получишь? — Я не согласен с тобой, — ответил прижатый к стене, вздохнув и покачав головой, — не разъяри огонь войны между нашим родом и людским. Ты ошибаешься. Мы призваны не для того, чтобы быть шутами, как тебе кажется, а для того, чтобы двигать приближение прихода Тёмного Высочества. Сатанисты благосклонны к нам, а мы — к ним. Мы издавна ладим. — Подобострастный подпевала! Ты и рад прислуживаться… — Выходит, что нам с тобой нельзя больше общаться? — с ужасом прошептал Эфир, отвлекаясь от громкой ругани и прижимая ушки. Вид у него был умилительно презабавнейший — как у промокшего под ненастным дождём котёнка. — Пойдём отсюда, — тихонько толкнул его локтём в бок Копиа, потупившись и шмыгнув носом, вставая, — глупости они всё говорят, а ты их слушаешь. Мальчишка ловко проскользнул вдоль стены под низко висящими картинами, направляясь к выходу из Министерства, но не переключая внимания спорящих на себя. Эфир шмыгнул следом за ним. — И правда глупости, ведь как же это такое возможно — чтобы я вдруг стал тебе не нужен? Мы ведь настоящие друзья, правда? — Эфир переменулся с ножки на ножку и глянул на Копиа большими, тёмными слезящимися глазами, робко поджав хвостик. Разноглазый остановился, и, постояв некоторое время, глядя на приятеля совсем растроганно, неуклюже ринулся его обнимать, утопая в его мягком тепле и счастливо щурясь. — Самые настоящие! Ты мой самый лучший друг! Раз Росинка и Дождь не захотели с нами гулять, то я покажу тебе одно красивое место недалеко от Духовенства! Хорошо? Это будет нашим маленьким секретом! — Тогда и я… Покажу тебе один свой секрет! Тайный-тайный! О нём никто не знает! — сильная застенчивость Эфира канула в лету. Его взгляд полыхнул новой искоркой — он действительно удивит Копиа тем, что приготовил для него. Нет сомнений, что тот и подумать мог о таком! Теперь чертёнку не сиделось на месте, и он оживлённо, но очень нежно расталкивал пригревшегося в его объятиях мальчонку, для того чтобы как можно скорее отправиться на назначенное место. Приятно получать сюрпризы, но ещё приятнее их делать!***
На дворе был конец августа. Отцветали последние цветы, все, кроме вереска, лиловым морем разлившегося на склонах берега реки. В чаще леса звучали последние, должно быть, в этом году, не такие звонкие как прежде, но всё же мелодичные птичьи песнопения. Солнце лениво перекатывалось за облаками, и его лучи практически не грели, но в воздухе всё ещё витал сладковатый запах заканчивающегося лета. Нетерпкий, неприторный — особенный, пряный и вобравший в себя запахи всех местных трав, и гретого камня, и пресной воды — и словно бы несколько обжигающий ноздри. Тёплый и сладкий, как парное молоко. Копиа стоял на невысокой гладкой скале, глядя на своё отражение в воде, и корчил ему смешные рожицы. — Ты только не залезай в воду, пожалуйста, — мягко попросил Эфир, — я обещал твоей маме, что не пущу тебя купаться, иначе ты снова заболеешь, — заметив, как Копиа моментом понурился, маленький упырь его заверил: — У меня есть что-то более интересное, я надеюсь, тебе понравится! — Что же это? — любопытно спросил разноглазый, и, спрыгнув на землю, деловито уселся меж цветов, озаряя приятеля беспокойно-ожидающим взглядом. Эфир молча посмотрел на него снова, а после, отряхнувшись, стащил с себя несколько изношенных оборвков чужих мантий. Всё становилось более ясным. То тряпьё, которым он покрывал свою спину, всё это время скрывало… чудные крылья. Чёрные, перепончатые, кожистые — но при том очень аккуратные и нежные, как у слепого птенца. — У тебя настоящие крылья?.. — ахнул Копиа в восторге, не смея отвести взгляда. — Самые что ни на есть настоящие… — Эфир тихо улыбнулся и кивнул. — А ты умеешь… Летать? — приподнявшись с земли, русоволосый обошёл бесёнка со всех сторон, дрожа от волнения и озадаченности. Он был уверен в том, что является свидетелем самого настоящего чуда — ведь далеко не у каждого ребёнка есть друг-чертёнок, ещё и способный воспарить к небу, как бы несуразно это не звучало. — Нет, не умею, — вздохнул Эфир с сожалением и грустно опустил уши, расслабив плечи, — я много раз пробовал, но у меня совсем ничего не выходит. Мои крылья красивые, но бесполезные. А мама почему-то всегда относилась к ним опасливо. Поэтому я и прячу их. Я один такой в семье. — Ты особенный, Эфир, в этом нет ничего плохого! — потешно прогнусавил Копиа, поддерживающе улыбаясь, — если ты правда хочешь научиться летать, то у тебя всё обязательно получится! Я помогу тебе с этим! — Разве ты можешь?.. — Я тоже не умею летать, как видишь, — скромно промямлил мальчишка и потёрся подошвой ботинка о траву, — но у меня-то и крыльев нет. Зато у тебя есть. А ещё у тебя есть я. Мы ведь друзья, а друзья должны помогать друг другу, так? — Так! — обрадовался Эфир и резво завилял хвостиком, опускаясь на четыре лапы и готовясь принять начальную стойку полёта, чувствуя прилив добродушной гордости, — мы сможем тренироваться каждый день? — Конечно! Я думаю, моя мама будет не против отпускать на прогулки в полдень, когда я закончу со всеми уроками. Спасибо тебе, кстати, что сегодня помог мне с латынью, честно, — Копиа чуть наклонился и хитро посмотрел в сторону мрачной церкви, шепча вплотную в ухо бесёнка, — я эту латынь терпеть не могу. И они оба разошлись в невинном ребячьем смехе, долго валяясь среди луговых трав и глядя в небо, выглядывая в облаках причудливые образы. А после Копиа крикнул: «Догоняй!», и побежал меж скал и валунов, исподтишка заставляя Эфира скакать по ним — в этом он видел отличную выгоду для разработки его неопробованных крыльев. И они приходили, как и договорились, на это место изо дня в день вплоть до середины октября. С каждым разом препятствий оставалось всё меньше, и многое переставало казаться чуждым и страшным. Со дня на день Эфир должен был встать на крыло и уже уверенно перелетал с валуна на валун без помощи Копиа — тот поддерживающе махал ему рукой, ежась, словно мокрый воробушек, в шерстяном шарфике. Однажды вечером, когда пришла пора расходиться по кельям, Копиа крепко обнял Эфира, не боясь, что тот услышит бешенный темп его извечно волнующегося сердца и гундосо, но гордо произнёс: — Клянусь, завтра ты сможешь взлететь, и однажды, когда мы повзрослеем, мы сможем отправиться за пределы Духовенства и посмотреть на мир! Мы будем летать ночами и никто не увидит нас! — Хочешь сказать, что я похож на большую летучую мышь? — Не то слово! Эфир ласково боднул мальчишку, заливаясь ясным смехом, и тот упал на пожелтевшую траву, хихикая и игриво тормоша руками и ногами в воздухе. С доверчивой надеждой на сказку они разошлись, и по пути в Логово Безымянных Упырей Эфир долго невольно улыбался, говорил сам с собой, представляя завтрашний диалог с Копиа, бойко шутил — бойко шутил и говорил сам с собой, пока на его пути не возник Росинка. Сердце чертёнка замерло. — Зачем же тебе крылья, если ты не умеешь летать?***
— Я научусь! — дрожащим голосом отчеканил Эфир, выпрямляясь и топая ножкой для полной уверенности, — не сомневайся во мне, я почти научился! — А какой в этом прок? — усмехнулся наглецки бесёнок и вальяжно потянулся, клацая клычками, — пошли, ты пропускаешь важный обряд в Логове. Там нынче выбирают упырей, которые будут выступать с Призраком! Призрак! Вот дела — туда мечтает попасть каждый. По крайней мере, так кажется Эфиру — самому настоящему наивному мечтателю и любителю повитать в облаках. — А какой тогда прок в том, что ты владеешь огнём? — по пути осторожно спросил чертёнок, стараясь не задеть заносчивого приятеля. Тот фыркнул и нахохлился, явно недовольный такими «банальными» вопросами. — Я нравлюсь служителям. Они любят мои трюки. Это забавляет их. А ты скрываешь свои крылья, и никому не показываешь их, кроме Копиа. И правильно делаешь! Мы очень вовремя пришли, взгляни-ка! Дью протянул лапку Эфиру, тщетно думая, что собственной силой затащит тяжёлого упырёнка на чердак. В этот момент ему и помогли его собственные прекрасные крылья — одушевленно махая ими малыш взобрался под кровлю здания вслед за пройдохой, что всё затеял. — Почему мы не могли просто войти? — Тихо! Это важная церемония, там сейчас сам Папа Эмеритус Второй, и он очень не любит, когда ему вставляют палки в колёса и мешают в каких-либо важных делах. Я привёл сюда тебя не просто так, когда увидел вас с Копиа на берегу. Послушай. Ты ведь тоже хочешь играть в Призраке, когда вырастешь, — слова Росинки звучали едко и ехидно, но Эфир чувствовал своим большим и чутким сердцем неладное — друг ведь наверняка хотел предупредить его о чём-то важном для наилучшего исхода. Но с чего он так взъелся? Тем временем новый лидер Духовенства тщательно отбирал упырей для своей свиты. Осматривал, разговаривал с каждым лично — на официальных тонах низким голосом, практически неслышным в верхушках Логова. Когда очередь дошла до упырей помоложе, Второй покачал головой задумчиво: — Бракованный щенок! — всё, что вымолвил Эмеритус при взглде на крылатого упыря, прекрасного и необыкновенного, будто повзрослевшего Эфира. — Почему он так отреагировал? — сглотнул чертёнок, обращаясь к Росинке. Тот толково развалился, пошкрябывая коготками по деревянным балкам и поглядывая вниз. — Многие крылатые упыри становятся изгнанниками на Земле. А куда ты денешь свои крылья на сцене? Тогда ты уже не спрячешь их. Ведь ты ещё вырастешь. — И тогда я не смогу играть с Призраком?.. — Как видишь. Эфир долгое время задумчиво молчал, смотря куда-то в пол, то отворачивая голову от Росинки, делая вид что просматривает сквозь щели в деревянных стенах чердака вид на улицу, где начинался осенний вечерний промозглый ливень. Всё кругом стало каким-то чуждым. И даже мерцающих звёзд, как назло, было не видать. Уткнувшись в свои колени, чертёнок просидел около получаса, похныкивая, в то время как Росинка продолжал внимательно наблюдать за протекающим ритуалом. — Ты чего? — в какой-то момент обернулся он через плечо, непонятливо свешивая голову набок. — Знаешь, Росинка, я так подумал… Давай подрубим мои крылья. Стойкая, нерушимая тишина, перебиваемая лишь стуком капель по крыше настигла бесят врасплох. — Что ты такое говоришь, Эфир? Разве мы можем это сделать? Ведь твои крылья прекрасны… — Зачем же мне крылья, если я не умею летать? — опешил рогатый, надавливая на Росинку с тяжёлой уверенностью, которой он сам от себя раньше не слышал, — я готов на всё, чтобы Духовенство меня полюбило. Я хочу быть упырём, достойным Призрака. — Ты уверен? — голос Росинки впервые осел, и он сам секундно устыдился этому, дёрнув хвостом. — Как никогда.***
Блёклые лучи солнца пробивались через молочную дымку, что стелилась над влажной травой. Та колыхалась едва-едва под порывами ленивого осеннего ветра. Птицы больше не пели. И цветы больше не цвели. Совсем никакие. Лишь вереск отцветал. И всё приготовилось ко сну. Дыхание Копиа вырывалось изо рта облачками пара, и в палевых отблесках гаснущего дня мокрый кашель дождя казался каким-то нездешним. Эфира на месте не было. Должно быть, он забыл о встрече? После долгого ожидания Копиа решился на пробежку, полную неразборчивой суматохи. Неизвестно, сколько времени он утратил на поиски — двадцать минут или два часа — время поисков казалось ему бесконечно долгим и крайне беспокойным. Легче на душе ему стало сразу как он завидел Эфира, сидящего на суку могучего дуба у края леса. — Эфир! Эфир, неужели без меня улетел? Я опоздал?.. Эфир не отзывался, будучи совсем томным и изнурённым. Мальчишка посадил за пазуху свою крысу, которую без одобрения той вытащил на прогулку, и сам принялся карабкаться по стволу дерева. — Ты обиделся на меня? Скажи мне, пожалуйста, — голосок Копиа прервался, а после сильно задрожал. Он готов бы пустить слезу от полнейшего негодования. Эфир смотрeл полными вселенской тоски глазами сверху на своего приятеля, подбирая под себя чуть замёрзшие ноги, — где твои крылья, которые так сильно мне нравились?..***
И спустя множество лет он помнил о крыльях и детских шалостях. Спустя множество лет ему так же хотелось вместе с рогатым другом улететь прочь из Духовенства тёмной ночью — прочь от холода, шипов терновника и лязга трогательно режущей стали.