Здесь была моя первая любовь

***

      Это был самый страшный день в жизни маленького мальчика Антоши Шастуна.       Безжалостные родители, несмотря на все брыкания и угрозы шестилетнего, наполовину беззубого чуда, вручили ему букет слегка помятых ромашек, которых отец принёс домой вместо указанных роз или пионов, за что и огрёб потом от взбешённой матери, будто от этих цветов зависели все будущие 11 лет ада, и, взяв за руки с обеих сторон (чтоб уж точно не вырвался), повели в светлое будущее с обшарпанными стенами и дряхлыми лицами, что одними только своими строгими взглядами высасывали всю радость и детство из будущих мучеников учеников. И если кто-то скажет, что эти картины нарисовало разыгравшееся детское воображение, Антон рассмеётся тому в лицо, ведь уж он-то там был. Уж он-то видел.       Как родители не старались, но к школе они доставили зарёванного ребёнка и потрёпанный веник, которым этот самый ребёнок лупил поочерёдно обоих родителей. Посовещавшись, от него решили избавиться… Не от ребёнка, конечно, а от веника. Хотя и такие мысли несчастных родителей посещали тоже, хоть никто воплощать их в жизнь и не собирался, что нельзя было сказать о многострадальных цветах, которые уже угрюмо торчали из урны. Тогда-то отец и реабилитировался, ведь выкидывать розы было бы обиднее, да и били они ощутимее, ведь имели неплохие шипы, чего нельзя было сказать о безобидных ромашках.       Доставить ребёнка к школе, пусть и слегка зарёванного, оказалось только половиной беды. Нужно было ещё найти нужный класс среди этой пёстрой толпы первоклашек и их родителей, что безостановочно перемещались и мешали сориентироваться. Когда их класс во главе с молоденькой учительницей наконец отыскался, оказалось, что пропал ребёнок, тогда совместные усилия были брошены уже на поиски его. Когда и класс, и ребёнок, оказались вместе, родители выдохнули с облегчением, не веря своему успеху. С минимальными потерями операция «Первый раз в первый класс» началась.       А потом были выступления школьных активистов, встреча с одиннадцатиклассниками, что казались до невозможности взрослыми и красивыми, напутственная речь разодетой директрисы и новые слёзы, вызванные уже скорее принятием такого факта, как школа.       Когда настала пора становиться парами и первый раз переступать порог их класса, девочки для Антона не нашлось. По какому-то негласному соглашению будущие одноклассницы Антона решили обойти плаксу стороной, поэтому без пары остался только он да тёмненький мальчик с пронзительными голубыми глазами и очками на пол-лица, которые он каждые десять минут важно поправлял на носу. Видимо, будущие ботаники тоже не особо пользовались спросом у девчонок. Родители, недолго думая, быстренько поставили их вместе и отправили со всеми, чуть ли не перекрестившись.       Держать ладонь этого очкарика, когда все нормальные пацаны шли с красавицами одноклассницами, Антону Шастуну было неприятно. Поэтому, чтобы его гордость не так уж сильно страдала, мальчишка решил её хотя бы развлечь: шагая в конце строя, он неистово размахивал их сцепленными руками и пытался повторить походку оловянного солдатика, за что был награждён парочкой хмурых взглядов своего невольного товарища. За время пути они не сказали друг другу ни слова.       Если настоящая дружба начинается не так, то я сомневаюсь, существует ли она вообще.       Класс встретил будущих гениев и разгильдяев ровными партами в три ряда, которые к моменту появления в дверях Антона и ботаника оказались практически все заняты шустрыми одноклассниками. Буквально вырвав из рук победу (Шастун деловито отобрал у особо хиленького мальчика стул), Антон гордо занял третью парту прямо рядом с окошком и вальяжно стал раскачиваться на стуле, с неким детским презрением глядя на всё ещё суетящихся детей и подставляя щёку тёплым осенним лучам. Когда возле его парты вырос уже знакомый ботаник, Антон ничего не сказал, он просто смерил того оценивающим взглядом, придвинулся к парте и молча пропустил мальчика к окну. Имена друг друга они узнали не скоро, потому что никто как-то с этим не спешил, зато сейчас они нашли нечто большее.       Если даже так настоящая дружба не начинается, то, может, начинается что-то другое?

***

      На выпускном начальной школы крестились уже не родители, а Людмила Васильевна, учительница 4 «Г» класса, что гордо передавала свой первый выпуск в этой школе в руки учителей среднего звена, которые были уже наслышаны о неразлучной парочке совершенно разных, но таких дополняющих друг друга друзей. За эти года товарищи пережили много контрольных работ, которые Арсений решал за двоих, много драк, в которых Антон бился за себя и за того парня, что судорожно прижимал к себе портфель друга, выглядывая из-за дерева. Было много споров, шуток, обид, смешных замечаний в дневнике Антона и обидных четвёрок в дневнике Арсения. Было много секретов и была даже Дора Дроздова, из-за которой состоялась первая крупная ссора ребят. Они порядочно дулись друг на друга весь учебный день, но уже вечером заключили мир на нейтральной территории двора (когда, не выдержав, спешили с извинениями друг к другу домой), скрепив его мороженным, и решили, что Дора — дура, раз выбрала какого-то Пашку Селеваного, который гордо тащил два портфеля сегодня из школы. Антон это точно видел, когда выглядывал на секундочку из своего окна на десятом этаже. А оттуда же вид, как на ладони, кого хочешь можно разглядеть. По крайней мере, именно так он обрисовал ситуацию Попову. Тот, если даже не поверил, что вероятнее всего, учитывая, кто в их тандеме являлся «мозгом», то виду не подал, ведь девочек куча, а такой друг, как Антон, у него один.

***

      Средняя школа принесла новые испытания и новые победы. Антон, благодаря своему взрывному характеру и умению находить приключения на одно место, сразу приобрёл популярность среди ребят всех классов, с которыми их смешали. У Шастуна тут же появилось желание стать ещё круче, чтобы эту самую популярность не потерять, поэтому начались прогулки за гаражами до поздней ночи, поездки на мопеде, алкоголь и сигареты, не особо желанные, но важные для поддержания авторитета обжимания с девчонками по тёмным углам. В общем, самый обычный список самого обычного дворового пацана, который почувствовал вкус успеха и признания. Только вот лучший друг-ботаник сюда никак не вписывался, как вы понимаете. Нет, Антон не стал ссориться с Арсением, разрывать контакт или уж тем более посылать, он просто стал реже писать, делиться чем-то личным, да и просто банально разговаривать в школе. Попов был умным мальчиком, он всё понимал, но больно было всё равно.       В какой-то момент всё сошло к нулю: они даже здороваться прекратили, не говоря уже о дружбе. Антон благополучно взял свою единственную ручку и незаменимый листок для всех уроков и переехал на последнюю парту, благо свободные места в классе были. Место с Арсением никто не занял, и тот был бесконечно этому рад, потому что в глубине души тосковал по дураку Шастуну.       Всё на новом месте бесило шатена: солнце светило прямо в глаз, причём каким-то образом на протяжении всех уроков, стул раздражающе скрипел, сосед вечно раскидывал свои локти, занимая ими всю парту, да и к тому же ничего толком не знал, поэтому успеваемость Антона катилась вниз вместе с его настроением. Однако вернуться назад ему мешала разыгравшаяся гордость, которая ни в коем случае не разрешала демонстрировать свою беспомощность Арсению, иначе он этим воспользуется. И всё равно, что Попов не такой и никогда бы так с ним, Антоном, не поступил, упрямые тараканы настаивали на своём. А Антон любил насекомых.       Однако тоска по Арсению в прямом и переносном смысле задавила всю конкуренцию. Поэтому, спустя год мучений с туповатым товарищем на последней парте, Антон молча вернулся на своё родное место обитания. Никто ничего не сказал, но оба задышали легче. Так начинался последний, девятый, год в привычном составе, однако никто даже не думал, что закончится он ещё интереснее.       Несмотря на то, что Шастун вернулся на своё прежнее место, отношения с брюнетом прежними не стали: их максимумом было обсуждение долбанного расписания, которое составляли явно им на зло, и домашних работ, которые Антон благополучно списывал у Попова как в старые добрые времена, пока тот напрасно пытался впихнуть хоть какие-нибудь знания в голову бывшего друга. Время текло, но ничего не менялось. А потом был выпускной…       Из малочисленных разговоров с Арсением Антон понял, что тот собирается уходить после девятого, несмотря на устоявшееся убеждение, что это делают только двоечники со стажем. Попов решил сломать систему, что было не удивительно, ведь он особенный, всегда им был для Антона. Однако после этого заявления что-то в Шастуне сломалось, сбилось, запнулось и вновь пошло, но уже неправильно. В последние дни учебного года он всё чаще ловил себя на бесстыдном разглядывании Попова, на желании отпечатать этот привычный образ у себя в голове, чтобы ни за что не забыть. Его костлявые локти стали слишком часто случайно задевать руку Арсения во время занятий, хотя места им обычно всегда хватало. Брюнет эти прикосновения никак не комментировал, будто даже не замечая их, но руки не отдёргивал, позволяя коже чувствовать тепло тела соседа. Последние дни стали несколько интимными для одноклассников: глаза всё чаще вылавливали внимательный взгляд другого, локти всё чаще и дольше соприкасались, а в голосах всё отчётливее проскальзывали грусть и раскаяние.       Выпускной поимел всех: учителя бесследно потеряли нервы, потому что ученики бесследно потеряли совесть и трезвость. Началась эта вся вакханалия, в принципе, как самый адекватный и вполне обычный выпускной: с красивыми фиолетовыми ленточками с гордым словом «выпускник» ученики 9 «Г» загрузились в патибас, прокатились по городу, горланя до хрипа песни Моргенштерна, промокли под дождём, когда пытались сделать фотографии у памятных мест, а потом завалились в загородный дом к одному из одноклассников. Несмотря на присутствие рядом родителей, которые аккуратненько пристроились в беседке рядом с домом, чтобы хоть немного контролировать или хотя бы наблюдать за ситуацией, всё пошло по наклонной.       Земля тряслась. Дом прыгал. Уши закладывало от грохота звучавших композиций современной музыкальной индустрии. Световые лучи из навороченного прожектора кружили и так неустойчивую голову Антона, которую до этого знатно расшатал выпитый им алкоголь. Весь вечер Арсений от него бегал, и это выводило парня из себя. К сожалению, лучшее решение проблемы Шастун видел в употреблении спиртного и отправке на хрен ебучего Попова, который в их последний день не дал Антону насладиться своей жутко красивой физиономией, по которой шатену так и хотелось врезать хорошенько до расцвётшей скулы или зацеловать до припухших красных губ, в любом случае, свой след на память он бы оставил. А так он просто сидел среди массы плохо соображающих одноклассников, вертя в немного непослушных руках бокал с хрен пойми чем, и пытался подавить тошноту от неприятных прикосновений Иры Кузнецовой, чьи пальчики ловко пробрались под его утром ещё презентабельную, а сейчас хотя бы сносную футболку. Девичьи поглаживания раздражали до жути: нежная кожа пальцев с острыми наращенными коготками дарила неприятные чувства по горло гейскому Антону. Пьяные мечты уносили парня в омут голубых глаз, спрятанных за стёклами очков, в жаркий рот с юрким язычком, способным на острые подколы. Ему просто хотелось напоследок окунуться в Арсения. С головой… ну, или с другой частью его опьяневшего тела. Однако этот гений школьной науки где-то затесался в доме, полном нетрезвых людей, и упорно не попадался на глаза Антону. Поэтому шатену пришлось терпеть навязчивые прикосновения шаловливых ручек Ирины, силясь не выпрыгнуть из собственного тела из-за непринятия всего происходящего. Только ущемлённая гордость удерживала его на месте, тихо шепча о том, что Арсений непременно это увидит, приревнует и неожиданно поймёт, кого он потерял. Так и случилось, но ровно наполовину: в какой-то момент в районе лестницы голубые глаза сверкнули среди блёклых радужек одноклассников, скользнули взглядом по Антону и его спутнице и равнодушно продолжили дальше разглядывать толпу. Для Антона это стало последней каплей: в голове что-то щёлкнуло, и вот он уже подрывается с места, вырываясь из цепких щупалец опешившей Иры, и несётся сквозь плотную толпу к голубоглазому демону, что затуманил его голову похлеще алкоголя. На лестнице никого уже не оказывается, и Антон начинает мужественно подниматься вверх по крутым ступенькам, пару раз оступаясь и повисая на перилах, пытаясь восстановить равновесие и вновь подчинить ноги себе.       Попов нашёлся не сразу. Нет, он не прятался где-нибудь в шкафу в самой дальней комнате, просто стоял у окна в тёмной рубашке на фоне тёмного, пасмурного неба, и разленившиеся глаза Шастуна не сразу посчитали нужным явить эту фигурку хозяину. Когда грубые ладони приземлились на выглаженную ткань, Попов дёрнулся и отвлёкся от созерцания кромешной темноты за прохладным стеклом и вперил свой глубокий взгляд прямо в Антона, смутив того до красных кончиков больших ушей. Только этот парень мог заставить главного школьного заводилу первоклассно краснеть. Это одновременно бесило и восхищало Антона. Ведь всегда трудно принимать тот факт, что какой-то человек совсем непроизвольно обладает над тобой огромной властью.       И без влияния алкоголя Шастун считал брюнета непростительно красивым, а под действием градуса полностью сдался: на него смотрели слишком красивые глаза с чересчур длинными ресницами, а тонкие губы были так непозволительно приоткрыты в немом вопросе, что крышу, что и так шаталась, снесло окончательно. Со всей дури он воткнулся своими пухлыми губами в щёку Арсения, отчего потревоженная резким движением голова протестующе заныла. Промахнулся, с кем не бывает, особенно в таком состоянии. Не отрываясь от лица брюнета, он слепо нашарил чужие губы своими и тут же мазнул по ним языком. Клубника с сахаром. Вот же соблазнитель хренов, всё ведь у него идеально.       Они были такие сладкие, мягкие, податливые. Губы Арсения Попова. Которые Антон сейчас пытался чуть ли не проглотить, посасывая поочерёдно то верхнюю, то нижнюю, настолько они были желанны. Когда, после первого лёгкого касания языка Антона нёба парня, Арс издал первый задушенный напором шатена стон, Шастуна просто понесло: оставив наконец многострадальные припухшие губы в лёгкой улыбке, он накинулся на нежную шею, старательно вылизывая и помечая её. То, как выгибался навстречу и тихо поскуливал Арсений, опьяняло Антона, увеличивая его напор на податливое и давно желанное тело. Справившись подрагивающими пальцами с парой первых пуговиц рубашки, Антон открыл себе доступ к спрятанным под бледной кожей ключицам. Теперь его губы прыгали по выступающим косточкам, даря нежными касаниями неземное наслаждение. Когда тёплых боков Антона коснулись длинные и немного загрубевшие пальцы Попова, вместе с холодом запустив по телу табун мурашек, Шастун на миг протрезвел. Оторвавшись от нежной кожи, парень со страхом перевёл взгляд на лицо брюнета, до жути боясь увидеть в нём презрение и недовольство, но в синих омутах плескалась лишь глубокая любовь и бесконечная нежность. И, распознав эти ответные чувства, Шастун завис и находился в таком состоянии до тех пор, пока Арсений не провёл своими короткострижеными ногтями по прессу Антона, отчего тот вновь сорвался и вновь впечатался в губы парня, кусаясь и облизываясь, и своими ощущая улыбку, в которой расплылся Попов, притянув его за талию ещё ближе.

***

      Они сидели на холодном полу под окном в полной темноте. Ночь была пасмурной и беззвёздной, но счастливей её у Антона не было никогда. Сейчас он сжимал в руках парня, что вскружил ему голову и чувствовал себя невозможно счастливым. Он болтал всякую чушь о своих детских воспоминания и смешных школьных моментах и каждый раз на мгновение замирал, когда Арсений пытался прижаться к нему ещё сильнее. За всё это время он ни разу не пошевелился и не разжал оплетённых вокруг Попова рук. Он боялся. И, думаю, его можно понять.       Алкоголь и усталость — коварные подруги, они не смирились над влюблённым сердцем и помогли его обладателю провалиться в глубокий сон, которого Антон так страшился. Он выпустил Арсения из кольца своих рук и уже сам прижался к его плечу, устраиваясь поудобнее. В помещении больше не слышалась пьяная речь, осталось лишь тихое посапывание и стук сердец.       Минуты летели, бежали часы, а голубые глаза оставались открытыми и с нежностью глядели на свернувшегося рядом паренька.       — Давай вместе не будем забывать. — тихо шепнул Арсений уже мирно сопящему в его объятиях Антону и уткнулся носом в его лохматую макушку, пропитывая лёгкие дорогим ему запахом. Попов запомнит каждого, кто был все эти годы с ним, но только один долговязый парень поселится в сердце.       А потом он уехал в Москву, и Антону стало плохо.