Disiunctionis ramorum

      Тилль чувствовал себя бесконечно уставшим. Бывали дни абсолютного подъёма, когда мысли неслись одна за другой, такие яркие, хлёсткие, каждая как пощёчина, как удар хлыстом, всё в красных сполохах, чёрное в белом, песок и магма, каждое ощущение переосмыслено, тонкое становится болью, острое – тревогой, огромное – давящей твердью, свет – тоской. Необъяснимо, но так завораживающе.       А в иные дни тело казалось чем-то инородным, эти руки – не его, голос – чужой и каждая мысль будто пришла издалека и постучалась не в те двери. Вот эти пальцы, он так часто их видел. Но в мозгу будто сохранился лишь давний образ прошлого, а все прочие, что шли после – стёрлись. Он помнит себя, точнее то, чем он был двадцать шесть лет назад. Тогда тело было более гибким, мышцы казались крепче, не было этого ощущения тяжести, как будто ты чувствуешь, с какой силой земля притягивает тебя к себе. Теперь он смотрит на свои руки, на эти толстые узлы суставов под твёрдой и уже чуть морщинистой кожей и не понимает – откуда оно всё взялось. Что случилось, ведь вчера он был молод, он чувствовал себя лучше, было больше кипящей энергии и всё существо казалось более цельным.       Эта разбитость и дезориентированность не была всепоглощающей. Она проскальзывала изнутри, где неслась тихим медленным потоком, обволакивая всё подсознание и становясь фоном мыслей, подспудным ощущением, призмой, через которую Тилль сейчас осознавал себя. Он не впал в безумие, твёрдо уверенный, что ему снова тридцать два, понимал, что он это он, что ему уже ближе к шестидесяти, что за плечами почти целая жизнь и много вещей от которых и радостно, и стыдно, и тоскливо. Но эта застилающая душу дымка не давала покоя и не позволяла, налившись былой силой, встать и пойти творить. Ожидание. Очень много дней протекало в нём, и чем старше он становился, тем чаще ожидал уже не начала нового, а конца старого.       Телефон на кофейном столике коротко пиликнул. Тилль быстро скосил на него глаза. Иной человек в такие моменты вздрагивает. Линдеманн точно помнил, что отключил уведомления всех соцсетей и для верности отключил и интернет, а значит, кто-то решил до него достучаться через сообщения. Спасибо, что не стали звонить.       Нельзя сказать, что он сейчас избегал любых контактов, запираясь дома, занавешивая шторы и прячась под одеяло в хмуром решении послать этот мир к чёрту, но при нынешнем состоянии общаться с людьми было делом малоприятным. Разумеется, никто не заподозрит, что он как-то не так себя чувствует, но и не в этом проблема. Даже если бы его друзья и знакомые что-то заметили – было бы ему дело до их наблюдений? Едва ли. Просто самому становилось гадко, когда приходилось проталкивать связную мысль через этот кисель неопределённости. В его мозгу хранился и работал образ молодости, олицетворение силы и самой жизни и при этом он чувствовал себя почти трупом. Приятного мало. Как будто где-то внутри что-то сдохло и разложилось, но к нему осталось приковано что-то живое и прекрасное, обречённое на смерть в муках.       Читать сообщение не хотелось, так что Линдеманн лишь отвернулся и снова уставился слепым взглядом куда-то в сторону кухни. Там в баре стояла непочатая бутылка шнапса. Вообще-то напиток довольно гадкий, особенно его классическая версия, но сейчас и на душе было паршиво, так что желание нажраться шнапсом с каждой секундой становилось всё сильнее. Тилль встал, шевельнул ногой, будто поправляя шатающийся сустав, по крайней мере так это ощущалось. Постояв у столика будто в замешательстве, он решительно направился на кухню.       Шнапс действительно был гадким. В каждой культуре можно найти родственные по своей сути напитки. Шнапс, водка, виски… Разумеется, вкусы отличались. Русская водка тоже не казалась божественным нектаром, но вкус у неё был мягче. Виски драл горло, а шнапс заставлял глаза прокручиваться в глазницах и вязал рот. Пойло, одним словом.       Телефон, оставшийся в зале, снова подал признаки жизни. Тилль вздохнул. Затворничество – в нём всегда есть что-то от кокетства. Как будто привлекаешь к себе внимание, даже не желая этого на самом деле. Хотя стоило, наверное, предупредить ребят, что сейчас ему нужен таймаут хотя бы на три дня. С другой стороны, будь у них в нём острая нужда – позвонили бы. А так это просто заброс сетей на поиск жизни. Ничего, ещё пару раз попытаются и оставят в покое. Такое уже бывало и Тилль рассчитывал на их понимание. В конце концов за все эти годы, проведённые вместе так близко, они научились улавливать даже те настроения, что ещё не появились, но обязательно дадут о себе знать в ближайшее время. На удивление, самым чутким из группы по отношению к Тиллю был Рихард. Линдеманн часто обвинял его в эгоизме, зацикленности на себе, но всегда этот человек первым чувствовал приближение бури или полный штиль в душе вокалиста. Возможно, что эти сообщения шли от Круспе.       Стало любопытно, да и шнапс уже не казался подходящей компанией. После пары глотков он из гадкого стал отвратным. Тилль отставил стакан с вонючей жидкостью и вернулся в зал.       Три сообщения. И все от Круспе:       «Судя по всему, ты снова заперся дома и обмываешься спиртом».       «Вылезай».       «Я у тебя под окном».       Тилль хмыкнул. Только этот неугомонный чёрт мог припереться просто чтобы припереться. Даже Паулю хватало терпения сначала поговорить, а потом уже куда-то тащиться. И долго он там стоит? Судя по времени отправки – писал он, уже выходя из дома. Благо его студия находилась неподалёку.       Подойдя к окну, Линдеманн отодвинул штору. Круспе в самом деле мялся внизу. Середина мая, но всё равно ещё холодно и довольно сыро. «Наверное замёрз», - меланхоличная мысль медленно проплыла в мозгу и растворилась в мутной дымке. Рихард поднял голову и прищурился, вглядываясь в силуэт друга. Тилль, на время репетиций и в принципе во время работы над разными творческими проектами, жил в многоэтажном доме на третьем этаже в довольно просторной квартире, куда время от времени приводил то случайных девушек, то друзей, то сидел в ней в гордом одиночестве, охваченный творчеством или шальной тоской. Район, в котором он расположился, был довольно благополучным, но удалённым. На самом деле никто не мог подумать, что здесь может поселиться фронтмен легендарной группы. На улице не было прохожих, даже случайных, чей путь лежал бы в свой дом или офис через эти дворы. Фигура Круспе выглядела как-то особенно сиротливо. Возможно, он и сам это чувствовал. Тилль махнул ему рукой, приглашая зайти в дом и подняться на его этаж. Рихард только кивнул и двинулся в сторону парадной.       Пока Круспе поднимался, Тилль продолжал вглядываться в окно. Там белая водянистая хмарь заволокла небо, клубясь, но не расступаясь, а внизу, под этим низким тучным полотном всё серело и мерцало от воды, асфальт был влажным и тёмным, возле бордюров скопились тонкие лужицы, наполненные мелким сором – должно быть засорился слив или сток. Разумеется, погода бывает разной, но плохой она не бывает никогда: «хорошо» и «плохо» - это вообще понятия исключительно человеческие, направленные только на личные ощущения. Эта планета сформировалась за многие, немыслимо долгие годы до появления на ней человека. Она неслась внутри своей системы и вместе с ней, и не было ей дела до того, что творилось на её поверхности. Менялся климат, разламывались тектонические плиты, формировались материки, замерзало всё и снова оттаивало, появлялись и исчезали виды, всё не единожды умирало и снова возрождалось, и вот появился человек. Которому то холодно, то жарко, то хорошо, то плохо. Плоха не погода, а лишь состояние, которое охватывает нас, едва что-то идёт против великого и неповторимого Человека. Прямо сейчас Тилль испытывал какой-то необъяснимый инфернальный ужас, завладевший его разумом то ли от вида за окном, то ли от осознания собственной незначительности. Он вдруг почувствовал себя крошечным существом, плывущим на громадном, совершенно необъятном корабле в ещё более необъятном океане. И что и корабль сам по себе ужасен, полон мрака и тайн, что вызывало не любопытство, а нечто сродни отвращению, и океан вокруг – опасен, тёмен, глубок до бесконечности и нет в нём ничего, кроме неизвестности и смерти.       В дверь постучали. Тилль только сейчас вспомнил, что запер её, прежде чем сесть в зале на диван. Обычно в этом не было нужды.       Он закрыл окно шторой и вышел в прихожую. Снова раздался стук. Тилль несколько раз повернул замок и Круспе ввалился в квартиру. Он никогда не умел просто входить.       - Ну что, киснешь?       Тилль кивнул. Он и впрямь сник. Впрочем, нельзя уже было отрицать, что раньше это было просто дурным настроением, а теперь больше походило на навязчивое состояние, ставшее частью его личности.       - Проходи.       Рихард разулся, снял пальто и прошёл в зал. Вообще, немцы редко разуваются дома, но в ГДР это было делом обычном и с тех пор привычка прижилась.       - Ясно. Шнапс, - прошло минут пять, прежде чем Круспе снова подал голос.       «До кухни добрался», - Тилль только сейчас понял, что продолжает стоять в прихожей. Странно. Он редко так бессознательно зависал. Даже не задумался, а просто завис с пустым выражением на лице.       Рихард в самом деле нашёлся на кухне. Он внимательно и почти серьёзно читал что-то на этикетке шнапса. Годы брали своё и Круспе уже не был тем дерзким пацаном, который в равной степени и бесил, и восхищал. Сейчас привычка и усталость всё больше проскальзывали в отношениях группы. Каждый старался творить обособленно, насколько позволял график туров. А он позволял – пандемия дала, а, точнее, продолжила ту паузу, что они брали с момента окончания LIFAD-тура. Даже несмотря на появление нового альбома – пауза затягивалась. Рихард занимался своим проектом, Линдеманн – своим. Это их в некоторой степени сближало. И если раньше желание создать Emigrate воспринималась Тиллем едва ли не как предательство, то теперь они пришли к взаимопониманию. Впрочем, Круспе до сих пор любил перетягивать на себя одеяло. Такой уж был человек.       Тилль облокотился о косяк входной арки, скрестив руки на груди, и вгляделся. Морщины избороздили лицо друга, но ещё не стали старческими. Такие же были и на лице самого Тилля, уже давно, а седина почти полностью покрыла голову и тело стало терять форму. И так было с каждым в группе. Кроме, может быть, Оливера.       Старость не приходит неожиданно, но сейчас это ощущалось по-другому. Как кино про других людей, откуда-то со стороны. Он как будто увидел где-то вдалеке, но уже доступный взору, свой гроб. Это ощущение не накрывало его с головой каждый день – только в такие затуманенные моменты, но всегда были до мерзкой дрожи неприятны.       - Ты ведь особо и не пил, да?       Тилль снова только кивнул. Лицо Круспе с самого момента его появления под окном выражало смесь уверенности, серьёзности и тревоги, как будто он пришёл сюда искать ответ на свой вопрос, который никогда не задаст вслух. Хотя, вообще-то, задаст – потому что это Круспе, а Тилль – один из его лучших друзей, с которым он никогда особенно не сюсюкался и перед которым никогда не юлил.       - Хорошо. Точнее, нихрена не хорошо, но я хотя бы понимаю. Это ведь как месяц назад, да? Ты тогда говорил, что у тебя ощущения как будто раздвоились.       - Да.       Они снова замолчали. Такие моменты стали случаться всё чаще, и Рихард был очень обеспокоен. Он начал подозревать, что с Тиллем что-то происходит. Впрочем, это видели все в группе, но никто не мог объяснить. Он будто ускользал от них. Было похоже на тот момент из их клипа – «Ohne Dich» - когда Тилль срывался со скалы и летел вниз, а потом долго умирал в палатке на глазах у друзей. Ощущение преждевременной и неминуемой утраты. Но Рихард не верил в безвыигрышные сценарии, никогда не верил. Он был уверен, что как-то это можно исправить, самое главное – не оставлять Тилля одного, когда его накрывает. Может, стоило больше времени проводить с ним в принципе. Эти его случайные и непостоянные связи с не слишком внимательными девушками (хотя некоторые из них были удивительно проницательными) не могли бы обеспечить Тиллю контроль над переменой состояний. А контроль был необходим.       К слову о дамах - иногда Тилль влюблялся. Женщин он в принципе любил и его вполне можно было окрестить бабником, но эти влюблённости были настоящими. Он действительно испытывал сильное чувство, можно сказать – загорался, но, как и любое пламя – рано или поздно гаснул. И не всегда было понятно – голоден он до чувств или до ощущений, но и то, и другое обеспечивало ему в равной степени сильную привязанность. Стоит также заметить, что женщины Тилля тоже любили. Многие даже не обижались, когда его вольфрамовая нить чувств внезапно вспыхивала ослепительным светом и перегорала. А это случалось практически всегда. Стабильных отношений он как будто избегал. Хотя практически в каждых своих отношениях говорил что-то вроде «я нашёл ту единственную». И как будто действительно в это верил.       Нет, оставлять его на волю случая было нельзя.       Рихард внимательно смотрел на друга, попутно отмечая, что тот выглядит не то, чтобы потерянным, но… Складывалось ощущение, что он не здесь, мысли его далеко или глубоко, и пробиться сквозь эту отстранённость трудно. Что там, за этим туманом дум? И думает ли он сейчас или просто плывёт в потоке своего подсознания, не осознавая ничего ни снаружи, ни внутри? И что вообще с этим делать?       - Тилль? – Рихард коснулся его плеча. Реакции не последовало. Рихард опустил руку. Стоит его вообще сейчас тормошить? Зачем он, например, его впустил? Может, его самого пугает такое состояние? Хотя вряд ли пугает. Тилль слишком хорошо знал себя, чтобы какое-то отклонение стало для него неожиданностью. Тогда что?       - Тилль, - в этот раз голос Круспе прозвучал громко и уверенно. Тилль несколько раз с усилием моргнул и повернул голову в сторону звука, - Я знаю, что ты против таких вещей, но ты должен сходить на приём к психиатру.       - Я не против таких вещей. Просто не считаю это необходимым, - Линдеманн закусил нижнюю губу и с силой провёл по ней зубами, оставляя еле заметный красный след. Он часто так делал, когда ему что-то не нравилось.       Но тут Рихард как-то резко впал в горячность.       - В этот раз необходимость есть. То, что с тобой происходит – ненормально. Тебя то возносит до небес, то будто на скалы обрушивает. Вчера ты полон сил, что-то активно делаешь, творишь, а сегодня похож на восставшего мертвеца. Взгляд остекленевший, сам весь вялый, как муха осенью, еле двигаешься. Неужели тебя это не настораживает?       - Риш… Хороший мой… - Тилль улыбнулся и сел напротив Круспе.       Рихард нахмурился. Уличить Тилля в ласковости по отношению к друзьям было трудно. Нет, он был хорошим другом, всегда мог помочь в трудный момент, был рядом, когда в нём нуждались, а нуждались в нём часто, так как присутствие такого человека в жизни давало какую-то надежду на стабильность в будущем. Но нежность он проявлял только к женщинам и своей семье.       - Ты не думал, но… Может, это просто старость? – улыбка на его лице померкла. Взгляд стал серьёзным и осмысленным.       Рихард зло фыркнул и резко встал из-за стола, заходив по кухне.       - Мы почти ровесники. Пауль, Шнайдер, Флаке… Они тоже стареют. У нас только Оливер всегда молодой. Но он и младше всех в группе. И всё-таки даже ему уже пятьдесят. А пидорасит так только тебя, - он снова вернулся к столу и опёрся на него руками, чуть подавшись вперёд, к Тиллю, - У нас у всех – старость, Тилль. Но ни у кого её признаком не было раздвоение чувств, внезапный переход от фонтанирующей во все стороны активности до абсолютного упадка сил. Сейчас ты просто запираешься дома и цедишь шнапс. А через год будешь пускать слюни и пялиться в стенку. Потом, конечно, вскочишь, как подорванный и понесёшься к новым песням, клипам и бабам. Но надолго ли тебя хватит, а? Не спорю, ты никогда не был абсолютно нормальным, но то, что происходит с тобой сейчас – уже за рамками даже твоей ненормальности.       Рихард замолчал и снова сел на стул. Эту короткую речь он, очевидно, готовил давно. Всё накапливалось, наваливалось, заставляло нервничать и не находило выхода, а теперь прорвало. Он серьёзно волновался. Терять друга просто потому, что этот самый друг – упёртый баран и скорее растворится в этом дерьме, потому что это может стать новым источником вдохновения, чем станет его искоренять – нет уж.       Тилль же, едва Круспе начал свою пламенную речь, закрыл глаза и опустил голову на руки. Он думал. Должно быть, его перепады настроения, особенно апатичное состояние, мешает группе. Сейчас они записывали музыку не так активно, как раньше, но в грядущем году планировался тур, к которому они активно готовились и такие вот паузы могли реально помешать. Они годами давали качественное шоу и ронять планку хотя бы на дюйм – непозволительное отступление от стандарта. Наверное, им надоели эти его эмоциональные качели. Возможно, со стороны это вообще больше походило на капризы зазнавшегося старого идиота, возомнившего о себе не весть что.       Когда пауза затянулась он всё же поднял голову.       - Я понял, Риш. Я схожу к врачу и снова встану в строй. Не переживай.       Рихард с сомнением посмотрел на Тилля. Он ожидал, что тот будет отпираться, ругаться, приводить доводы против посещения психиатра, обвинять в чём-то кого-то, но Линдеманн сдался без боя. Это… настораживало.       Тилль заметил колебания друга и снова улыбнулся.       - Я больше не буду проблемой. Правда.       Последующее выражение лица Рихарда сложно поддавалось описанию, но изначальный посыл был очевидным возмущением.       - Проблемой?! Проблемой, Тилль?! Ты НЕ проблема и НЕ обуза! Я боюсь за тебя, понимаешь ты это? Не за группу, не за выступления, не за график – за тебя! Если твоё состояние ухудшится – мы потеряем друга, а не группу. Разумеется, и группа без тебя прекратит своё существование. Без любого из нас. Но дело вообще не в ней. Насрать мне на то, что будет с группой, если с тобой что-то случиться, чёрт возьми… - он снова встал. Отвернулся к окну. Эмоции захватили его – он на секунду представил, что будет, если Тилль… уйдёт. Совсем уйдёт. Это не будет как «он вышел из комнаты и не скоро вернётся», это будет как – «он разбил моё сердце, и я без него не могу». Пока Рихард пытался справиться с вылезшей из самых потаённых углов души паникой, куда он старательно её впихивал уже не первый месяц, Тилль в полном недоумении взирал на его напряжённую спину. Наверное, он слишком зациклился на себе. Впал в какой-то маразм и умилённую тоску от жалости к себе. Ведь Рихард в самом деле волнуется.       Тилль встал и подошёл к другу со спины. Неуверенно помялся, перенося вес тела с ноги на ногу. Он не знал, что можно сказать или сделать, чтобы не выглядеть ещё глупее. Откровенно говоря, он терялся буквально всякий раз, когда кто-то рядом проявлял эмоции. Сильные и не очень – это в любом случае было что-то за чертой спокойствия, которого он придерживался всю свою жизнь. Это не смущало, просто… сбивало с толку. Что делать? Обнять? Нелепо. Он же не с девушкой расстался или потерял питомца. Похлопать по плечу? В этих похлопываниях всегда было что-то от высокомерия и снисходительности. Что-то очень гнусное. Не утешать вообще? Похоже на равнодушие. В любом направлении Тилль видел только тупик.       Он аккуратно коснулся его плеча.       - Риш…       Рихард повернулся. Выражение его лица заставило сердце тяжело сжаться и ухнуть вниз. Он никогда не видел его таким. Рихард вообще практически не позволял себе проявлять слабость или оказываться таким эмоционально оголённым и хрупким до беззащитности. Рука Тилля непроизвольно потянулась к его щеке, едва заметно влажной от слёз.       - Риш… - повторять это было глупо, но Тилль не знал, что ещё сказать. Слова как-то потеряли весь смысл, оставалось только это невысказанное.       Рихард перехватил руку, мягко обхватил пальцами, слегка погладил и прижал к груди.       - Тилль, пожалуйста… Позволь мне помочь или пообещай, что начнёшь разбираться с этим. Пожалуйста.       Теперь Линдеманн выглядел определённо растерянным. Он снова, как полчаса назад, медленно моргнул пару раз, после чего перевёл взгляд от лица Круспе к их рукам, которые теперь оказались зажатыми между их грудными клетками. «Как третье сердце», - странная мысль пронеслась в его голове слишком быстро, чтобы он успел её зацепить и рассмотреть.       - Я… - он сглотнул, поджал губы и нахмурился. Слова всё никак не шли из горла. Застряли там, как репьи и не идут ни туда, ни обратно, раздирая гортань. Пришлось снова просто кивнуть.       Их взгляды снова встретились. То, что произошло потом нельзя было объяснить словами, только ощущениями – оба почувствовали, что это как раз то, что нужно, к чему всё шло с самого начала, буквально с тех пор, как Рихард начал приходить к Тиллю, наблюдая за тем, как тот плетёт корзины, и уговаривать стать вокалистом.       Их губы встретились очень быстро, не дав даже родиться протесту. Это не было похоже на безумие, бурю, ураган, сметающий всё на своём пути. Время страстей прошло, и они знали друг друга слишком давно, чтобы их «захватило». Но ощущение, что так правильно, что это самое логичное, что они могли сделать, не покидало обоих.       Их руки так и остались соединёнными, зажатыми между тел. Тилль только слегка повернул ладонь, чтобы пальцы переплелись. В их возрасте впиваться друг в друга, кусать, сжимать плечи, рвать одежду – было почти моветоном. Хотелось чего-то такого, нежного и на грани чувственности. Наслаждение тонкими всполохами расходилось от места прикосновения губ и пальцев по всему телу. Вторую руку Тилль положил на поясницу Круспе, чуть надавив и прижав к себе поближе – почти невесомо, но Рихард подчинился интуитивно, зарылся пальцами в короткие волосы на затылке Тилля, впрочем, не пытаясь углубить поцелуй.       Поцелуй длился долго, но им всё же пришлось отстраниться. Рихард дышал тяжело, переводя взгляд от губ Тилля к глазам. Линдеманн улыбался. Вряд ли он когда-либо хотел Круспе или подсознательно стремился к нему. Как и Круспе вряд ли шёл сюда с целью обольстить старого друга. Но вышло всё как-то очень естественно. Также естественно, как и все годы их дружбы до. Как будто их отношения просто перешли на следующую ступень, вполне логично и обоснованно, так как только так и могло быть.       Они молча перешли в зал и сели на диван, повернувшись лицом друг к другу. Их колени соприкасались и в том месте оба чувствовали какое-то особое тепло.       Первым тишину нарушил Тилль.       - Риш, я понимаю твоё беспокойство. Я чувствую, что что-то не так. Прямо сейчас, правда, я чувствую только покой и умиротворение, но это, должно быть, действие эндорфинов, - он криво усмехнулся, Рихард отзеркалил усмешку, - Но в целом моё состояние оставляет желать лучшего. Возможно, я… заигрался. Все эти изменения происходят уже больше года и мне было интересно, что из этого выйдет. Погоди! – он в просящем жесте приподнял ладонь, заметив, что Рихард уже нахмурился и снова хочет возмутиться, - Я не говорю, что это служит мне оправданием. Впрочем, виноватым я себя тоже не чувствую. Я действительно считал, что это всё старость. И всё же, ты так говоришь – «мы потеряем друга», но я не думаю, что мой, даже не знаю, как это назвать… недуг? – Рихард твёрдо кивнул, продолжая хмуриться, и Тилль продолжил, - допустим, недуг… Я не думаю, что он приведёт меня к смерти. Разумеется, это не значит, что я не буду заниматься лечением, но просто прошу тебя – не волнуйся так сильно. Если это действительно расстройство, то меня ждёт разве что безумие, но не смерть. А с безумием мне будет легче справиться.       - Чем со смертью? – Рихард устало хмыкнул. Он протянул к Тиллю руку, взял его ладонь в свою и долго сидел, серьёзный и напряжённый, поглаживая большим пальцем её тыльную сторону, - Я просто не всегда могу угадать, до чего ты готов дойти. Как только мы создали Rammstein я вряд ли думал, что мы будем действовать так провокационно, что у нас будет такое шоу, что ты будешь устраивать такие скандалы – один за другим, - он улыбнулся, глядя тому в глаза, - Всё это всегда шло от твоих безумных идей или желания вскипятить омут и раскидать чертей. Мне это всегда нравилось, но я знаю твою тягу к риску, к экспериментам, в конце концов – к боли. Ты всегда её искал. И на многое ради этого шёл. И я не был уверен, что и в этот раз ты чем-нибудь не пожертвуешь.       - Я понимаю, - Тилль опустил глаза. Он не чувствовал стыд или что-то схожее с ним. Но волнение Рихарда было ему понятно. В конце концов оно было оправданно. И вряд ли он сможет успокоить его словами, - Если ты не против – мы попробуем справиться с этим вместе. Вряд ли я справлюсь один.       Признать, что тебе нужна помощь – многое значит. И уж тем более – попросить её. Рихард кивнул - он верил, что Тилль действительно постарается. Вряд ли им обоим будет просто. Но были друзья, родные и было это новое чувство абсолютной причастности. Рихард чувствовал, что им многое придётся понять. Этот поцелуй... На нём ведь всё не закончится. И это в равной степени и радовало, и пугало. Пугали не чувства, которые даже в этот момент разливались откуда-то из груди, как из встревоженного ящика Пандоры. Пугал путь, которым им предстояло пройти. И вовсе не сложность его, а то, что в борьбе за чистый разум и покой, они оба что-то потеряют. Невозможно родиться оптимистом, и всё же Рихард верил, что у них всё получится.