"Я твой, но лишь на одну ночь..."

Тишину нарушило шумное и прерывистое дыхание Эркеля, шею которого покрывал поцелуями Пётр Степанович, проводя холодными пальцами по его оголенной коже прапорщика. Верховенский продолжал водить пальцами по его коже, шепотом выговаривая «Доверься мне, Эркель». — Я люблю вас, Пётр Степанович, я люблю… — он осторожно и с желанием поцеловал его, перебирая теплые и слегка вьющиеся пряди волос Верховенского. А ведь Верховенский говорил, что любит его, целовал его, шептал ему на ухо разные ласковые слова, после чего спускался руками к его бедрам, массировал его кожу и произносил: «Я хочу тебя». И Эркель полностью отдавался ему, отчаянно доверяя. Не обращая внимания на легкую боль не столько физическую, сколько моральную. Он знал, что Петр Степанович уйдет, но словно не хотел в это верить, забывая об этом. Даже во время самого процесса он чувствовал себя обманутым, хоть и эмоции захлестывали его. На утро Пьер уходил. Просто уходил! Уходил, забыв про свои обещания, про свои слова. Хотя, скорее всего, он и помнил все это, просто… Врал, что не говорил ничего подобного, дабы избежать обязательств. Он даже не позволял Эркелю обнять себя, грубо отпихивая от себя. И Эркель вновь чувствовал себя ненужным никому, даже себе. Но силы воли, чтобы отказать Верховенскому, у него было недостаточно. Он отчаянно надеялся, что он его любит, просто так странно выражает свои чувства. А Петр Степанович вряд ли кого-то любил вообщем-то. Поговаривали, что он подолгу пропадает у Алексея Кириллова, местного известного инженера, и даже, говорили, что они, возможно, состоят в отношениях. Хотя, возможно, это лишь слухи. Слухи, в которые несчастный Эркель не верил от слова совсем. С каждым днем Эркель чувствовал себя все хуже, а в конце осознал, что Верховенский больше не придет к нему. Он забыл про свои обещания, и просто не пришел к нему, оставил его. Он его оставил. Эркель взял в руки веревку, и посмотрел куда-то вверх, после чего взял невысокий стул. Все. Все для него закончено. Он бы предпочел нож, или лучше того, пистолет, но под рукой была лишь веревка. Молодой прапорщик задумался, стоит ли это делать в доме, и все же, принял решение совершить самоубийство на улице. Он нашел отдаленное от всего и всех дерево, и начал завязывать веревку вокруг ветки, а потом и сделал петлю. Вот, он просунул голову в петлю, а дальше… А дальше он ничего и не помнит. Спустя время, он открыл глаза. Все вокруг было слегка мутным, но довольно светлым, из-за чего тот сделал вывод, что жив, так как самоубийцы попадают в ад, а в аду темно. В рай он попасть не мог, значит, жив. «Как обидно» — подумал он, и мгновенно попытался встать с земли, если он был на земле, конечно, но в глазах резко потемнело от недостатка кислорода, и он что-то пробурчал. — Лежи и не рыпайся, суицидник-неудачник. — раздался голос недалеко от него. Эркель вздрогнул и попробовал повернуть голову. Шея жутко болела и прапорщик отказался от попытки повернуть голову. — Кхм-кхм…ф… — он закашлял, пока что-то невнятно говорил. — Если ты настолько глухой, то я скажу. Это я — Иван Шатов, и я вовремя вытащил тебя из петли. Можешь не выражать свое недовольство, но ты еще слишком дурачок, чтобы сам решал, как тебе распоряжаться своей жизнью. — его голос был довольно холоден, но вдруг внезапно тон изменился. — Ты как? Эркель слегка возмущенно, жестами, показал, что ему сложно дышать, и Шатов помог положить его голову себе на колени. — Кхм-м… — откашлялся он, и тихим голосом сказал — В…Верховенский… и…идио…т. — Если это ты из-за него, то это очень даже глупо. — он положил руку на его светлые волосы и начал гладить — Сделаешь ещё раз что-то подобное — я тебя в психбольницу отвезу, полечат там тебя. Эркель прижался к его руке, и от сильных переживаний, быстро уснул. Шатов все так-же гладил его по голове, улыбаясь краем губ, думая, стоит ли приютить Эркеля на какое-то время, чтобы тот ничего не сделал с собой, сделав вывод, что стоит.