***
Уютно расположившись в углу банкетного зала, Яо отпил из бокала шампанское, покатал его во рту, смакуя букет, и ощущая как лопаются пузырьки на языке, благодушно вытянул ноги, словно сытый кот. Молодец Вэй Усянь, хороший сорт выбрал — на «Улыбку Императора», фирменное вино из элитных погребов своих новых родичей раскрутил. Да генеральный небось и не пикнул, он своему Вэй Ину позволяет буквально на голову себе сесть и оттуда рулить, и ещё и капризничать, что плохо видно. А вот старый пень Цижэнь — вот на чью недовольную физиономию он бы посмотрел, когда тот бы увидел чем тут гостей собираются поить! Ну, что ж, хотел Цижэнь развести своего племянника с ним, с безродным бастардом, он это и получил. И Яо был просто в восторге, что так вышло. Если б не тот знаменитый заговор двух Ланей, Хуайсана, и его собственного босса, Усяня, то не видать бы ему А-Ли как своих ушей. Разве только издали, как сейчас, когда мужа утащили в другой конец зала для какого-то секретного разговора. И отказать нельзя было — Минцзюэ зачем-то понадобился аж самому Вэй Усяню. Но Хуайсан, сделав Яо успокаивающий знак глазами, заструился следом, и Яо понял, что по этому поводу переживать не стоит. Он отсалютовал бокалом в другой конец зала своему шурину, поймав в ответ кривоватую хитрую ухмылку, выпущенную из-за веера, и откинувшись в кресле, опять отпил солнечного пузырящегося радостью винного нектара с особых виноградников на отрогах гор возле Гусу. Кресло было удобным, музыка вокруг приятной, общество... Ну, разношерстное было общество. Как одеяло из лоскутков. Уж больно повод был пикантный — ни больше ни меньше как... свадьба(?) главы «Гусу Лань корпорейшн» и его первого заместителя. Правда о том, что действительно здесь празднуют, официально не разглашалась, поскольку такое в современном Китае не то, что не поощрялось, но даже порицалось, как недостойное поведение для строителя коммунизма. Поэтому официально всё выглядело как... празднование в честь подписания какого-то там контракта между «Гусу Лань корпорейшн» и «Юньмэн фармасьютикал», оставляя загадкой для СМИ какого гуя здесь делают представители семей ещё трёх крупнейших компаний, по легенде никакого отношения к мифическому договору не имеющих, но тем не менее присутствовавших здесь в почти полном составе. Даже его пригласили. Как гостя. Иначе без него муж грозился не прийти, а глава «Цинхэ групп» это вам не пёс начихал! Вот Цижэня как раз и не было, о чём Яо втайне даже сожалел. Очень уж хотелось посмотреть на его лицо, когда он увидел бы Яо после того, что они с ним сотворили. Нет, ну он, конечно, был им даже и в какой-то степени благодарен, но если учитывать причину, по которой они всё это провернули, то Яо имел полное право оскорбиться. А по иронии судьбы как раз оскорбляться права не имел. Дурацкое положение. И ещё не отпускала мысль — хоть бы не появился Сичэнь! — Ну что, сынок дорогой, сидим выпиваем? Ты, я смотрю, неплохо устроился. Свой зад выгодно пристроил и в постели, и в новом должностном кресле. Поздравляю с назначением! Умеешь ты себя выгодно продать! — услышать шипение отца из-за спины было ненамного лучше, чем если бы с ним заговорил Сичэнь, но всё-таки на парочку моментов приятнее. Руки, уцепившиеся за спинку кресла по обе стороны от головы, были унизаны драгоценными перстнями и звякали парочкой браслетов на запястьях, так словно их владелец был ювелирной витриной, а парфюм... Яо пришлось приложить усилия, чтобы сдержать гримасу недовольства. Он не любил подобные запахи, но не приказывать же отцу каким ароматом на людях душиться! — Папочка, тебе обязательно было подходить со спины? — Яо отпил из бокала, даже головы не повернув. Он смотрел на мужа, оживлённо беседующего с Вэй Усянем, тем более, что на него смотреть было намного приятнее, чем находиться рядом с собственным отцом, хотя и не было понятно, о чём они так активно переговариваются. Оба засмеялись, Минцзюэ хлопнул Усяня по спине, и обернулся. Обнаружив там родного брата, наклонился и что-то сказал ему на ухо. Хуайсан кивнул, и улыбнулся, закрываясь веером. Над головой Яо раздражённо засопели. — Скажи спасибо, что я вообще к тебе подошёл. При людях, — прошипели ему на ухо. — Ты ведь здесь и сейчас лицо неофициальное, и как служащий компании не можешь быть для меня полезен. Так что я рядом со служащим другой компании, который здесь и сейчас не на работе, нахожусь сугубо как частное лицо. Буквально признаю тебя своим. Цени... сынок! — Спасибо, дорогой мой папочка, — горько усмехнулся Яо, глотая обиду в очередной раз, — за то что решил афишировать то, о чём и так уже каждая собака знает. Да и то решился на это после того, как меня удачно спихнули замуж за директора «Цинхэ групп». Только это для тебя что-то значило, иначе ты бы ко мне и на километр не подошёл! Яо опять нервно отхлебнул из бокала, и обнаружил, что вино закончилось. Он поискал глазами, куда бы приткнуть пустую посудину, не нашёл, и по ядовитому хмыку со стороны отца понял, что он эту беспомощную попытку заметил. Его внутреннее «я» только грустно развело руками. Не такая уж он важная птица на чужом празднике, и потому не должен возмущаться, что его не обслуживают как остальных. А вот отца могли бы, а заодно и его, да только отец этого не хочет. Наверняка ухмыляется, пока Яо сидит с пустым бокалом, и радуется что может своего побочного сына унизить ещё и в такой мелочи, да притом публично. Стоит, хмылится, показывая такие же ямочки, как и у сына, только на самодовольном круглом лице Гуаншаня они не смотрятся чужеродно и нелепо. Да и, судя по всему, никогда они так не выглядели. Не зря же на его физиономию столько баб купилось. И мама Яо в том числе. Да, А-Ли много раз зацеловывал эти ямочки на лице своего прекрасного мужа, и не мог нацеловаться, повторяя как ему нравятся щёчки его малыша, но старые комплексы всё не хотели уходить, и Яо вновь и вновь пытался всячески контролировать мимику, чтобы их не было видно. Он с отчаянием понял, что даже встать и уйти под предлогом опустевшего бокала не может — когда рядом отец, наконец-то сделавший публичную претензию на общение, ему невозможно просто так встать и уйти от такого важного лица, снизошедшего до общения с ним. Ведь несмотря на свою репутацию скользкого типа и бабника, Гуаншань оставался главой компании. Яо мысленно скрипнул зубами, проклиная несчастливый случай, благодаря которому был вынужден родиться сыном этого человека, но продолжал сидеть истуканом, и чтобы не выглядеть совсем уж неловко в глазах общества, поднял осмелевший взгляд на отца: — А почему здесь нет Лань Цижэня? Неужели из-за меня не явился? Я настолько оскорбляю его праведные глаза, что он не захотел принести поздравления своему родному племяннику? — Держи карман шире! — Гуаншань искривил в презрительной ухмылке всё ещё красивые губы. — Этого Усяня, — он буквально выплюнул это имя, — Цижэнь ненавидит ещё больше, потому и не приехал. И не говори, что ты не в курсе того, что он был против этого... непотребства. — Непотребства? — Яо развернулся корпусом к отцу. — Ты это о чём, мой дорогой папá? — О боги! — ухмылка Гуаншаня стала ещё более ядовитой. — Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю! Мало того, что этот Ванцзи вздумал связаться с мужчиной, так ещё и показательно об этом заявил. Контракт они заключили! Всем известно, какого рода этот мнимый контракт. Контракт между членом Ванцзи и задницей этого Фэнмяневского ублюдка, вот что это за контракт! Позорище-то какое! Хорошо хоть ты со своим Минцзюэ не додумался публичный праздник устроить, а то мне после такого осталось бы только культурно отравиться, чтобы не видеть этого позора! — Большего позора, чем тот, когда ты пьяный танцевал на моей свадьбе абсолютно голым, в одних твоих золотых цацках, которыми ты скоро срать будешь, наверное никогда уже у нашей семьи не будет, отец! Да, и как ты смеешь оскорблять моего тестя, приписывая ему свои грехи? Усянь вообще не его сын, он не имеет к нему никакого отношения! Внезапно раздавшийся рядом полный ледяной ярости голос Цзинь Цзысюаня заставил Яо вздрогнуть и непроизвольно сжать пальцы так, что хрупкое стекло треснуло, порезав кожу, и он вскрикнув от боли, выпустил на пол окровавленные осколки лопнувшего злополучного бокала. — Простите, — пролепетал он, резко вставая и с трудом сдерживая подступившие слёзы, — я поранился, мне нужно остановить кровь, так что я пойду! — За порчу посуды твой босс из зарплаты у тебя вычтет, — камнем прилетело ему в спину ядовитое резюме от Гуаншаня, от чего он слегка притормозил, а потом решительно зашагал в сторону уборной.***
— Ну что, Минцзюэ, рассказывай! Вы как? У вас всё хорошо? Да не пихайся ты, А-Чжань! Нормально же всё закончилось! Как там Яо, кстати? Ему понравился Париж? Сичэнь держится молодцом, видимо и он был не против. Вот видите, как мы всё удачно подгадали! И дядя доволен. Да не хмыкай, А-Чжань, ведь он же сам Яо в семью принимать не хотел! — Вообще-то, я понять не могу, чем вашему дяде можно угодить? — хмыкнул директор Не. — Вот ты, к примеру, чем для него нехорош? Умён, как дьявол, молод, здоров, и на генерального директора «Гусу Лань корпорейшн» благоприятно влияешь, — уши Ванцзи при этих словах покраснели, и он отвернулся, — так какого рожна он заявил то, что заявил, и на вашу свадьбу не явился? Усянь громко расхохотался, и озорно блеснув глазами, заявил: — Если бы ты знал, когда дядя Цижэнь в последний раз чем-то с кем-то в постели занимался, ты бы такого не спрашивал! Ванцзи сердито фыркнул, но промолчал. — О! И когда же это было? Ты знаешь, Усянь? — лицо директора Не при этом вопросе стало улыбчиво-лукавым, и он стал сильно похож на своего брата. — Да, Мин-гэ! — снова засмеялся Усянь. — Конечно же знаю — никогда! Минцзюэ одобрительно хлопнул Усяня по спине, и они оба дружно заржали на весь зал. — Это точно, — поддакнул Хуайсан из-за спины старшего брата, — если бы старый Цижэнь помнил, что такое любить и быть любимым, то он бы уже давно себе кого-нибудь нашёл, и не заморачивался по поводу того, кто с кем спит! Минцзюэ обернулся к брату, наклонился к нему и пробормотал ему на ухо: — Скажешь своему, что хрен с ним, я согласен, только чтобы ты у него был один! Хуайсан зарделся, кивнул, и улыбнувшись, тихонько произнёс: — Я и так у него один, дагэ. Он думает только обо мне, и ни о ком другом. — А где Сичэнь? — Минцзюэ повернулся к Усяню, цепко глядя на него. — Я надеюсь, неожиданностей не будет? — Нет, — заверил Усянь с улыбкой, — он за границей. Мы решили, что так будет лучше. Для всех. Минцзюэ кивнул, а потом вдруг застыл напряжённо во что-то вглядываясь за спиной Усяня. Усянь оглянулся и увидел, как Яо спешно покидает зал, замотав свою руку платком с отчётливо проступившими на нём кровяными пятнами. Игристое вино, подаваемое на празднике было белое, так что перепутать было нельзя. Глава «Цинхэ групп» нахмурился, закусив верхнюю губу, и тут же выдав: — Мне надо отойти. Побудьте здесь без меня, — поспешил за ним. Ванцзи проводил его глазами, нахмурился и осведомился: — Куда это он, Вэй Ин? Усянь с Хуайсаном переглянулись, синхронно усмехаясь. — В местечко, куда даже короли ходят пешком, скорее всего, — просветил его Усянь, и засиял улыбкой навстречу своему приёмному отцу, главе «Юньмэн фармасьютикал», который тоже улыбаясь, как раз к нему подходил.***
Мэн Яо уставился на себя в зеркало. Капли воды стекали по лицу, смешиваясь со слезами. В туалете офиса «Гусу Лань корпорэйшн» он был один, и мог не стесняясь наконец и умыться, и вдоволь нареветься. Лучше бы у него не было никакого отца, чем вот этот. Вон, у Усяня приёмный отец лучше родного, поэтому и трепаются все, что он ему не приёмный сын, а внебрачный. Тем более, что до Яо долетел слух о неземной какой-то любви Цзян Фэнмяня к матери Усяня в далёком прошлом, и чёрт его знает, на самом ли деле она Фэнмяня не любила. В любом случае, дети главы «Юньмэн фармасьютикал» Усяня считали своим братом. Хотя... Яо на своего сводного брата тоже грех было жаловаться. Вот, буквально только что пришёл ему на помощь, и защитил от нападок отца. Да и вообще сколько раз Яо замечал, что Цзысюань к нему неплохо относится, несмотря на статус законного сына и наследника. Никогда его не шпынял ни по какому поводу. Он ещё раз всхлипнул, потом размотал платок, намереваясь осмотреть повреждения на ладони, и тут скрипнула, распахиваясь, дверь. Яо дёрнулся, ожидая кого угодно, в том числе и отца, явившегося добавить новую порцию оскорблений, но встретившись со встревоженным взглядом мужа, расслабился, и... в голос разревелся, что заставило директора Не немедленно подойти и обнять его, бормоча успокаивающие слова. Отчего-то грозный и непоколебимый вояка, не знавший слов любви, в присутствии мужа растекался как кисель, и был готов одновременно закрыть его ото всего мира, и напинать этот же мир, при попытках обидеть его драгоценного А-Яо, который сейчас размазывал сопли по пиджаку мужа, вцепившись в него, словно в якорь спасения. Дверь опять скрипнула, заставив напрячься мышцы Минцзюэ, которые тут же расслабились и помягчели, стоило только пространству произнести голосом Цзысюаня: — Директор Не, как себя чувствует мой брат? Я прошу прощения за отца, он расстроил Яо, и мне это не понравилось. И Яо отчего-то почувствовал себя так, словно вся темнота мира отступила от него напуганная светом, исходящим от этих двух мужчин — аурой Цзиньского золота, и сиянием чистой светлой стали клинка Цинхэ, роднее которого у него и на свете не будет.***
Успокоившийся и заласканный Яо сидел на мягком кресле, отрывая виноградины от большой грозди на подносе, и смотрел на медленно колышущиеся парочки в сумраке банкетного зала, где после того, как многие гости, в том числе и Гуаншань, покинули праздник, приглушили свет, и устроили вот такую атмосферную вечеринку, где было море алкоголя на выбор, но никто из гостей так и не напился. Поэтому все чинно-культурно топтались по танцполу под лирическую песню современного китайского певца с необычайно сладким тенором, все кроме Яо и Минцзюэ, который отошёл за уголок, чтобы побеседовать со своим братом и его кавалером, которого Хуайсан решил представить брату именно в этом качестве. После того, как они вышли все втроём из мужской уборной, и сразу попали в непривычно заботливые объятия супруги Цзысюаня, Яньли, опешившему Яо вдруг показалось, что к нему слетелись все ангелы Небес. Она поговорила с ним недолго, но того, что и она, и Цзысюань сказали ему, хватило на то, чтобы почувствовать себя непривычно и странно — не лишним, а своим в группе всех этих людей, из которых только с Цзысюанем его связывали кровные узы. Он сидел теперь, прислушиваясь как вокруг его души, сжатой почти до карликовых размеров, начинают распускаться какие-то ремешки и ослабевать посторонки, связывающие и стягивающие её все эти годы, после того как умерла мама. Он долго был один, даже когда и жил с кем-то, его не любили и унижали. Может и сейчас ещё не все готовы показать ему своё доброе отношение, но здесь он таких не видел. Он раскусывал крупные вытянутые лиловато-розовые виноградины, запивая их всё тем же белым игристым вином, бокал с которым он брал перевязанной рукой. Больших совместных усилий стоило всем уговорить его остаться, но он поверил в то, что ему здесь безопасно только когда его стал успокаивать Усянь. Он был, как-никак, хозяином праздника, который, потеряв часть гостей, утратил весь официоз, и уже никто не пытался изображать надуманный повод для присутствия. Все знали для чего они здесь, и что празднуют. Мягкий дуэт скрипки и рояля и томный напев расслабляли, оранжево-персиковое освещение успокаивало, а запивать виноград вином было не просто вкусно, но и тавтологически забавно. Винный виноград... м-м-м, словно масло масляное, но на вкус не в пример приятнее. Полутьма вокруг обволакивала уютным коконом всеобщей любви, то и дело вынуждая взгляд выхватывать из толпы парочки, которые сливались в поцелуе, а внутри у Яо лопалась и таяла корка холодного недоверия, которое активно старались растопить эти люди. И когда он ощутил нежный поцелуй в ушко, то сам повернувшись к подошедшему мужу лицом, проговорил в самые губы: — А-Ли, я хочу подарить наш подарок. И на вопрос, точно ли он готов, утвердительно кивнул, и поставив бокал на столик, встал, и зашагал к диджею, который дождавшись окончания мелодии, кивнул и объявил, что сейчас один из гостей хочет сделать подарок виновникам торжества, и этот подарок — очень известный хит, которому очень много лет, и который этот гость исполнит. Все присутствующие были приятно удивлены, удивившись ещё больше, когда поняли, что гость этот Яо, и он будет петь. Диджей включил минусовку, зазвучали первые аккорды романтичных переборов гитары, диджей подпустил немного дыма, Яо встал в круг света, и поднёс к губам микрофон и все услышали: Как от брошенной монеты По воде круги пошли, В танце кружатся планеты, Словно спутники Земли... Зал замер, вслушиваясь в старую и вечно молодую песню, балладу о любви, которую многие когда-то слышали, о любви которая заставляет вращаться вокруг себя одной, и лучше не было для этой свадьбы подарка. ...Как подсолнух вслед за Солнцем Совершает оборот, Как шары, что в небо взмыли, Знаменуя торжество, Так и ты вращаешь крылья Мельниц сердца моего, Только именем своим Я живу тобой одним... У новоиспеченного начальника отдела внешних связей оказался неожиданно мягкий и завораживающий голос, и не было в этом зале ни одного человека, который не поддался бы магии этого исполнения с первых же звуков песни. А певец продолжал: ...Как волчок в руках ребёнка Как позёмка в декабре, Как припев у песни звонкой, Спетой ветром на заре, Как мельканье в час заката Белых чаек на волне... Глаза Яо прикрылись, видимо, от переизбытка эмоций, наполнявших его изнутри, которые он всё же не хотел расплескать, а только по капле раздарить всем присутствующим, чтобы они смогли понять и прочувствовать не только слова песни, но и то, насколько они перекликаются с собственными эмоциями каждого и каждой, находившихся здесь. И он не видел, как Усянь ахнув, схватил за руку Ванцзи, и еле сдерживая слёзы, судорожно сглотнул, ведь эта песня была и о них, для них, об их чувствах. Яньли прижалась к мужу, который её обнял, ведь эта песня была и о них, а Хуайсан поднял глаза на своего спутника, после разговора со старшим братом не отпускавшего его, удерживая в объятиях, словно маленькую и капризную планетку, которая была для него центром мира. Минцзюэ не сводил с мужа влюблённого взгляда, глядя на тени от длинных ресниц. Они оговорили дома этот подарок, подобрав для него песню, которую Яо услышал ещё в Париже, влюбился в неё, а вернувшись домой, нашёл в сети перевод на родной язык, и сказал директору Не, что хочет исполнить её, только без последнего куплета. Ведь там идёт речь о разлуке, а вот два первых вполне себе для свадьбы подходят, и их-то он и споёт. ...Знаменуя торжество, Так и ты вращаешь крылья Мельниц сердца моего... Зал молча внимал, очарованный пением. Пел Яо весьма неплохо, и его тёплый голос лился по залу, усиленный микрофоном, а красивые слова затрагивали струны в сердце каждого из присутствующих, повествуя в различных сравнениях, насколько сильно способен любить человек. ...Будто ветер озорной Своим именем весной, Летом, осенью, зимой. Яо открыл глаза, пропевая последние ноты, и только собирался повернуться, чтобы дать знак остановить фонограмму, как с изумлением увидел возникшую рядом в освещенном круге, высокую мужскую фигуру, которая дала диджею знак продолжать, и отобрав у оторопевшего Яо из рук микрофон, запела: ...Ты сказал, что разлучиться Нам придётся навсегда, Лето кончилось, и птица Улетела из гнезда. На песке следы размыла Набежавшая волна... Яо и все присутствующие застыли в ступоре. Эту фигуру, этот голос все узнали, поскольку его знали очень хорошо. И то, что он пел, шло вразрез со спетым раньше, но всем было известно, что именно для этого человека только эти слова правильными и были! Но весь фокус был в том, что именно здесь, и именно сейчас этого человека не должно было быть! И тем не менее, он во плоти и крови, стоял, освещённый прожектором, и пел: ...О сердцах, задетых стужей, Обо всём, что не сбылось, В сером небе осень кружит Все осколки моих грёз. Только именем твоим Я живу тобой одним... Музыка завершилась, затихли последние аккорды, вспыхнул яркий свет, смывая остатки очарования, и открывая взглядам замерших гостей Яо, спрятавшего лицо в ладонях, и рядом с ним Сичэня с микрофоном в руке. Это был скандал. И никому бы Яо не смог доказать, что они с Сичэнем не сговаривались. И что он понятия не имел, ни как старший Лань здесь оказался, ни каким образом узнал об этой песне и успел заучить последний куплет, который по сути только один и говорил именно о его личных чувствах. Никто же не поверит, ни один человек. Яо стоял, закрыв лицо, и даже не чувствовал ног. У него было ощущение, что всё тело сковано могильным холодом. Всё, абсолютно всё хорошее, светлое и тёплое, что произошло с ним в этот вечер, всё было разбито вдребезги появлением одного лишь этого человека. Зал продолжал хранить молчание, застыв от увиденной картины, и Сичэнь первым его нарушил. Подойдя к Яо, он протянул к нему руку, дотрагиваясь до его пальцев, и произнёс дрогнувшим голосом: — А-Яо! Всё, что я спел, это правда от первого до последнего слова. Я не могу без тебя, я не живу без тебя! Вернись, я прошу, только вернись! Яо отнял руки от лица, и взглядом, полным ненависти, посмотрел на Сичэня: — Как же вы не любите своего брата, господин Лань! — процедил он. — Это же надо уметь столь виртуозно испортить ему праздник, которого он так долго ждал! Не думаю, что он скажет вам спасибо. И я тоже не скажу! Яо сошёл с возвышения, на котором восседал отчего-то съёжившийся диджей, и пошагал на выход из зала. С него было на сегодня довольно скандалов. Его никто не остановил.***
— Подкупить диджея, выучить эту грёбаную песню, и припереться сюда! Это ж надо так суметь! Столько людей, и весь праздник коту под хвост! — бушевал Цзян Чэн, когда после драки Сичэня и Минцзюэ, который начистил морду брату(!) жениха, Хуайсан, поймавший за шкирку сбегавшего диджея, выбил из него правду об этом инциденте. Младший Не в таких делах был весьма искусен, и жадный парень уже десять раз успел пожалеть о полученных от Сичэня деньгах. За испорченный праздник было обидно всем, а Минцзюэ вдвойне, особенно за то, что не остановил мужа, и позволил ему уйти. Телефон не отзывался, и тот уже и не зная, что думать, где искать Яо, поехал по домам, но нашёл мужа только на его квартире. И когда он сообщил, что Яо нашёлся, все дружно поняли, что то что будет дальше, уже их не касается, и поехали домой к Ванцзи и Усяню, чтобы снять стресс и просто повозмущаться. — А-Чэн, ну ты же не будешь продолжать портить А-Сяню праздник, — голос Яньли был мягким, но тон весьма жёстким. Поэтому никто не удивился, что дальше она всем скомандовала на выход, и ободряюще улыбнулась, закрывая за собой входную дверь и оставляя молодожёнов одних. Усянь запер дверь на замок, и повернулся к Лань Чжаню с растерянной улыбкой: — Чжань-Чжань, а у нас ведь ещё брачная ночь должна быть. Или ты уже не хочешь? Тот подошёл к нему, обнимая и прижимаясь всем телом к своему любимому человеку, который один только имел значение в этом мире, и нежно поцеловав родинку в углу рта под нижней губой своего Вэй Ина, низким голосом бархатно мурлыкнул: — Хочу. Я всегда тебя хочу. Но, может, не хочешь ты? В ответ Усянь только прерывисто вздохнул, обнимая за шею своё Ланьское счастье, и положив голову на плечо мужа, закрыл глаза и прошептал: — Я так устал, Чжань-гэ... Какая, оказывается, морока эта свадьба, просто кошмар. А от Сичэня я такого вообще не ожидал. Хорошо, что у меня нет никаких бывших, только ты — настоящий и будущий, мой Лань Чжа-а-а-ань! Неужели мы и правда женаты? Он открыл глаза, и поднял голову, вглядываясь в любимое лицо, и ответом ему была тёплая улыбка и нежный шёпот: — В Китае — нет, мы оба холостые. Но вот здесь, — пальцы Ванцзи прикоснулись к груди Усяня, — мы женаты с самой первой нашей ночи. Я всегда так думал. Хотел тебе сказать. Вот что ни говори, но Ванцзи умел когда надо настоять на своём так, что любимый не мог возразить. Хоть где-то ему было позволено принимать решения... Ну, или думать, что он их сам принимает. — Как много слов! — засиял улыбкой Усянь. — И все они такие хорошие, и такие сейчас лишние, что хочется заставить тебя замолчать. Замолчать заставили его, причём немедленно, коротко взрыкнув и впиваясь в его губы, а потом подхватывая на руки, чтобы донести до постели и уже там, доведя до экстаза, не сдерживать никакие звуки, которые абсолютно не поддавались контролю, да это и не было нужно. И уже потом зацелованный, покусанный и очень залюбленный Усянь, улыбнувшись усталой, но довольной улыбкой, нарисовал пальцем сердечко на груди мужа и поцеловав туда, где у рисунка был воображаемый центр, словно печать поставил, промурлыкал: — Летом, осенью, зимой и весной ты будешь мой... Лань Ванцзи только вздохнул и нахмурился, раздираемый противоречивыми чувствами. Ведь что ни говори, и песня и исполнение были прекрасны, и чувства между его подчинённым и директором Не, особенно в свете их собственного торжества, были и понятны и приемлемы, но... Брата было жалко. У Лань Чжаня, наблюдавшего скандальную сцену публичного признания Сичэня, словно пелена упала с глаз. Только теперь он понял, что в своём побуждении не впускать в семью Лань недостойного человека, он не учитывал того, что может к Яо чувствовать Лань Хуань. Он был поражён глубиной и силой чувств старшего брата, и когда вспоминал сцену с праздника, в груди появлялось болезненное, щемящее чувство беспомощности, невозможности помочь, оградить, изменить то, что случилось. И это сильно мешало безмятежно наслаждаться собственным счастьем. Каким-то образом Цзян Ваньинь оказался в курсе всей этой интриги, и просветил его и всех окружающих, что эти отношения всё равно были обречены, потому что Яо давно нравился старший Не, и это было взаимно, выяснить этот нюанс было вопросом времени, и это-то и случилось. Означало это только то, что у Сичэня изначально не было шансов. Вот только вырвать Яо из своего сердца Сичэнь, влюбчивый как все Лани, не мог, да и тот скоропалительный недороман на яхте был слишком странным и подозрительно выглядел. Поэтому Сичэнь и не терял надежды на то, что можно всё вернуть. Да только всем, кроме него, при взгляде на парочку Минцзюэ и Яо, становилось понятно, что это невозможно, зря он только надеется. Ванцзи посмотрел на лицо мужа, задремавшего на его плече, почти невесомо поцеловал его в лоб, вызвав на сонном лице слабое подобие улыбки, и подумал, что лучше всего будет предоставить возможность решать Вэй Ину, что с этим делать. В конце концов, ведь фактически управлять компанией Ланей у него прекрасно получается, да и не только компанией — ведь любым своим мимолётным движением Усянь заставлял мельницы сердца Ванцзи вращаться как сумасшедшие, не давая им остановиться.