Чонину просто провезло оказаться в нужном месте в нужное время. По знакомству он оказался фотографом на дне рождении какого-то попсового актёра. Чонин, правда, слышал о нём впервые. Гугл оповестил, что тот действительно был очень популярен и имел на счету десяток рейтинговых сериалов для домохозяек. Да ещё и был женат на какой-то милой, тоже довольно популярной актрисе. Об их звёздной паре трещали буквально всё издания и журналы.
И всё же лицо его было незнакомым. Таким же незнакомым, как лицо попутчика в метро, проехавшего напротив две остановки. Чонина это предприятие совсем не вдохновляло, когда он собирал необходимую аппаратуру, готовясь выходить из дома и ехать на торжество.
Церемония проходила довольно скромно. Официальная часть закончилась неприметно, и по регламенту Чонин был свободен сразу после её окончания. Но его внимание неожиданно привлёк очередной исполнитель, один из тех, кого пригласили развлекать гостей.
Заиграла музыка. Тягучая, чувственная. Тело танцора послушно отозвалось на бит, а потом и на первые переливы нот. Ткань взмыла вверх — он вскинул руки. Мощные, завораживающие движения — на басы, но плавные и текучие — вслед за вокалом. Мягкость перетекала в остроту так незаметно и профессионально, что зрители могли лишь неотрывно следить за гипнотическим действом, затаив дыхание. Как танцор смешивал, переплетал движения, свободно и естественно перетекая из одного состояния в другое, олицетворяя воду и воздух. Движения просторные. Контрасты, излом и снова широкое движение на высокой ноте. Весь этот момент целиком принадлежал ему одному.
Музыка — пронзительная тоска, от которой хотелось убежать, спрятаться в самый дальний угол своего сознания, но не когда он проживал эту историю перед твоими глазами. Чонин только сейчас заметил, что не дышал всё это время, боясь спугнуть то волшебство, что дарил ему неизвестный танцор.
У песни какой-то поэтичный текст, но Чонин не вслушивался совершенно. Кажется, она была о любви и танцор сгорал в ней. В огне безумной страсти, которая согреет, укроет и защитит, а потом нежно сожжёт дотла.
Он кружил, едва касаясь ногами пола, доставал кончиками пальцев до небес, словно его тело ничего не весило. Парил. Взлетал и падал. Прыжки его — лёгкие и размашистые, но точные, красивые, выверенные. Чонин только сейчас заметил, что тот танцевал босиком.
Софиты липли к нему, обмазывая ярким пламенем, высвечивая острые углы худой, гибкой фигуры. Красный и синий — они не смешивались, убивая четкостью контрастов.
На нём — белые узкие джинсы и шелковая рубашка цвета холодной атмосферы. Летящая ткань, длинные ленты, плывущие по воздуху, продолжали каждое его движение.
Движения резкие, лёгкие, острые. Его контроль на телом поражал. Танцор падал на колени и так же легко вставал, словно он не человек и состоит не из костей, а из пламени, воды и воздуха. Гибкий до помешательства, красивый до кончиков волос. Он горит, словно пламя, колышущееся от ветра. Изменчивое, гибкое, завораживающее.
Он чувствовал музыку безупречно, становился её продолжением и живым воплощением её сути. Заставлял неотрывно следить за историей, что рассказывало его тело. Несомненно, он сам верил в то, что рассказывал.
Он не хотел останавливаться.
Никогда.
Но ему пришлось. Потому что музыка стихла. Снова слишком быстро.
Из зала раздались громогласные аплодисменты, а следом включили и свет. Танцор словно проснулся ото сна, рассеянно глядя в толпу слезящимися от софитов глазами. Магия растаяла, и теперь на сцене стоял обыкновенный худощавый молодой человек. Ему принесли микрофон, и Чонин услышал его голос. Монотонный и какой-то матовый, неожиданно немного дрожащий. Он, запинаясь, говорил свою заученную речь. А после неловко вернул микрофон ведущему и ушёл за кулисы.
Судя по поздравительной речи, он был знаком с виновником торжества через несколько рукопожатий. Вероятно, он задержится на вечеринке. Чонин решил немного подождать. Ещё не понял, зачем именно, но теперь он всё равно не смог бы просто уйти.
Завершились ещё два вокальных выступления. И Чонин поймал его прячущимся в самом тёмном углу зала. В достаточной глубине, чтобы его легко можно было не заметить, но недостаточно для того, чтобы его сочли аутсайдером.
В тени его волосы казались перламутровыми, а бледность кожи почти вызывающей. Он сидел в компании друзей, но будто бы совершенно один. На него будто никто не обращал никакого внимания. Будто танцор существовал только для Чонина с самого начала. И танцевал лишь для него одного. А теперь топил грустные взгляды в стакане своего ядрено-жёлтого коктейля, отрешившись от реальности. Чонин не мог отвести взгляда.
Он уже переоделся из сценического в повседневное — на нём были светлые рваные джинсы, такая же рваная джинсовка и белая футболка под ней.
Такие, как он, не разговаривают с такими, как Чонин. И в другой ситуации он бы даже не подумал решиться подойти к нему, но незнакомец явно скучал в компании, в которой находился. Только поэтому Чонин смог уговорить себя действовать, аккуратно, но целенаправленно пробираясь через толпу, пока не передумал.
— Привет, как дела? — выпалил он на одном дыхании, едва оказавшись рядом.
Незнакомец словно в замедленной съёмке поднял голову и посмотрел на него, как на идиота, кажется, просто мечтая о том, чтобы эта тупость ему послышалась.
Лицом к лицу он казался ещё бледнее. Даже каким-то совсем блёклым. Как моль. Черты лица плавные, даже красивые, но незапоминающиеся. Глаза с подтёкшим макияжем. Без привычного света софитов больше не за что было зацепиться.
Он сделал ещё один медленный глоток, вернул стакан на стол, встал и куда-то направился. Судя по тому, что в сторону выхода — насовсем. Даже не попрощался ни с кем. Будто безмолвно отчитав Чонина.
Ты потревожил мой неприкосновенный покой, и теперь я уйду. А тебе пускай будет до гроба стыдно.
И Чонин зачем-то увязался за ним, лавируя между гостей и столиков. Сам не знает, почему.
— Ты не будешь прощаться с друзьями? — зачем-то спросил он, нагоняя его у входа.
— У меня нет друзей, — так уверенно и безапелляционно, что Чонин больше не задаёт вопросов. Разве что только немного обидно, что на него даже не взглянули.
— Поехали ко мне, — вдруг спокойно бросил танцор и, подхватив свою куртку, ушёл на выход.
— Что?
Чонин не знал, чему он удивлён больше: тому, что незнакомец никуда не делся, не растаял в сумеречной дымке помещения, или тому, что тот совершенно не смущаясь ему это предложил.
Чонин схватил пальто и устремился на ним на выход.
В такси он узнаёт, что незнакомца зовут Тэмин.
***
Чонин сам себе завидует, стискивая в руках тонкую фигуру, а Тэмин заталкивает отвращение в себя поглубже.
Противно. Словно прикосновения касаются где-то под кожей.
Но Тэмин отдается ему, не сопротивляясь. Его глаза абсолютно стеклянные, и если бы Чонин был хоть чуть-чуть дальновиднее, он бы заметил на их глубине ужас.
Тэмин — дикий зашуганный зверёк, который думает, что он шикарный грациозный хищник. А Чонин не думает вообще.
Секс страшный, агрессивный, взрослый. Тэмин приходит в себя почти моментально. Но так даже лучше. Потому что это то, чего Тэмин заслуживает. И он хочет чувствовать каждую минуту ощущения себя вещью. Хочет доказать себе, чего он достоин.
В полумраке мерцают его больные глаза, как горит огонек в лесу для заблудшего странника, который ищет ночлег, а находит смерть.
Тэмину немного больно, но он даже не чувствует этого. Стонет сладко, наигранно, только Чонин не различает и пропускает момент, когда Тэмин больше не с ним. Не различает он и пустоты мёртвых поцелуев, как будто те испустили дух ещё вчера.
От толчков и алкоголя мутит, укачивая. Хочется сблевануть за кайму кровати. Но Тэмину всегда так. Всегда до блевоты плохо, как и сейчас.
И когда они просыпаются на следующее утро в одной постели, сонный Тэмин такой же красивый, как и вчера вечером. Чонин думает, что таких идеальных людей не существует. А Тэмин чувствует себя мерзко: как в душу наследили. Хуже, чем после трипа. И он снова ненавидит себя.
***
Тэмин бежит сквозь события и людей в вихре перехлестывающих эмоций и чувства вины. От Тэмина всегда пахнет чем-то травяным. То ли зелёным чаем вместо ужина, то ли палёной шмалью. У него всегда влажные, чёрные, поддёрнутые какой-то пеленой глаза. Чонин готов поклясться, что он под веществами, но Тэмин просто всегда такой.
Тэмин любит, как и живёт. Бешено, страстно, импульсивно. Словно завтра он умрет. Словно завтра не наступит. И всего через секунду ненавидит так же страстно, бешено, всепотопляюще.
Эмоции, что Тэмин будит в Чонине такие яркие, сильные, болючие. Тэмин — всё нужно Чонину, чтобы почувствовать себя живым.
Чонин — то, что нужно искалеченному Тэмину в последнюю очередь.
Тэмин не имеет границ, он словно не существует, позволяя делать с собой всё, что угодно. И только глубоко внутри своей уродливо-неразвитой личности он кричит от страха, закрывая уши руками.
Тэмин никогда не позволяет людям видеть свои слезы. Они душат его постоянно, он уже привык. Без этого чувства он уже не узнает себя.
Но с Чонином он рыдает в голос и тот надеется, что это что-то да значит.
Это значит, что Чонин теперь его. В его полном распоряжении. Он должен быть рядом всегда, когда требуется.
Тэмина становится слишком много.
И каждый отказ идти на поводу — слёзы. Истерики. Срывы. Запои. Вещества.
После ссоры и последующего дикого трипа Тэмин выходит на сцену, чтобы делать то единственное, что он может хорошо. Он любит сцену больше, чем свою жизнь. Если бы всевышний разрешил — он бы не спускался с неё никогда. Потому что там у него есть роль. Потому что только там у него есть жизнь.
На сцене Тэмин кто угодно. Он каждый день умирает в жизни, чтобы воскреснуть на ней прекрасным фениксом. На сцене он ветер, лебедь, сама любовь и сама смерть. На сцене он может забыть особо всём. Создать свой собственный мир и забыться в нём. Мир, где есть только сцена и мальчик с горящими глазами, заполняющий собой всю сцену. Заставляющий танец жить в воображении смотрящих, что не могут отвести от него взгляд.
Сегодня Тэмин птица, что порхает выше неба, выше всех человеческих чувств. Потому что человек не в состоянии вытерпеть и чувствовать так много боли.
Но в конце каждый раз настаёт момент, когда приходится спуститься с помоста и вернуться на землю. Тэмин, разгорячённый, откидывает влажно вьющиеся волосы со лба и тут же становится как то меньше, тоньше, прозрачнее. Вне сцены — он никто. Вне сцены он моментально теряет весь свой шарм и харизму. Он обычный и жалкий. Просто какой-то невзрачный педик.
И люди больше не смотрят на него. Словно действительно не видят.
Но Чонин видит. С самого первого дня, когда встретил его. Чонин не может забыть той магии, что подарил ему танцор с выжжеными волосами каждым своим точным движением.
Тэмин для Чонина — самое прекрасное, что случалось с ним в его жизни. Он становится самым ярким пятном, словно не из его мира. В мире Чонина таких людей нет.
Тэмин всегда говорит образами и метафорами, в которых Чонин ничерта не понимает, но вслушивается, заглядывая в глаза. То, как Тэмин чувствует, завораживает. Это красиво, непонятно, дико. Даже когда он мягко улыбается, кажется, что сейчас заплачет от тоски. В нём столько боли, сожалений и тоски, но Чонин не замечает. Он слишком эгоистичен.
Тэмин непонятный. Непостижимый. И в то же время безумно реальный. Реальный и снова весь в новых порезах из-за их последней ссоры.
И Чонин отчётливо понимает, что не виноват. Но он не знает, что делают в таких случаях. Он просто человек.
А Тэмин продолжает причинять себе боль, лишь чтобы увидеть беспомощность на его лице. Его новый смысл жизни.
Тэмин просто использовал Чонина, чтобы приложить что-то живое и трепетное к своим незаживающим ранам.
Но он всё ещё был лучшим, что случалось с Чонином в его гребаной жизни.
После очередного скандала Тэмин собирает свои шмотки и просто уходит. Из квартиры. Из жизни. Но из мыслей — никогда.
Чонин ещё пару раз видит его, но не узнает его с черными волосами. Глаза смотрят уверенно, а шаги почти злые, с претензией. Отросшие длинные волосы, как напоминание о прожитых днях, но теперь вернувшие свой собственный натуральный цвет. Вот только пройдет время, прежде чем они вернут свой блеск, шелковистость и красоту.
А потом Тэмин исчезает совсем. Он никогда не вел соцсетей, и Чонин даже не знает, как развернулась его жизнь потом.
