Моя сентиментальная крошка

Это была двенадцатая квартира за день. Первым делом Гун Цзюнь расстелил специально припасенную газету, опустился на нее коленями так, чтобы джинсы не задевали пол, и заглянул за плиту. Позади него работница из агентства горестно вздохнула и попыталась скрыть это искусственным кашлем. Гун Цзюню стало ее жаль. — Тараканов нет, — подбодрил он девушку. — Крыс тоже, — заявила она, но Гун Цзюнь перестал ей доверять на второй по счету квартире. Сопровождаемый еще одним вздохом, он включил фонарик на телефоне и осмотрел пространство за холодильником. — Это новый дом. Тут не может быть насекомых, — сказала агент. Гун Цзюнь стал осматривать внимательнее. Девушка скрипнула зубами. Это не она рисковала обрести соседство с крысами, клопами и тараканами, так что Гун Цзюнь мысленно пожелал ей крепиться. Восемь часов беспрерывного поиска жилья без мусора и вредителей изменили его до неузнаваемости. Тараканов действительно не было. Плита не развалилась, когда он включил ее; даже кондиционер работал исправно. В облаках пыли, вздымающихся из-под его подошв, Гун Цзюнь сделал два шага и оказался в ванной. — Тут очень чисто, — предприняла другую попытку агент, материализовавшись за его спиной. Гун Цзюнь не стал указывать на колонию плесени, вольготно раскинувшуюся под потолком. Смеситель не оторвался, когда он включил воду, — и то хорошо. Увидев, как в нем проклевываются первые ростки благосклонности, агент вдохновенно продолжила: — А еще тут тихо. Квартал новый, вы сами видели. В этом дворе сад, через три дома парк с прудом, баскетбольная площадка… — От метро далеко, — указал Гун Цзюнь, чтобы вернуть ее с небес на землю. Он и сам бы хотел, чтобы выбор жилья был менее трудозатратным, но не его виной было, что предыдущие восемь квартир оказались эталонами антисанитарии. Он переехал в Пекин, чтобы работать актером, а не умереть за уборкой. На балконе отсутствовали следы жизнедеятельности предыдущих съемщиков. — Это самое дешевое предложение, — настаивала агент. — Аренда по минимальной стоимости. Вода и электричество стоят тоже недорого. Она назвала сумму, и Гун Цзюнь разинул рот от удивления: — Это дешево. Ничего себе. Вау. Опытный Гун Цзюнь, узнавший все темные стороны бюджетного жилья, подумал, что здесь что-то не так, не может быть все так хорошо; но затем проснулся Гун Цзюнь Верящий в Лучшее, или Оптимистичный Гун Цзюнь. «Даже если тут и есть подвох, — посчитал он, — то хотя бы нет тараканов». Перспектива оплачивать ремонт душа с кондиционером ему также не грозила — а больше он ничего не боялся. — Беру эту, — сказал Гун Цзюнь, волевым усилием распрощавшись с последними остатками мнительности. Насчет новизны агент не соврала. В лифте, хотя уже и заклеенном рекламой, были целы все кнопки, а в подъезде не видно ни одного граффити. Выходя из дома вслед за агентом, Гун Цзюнь едва не наступил на французского бульдога, бросившегося ему под ноги. В последний момент Гун Цзюню удалось поставить ногу чуть дальше. Собака проскочила мимо, села на пол и обернулась назад. — Почти задавил вашего пса. Прошу проще... Извинения умерли в горле, когда Гун Цзюнь, подняв голову, увидел владельца. Тот зыркнул на него из-под кепки так, словно хотел продырявить взглядом. Глаза у него были как дула пистолетов, лицо хмурое и небритое. Он выглядел как бандит из фильма девяностых. Гун Цзюнь сглотнул и попятился. Ничего не ответив, хозяин собаки надвинулся на Гун Цзюня походкой боксера, приметившего хорошую грушу. — Э-э, — промычал Гун Цзюнь. За шаг до него мужчина нагнулся и аккуратно взял бульдога под плоский живот. В глазах Гун Цзюня даже это выглядело угрожающе. На всякий случай он еще немного отодвинулся назад. — Не страшно, — сказал мужчина с интонацией, которую в кино использовали преступники перед перестрелкой. Он вновь наставил на Гун Цзюня свой жуткий взгляд, но Гун Цзюнь успел подготовиться и со всей силой вытаращился в ответ. Друзья говорили, что, пристально глядя кому-то в глаза, он кажется отбитым на голову психом. Похоже, это было правдой. С мгновение он и бандит не моргая пялились друг на друга. Затем бандит молча развернулся и вперевалочку вошел в лифт. «И что это было?» — не понял Гун Цзюнь. * В квартиру он заселился в тот же вечер, а на следующее утро ехал на первое прослушивание, которое ему достало агентство. В приступе рабочего энтузиазма он неумолимо подпевал музыке из наушников все два часа с хвостиком, пока добирался до другого конца города. Но на собеседовании его энтузиазм несколько пошатнулся. — Вы закончили университет несколько лет назад, — с укором подытожила кастинг-директриса, пролистывая его резюме, состоящее из одной рекламы. — И у вас даже нет актерского портфолио. Повисла тягостная пауза. — Эм. Да? — кивнул Гун Цзюнь и невольно поморщился, когда в ответ на него хлынула волна неодобрения. — Ну что ж вы так, — пожурил его помощник директрисы. — Сколько вам, двадцать пять? Поздно начинаете. Через пять лет можете не рассчитывать на роли главных героев. — Спасибо за совет, — сказал Гун Цзюнь прилежно. Его сбило с толку, какое трогательное участие проявляли к его жизни совершенно посторонние люди. Само прослушивание также не заладилось. Отыгрывали сцену ревности. Герой Гун Цзюня — немногословный ловелас шестнадцати лет — называет свою возлюбленную вертихвосткой, толкает к стене, а затем страстно целует. Разучивая реплики, Гун Цзюнь теоретически понимал, что нужно изображать накал чувств, но теперь, на практике, ощущал, что не может убедительно прижать незнакомую девушку к стене. Ему не удавалось вспомнить причину, почему он должен так некрасиво с ней поступать. А когда она попыталась объяснить ему, что тот парень, с которым она ходила в кино, был ее родным братом, он даже не стал ее слушать! Ну кто так делает? Если бы в глазах его случайной партнерши не читалось того же недоумения о том, что им следует играть, Гун Цзюнь заподозрил бы себя в профнепригодности. Кастинг-директриса была ими не удовлетворена: — Он изнывает! Она как бы вертихвостка, но как бы и нет! Полное погружение! Попробуйте выдать больше жара! Почему вы такие вежливые? Вы что, никогда не влюблялись? Ты никогда никем не крутила? А ты, — она указала на Гун Цзюня, — никогда ни на кого не набрасывался в приступе необузданной животной страсти? — Конечно нет, — возмутился он. — И я тоже, — поддержала его партнерша. Кабинет кастинга они оба покидали в бесславии. — Это было ужасно, — высказалась девушка. — Кошмар, — согласился Гун Цзюнь. — Вот же прицепились! Оскар Уайльд вообще считал, что настоящие чувства мешают творчеству. Поскольку в университете Гун Цзюнь иногда пропускал лекции из-за работы, то довольно смутно представлял, кто такой Оскар Уайльд. «Какой-то бунтовщик против системы Станиславского», — решил он. — Не переживай, — утешил он девушку. — Когда-нибудь и у тебя получится сыграть вертихвостку. На обратном пути Гун Цзюнь завернул в ближайший от его дома супермаркет. Он набрал тележку продуктов, а затем вспомнил, что ему не из чего есть и не в чем готовить. Вздохнув, Гун Цзюнь повернул тележку от касс самообслуживания и направился в отдел посуды. Пока искал в интернете, какая сковородка из дешевых прослужит ему дольше, ощутил на себе чей-то взгляд. Гун Цзюнь поднял голову. На него пялился неряшливо одетый мужчина с натянутым по брови капюшоном и в больших очках. Мужчина ничуть не смутился, что Гун Цзюнь посмотрел на него в ответ, и стал пялиться еще интенсивнее. Это был тот самый бандит из подъезда, владелец бульдога. Гун Цзюнь вздрогнул и, схватив первую попавшуюся скороводу, вырулил в следующий проход между стеллажами. Не то чтобы он боялся. Совсем нет. Просто проявлял осторожность. Он успел выбрать тарелки и электрический чайник, прежде чем заметил, что бандит стоит с другого края и, притворяясь, что рассматривает кружки, наблюдает за ним исподтишка. Гун Цзюнь решил использовать проверенный метод и принялся буравить его взглядом. Поняв, что его засекли, бандит вернулся к кружкам. Гун Цзюнь, перебирая ногами быстрее обыкновенного, завернул за стеллаж к полке со столовыми приборами. Выбор ножей оказал на него медитативное влияние. Он уже успел расслабиться и даже мысленно пристыдил себя за неоправданную трусость, но тут взвыли инстинкты. Он скосил глаза вбок. Оттуда прямо на него неумолимой поступью знающего себя цену бультерьера надвигался бандит. Вместо кастета на его пальцах висела кружка с хэллоу китти, линзы очков бликовали, словно у серийного убийцы из анимэ. Внутри у Гун Цзюня похолодело. Воображение рисовало ему неутешительные перспективы. Этот человек жил с ним в одном доме и мог выследить его до квартиры. А потом вскрыть замок и похитить его ночью. Или подбросить наркотики. Или... «Надо валить», — решил Гун Цзюнь и, с вызовом зажав в руке пачку ножей, не отводя глаз от преследователя, застывшего на месте, проскочил мимо и быстрым шагом побежал к кассам. Только дойдя до них, он понял, что ножи были пластиковые. Возвращаться не стал. По дороге во двор он периодически оглядывался, но бандита не видел. Гун Цзюнь не исключал, что тот, как профессиональный уголовный элемент, умеет красться так, чтобы обычные люди, вроде Гун Цзюня, его не замечали. Только закрыв дверь квартиры, он выдохнул спокойно. Но еще одна, финальная неприятность подстерегла его в ночи. Отмыв от пыли все горизонтальные поверхности и развесив строго по цветам выглаженные рубашки, он как раз чистил щеткой чашу туалета, когда вдруг кто-то негромко, но отчетливо запел: Yesterday All my troubles seemed so far away Гун Цзюнь замер с щеткой в руке. Голос был мелодичный, мужской. Доносился из-под унитаза. Now it looks as though they're here to stay Oh, I believe in yesterday Пропев первый куплет, неизвестный певец, видимо, проникнувшись, прибавил громкости и драматизма. Теперь слова пропевались с восклицательными знаками: Suddenly! I'm not half the man I used to be!! There's a shadow hanging over me!!! Oh, yesterday came suddenly!! Концерт продолжался, пока Гун Цзюнь принимал душ. Его сосед придерживался самобытного музыкального вкуса. Это были западные душещипательные песни о любви, которые чем были тоскливее, тем азартнее исполнялись. «Don't speak! — высокий голос вместе со струями воды заливался Гун Цзюню в уши, — I know just what you're sayin'!» Последнее было крайне недостоверно. — Нет, не знаешь, — упрямо пробормотал Гун Цзюнь. После череды слезодавительных хитов он и сам ощущал некоторую фрустрацию. Артистичного соседа его мнение, разумеется, не волновало. Тот продолжал надрываться: So please stop explainin' ! Don't tell me 'cause it hurts!! Голова у Гун Цзюня действительно начинала побаливать. Кроме туалета и ванной, пение было слышно так же преотлично и в спальне, и во второй комнате, и на кухне, словно их с соседом разделял не пол из бетона, а картонная перегородка. Вот так подвох квартиры, которого боялся Гун Цзюнь, открылся ему на вторые сутки проживания. Когда Гун Цзюнь уже ложился спать, певец перешел с тоскливой западной лирики на бодрый китайский рэп, но остался верен любовной тематике. Свою версию он читал поверх оригинального трека, звучащего столь же ясно, как если бы Гун Цзюнь, в приступе страсти к отечественному хип-хопу, приник ухом прямо к динамику. Гун Цзюнь вертелся в постели, но так и не нашел положения, которое бы примирило его с мажорным речитативом. Его настроение понижалось пропорционально повышению жизнерадостности у соседа. «Давай танцевать чачача любви, детка!» Было полпервого ночи. Гун Цзюню пришло в голову, что вместо того чтобы терпеть и мучиться, он мог бы спуститься, разобраться по-взрослому, в конце концов, позвонить в полицию… но это было бы так неловко… А вдруг это пение — разовый случай, человек просто веселится, а он уже вызвал полицию, испортил хороший вечер? А вдруг его сосед в депрессии, но у него нет денег на психотерапию, и таким образом пение — единственное, что поддерживает в нем силы продолжать жить? Собрав волю в кулак, Гун Цзюнь вздохнул, встал с кровати, на ощупь нашел на столе наушники и включил плейлист для сна, чтобы заглушить посторонние звуки. * Постепенно жизнь вошла в свою колею. Певец, живущий этажом ниже, больше не беспокоил, и Гун Цзюнь с облегчением решил, что ему не придется стучаться к незнакомому человеку с просьбой не устраивать концерты в туалете. С прослушиваниями не задалось. Менеджер, приставленный к нему от агентства, уверял, что Гун Цзюнь предназначен для ролей первого плана. Гун Цзюню повезло быть в полтора раза выше большинства актрис, что автоматически делало из него эталонного героя-любовника. Проблема заключалась только в одном: Гун Цзюнь чувствовал, что его актерское мастерство было не хуже, чем у соперников, но затем разверзались они — сцены ревности. Если он не прижимал девушку к стене, то закидывал на плечо, словно доисторический дикарь, а иногда и вовсе держал ее руки за спиной и, нависнув над бедняжкой, согласно пояснению в сценарии, с «тремя четвертями угрозы, одной четвертью нежности», обещал ей скорое наказание. В эти моменты Гун Цзюню немедленно становилось стыдно. Он даже с домашними животными так не обращался. Он краснел, запинался и тарабанил слова, лишь бы прекратить все побыстрее. Однажды ему удалось пройти первый тур — ревность впервые отсутствовала — но слетел на втором, потому что вышла новая версия сценария, в которую дописали сцену закидывания на плечи. На фоне подобных событий он совсем забыл про бандита из подъезда. Поэтому когда однажды вечером, возвращаясь после очередного прослушивания, которое, как он подозревал, снова окажется бесплодным, он зашел в лифт и услышал звук шагов, спешно направляющихся к нему, то без задней мысли придержал уже готовые закрыться створки. — Спасибо, — раздался голос. — Не за… — Гун Цзюнь поднял голову и застыл. В лифте стоял бандит. С мгновение они смотрели друг на друга, а затем дверцы лифта начали закрываться. Бандит не сводил с него пронизывающего, как дрель, взгляда. Гун Цзюнь нервно поискал глазами камеру слежения, но ее почему-то не было. — Вам какой этаж? — спросил бандит неприветливо. Его глаза мрачно сверкали из-под панамки, жидкая борода враждебно топорщилась. — Э-э-э, — проблеял Гун Цзюнь. Бежать было некуда. Он оказался в ловушке. — Двадцатый… К его ужасу бандит нажал кнопку этого этажа. Лифт тронулся. — Давно здесь живете? — осведомился бандит, поигрывая ключами. — Да нет… — выдавил Гун Цзюнь, силой воли унимая дрожь в коленях. — Недели две. — Соседи не беспокоят? — нажимал бандит. — Соседи? — обреченно прошептал Гун Цзюнь. — Да, есть тут один… поющий. Слышали? — Слышал, — на последнем издыхании сознался Гун Цзюнь и на всякий случай подпер себя об стенку. — Назойливый тип. Ничего с ним нельзя поделать. И песни отстой. Гун Цзюнь представил, как бандит с кружкой хэллоу китти наперевес вламывается в квартиру горе-певца, требуя сменить репертуар. Тот, хотя и выбрал неудачное время для исполнения, не заслуживал подобной участи лишь за свою любовь к заунывной поп-музыке. — Зато голос красивый, — вступился он за человека. — Вы считаете? — оживился бандит, и Гун Цзюнь пожалел о каждом решении, принятом в прошлом, которое привело его в этот лифт, где он застрял наедине с мутной криминальной личностью. Но тут лифт замер, дверцы медленно открылись. Не чувствуя ног, Гун Цзюнь вытек на лестничную площадку, пробормотал: — До свидания. — До скорой встречи, — пообещал бандит, не нажимая кнопки. Ощущая на себе его тяжелый взгляд, Гун Цзюнь отпер замок, чуть не выронив ключи, и запрыгнул внутрь квартиры. «Это просто смешно, — думал он, от волнения перемывая уже вымытую посуду, — почему я так на него реагирую?» Обрести душевное равновесие ему было не суждено. Лишь только он, закончив с посудой, открыл файл со сценарием следующего проекта, на кастинг в который его записало агентство, как со стороны санузла полилось прекрасное и громоподобное пение: I don't know how to love him!! What to do, how to move him!! В этот раз певец, не теряя времени, заголосил на полную мощность легких. В его исполнении чувствовались отчаяние и вызов — если не судьбе, то хотя бы спокойному времяпрепровождению остальных жильцов. Лишенный возможности куда-либо скрыться от чужих творческих порывов, Гун Цзюнь дал этой напасти обрушиться на себя. Он прислушался. I've been changed!! yes really changed!! In these past few days, when I've seen myself, I seem like someone else… Не без усилий разбирая английские предложения, Гун Цзюнь сделал вывод, что композиция предназначалась для женского вокала. Голос его соседа был пусть и высокий, но определенно мужской. I don't see why he moves me… He's a man! HE’S JUST A MAN And I've had so many men before! In very many ways, He's just one more!! — Как жизненно, — сказал Гун Цзюнь унитазу, к которому подсел, чтобы лучше слышать. — Но отчаиваться не стоит. Может, ты тоже ему нравишься. Should I bring him down?! — Просто поговори с ним. Should I scream and shout?! — Не-а. Should I speak of love, Let my feelings out?!! — Лучше намекни, — подумав, посоветовал Гун Цзюнь. — Внезапные признания здорово смущают. Всем неловко. I'm the one who's always been SO CALM, SO COOL NO LOVER’S FOOL Running every show! He scares me so… — Если он хороший человек, — рассудил Гун Цзюнь, — то не бойся. Вспомнив бабушкины слова о злых собаках, добавил: — Он боится тебя сильнее, чем ты его. Поющий сосед стал вызывать у Гун Цзюня сочувствие. Его тронула неистовая самоотдача, с которой тот тосковал по абстрактному мужчине. В пении, считал он, и сам любивший погорланить то тут, то там, главное не мастерство, а энергетика. Кроме того, над ним с соседом нависала общая угроза — сверлоподобные взгляды бандита. На душе у Гун Цзюня потеплело при мысли, что в мире существовал хотя бы один человек, который прошел через то же, что и он. После одной композиции сосед замолк, очевидно, истратив запал. Как бы приятно ни было бесплатно слушать живое пение, Гун Цзюнь все-таки предпочитал самостоятельно решать, когда и кем наслаждаться. Он поблагодарил Небеса за вернувшуюся тишину и принялся учить новую роль. Однако певец доказал, что не столь прост. В два часа ночи, когда Гун Цзюнь соскользнул в сон, снизу раздалась бодрящая дух колыбельная: Golden slumbers fill your eyes!! Smiles await you when you rise!! Услышав вступление, Гун Цзюнь подскочил, спросонья решив, что звонит будильник. Ух, как он разозлился! Поддавшись инстинкту агрессии, свойственному каждому насильно разбуженному, он даже ударил кулаком подушку и пнул одеяло на пол. Потом поднял и пнул еще раз. Покричал в матрас. — Sleep, pretty darling, do not cry! — заливался сосед. — And I will sing a lullaby… Уже надевая наушники, Гун Цзюнь пообещал себе: в следующий раз он идет и просит прекратить эти концерты. В следующий раз. Обязательно. * В конце первого месяца Гун Цзюнь признал: ситуация с соседом выходит из-под контроля. Тот музицировал сутки напролет. Когда бы Гун Цзюнь ни присутствовал дома, то непременно попадал под бьющее ключом пение. Сосед сменил тактику: исчерпав скорбный репертуар зарубежных и отечественных артистов, он перешел к более игривым композициям. Потом и они закончились, и песни стали повторяться. Время летело, и, как верный и неутомимый пес, пение провожало Гун Цзюня по утрам и наскакивало на него по возращении. Про себя Гун Цзюнь лелеял надежду, что кто-нибудь другой вместо него пойдет поговорить с неугомонным вокалистом. Не одному же Гун Цзюню мешало пение? Не могло же быть так, что они единственные жили в доме? Тогда Гун Цзюнь вспомнил, что певучесть соседа не смог обуздать даже бандит. Это интриговало. Невольно Гун Цзюнь начал гадать, что за человек живет этажом ниже. Он встречался с другими жильцами, но внутреннее чутье подсказывало ему: никто из них не был его поющим соседом. * В начале второго месяца жизни в Пекине его навестили университетские друзья. Два обстоятельства оказали влияние на дальнейшие события, за которые Гун Цзюнь был готов полностью понести ответственность. Первое: бурная радость при виде знакомых, которые подбивали Гун Цзюня пить за их здоровье. Второе: рассказы о тяжелой доле взрослого человека, после которых Гун Цзюнь пил с двойным усердием. В трезвом состоянии он ни за что бы, никогда, ни за какие блага не согласился сделать то, что сделал потом. В состоянии летаргической бодрости он вернулся домой к пяти утра и, пошатываясь от количества выпитого, залез в душ. Когда теплая вода хлынула на голову, его осенило. Если он слышал соседа, значит, и сосед должен слышать его. Сейчас тот наверняка спал. Это был шанс, который нельзя упустить. У него свело живот от предвкушения сладчайшей мести. Прекрасное будущее предстало перед ним, как наяву. Вот сосед, услышав гунцзюневские серенады, просыпается и тут же осознает, как был неправ все это время. Пристыженный до глубины души, он сокрушается над своим поведением, после чего пение прекращается навсегда. «Нет, — подумал Гун Цзюнь, охваченный приступом великодушия, — навсегда — это как-то слишком. Пусть поет, но иногда. По праздникам». Он встал поближе к вентиляционной шахте — так, чтобы струя воды не попадал ему в рот, — и громко, не жалея горла, запел: YESTERDAY ALL MY TROUBLES SEEMED SO FAR AWAY Это была самая первая песня, которую спел его сосед, — Гун Цзюнь надеялся, что тот оценит легкую иронию. Он помнил не все слова, поэтому временами заменял их набором похожих звуков. Иногда сбивался с ритма. Он был уверен, что его пение подобные мелочи не портят — в конце концов, в таком нелегком деле, как вокал, самоотдача важнее бездушной техничности. Жизнеутверждающе провопив балладу о потерянной любви – на всякий случай дважды, чтобы сосед точно проснулся, – Гун Цзюнь вылез из душа и, крайне довольный собой, обернулся в полотенце. Но не успел он сделать и двух шагов, как в дверь квартиры с ожесточением заколотили. Гун Цзюнь остолбенел. Вся нега мигом слетела с него. Появилось нехорошее предчувствие. На цыпочках он подкрался к двери и заглянул в дверной глазок. Там, за дверью его ждал бандит. Даже через искажающую линзу было видно, что глаза у него горели обещанием кары за безвкусное любительское пение. Гун Цзюнь осторожно закрыл глазок. Это стало фатальной ошибкой. В дверь заколотили пуще прежнего. — Я вас заметил! — крикнул бандит. — Вы стоите у двери! Открывайте! Смирившись с судьбой быть обруганным и ограбленным, Гун Цзюнь героически открыл дверь. Он ждал, что бандит наброситься на него с претензиями, но тот встал как вкопанный, уставившись ниже лица Гун Цзюня. Гун Цзюнь покраснел. — Я только из ванной, — промямлил он. — Извините за вид. — Да нет, — возразил бандит, отвел взгляд и прокашлялся. — Чего я там не видел… Выражение его лица говорило, что кое-что на теле Гун Цзюня он явно видел впервые. Повисла пауза. Босые ноги Гун Цзюня замерзали. — Я вам помешал? — решил помочь он бандиту. — Помешали! — с благодарностью подхватил тот и вновь принял грозный вид. — Вы в курсе, что люди спят в такую рань? На хрена разголосились? Гун Цзюнь немедленно застыдился. — Я прошу прощения, — он поклонился. Бандит был полностью прав, ругая его. В своем желании досадить соседу он забыл о том, что они живут не одни в этом доме. — Этого больше не повторится, — добавил Гун Цзюнь, выпрямляясь. — Да нет, пойте на здоровье, — расщедрился бандит, избегая поднимать взгляд. — Но не в пять утра. Вы разбудили мою собаку, и теперь она требует гулять. — Извините, — повторил Гун Цзюнь. — Вы даже неправильно пели эту песню, — не унимался бандит. — Это не просто грустная пописулька, это рефлексия о том, что произошло давно! Это боль, с которой вы привыкли жить и знаете, что она не уйдет никогда. Ее не надо гавкать, словно военный марш. Ваша версия была интересной, но в корне профанской! — Эм, — ответил Гун Цзюнь. Меньше всего он ожидал от бандита интереса к западным любовным рок-балладам. — Прослушайте еще раз оригинал, если не верите, — припечатал бандит. Он поднял на Гун Цзюня взгляд и тут же отвел. Гун Цзюнь был приятно удивлен. Бандит вел себя чрезвычайно вежливо, к тому же разбирался в лирике. Гун Цзюню понравилась уверенность, с которой тот осуждал за его неверную интерпретацию. И все-таки ему было очень холодно. — Да, — кивнул Гун Цзюнь. — Конечно. Если вы позволите, я бы хотел… — Да я уже ухожу, — перебил бандит, в котором деликатность возобладала над праведным гневом. — Всего доброго. Он быстро развернулся и вразвалочку заковылял к лифту. — До свидания, — дружелюбно крикнул Гун Цзюнь ему в спину. С тех пор сосед снизу больше не пел, а с бандитом они здоровались при встрече. Несколько раз они видели друг друга в саду, когда Гун Цзюнь устало брел домой, а бандит возвращался откуда-то со спортивной сумкой на плече, и когда Гун Цзюнь спешил на очень раннее прослушивание, а бандит выгуливал своего бульдога. Однажды у Гун Цзюня было достаточно времени, и он остановился, чтобы осторожно погладить пса по голове. Тот засопел и лизнул ему пальцы. — Его зовут Луффи, — сказал бандит, наблюдая за тем, как Гун Цзюнь чешет собаку за ухом. — Хорошее имя, — ответил Гун Цзюнь. Не придумав, что еще сказать, он поднялся с колен. К его удивлению, бандит, лицо которого на этот раз было прикрыто капюшоном, протянул ему синий мячик. — Киньте, Луффи это обожает. Гун Цзюнь кинул. Мячик низко пролетел над газоном и врезался в субтильное, недавно посаженное деревце. Луффи, ликующе храпя, припустил за ним, нисколько не смущенный слабым броском. — Так, э-э, — начал Гун Цзюнь, пока они с бандитом наблюдали, как пес воюет с игрушкой, — вам нравятся бульдоги? Бандит глянул на него почти с весельем. — А вы как считаете? — Затем, видимо, пожалев его, пустился в объяснения: — Вы, наверное, думаете: нелепые псины эти бульдоги. Почему бы ему не завести пекинеса? А я вам отвечу: пекинесы — это не практично. Шерсть. Колтуны. К тому же страшные нахалы. Постоянно доказывай им свой авторитет. — Нет, я не имел… — А вы мне возразите: но есть же пинчеры. Таксы. В конце концов, бигли. И я уважаю биглей. Мне нравятся их хвосты. Один бигль — достойный охотник, три бигля — непобедимая армия. Но вы только посмотрите в эти глаза. Бандит присел к подбежавшему псу и развернул его мордой к Гун Цзюню. Два выпученных шарообразных глаза посмотрели на Гун Цзюня с невероятным, непостижимым смирением. В скорбных складках на морде затаилась мировая печаль. — Правда, он потешный? — заходился бандит, с силой наглаживая псу бока. — А эти слоновьи ушки? А если почесать по спине, он будет сопеть, как настоящая свинка. Где вы видели собаку милее? Чтобы честно ответить на этот вопрос, Гун Цзюнь внимательно осмотрел Луффи еще раз. Тот задрал голову повыше, очи его сделались еще шире и влажнее. Но Гун Цзюнь, в сердце своем любивший всех зверей решительно одинаково, хотя и дрогнул, смог выстоять. Он уже собирался ответить в меру любезно, как бандит тоже поднял на него голову. Их взгляды встретились. Гун Цзюнь впервые заметил, какие у бандита выразительные глаза. Вроде бы ничего особенного. Темные, немного больше стандартного. Но они смотрели прямо на Гун Цзюня, и внутри у него словно кто-то надувал воздушный шарик. Гун Цзюнь моргнул и перевел взгляд на Луффи. — А. Да, — сказал он и поправил рюкзак, сползавший с плеча. Запоздало вспомнил, что ему пора. — Хорошего дня, — попрощался он. — И вам, — буркнул бандит хмуро. В следующий раз они столкнулись в супермаркете. Бандит великодушно уступил Гун Цзюню последнюю пачку рисовой лапши. — Что вы, что вы, — смутился тот. — Возьмите ее сами… Не слушая его, бандит самовольно кинул упаковку в его тележку. — Я ненавижу рисовую лапшу, — сообщил он гордо. — Ем ее от безысходности. Проклятая диета. — О, — сказал Гун Цзюнь. Он не ожидал, что бандит был из тех, кто следит за фигурой. Но Гун Цзюнь мог поддержать беседу о диетах, так как без перерывов сидел на них несколько лет. — А… — Но вам, наверное, это не знакомо, — продолжил бандит. — Вы такой стройный и красивый. А мне вот в последнее время приходится… Он испустил тоскливый вздох, так что Гун Цзюнь счел за благо перевести тему разговора. — Вы давно живете в этом районе? — спросил он воспитанно, пока они вдвоем с подозрением рассматривали помидоры. — На месяц дольше, чем вы, — ответил бандит. — Раньше я снимал квартиру в третьем круге, но потом… случилась неприятность. — Все наладится, — сочувственно сказал Гун Цзюнь. Ему хотелось узнать, что произошло, но не посмел, опасаясь, что интерес воспримется как праздное любопытство. Бандит отрывисто рассмеялся и покачал головой: — Мои друзья и родственники говорили мне то же самое. И я скрылся от них здесь. — Скрылись? — удивился Гун Цзюнь. — Почему? Бандит долго молчал, и он уже собрался извиниться за некорректный вопрос, когда тот медленно ответил: — Я не думал об этом. Не знаю. Мне просто хотелось. Как будто их беспокойство делало это реальным. А без них я мог притворяться, что ничего не изменилось... Но что же мы тут застряли? — вдруг воскликнул он, и Гун Цзюнь вспомнил, что они по-прежнему стоят у лотков с овощами. Вокруг ходили покупатели, по мегафону громко играла реклама. — Вы все взяли, что хотели? — деловито обратился к нему бандит. — А? Да… — Тогда идемте отсюда. Я устал от шума. На кассе самообслуживания Гун Цзюнь пробил свои товары быстрее бандита и замер у выхода, наблюдая, как тот с озадаченным выражением лица вертит в руках банку диетической пепси, пытаясь найти штрих-код. У Гун Цзюня с детства была особенность, не всегда уместная: чужие мучения были для него физически непереносимы. Поэтому, простояв так несколько секунд, он со вздохом подошел к бандиту. — Можно?.. — он протянул руку к пепси. Бандит передал банку. Гун Цзюнь взял ее, не касаясь чужих пальцев, и быстро пробил на кассе. — Я обычно заказываю доставку, — сообщил бандит, будто оправдываясь, пока Гун Цзюнь пробивал оставшиеся в его тележке продукты. — А до этого на нормальных кассах, с кассирами… — Не волнуйтесь, — отмахнулся Гун Цзюнь. — Это ерунда. Можете оплачивать. Вот сюда, да. Бандит расплатился, и они вместе вышли на улицу. Пока они в молчании шли бок о бок в их микрорайон, Гун Цзюнь думал о том, что рассказал бандит о своей жизни. Хотя они были совсем незнакомы, ему стало грустно за этого человека. Они оба были одиноки, вот только одиночество Гун Цзюня оказалось последствием его выбора, а не целью. Он скучал по друзьям, скучал по семье. — Простите, если лезу не в свое дело, — начал он неуверенно. — Вы совсем не общаетесь с близкими? — Изредка пишу, что жив. Шлю фотографии Луффи. — И вы чувствуете себя лучше? — Нет, — ответил бандит не раздумывая. — На какой-то момент я ощутил облегчение, но потом… Я просто не хочу, знаете, быть жертвой. Много случаев в миллион раз хуже моего. Я не хочу быть объектом чужого волнения. У меня все в порядке. — А ваш случай… он не улучшается? Бандит невесело усмехнулся. — Мне сразу сказали: все, баста. Гун Цзюнь не знал, стоило ли продолжать спрашивать. Некоторое время они шли в тишине. Небо было уже непроглядно черным, дорогу им освещали искусственные фонари. Гун Цзюнь подумал о завтрашнем дне. Ему предстояли два прослушивания, а затем один кастинг на съемку рекламы. Он знал, что во что бы то ни было надо проявлять упорство; у него не было запасного плана на жизнь. Мечта о славе уже давно заразила его. Но был ли он достоин славы? Сможет ли он быть достойным ее в будущем? Он приходил к мысли, что и на факультет его взяли из-за внешности, поскольку считалось, что красивые добиваются успеха быстрее, даже не будучи особенно одаренными. Но таких красивых, как он, и еще красивее, и более талантливых, было очень много. Потом бандит вновь заговорил, словно не было между ними этого молчания: — Возможно, мне трудно смириться, что моя жизнь изменилась… И я неправ. По отношению к себе и к ним. — Вы не скучаете по ним? — спросил Гун Цзюнь. — Я привык долго их не видеть. Моя профессия такая… — мужчина усмехнулся. — Я тот еще карьерист. — Вы не очень похожи, — вырвалось у Гун Цзюня. — Мы встретились в странный период моей жизни. Смотрели этот фильм? — Что-то из Стивена Чоу? Бандит рассмеялся. Так, разговаривая, они прошли через пункт охраны и вступили в сад. Пахло скошенной травой, подсохшей за день на солнце. — Спасибо, — произнес бандит, остановившись. Гун Цзюнь остановился следом. — За что? — За то, что выслушали. Лицо бандита, до этого казавшееся обычным, почти некрасивым, преобразилось: словно все это время Гун Цзюнь смотрел лишь на маску и наконец впервые увидел то, что было скрыто за ней. Взгляд и улыбку. Что-то сжалось у Гун Цзюня в груди. Он ощутил, как щекам стало жарко, а руки, наоборот, похолодели, словно его тело внезапно выросло настолько, что конечности находились в разных климатических поясах. — Не… не за что, — ответил он, чувствуя себя так глупо, как никогда до этого. Голос и туловище перестали ему принадлежать, и к нему тут же вернулось заикание, которое он преодолел в детстве: — Я рад, что это не было гру-грубостью для вас, что я в-влез… — Я сам начал об этом говорить, — пришел на помощь бандит, спасая от окончательного позора. — Так что это я вам, можно сказать, навязался… — Нет-нет, вы не навязались… Они поглядели друг друга с одинаковыми кривыми ухмылками. Гун Цзюнь сжал пальцы вокруг ручки пакета. Бандит переступил с ноги на ногу. — Мы с вами даже имен друг друга не знаем… — заметил тот с новой, более сдержанной улыбкой. Крошечные звезды плясали в его зрачках — или то был отраженный свет фонаря. — Меня зовут Гун Цзюнь. — Чжан Чжэхань. Ладонь Чжан Чжэханя была плотная, а рукопожатие крепкое, даже чересчур. Гун Цзюнь прокручивал в мыслях их отрывочный разговор, пока заходил в квартиру, готовил ужин, мылся в душе. Каждая собственная реплика казалась ему нелепее предыдущей. Он придумывал варианты, как можно было сказать остроумнее. Он хотел бы сбавить несвойственную ему назойливость, но при этом держаться увереннее; Чжан Чжэхань, теперь, наверное, считает его глупым, раз он не понял цитаты из кино, а он, между прочим, учился на актера и смотрел много фильмов, включая самые старые… Ком из разных эмоций стоял в его груди. Среди них самыми ясными были облегчение, что не был грубым, и странное разочарование, которому чем больше удивлялся, тем ярче оно разгоралось. Лежа в постели, он долго не мог заснуть, хотя никогда не страдал бессонницей. Его охватывало какое-то фантомное и беспричинное беспокойство; будто волос, занозивший кожу, тонкая, легкая мелочь, забралась в него незаметно и распространяла тихий, настойчивый зуд. Местом, откуда тот шел, было воспоминание о поразившей его улыбке. Теперь Гун Цзюнь знал, что лицо этого человека содержало в себе тот мягкий, сияющий взгляд. * В следующие дни они с Чжан Чжэханем не пересекались. Раньше они не виделись неделями, и Гун Цзюнь не думал об этом, не замечал, но теперь в подъезде, во дворе, по ближайшим улицам к их дому он проходил, непременно помня о том, что их встреча возможна. Он оборачивался, если поблизости раздавался лай; каждый высокий мужчина в кепке или толстовке казался похожим на Чжан Чжэханя. Он снова и снова возвращался мыслями к их разговору. Что случилось с Чжан Чжэханем? Гун Цзюнь не решился спросить напрямую: это было бы невежливо. Но чем больше времени проходило, тем сильнее становилось желание узнать. Это чувство было похоже на жадность; оно было ему незнакомо; оно удивляло его самого. Какой была его жизнь? Хотя Гунь Цзюнь уже не думал, что Чжан Чжэхань в самом деле был бандитом, все же тот не производил впечатления человека, занимавшегося чем-то… обыкновенным. «Фитнес-тренер», — вывел Гун Цзюнь, вспомнив его спортивное телосложение, которое не могли скрыть даже мешковатые толстовки. Покраснел. Нет, фитнес-тренер не та профессия, которая надолго разлучала бы человека с родными. Чжан Чжэхань мог быть фоторепортером, снимающим полную опасностей неукрощенную природу, куда не добралась нога человека, за исключением парочки ног таких же фоторепортеров. Вот Чжан Чжэхань, лежа на животе за хилым кустом, подстерегает львов в саванне; Чжан Чжэхань взбирается на Джомолунгму, невзирая на холод, ветер и непредусмотренный синоптиками сход лавины. О лавинах Гун Цзюнь имел лишь смутные представления, но бороться с опасной стихией было Чжан Чжэханю очень к лицу, так что лавина прочно закрепилась в его воображении. Хотя ради его безопасности Гун Цзюнь бы предпочел, чтобы Чжан Чжэхань все-таки был фитнес-тренером. Здоровье, считал он, гордившийся своей практичностью не на пустом месте, важнее романтичной картинки. Однако если сам Чжан Чжэхань жаждал экстремальных приключений, Гун Цзюнь, разумеется, уважал бы его выбор… Такими мыслями он развлекался, когда выдавалось свободное время. Зато его сосед снизу вновь подал голос. Да так, что Гун Цзюнь чуть не умер со стыда. Однажды он возвращался домой в первой половине дня, и с ним в подъезд зашел неизвестный парень. Гун Цзюнь не обращал на него внимания до тех пор, пока в лифте парень не нажал кнопку девятнадцатого этажа. Того самого этажа, с которого доносились… «Неужели», — подумал Гун Цзюнь. Это может быть он, поющий сосед! Гун Цзюнь исподтишка посмотрел на парня. Лицо у того было феноменально угрюмое, а рост — даже выше, чем у Гун Цзюня. Ничто в его облике не намекало, что этот человек способен по нескольку часов подряд задушевно исполнять топ-лист сентиментальных хитов о любви. Однако Гун Цзюнь не судил людей по внешности. Внутри у него затрепетало от охотничьего азарта. Чтобы скрыть азарт, он вальяжно засунул руки в карманы и, не поворачиваясь к парню лицом, равнодушно спросил: — Давно тут живете? — Я не живу, — откликнулся парень так же индифферентно. «Крепкий орешек», — подумал Гун Цзюнь с уважением. — В гости приехал, — последовало пояснение. — Хм, — сказал Гун Цзюнь. Это было чрезвычайно колкое «хм». Формально оно заканчивало беседу, удерживаясь в рамках обмена пустыми репликами. Однако мастерски исполненное, оно приобретало оттенок снисходительного, недоверчивого презрения с нотками обидной иронии. Разумеется, собеседник ощутил на себе всю мощь скрытых смыслов. Непробиваемая угрюмость парня покрылась рябью. Он неуверенно покосился на Гун Цзюня. — Вот оно как, — протянул Гун Цзюнь и посмотрел на парня. Многозначительно. — А я на двадцатом живу… Парень моргнул. К разочарованию Гун Цзюня, ни искры понимания не мелькнуло на его насупленном лице. — Это высоко, — проговорил парень, словно изо всех сил пытался поддержать беседу. И вдруг добавил доверительным тоном: — Я бы выше пятнадцатого не жил. И то в окно бы не заглядывал. Гун Цзюнь не верил ни единому слову. — Высоты боитесь? — спросил он, чтобы усыпить бдительность. — Да, — вздохнул парень, — У меня есть друг, он, видите ли, немножко экстремал… Гун Цзюню не было суждено узнать о последствиях дружбы с экстремалом. Лифт приехал на девятнадцатый этаж. — Ну, пока, — попрощался парень, который, возможно, был его соседом и имел не только вредную привычку орать во всю глотку, но и непревзойденный талант к вранью и заговариванию зубов. Но провести Гун Цзюня было не так-то просто. — До свидания, — прилично сказал он парню вслед. После чего, поставив ногу перед створкой, чтобы помешать ей закрыться, высунул голову из лифта. Парень подошел к двери, которая находилась ровно на том же месте, где, этажом выше, располагалась дверь в квартиру Гун Цзюня. Но не успел тот ни возликовать, что наконец-то вычислил своего неуловимого врага, ни посетовать на человеческую беспринципность, как парень, вместо того чтобы достать ключи, нажал на звонок. И еще поколотил в дверь в придачу. Да, парень не был тем таинственным соседом. Но привел Гун Цзюня прямо к нему. Гун Цзюнь перестал дышать. Послышался звук открываемой двери… Затем, будто в рапидной съемке, парень, стоявший к нему спиной, стал поворачиваться в сторону лифта. Гун Цзюнь быстро нырнул обратно в лифт и с размаху нажал на кнопку с номером двадцатого этажа. Створки начали закрываться, и, прежде чем поехал наверх, Гун Цзюнь услышал, как парень произнес: — Странные у тебя соседи. Сосед что-то ответил, но ни слов, ни даже голоса Гун Цзюнь уже не успел разобрать. Придя домой, он был очень возмущен. «Что значит странные! — кипятился он. — Это не я пою сутками напролет!» «Ну надо же! — думал он, листая ленту в Вэйбо. — Нет, вы подумайте!» Станешь тут странным, когда… Снизу раздался очень громкий стон. Гун Цзюнь вздрогнул. Стон был… однозначный. И он повторился снова. И снова. Затем послышались глухие удары, словно что-то твердое и тяжелое билось о стену. Гун Цзюнь лежал на кровати ни жив ни мертв. Все волосы на его теле встали дыбом. Он усиленно потел. Потом сквозь нарастающий ужас пробилась догадка. Вот почему его сосед больше не пел! Ему не надо было отныне сублимировать печаль в песни: его возлюбленный ответил взаимностью! Или это другой мужчина? Гун Цзюнь крепко задумался. «Не столь важно», — решил он. Главное, счастье наступило. Гун Цзюнь считал себя участливым человеком и даже был готов порадоваться, что у соседа все отлично разрешилось, если бы только не… — А-а-ах! Бля! — доносилось снизу. Нет, Гун Цзюнь отказывался это понимать! Как можно быть таким! Таким! Со злости он скомкал упаковку из-под Читос и швырнул об стену. Упаковка шлепнулась на пол, не долетев до цели, так что Гун Цзюнь, выплескивая мстительные чувства, пнул ее для острастки. К сожалению, одним эпизодом все не закончилось. Открыв для себя мир секса, сосед стонал как по расписанию, по понедельникам и четвергам. Находясь дома в эти дни, Гун Цзюнь привык не снимать наушников. Чтобы найти в своем положении позитивную сторону, он попробовал использовать раздражение из-за соседа для сцен ревности на кастингах. Как только подходило время прижать несчастную девушку к стене, он вспоминал свои чувства, когда сосед орал колыбельную ночью, или… шумел, когда Гун Цзюнь читал советы по улучшению актерского мастерства. Однако стоило ему взглянуть на партнершу, — ни в чем не виноватого постороннего человека, которой вряд ли нравилось, что ее так грубо прижимают к стене, — как весь запал тут же терялся. Извинения вылетали из его рта прежде, чем он успевал сообразить. Прослушивания стабильно проваливались. В общем, жизнь его находилась в спектре всех оттенков черного. — Тебе надо отдохнуть, — посоветовала мама по телефону. — А лучше возвращайся к нам, — вклинился отец. — У семьи Сю дочка вернулась из Цинхуа. Инженером работает. — Поженитесь, — подытожила бабушка. В этот момент Гун Цзюнь сидел на балконе. Полный меланхоличных чувств, преданный ближайшими родственниками, он обводил взглядом необъятные просторы бюджетного жилого комплекса, как вдруг увидел маленькую фигурку человека с крохотной собакой, выходящего из их подъезда. Человек был в толстовке и кепке и шел вперевалку. Сам того не замечая, Гун Цзюнь вскочил со стула. — У меня потоп, — соврал он, бессердечно прерывая матримониальные инициативы. — Перезвоню. И бросил трубку. Ничего аморальнее он в жизни не делал, но у него не было времени стыдить себя. Мысленно извинившись перед бабушкой и родителями за то, что стал таким неблагодарным сыном, он, поскальзываясь по пути, ринулся к прихожей. Затормозил. Повернул в ванную и скрупулезно осмотрел себя в зеркале. Это никуда не годилось. Но надо было спешить. Второпях он выбрал и натянул самую красивую рубашку, которую надевал лишь на выпускной, день рождения бабушки и съемки рекламы мебельного магазина; спрыснул спреем волосы, чтобы не пушились; почистил лучшие кроссовки… Когда он вышел из дома, Чжан Чжэхань и его пес успели исчезнуть. Не собираясь сдаваться так просто, Гун Цзюнь побрел в сад. Он накрутил кругов тридцать по саду, пробыл там полчаса, довел своей красотой двух девочек-подростков, слушающих рэп на скамейке, до смущенного хихиканья, однако Чжан Чжэханя так и не нашел. Понурый, он направился домой. «Надо было спрашивать номер в Вичате, — злился он на себя. — Почему я так медленно соображаю?» Он даже не знал, в какой квартире, на каком этаже живет Чжан Чжэхань, чтобы постучаться к нему под выдуманным предлогом. В подъезде Гун Цзюнь успел придержать закрывавшиеся створки лифта. Незнакомый симпатичный парень с волосами до плеч посмотрел на него шокированно. Почувствовал прикосновение к ноге, Гун Цзюнь опустил взгляд и увидел, как собака породы французский бульдог, точь-в-точь похожая на Луффи, обнюхала его штанину. Гун Цзюнь поднял голову. Парень насмешливо дернул ухоженной бровью. Он носил черную толстовку. В руке у него была кепка. Это был Чжан Чжэхань. — А я тебя не узнал, — выпалил Гун Цзюнь обрадованно. Все печали последних дней тут же отошли на второй план. Он бестолково заулыбался. — Еще бы, — ответил Чжан Чжэхань. — Я помыл голову и побрился. «И выщипал брови», — подумал Гун Цзюнь. Створки лифта закрылись, и они поехали вверх. Все еще улыбаясь, Гун Цзюнь машинально посмотрел на панель с кнопками. Улыбка медленно сошла с его губ. Горела кнопка девятнадцатого этажа. В неверии он перевел взгляд на Чжан Чжэханя. Тот с вызовом выпрямился, но его большие, выразительные, блестящие, милые глаза бегали туда-сюда, как у подлого злодея. — Ага, — произнес Гун Цзюнь. Боль от вероломного предательства заволокла его душу. Собрав последние силы, он придержал негодование в надежде, что предчувствие обмануло его. — А в какой квартире ты живешь? — вкрадчиво поинтересовался он. Чжан Чжэхань не смотрел ему в лицо. — Ты на что-то намекаешь? Уклонившись от вопроса, Чжан Чжэхань расписался в собственной виновности. — Это был ты! — воскликнул Гун Цзюнь. Этого ему показалось мало. — Ты! — добавил он безапелляционно. — Что я? — увильнул Чжан Чжэхань. Его спина выпрямилась настолько, что по ней можно было измерять кривизну стен. — Ты пел. Мешал мне спать. Мешал мне мыться. Я выучил английский из-за тебя! — Это плохо? — Нет, — честно ответил Гун Цзюнь и опомнился: — Может, я не хотел его знать! — А зря, — возразил Чжан Чжэхань надменно. — Английский всегда пригодится. А если ты поедешь в Португалию? На каком языке ты будешь там разговаривать? А? На китайском? — На португальском! — Ты не знаешь португальского. — Откуда ты знаешь, знаю я португальский или не знаю? — У тебя на лице написано, что ты не знаешь португальский. — Ничего там не написано, — обиделся Гун Цзюнь. — Так что, знаешь? Гун Цзюнь конфузливо промолчал. — И вообще, — пришпорил коня Чжан Чжэхань, почувствовав, что противник дал слабину, — ты тоже мешал мне спать! Не сваливай все на меня. От такой наглости Гун Цзюнь только и мог, что ловить ртом воздух. — Я хотя бы петь умею, — разошелся Чжан Чжэхань. — У меня красивый голос. Я почти профессиональный певец. — Почти! — торжествующе перебил Гун Цзюнь. Но Чжан Чжэхань запросто ушел от атаки: — Детали, — отмахнулся он. Что Гун Цзюнь мог противопоставить этой железобетонному бесстыдству? Он решил прибегнуть к последнему, мощнейшему аргументу: — Ты не только пел, — обличил он и готовился праздновать победу. — Вспомни, что еще ты делал. Чжан Чжэхань состроил невинное лицо: — Что я делал? «Стонал!» — подумал Гун Цзюнь про себя, но почему-то не смог сказать это вслух. Под упрямым взглядом Чжан Чжэханя его сердце подскочило так, что едва не вывалилось изо рта. — Ты… когда к тебе пришел… Нет, он никак, решительно никак не мог произнести этого. Теперь, когда открылось, что те стоны издавал именно Чжан Чжэхань, Гун Цзюнь ощущал не возмущение от бесстыдного поведения, а обиду и тоску. Он погрузился в переживания и очнулся, только когда Чжан Чжэхань хлопнул его по плечу. — Ладно, ладно, — примирительно сказал он. — Прости меня. Ты прав. Давай-ка зайдем, поговорим у меня? Оказывается, они давно уже вышли из лифта и стояли на лестничной площадке. Чжан Чжэхань отпер дверь и впустил внутрь Луффи. — Ну что, заходишь? — повернулся он к Гун Цзюню. Гун Цзюнь планировал держать оборону подольше, чтобы Чжан Чжэхань горько пожалел обо всех творимых им гнусностях, но тот смотрел на него таким светлым взглядом, и сам извинился, и они встретились впервые за несколько недель… Гун Цзюнь выбрал компромиссный вариант. — Захожу, — согласился он, но своим самым суровым тоном. В квартире Чжан Чжэханя его поджидали испытания. Он чуть не запнулся о гантель, логистически неверно валяющуюся прямо у входа, затем путь ему перегородил самовыкатившийся гимнастический мяч. По шкале от фитнес-тренера до экстремального фоторепортера, с облегчением признал Гун Цзюнь, Чжан Чжэхань пока что был ближе к первому. Это успокаивало. Хотя бы о лавинах со львами можно было не волноваться. По кухне были раскиданы собачьи игрушки. Они лежали на полу, на диване, на столе и даже на стопке грязных тарелок в раковине. Пока Гун Цзюнь тратил всю концентрацию, чтобы ни на что не наступить, творец хаоса пересекал полное ловушек пространство с небрежной грацией привычки. — Тут малость не прибрано, — заявил Чжан Чжэхань. Он нахмурился, глядя в кружку, и затем элегантным движением вылил из нее зацветшую воду. — Ты мой второй гость. Вспомнив, кто был первым, Гун Цзюнь опять помрачнел. — Вы, кстати, виделись с ним, — добавил Чжан Чжэхань невзначай. — С другим гостем. В лифте. — М-м, — выдавил Гун Цзюнь. — Он сказал, что к нему пристал какой-то чел. Сказал: странный тип, но красавчик. Глаза как у бешенной ламы. Я сразу понял, что это ты. Гун Цзюнь не был согласен с этой версией событий. Но улыбающийся Чжан Чжэхань, а также вопиющее отсутствие маломальской системы в расположении предметов полностью подавили его волю к сопротивлению, так что он мог лишь спросить: — Почему лама? — Не волнуйся, Сяо Юй любит лам. Ты в его вкусе, — Чжан Чжэхань подмигнул. — Могу познакомить. Ну ты садись, садись. — Куда? — растерялся Гун Цзюнь. Отвлекшись от кружек, Чжан Чжэхань вплотную подошел к Гун Цзюню. Вместе они критически уставились на диван, вещи на котором не просто не оставили свободного места, но стремились вверх, словно великий, но ненадежный горный массив. Точнее, уставился только Чжан Чжэхань. Гун Цзюнь притворялся, что погружен в осмотр, но все его чувства обратились к Чжан Чжэханю, чье плечо почти задевало его. Он закаменел, боясь повернуть голову и чувствуя, что даже белки глаз краснеют от напряжения. — Это барахло можно на пол, — наконец решил Чжан Чжэхань. Он последовал собственным словам и одним наложением руки снес хлипкую конструкцию. — Вообще-то я довольно аккуратный по жизни, — немного застенчиво сказал Чжан Чжэхань под звуки катастрофического обрушения. — В последнее время вот сдал. Сам себя не узнаю. Гун Цзюнь знал, как это бывает. Он не узнавал себя прямо сейчас. При обычных обстоятельствах проблему с уборкой он разрешил бы в два счета. Но в данный момент он волновался из-за близости и всеми силами старался этого не показать. Но Чжан Чжэхань явно имел в виду другое. Это давало Гун Цзюню шанс задать вопрос, который волновал его сильнее прочих. Перешагнув через перекочевавшие на пол завалы, Гун Цзюнь с некоторой опаской присел на краешек дивана. Теперь, когда он был разделен с Чжан Чжэханем каким-то расстоянием, к нему возвратились мыслительные способности. Он осторожно начал: — Лучше не стало? С твоей проблемой? — Это будет долгий процесс, — уклончиво ответил Чжан Чжэхань. Он вернулся к инспекции посуды в раковине и вид его с каждой секундой становился все озабоченнее. Не зная, насколько уместно продолжить расспросы на эту тему, Гун Цзюнь заметил: — Зато теперь с тобой твой… друг. — Сяо Юй-то? Да, теперь он с меня не слезает. Гун Цзюнь начинал ощущать к Сяо Юю неприязнь. Чем тот заслужил, чтобы Чжан Чжэхань так страдал по нему раньше? Пусть на первый взгляд страдания казались несколько эксцентричными, но кто такой Гун Цзюнь, чтобы судить? Его и самого не раз называли чудилой. Это, конечно, было абсолютной неправдой. Гораздо сильнее его возмущало, что этот парень, вместо того чтобы помочь Чжан Чжэханю с его ситуацией — или хотя бы прибраться, — днями напролет творил с ним всякие непотребства. Любил ли он Чжан Чжэханя на самом деле? Тогда почему не заботился? «А вдруг, — подумал Гун Цзюнь с холодеющим сердцем, — этот Сяо Юй просто пользуется его чувствами?» Как коварный ловелас Вальмон, притворяющийся влюбленным, чтобы удовлетворить свою похоть… бросающий Чжан Чжэханя среди гор заплесневелой посуды… Его сумбурные мысли были прерваны бульдогом. Миновав многочисленные препятствия, Луффи подобрался к его ногам и безотрадно заглянул в глаза. Гун Цзюнь легонько погладил пса между ушей. — Ему нравится, когда пожестче, — посоветовал подошедший Чжан Чжэхань и протянул кружку. Взяв ее, Гун Цзюнь попытался незаметно найти в ней следы какой-либо нежелательной формы жизни. В кружке был пустой кипяток. — Чая нет, — пояснил Чжан Чжэхань, неверно истолковав его действие. — Кофе тоже. Вообще ничего нет. Неприязнь к Сяо Юю в душе Гун Цзюня потихоньку приобретала масштаб. Как можно быть таким невнимательным и равнодушным?! — Смотри, как надо, — сказав это, Чжан Чжэхань, севший на диван рядом с Гун Цзюнем, поставил Луффи к себе на колени и начал бесцеремонно щупать его бока. Глядя на такое своевольное обращение с чьим-то телом, Гун Цзюнь ощущал, словно это ему самому мнут ребра. — Еще ему нравится вот так, — Чжан Чжэхань стиснул псу уши, и у Гун Цзюня заболели его собственные. — Нравится тебе? А? Какой ты милый, толстый мальчик! Сопение Луффи стало громче. — Давай, не бойся. Он вообще не кусается. Гун Цзюнь несмело коснулся шкуры. Неудовлетворенно цокнув, Чжан Чжэхань накрыл своей ладонью его пальцы и вдавил в собачью спину. Пальцы были худые и грубые на ощупь, но кожа на тыльной стороне ладони — матово-смуглая и тонкая. Это была красивая рука. Она очень нравилась Гун Цзюню, но прикосновение испугало его. Он чуть не выдернул свою руку из плена, но прежде, чем он смог, Чжан Чжэхань сильнее сжал его пальцы и, управляя ими, начал наглаживать Луффи по спине. — Вот так надо, смелее. Гун Цзюнь ощущал себя раком, которого бросили вариться в кастрюлю. — Разве это не больно? — спросил он. Прочистил горло. — Это как массаж, — уверенно возразил Чжан Чжэхань. — Слышишь, он хрюкает? Это признак блаженства. Гун Цзюнь не замечал никаких признаков блаженства. Стук сердца в ушах мешал ему слышать что-либо, кроме высокого голоса Чжан Чжэханя. В оцепенении он позволял двигать своей рукой, как тому вздумается. Чжан Чжэхань переместил их сцепленные ладони на ухо Луффи и затем отпустил его. Ладонь Гун Цзюня в одиночестве осталась на собачьей голове. Сам он отчаянно тормозил. Его сознание, не поспевая за происходящим, находилось еще в том моменте, где Чжан Чжэхань цепко и тепло держал его за руку. В настоящем времени Чжан Чжэхань, понятия не имеющий об оказанном им эффекте, отклонился и сделал большой глоток из своей кружки. И тут же выплюнул обратно. «Наверное, невкусно», — подумал Гун Цзюнь, наконец догнавший реальность. Не убирая руки с Луффи, он тоже немного отпил. Кипяток как кипяток. — Так, — просипел Чжан Чжэхань, смаргивая слезы и вытирая рот рукавом. — Эм. Чем ты занимаешься? Учишься, работаешь? До Гун Цзюня не сразу дошел смысл вопроса. — Я актер, — ответил он. По факту он не снялся еще ни в одной дораме, так что пришлось снизить планку: — Начинающий. Переехал в Пекин, чтобы работать. Но пока меня никуда не берут. — Я тоже, — перебил Чжан Чжэхань. — Актер. — О, — Гун Цзюнь моргнул. Что тут скажешь? По степени риска актерская профессия располагалась аккурат по центру шкалы между гламурной, но выматывающей работой фитнес-тренера и — с какой стороны ни посмотри — абсолютно незавидной участью экстремального фоторепортера. — Я о тебе не слышал, — неловко сказал он. — Я о тебе тоже, — отбил Чжан Чжэхань. Поправился: — Я не то чтобы знаменитый… А ты говоришь, тебя никуда не берут? Почему? Ты такой высокий. Выглядишь как порядочный любовный интерес для, к примеру, темпераментной, но одинокой героини, под маской весельчака ведущей борьбу с трудными жизненными обстоятельствами… — Большое спасибо, — поблагодарил Гун Цзюнь, польщенный комплиментом. Пришлось рассказать эпопею со сценами ревности. Сначала Гун Цзюнь смущался, что из-за этого кажется непрофессиональным, но Чжан Чжэхань слушал с большим вниманием, поэтому Гун Цзюнь постепенно расслабился и речь его стала свободнее. Параллельно он не забывал наглаживать Луффи, старательно подражая грубоватой ласке Чжан Чжэханя, чтобы тому ни в коем случае не пришла в голову мысль опять хватать его за руку. — Понятно, — произнес Чжан Чжэхань, когда он закончил рассказ. — Тебе не хватает практики. Статистика указывала на обратное. — Тридцать две сцены ревности за два месяца, — сообщил Гун Цзюнь. — Тебя заклинило. Ты из раза в раз сталкиваешься с одной и той же проблемой. Тебе надо играть совершенно иначе. — Как? Чжан Чжэхань бросил на него быстрый взгляд. — Я могу помочь, если хочешь. Давай отрепетируем вместе что-нибудь на твой выбор. Можно для следующего кастинга. Следующий кастинг должен был быть через два дня. Договорились, что Гун Цзюнь придет завтра. — Нам надо добавиться в Вичате, чтобы я скинул тебе реплики, — заявил он, обрадованный тем, что не придется изобретать для этого никакого ложного предлога. Когда Чжан Чжэхань скопировал его код, он добавил: — И в Вэйбо. Чжан Чжэхань поднял брови и отдал ему телефон, чтобы он вбил свое имя в поиск. Гун Цзюнь нашел свой аккаунт, зафолловил себя от имени Чжан Чжэханя и, отдавая телефон обратно, закрепил: — И в Доуине. — А ты дотошный, — прокомментировал Чжан Чжэхань с чем-то, что, как Гун Цзюнь надеялся, было искусно завуалированным восхищением. После признания в многочисленных неудачах Гун Цзюню хотелось чем-то блеснуть. И вообще поразить Чжан Чжэханя, такого уверенного в себе, предложившего свою помощь. Однако над ним нависал неумолимый фактор Сяо Юя, от любви к которому Чжан Чжэхань раньше неистово пел, а теперь с выражением стонал. Так что Гун Цзюнь быстро пресек подобные порывы. «Чжан Чжэхань почти замужний человек,— напомнил он себе. — Это все от природной доброты». И все-таки, когда почти замужний Чжан Чжэхань, пожаловавшись на жару, стянул толстовку, оставаясь только в футболке с V-образным вырезом, глаза Гун Цзюня сами собой опустились ниже его лица. Как и руки, там все было красиво. Гун Цзюнь не планировал долго рассматривать; он почти сразу же отвел взгляд. И напоролся на ответный взгляд Чжан Чжэханя. Повисла неловкая пауза. Гун Цзюнь незамедлительно покраснел. Одним Небесам было известно, что Чжан Чжэхань мог о нем подумать! Хуже всего, что его мысли будут недалеки от истины. — Еще кипятка? — поинтересовался Чжан Чжэхань тоном учтивого хозяина. — Да, пожалуйста, — закивал Гун Цзюнь. — Очень вкусно. Чжан Чжэхань сместил Луффи со своих колен на диван и поднялся с места. Он носил мягкие и свободные спортивные штаны, которые больше подчеркивали, чем скрывали. Гун Цзюнь целенаправленно наглаживал бульдога, ни в коем случае не поднимая головы. — Ты прости за пение, — сказал Чжан Чжэхань сбоку. — Я с ним малость переборщил. Я тебе сильно мешал? Гун Цзюнь неопределенно промычал. Он не мог признаться, что гораздо сильнее ему мешали другие издаваемые Чжан Чжэханем звуки. Тот продолжил: — Мне иногда крышу сносит. Начинаю что-то и не могу остановиться. Я больше не буду, так что не сердись. — Я и не сердился, — чистосердечно возразил Гун Цзюнь. Он уже полностью забыл обо всем раздражении, которое испытывал из-за ночных серенад на протяжении двух месяцев. — Сердился, сердился. Кто меня буквально только что отчитывал, как школьника, а? — Я просто… — Ты просто слишком вежливый, чтобы признаться, — закончил Чжан Чжэхань. — Вежливый и хорошенький Гун лаоши. Ни разу не позвонил в полицию. Даже не постучался, чтобы поскандалить. Надеюсь, у меня получится хоть чуть-чуть отплатить тебе за твое терпение. Гун Цзюнь вздохнул. Он бы предпочел, чтобы Чжан Чжэхань имел о нем какое-то иное впечатление. Посолиднее. Но ему нечего было возразить: в конце концов, эти сентенции были правдивы. Поэтому он проигнорировал их, продолжая упорно гладить Луффи. — На самом деле, я очень благодарен тебе. Без шуток. Если бы не ты, я бы, наверное, до сих пор распевался тут в одиночестве. А так я даже, вон, Сяо Юя позвал в гости. На его лице возникла слабая улыбка, которую Гун Цзюнь интерпретировал как полную сдержанного мужественного обожания. — И я начал работать над коленом. Так что моя проблема решается. Все благодаря тебе. — Что с твоим коленом? — спросил Гун Цзюнь. Хотя он уже примерно догадывался об ответе. Словно ожидая этого вопроса, Чжан Чжэхань снова сел рядом и задрал штанину на левой ноге. На остром колене и худой голени краснели два небольших пореза. — Я неудачно приземлился, когда играл в баскетбол. Мне сделали операцию, но я забил на реабилитацию, и все ухудшилось. Теперь баскетбол для меня под запретом. И многое другое. Я немного… переживал из-за этого. Но теперь все в порядке. — Теперь ты ходишь на реабилитацию? — Конечно, — Чжан Чжэхань усмехнулся. — Ты разве сам не понял? Гун Цзюнь моргнул. Как он должен был понять? Чжан Чжэхань опустил штанину обратно и добавил презрительно: — Эта хрень пиздец болит. Я и запел-то в первый раз, потому что пение отвлекало. Просто потом, э-э, увлекся. Гун Цзюнь в который раз пожалел, что сорвался тогда, в лифте. Ему вообще было несвойственно такое поведение, но он не мог доказать этого Чжан Чжэханю, уже видевшему его в худшем свете. И теперь, осведомленный о причине, еще больше сочувствовал ему: и как человеку, которого успел немного узнать, и —ретроспективно — как неизвестному соседу, чье лицо никогда не видел. — Ты мне не мешал, когда пел, — убежденно повторил Гун Цзюнь свою ложь. — Мне даже нравилось. Честно. Я не против, если ты продолжишь. Смех Чжан Чжэханя подозрительно напоминал хихиканье. Гун Цзюнь почувствовал, что его толкнули плечом в плечо. — Что? — спросил он, растерянный из-за странной реакции. — Да так, — ответил Чжан Чжэхань довольно. Гун Цзюнь повернул голову. Чжан Чжэхань смотрел на него тем мягким сияющим взглядом, что и в темный вечер, когда они вдвоем возвращались домой. На его лице расцвела улыбка. Гун Цзюнь улыбнулся в ответ. * Он не догадывался, к чему приведет их с Чжан Чжэханем совместная репетиция. Хотя намеки были рассыпаны прямо перед его носом. Например, в этот раз сценарий включал в себя не только прижимание к стене, или закидывание на плечо, или обещание скорого наказания. В этот раз были все три сцены ревности сразу. Это было первым звеном в цепи трагических случайностей. Вторым стал Чжан Чжэхань. Стоило Гун Цзюню нажать на дверной звонок, как дверь перед ним тут же распахнулась, и при виде улыбки Чжан Чжэханя внутри у Гун Цзюня словно распустился цветок. Он заметил маленькие сережки в его ушах, потом — белую, шелковую и несомненно дорогую рубашку, и внутри у него легкие поменялись местами с печенью. Пока он пережидал нестандартные ощущения, параллельно раздумывая, надо ли как-то комментировать наряд, Чжан Чжэхань резко дернул воротник и тоном заводского рабочего обрубил: — Ничего не говори. Это для вхождения в роль. Как и было велено — молча, Гун Цзюнь впихнул ему коробку с чаем. Недоступность мгновенно слетела с Чжан Чжэханя. — Мне? — обрадовался он и залез в коробку с носом, как любопытный кот. — Гун лаоши, я так и знал, что ты не любишь пить кипяток. Гун Цзюнь не стал указывать на очевиднейший логический просчет: если бы он не любил кипяток, то не стал бы изымать лучший чай из собственной квартиры. Торжественно водрузив коробку с чаем в центр кухонного стола, словно вазу с букетом, Чжан Чжэхань объявил: — Я тщательно проанализировал все, что ты мне прислал… Он также убрал гантель и гимнастический мяч от входной двери и частично освободил пол на кухне. Гун Цзюнь сначала подумал, что подвиг вершился во имя него, но потом вспомнил, что Чжан Чжэхань даже перед приходом Сяо Юя не прибирался. Где был любовник, которому посвящались песни, и где Гун Цзюнь, малознакомый сосед сверху? Так что он не стал относить на свой счет внезапное побуждение к чистоплотности. — Литературная составляющая, конечно, хромает, — продолжал Чжан Чжэхань учительским тоном. Гун Цзюнь прилежно внимал. — Но будем работать с тем, что есть. Итак, твоя роль — немногословный и, судя по всему, туповатый студент. Снаружи холодильник, внутри — кипящая лава. А я, то есть женская роль, — вертихвостка. Но невинная. — Безобидная, — поддакнул Гун Цзюнь. Он тоже умел анализировать роли. — Да, да. Но ты не знаешь, что я невинная и безобидная. Ты дуреешь от тоски. В другом жанре это была бы отличная возможность сыграть полную деградацию личности… С этим Гун Цзюнь был согласен. Чжан Чжэхань продолжал: — Я же беспощадно кокетничаю с тобой, а потом катаюсь на мотоцикле с другим. Непростительное двуличие. И что делаешь ты? — По-моему, это просто недоразумение, — возразил Гун Цзюнь. — Ведь далее оказывается, что она была влюблена в него с пяти лет, когда они вместе ходили в ясли. Он подарил ей плюшевого зайку, с которым она спит до сих пор. — Но он-то об этом не помнит, — резонно сказал Чжан Чжэхань. — Для него она вертихвостка. — Даже если так, — не уступал Гун Цзюнь, — какое право он имеет так плохо с ней обращаться? Он совсем ее не уважает. — Тогда будем по-другому, — Чжан Чжэхань выпрямился, приобретя солидный вид. — Я скажу тебе, где ты ошибся. Готовься. Готов? Ты должен играть не агрессию, понимаешь. А что? — Что? — повторил завороженный Гун Цзюнь. — Эротическое напряжение. Ты думаешь, что должен злиться, но на самом деле ты соблазняешь меня. Гун Цзюнь моргнул. — Ее, — поправился Чжан Чжэхань. Завелся: — Ее, меня — какая разница? Все зрители, глядя на тебя, должны возмечтать, чтобы их прижал к стене такой же красавчик. Все и так мечтают об этом, дело почти сделано. Давай уже начинать. — Лично я не хочу, чтобы меня к стене прижимал какой-то там красавчик, — угрюмо возразил Гун Цзюнь. Чжан Чжэхань вскинул бровь. Гун Цзюнь поспешно уткнулся в телефон и открыл приложение с текстом. Начали в хронологическом порядке — от сцены со стеной. Все было хорошо, пока не дошли до ремарки «толкает ее к стене и нависает с грозным и исступленно-нежным видом». Гун Цзюнь имел проблемы с этой частью. У него не получалось совместить грозный и исступленно-нежный виды. В конце концов, выход нашелся: он толкнул Чжан Чжэханя грозно, а навис над ним исступленно-нежно. Толчок в действительности был слабосильным касанием, но Чжан Чжэхань, без промедления затрепетав, живописно врубился в стену и поглядел на него безобидно распахнутыми глазами. Глаза были в меру безобидны и достаточно распахнуты, чтобы Гун Цзюнь, уже готовый отчитывать Чжан Чжэханя за безнравственное поведение на мотоцикле, замер под прицелом этого взгляда. Сцена предполагала, что он будет наклоняться к своей партнерше, чтобы нашептывать нелестные слова в сантиметрах от ее лица. Между Гун Цзюнем и Чжан Чжэханем могли поместиться трое человек средней комплекции, и Гун Цзюнь предпочел бы, чтобы их число не уменьшалось. Шелковая рубашка только усложняла его положение. Он не смотрел на Чжан Чжэханя ниже щек, но ему хватало одного знания о ней, чтобы занервничать. — Я понял, — сказал Чжан Чжэхань и выскользнул из-под его руки. Точнее, просто отошел в сторону, так как рука была от него так далеко, насколько Гун Цзюнь мог себе это позволить. — Давай сделаем наоборот. Я покажу тебе, надеюсь, поможет. Они поменялись местами. Чжан Чжэхань потянул Гун Цзюня за локоть и переставил его чуть плотнее к стене. — Начнем, — предупредил он и положил ладонь Гун Цзюню на ключицу. Решив не повторять самоотверженное падение на стену, Гун Цзюнь отступил на шаг, пока не уперся в нее лопатками. Но, по-видимому, Чжан Чжэхань придерживался мнения, что, пока роль чувствует себя некомфортно, актер не имеет права располагаться со всеми удобствами. Подобно воину из уся, одним точечным толчком он поверг Гун Цзюня на стену. Гун Цзюнь распахнул глаза от неожиданности. Он вовремя вспомнил, что по сценарию положено изображать невинность, и для полноты картины заломил брови. Он надеялся помочь Чжан Чжэханю провести правдоподобную демонстрацию эротического напряжения. Но чем ближе был Чжан Чжэхань, тем меньше Гун Цзюню требовалось усилий, чтобы поддерживать брови заломленными, а глаза — безобидно-распахнутыми. Когда Чжан Чжэхань очутился в сантиметрах от лица Гун Цзюня, и брови, и глаза нашли свое положение весьма естественным. Следующим шел монолог о порочности. Чжан Чжэхань наклонился. Чем ближе было его лицо, тем розовее становился Гун Цзюнь. Он отчаянно налег на стену со смутной надеждой, что она рухнет под отбойными ударами его сердца; тогда репетицию можно будет прервать, чтобы вызвать ремонтников… Чжан Чжэхань придвигался к нему неотвратимо. Ближе. Почти вплотную. Гун Цзюнь чувствовал запах его дезодоранта. Чжан Чжэхань наклонился — нет, встал на цыпочки, глядя снизу-вверх… — Ты не мог бы присесть, — деловито попросил Чжан Чжэхань ему в шею. — А то неудобно тянуться. Колени Гун Цзюня только и ждали этого момента, чтобы подогнуться. — Молодец, — удовлетворенно похвалил Чжан Чжэхань. Гун Цзюнь с ужасом ощутил, что сползает еще ниже. — Здесь можно импровизировать, — говорил тем временем Чжан Чжэхань, вернувшись к учительскому тону. — Тебе надо отличиться. Добавь какие-нибудь фишки. Гун Цзюнь сполз настолько низко, что, куда бы ни отвел взгляд, повсюду обзор застилала грудь Чжан Чжэханя в шелковой рубашке. Он почти касался ее носом. Один из двух маленьких бугорков был прямо перед ним… — Какие? — выдавил он. Его ткнули в щеку. Гун Цзюнь возмущенно запрокинул голову. — Ты чего там делаешь? — поинтересовался Чжан Чжэхань. — Так тоже неудобно. Давай повыше. Гун Цзюнь послушно заскользил вверх и затормозил, когда его глаза оказались напротив выбритого подбородка Чжан Чжэханя. — Теперь смотри внимательно, — дал указание подбородок. Чжан Чжэхань наклонился и принялся отчитывать его за неуместное поведение на мотоцикле. — «Как член студсовета, ты пример для подражания другим студентам…» — говорил он, а точнее неторопливо, куртуазно шептал. Теплое дыхание опаляло ухо Гун Цзюня, в соответствии с чем температура его тела скакала то вниз, то вверх, и Гун Цзюнь одновременно и морозился, и потел. Затем, прервавшись посреди предложения, Чжан Чжэхань отодвинулся и с полными боли глазами воззрился Гун Цзюню куда-то в область переносицы. — «А ты даже не можешь правильно заполнить документы… — без положенного укора, но с меланхоличным восторгом он протянул он и нежно провел пальцем Гун Цзюню по виску. — Отчеты о фестивале нужны ко вторнику…» Касание продлилось на щеку, с нее перетекло на шею. Умирающий от тахикардии и удушья Гун Цзюнь был сражен актерским мастерством Чжан Чжэханя. Единственное, что не давало его разуму бесследно улетучиться, как в остальные разы, когда Чжан Чжэхань был рядом, трогал его, — это все быстрее нарастающее недоумение. — «А ты, вертихвостка…» На этом этапе интерпретация Чжан Чжэханя окончательно утратила литературоцентричность. Там, где герой должен гордо удалиться, Чжан Чжэхань будто бы прижался к Гун Цзюню еще теснее. Его рука заскользила у Гун Цзюня под шеей, что-то задергало его под воротником, раздался треск… — О, — сказал Чжан Чжэхань, выйдя из роли. В пальцах у него была пуговица. Чжан Чжэхань посмотрел на нее обиженно, а затем точно так же уставился на Гун Цзюня. Тот автоматически потрогал рубашку и нащупал торчащие нитки. — Тебе надо лучше следить за одеждой, — порекомендовал сурово Чжан Чжэхань и, сунув пуговицу ему в руку, отошел на полшага. Гун Цзюнь глубоко вздохнул. После того, как в легкие вернулся кислород, ему немного полегчало. Руки потряхивало от адреналина. Чжан Чжэхань действовал на него подавляюще. Если он приближался, Гун Цзюню хотелось отойти. Но если Чжан Чжэхань сам отходил, ему было неприятно, словно он в чем-то провинился, и это нужно было срочно исправить. — Чжан лаоши талантливый актер, — сказал он, чтобы примирить того с пуговичным фиаско. Его голос сорвался, но он сделал вид, что всегда разговаривает, словно тринадцатилетний подросток. Аура негодования вокруг Чжан Чжэханя поутихла. — Гун лаоши тоже неплох, — подхватил он благодушно. — А теперь докажи, что я еще и хороший учитель, и повтори, что я сейчас сделал. Одна только мысль о том, что придется вытворять с Чжан Чжэханем все то же самое, что тот вытворял с ним, под тяжелым взглядом его умных и красивых глаз, заставила Гун Цзюня прилечь обратно на стену. — Нет, — выпалил он в ужасе. Чжан Чжэхань хотел запротестовать, но он не позволил: — Еще две другие остались. Давай их. Следующей была сцена закидывания на плечо. — Отношения героев прогрессируют, — одобрительно кивнул Чжан Чжэхань. И добавил: — У тебя не должно быть проблем с закидыванием. Закинь-ка меня. Он распахнул руки, приготовившись к закидыванию. Гун Цзюнь, у которого не все функции тела успели восстановиться после пережитых испытаний, покачал головой. — Ну же, давай, — потребовал Чжан Чжэхань, не меняя позы. — Гун лаоши такой высокий, неужели он не сможет закинуть эту невинную крошку? Гун Цзюнь моментально раскусил его тактику. Чжан Чжэхань пытался взять его на слабо. — Конечно смогу, — фыркнул он. — Просто не буду. Чжан Чжэхань призывно помахал руками, словно огромная и нахальная птица. Гун Цзюнь замахал руками в отказе. Чжан Чжэхань замахал яростнее и засмеялся: — Как же без репетиции, а? Гун лаоши, ты халтурщик. Лентяй. В этот момент Гун Цзюнь начал кое-что понимать о Чжан Чжэхане. Чжан Чжэхань был немного, капельку, самую малость — придурковат. — Давай другую, — отрезал Гун Цзюнь неумолимо. Как бы ему ни хотелось быть несгибаемым гвоздем, его решимость подпитывалась вовсе не стальной волей, а предчувствием, что если он попробует взять Чжан Чжэханя на руки, то в тот же миг случится неминуемая катастрофа. — Хорошо, хорошо, — уступил Чжан Чжэхань, ощутив перемену в его настроении. — Только не хмурься. Следующая сцена была последней. Герой Гун Цзюня подходил к героине за спину и, словно бравый работник правоохранительных органов, виртуозно ловил ее запястья в захват. После этого начинал снова обзывать вертихвосткой. К удивлению Гун Цзюня, в конце сцены происходил поцелуй. Когда вчера он открывал сценарий перед сном, поцелуя там точно не было. В подступающей панике он снова и снова перечитывал эту строку. Они бы в любом случае не стали ее репетировать, но само ее существование подрывало его моральный дух. Он будет знать, что она там есть, и Чжан Чжэхань будет знать, и они оба знают о том, что другой знает… Гун Цзюня передернуло от смущения. — Ну что, — Чжан Чжэхань братски хлопнул его по плечу, — начнем? Он встал к Гун Цзюню спиной, а потом оглянулся через плечо с улыбкой и, приставив палец к щеке, прогнулся в пояснице и подвигал бровями. Поняв, что его пытаются насмешить, Гун Цзюнь слабо улыбнулся. Он приступал к этой сцене с тяжелым сердцем. Подойдя сбоку, он осторожно взял Чжан Чжэханя за одно запястье, обозначив профессиональный бойцовский захват из сценария, и начал выговаривать реплики недовольным тоном. И здесь, внезапно для него самого, все оказалось проще простого. Без взгляда Чжан Чжэханя, на который он напарывался с их первой встречи и из-за которого теперь забывал, как дышать и думать, моральный дух Гун Цзюня восстановился на раз-два. В нем проснулись коварство, озорство и мстительность. Эти новые, рожденные из мук и страданий грани его личности нашептывали ему: «Если Чжан Чжэханю можно так меня трогать, то почему мне нельзя так же трогать его? Разве это справедливо? Разве можно это оставить безнаказанным?» «Нельзя», — согласился Гун Цзюнь без долгих размышлений. Он приступил к атаке планомерно. Когда-то он читал Сунь-цзы, чтобы применять его советы, играя в онлайн-игры. Теперь советы пригодились и в другой области. Прямо сейчас он воплощал в жизнь сентенцию «Когда можешь — притворись, что не можешь». Подгадав момент, когда реплика будет особенно эротически напряженной, Гун Цзюнь отпустил запястье Чжан Чжэханя и вместо этого положил обе руки ему на талию. Чжан Чжэхань стал прямым, как строительная рулетка. — Так нормально? — спросил Гун Цзюнь невзначай, специально не уменьшая расстояния между ними. Ибо «когда ты близко, притворись, что далеко». Гордясь своей находчивостью, он приготовился привести неопровержимый рациональный довод: — Эта сцена… требует чего-то… более… такого… В его голове это звучало поубедительнее. Но Чжан Чжэханю, с томительной сосредоточенностью любовавшемуся потолком, было достаточно. — Да, да, — закивал он нетерпеливо и переступил с ноги на ногу. — Давай дальше. Заручившись опрометчивым согласием, Гун Цзюнь продолжил наступление. В четверть шага преодолев расстояние между ними, он встал почти вплотную к спине Чжан Чжэханя. И уже слегка присел, чтобы подвергнуть Чжан Чжэханя тем же самым экзекуциям, что и тот подверг его, но тут перед ним возникло оно. Ухо. Ухо было выдающееся, интересного оттенка алого. Кожа на ушной раковине была тонкая, словно крыло насекомого, и такая красная, что казалась светящейся. Мочка была нежно-розовой. Она казалась мягкой даже на вид и очень, очень маленькой. Это было самое милое оттопыренное ухо на свете. Но Гун Цзюнь не зря тренировал в себе дисциплину и ответственность. Было непросто, но он подавил желание потрогать ухо пальцами. Даже в рамках мести это было бы чересчур нахально и совсем не уважительно. Собираясь с мыслями, он машинально сжал руки. В руках у него была талия, так что он случайно сжал и ее тоже. Тело под его ладонями дрогнуло. Через прикосновение он чувствовал, как двигались ребра Чжан Чжэханя, когда тот ровно и неглубоко вдыхал и выдыхал. Сам того не замечая, Гун Цзюнь подстроился, став дышать ему в такт. Ладонями он ощущал тепло, скользкий шелк, форму и плотность чужого тела. Он наклонился ниже. На шее туго бился пульс. Ресницы опустились на мгновение вниз, бросив слабую тень на нежную кожу вокруг глаз. Эти самые глаза вдруг повернулись прямо к Гун Цзюню. — Почему ты молчишь? — спросил Чжан Чжэхань. В тот же миг до Гун Цзюня дошло, что он прижался к Чжан Чжэханю почти вплотную и долго, без слов пялился на его лицо. Катастрофа все-таки случилась. Гун Цзюнь отшатнулся. Он почти отпустил Чжан Чжэханя, но тот вдруг прижал его ладони к себе, не давая им выскользнуть. — Как ты могла так со мной поступить, — произнес Чжан Чжэхань без выражения. Это была реплика Гун Цзюня. Он облизнул пересохшие губы. — «Как ты могла так со мной поступить, — повторил он смиренно, как выдрессированное животное, не понимая, к чему все идет. — Ты вертишь чувствами людей, как хочешь, ты кокетка, ты вертихвостка…» — «Я не вертихвостка, — воспротивился Чжан Чжэхань. — За что ты меня мучаешь? Я… я любила тебя так долго». Он опустил взгляд на рот Гун Цзюня, а затем вновь посмотрел в глаза. Выражение его лица было целеустремленным и растерянным, губы полуоткрыты. Он словно чего-то ждал; чего-то желал. Гун Цзюнь не мог понять, казалось ли ему это или было на самом деле. Он думал: «Этого не может быть», а затем сразу: «Но…». Но тогда откуда это? Но все эти колебания происходили в параллельном мире его сознания. В реальности, где они с Чжан Чжэханем стояли в полуобъятии, он, подражая своему самопровозглашенному наставнику, так же глядел на его губы, а его собственные так же раскрылись, и даже выражение лица стало тем же. Он с трудом помнил, что надо говорить. — «Ты врешь! — сказал он без запала, как робот. — Мы встретились на прошлой неделе». — «Как ты можешь! Ты забыл о плюшевом зайке, которого подарил мне, когда нам было по три года?» — «Нет! Не может быть! Неужели? Я помню это, словно это было вчера. Это была ты?» — «Я! Всегда я». Все так же глядя в глаза, Чжан Чжэхань повернулся в его руках и положил ладони ему на шею. Теперь они тесно обнимали друг друга. «Тут мы целуемся», — вспомнил Гун Цзюнь. Он больше не чувствовал ни страха, ни смущения. Понимание, которого он искал и не находил, нашло его само и погрузило в себя, словно мягкая теплая волна. Он наклонился, подчиняясь чужим настойчивым ладоням, и Чжан Чжэхань потянулся ему навстречу. Их дыхания слились, соприкоснулись губы. Они поцеловались. Только теперь, когда это случилось с ним, Гун Цзюнь со всей ясностью осознал, что хотел этого — и хотел сильно. Чжан Чжэхань крепко держал его затылок и нежно, по очереди целовал его верхнюю и нижнюю губы. Гун Цзюнь был ошеломлен ощущениями и их близостью и потратил впустую много времени, пассивно принимая его ласки. Наконец он собрал себя по кусочкам и хотел уже тоже что-то сделать, но не успел. Раздался звонок в дверь. Потом в нее заколотили. Гун Цзюнь вздрогнул. Его сердце полетело вниз со скоростью света, и, не будь это фигуральным выражением, пробило бы насквозь все девятнадцать этажей. Чжан Чжэхань мигом оторвался от Гун Цзюня и с блестящими, покрасневшими губами бодро заковылял к двери. — Это пришел Сяо Юй, — сообщил он. Сообщил с такой радостью в голосе, словно не они только что… прямо здесь… Молча, приросший к полу, Гун Цзюнь смотрел, как распахивается входная дверь и из-за нее показывается великолепный любовник Сяо Юй. При виде него Чжан Чжэхань расцвел еще пышнее. — А у меня тут гость, — оповестил он, запуская Сяо Юя внутрь, как обходительный муж угрюмую жену. — Вы уже, кажется, знакомы. Сяо Юй уставился на Гун Цзюня и заторможено моргнул. Гун Цзюнь стиснул челюсти. — Хань-Хань был прав, — сказал Сяо Юй, отмерев. — Ты тот мужик из лифта. — Не стесняйся ты так, — накинулся на него Чжан Чжэхань. — Ты назвал его не мужиком, а красавчиком. С выразительными глазами. Вместо возражений Сяо Юй опустил ресницы и застенчиво засмеялся. Гун Цзюнь окончательно перестал понимать, что тут происходит. Единственная связная мысль гласила: пора сваливать. — Я, пожалуй, пойду, — сказал он, стараясь не выдать себя ни лицом, ни голосом. — Так быстро? — удивился Чжан Чжэхань. Потом сориентировался: — Если тебе пора, то конечно… У двери он схватил Гун Цзюня за локоть и спросил: — Спишемся, да? Гун Цзюнь, боясь не совладать со словами, только кивнул, чтобы тот скорее его отпустил. — Удачи! — крикнул Чжан Чжэхань ему в спину. На подрагивающих ногах Гун Цзюнь добрел домой и там попытался заняться своими делами. Его отяжелевшее сердце болталось где-то в низу живота, а в легкие словно набилась металлическая стружка. Вопреки собственному желанию он чутко прислушивался к звукам из квартиры снизу. Какое-то время все было тихо, и в Гун Цзюне пробудилась слабая надежда, что, может быть, ничего и не будет… Затем раздались стоны. В этот раз они были приглушенные, и это оказалось даже хуже. Значит, Чжан Чжэхань знал. И хотел скрыть. Не в состоянии более себя мучить, Гун Цзюнь надел наушники и не снимал их даже к ночи, когда ложился спать. Утром в Вичате ему пришло два сообщения от Чжан Чжэханя. «Еще раз удачи», — гласило первое. «Сяо Юй передает привет», — гласило второе. Оно заканчивалось подмигивающим эмодзи. На кастинг Гун Цзюнь шел ослепленный и оглушенный. Эмоции бродили в нем, пока он ехал на транспорте, пока ждал своей очереди, но он сдерживал их. А потом… — «Как ты могла так поступить!» — взывал он, выплескивая все отчаяние и горе, накопившиеся в нем, и сжимая незнакомую девушку в захвате. Перед собой он видел только красивые и подлые глаза Чжан Чжэханя. — «Ты кокетка, ты вертихвостка!» — со злостью выплюнул он. А его ехидство, его кокетливые приемчики! А шелковая рубашка! — «Я люблю тебя…» — «Ты врешь!» — отрезал он с судорожной яростью. Как в это можно было поверить? Чжан Чжэхань не мог его любить, у него был Сяо Юй! Зачем, зачем же Чжан Чжэхань поступал с ним так?! Очнулся он от оглушительной тишины. Партнерша, которую он до сих пор держал в руках, смотрела на него с открытым ртом. Поспешно отпустив ее, он в растерянности повернулся к кастинг-директору. — Это было… — начал тот и замолк. — Великолепно, — дрожащим голосом сказала партнерша. — Объявите перерыв! — попросил директор и, всхлипнув, высморкался в платок. — После такого мне нужно время… время прийти в себя… Его бросились утешать помощники: — Не плачьте, господин директор. — Это ведь всего лишь игра, все понарошку, господин директор… — Вы бесчувственные, — отмахнулся тот. — Я плачу, потому что впервые в жизни узрел что-то прекрасное. — Так я прохожу? — уточнил Гун Цзюнь. Получив уверения, что он непременно проходит и эта была лучшая сцена ревности из всех, когда-либо сыгранных, Гун Цзюнь, чеканя шаг, покинул кабинет кастинга. Он не чувствовал радости от триумфа. Эта победа далась ему слишком высокой ценой. — Подожди! — крикнула ему в спину девушка, с которой он проходил прослушивание. — Я такой актерской игры не видела никогда… глядя на тебя, я подумала: да разве я актриса?.. Гун Цзюнь молча стоял к ней спиной. Его сердце было иссушено страданием и затем — отыгрышем страдания, так что он был мрачен и глух к ее словам. — Но я буду стараться! — заверила его партнерша. — Я приложу все усилия, я буду тренироваться каждый день, чтобы достичь такого же мастерства! Позволь спросить… как ты достиг такого совершенства? В таком юном возрасте? Он медленно обернулся к ней. — Знаешь ли ты, кто такой Оскар Уайльд? Она моргнула: — Да? Это писатель… — Не верь ему! — перебил Гун Цзюнь и с ожесточением продолжил: — Он был неправ. Он не знал, о чем говорил. Только познав отчаяние, ты сможешь сыграть отчаяние! Но это не принесет тебе счастья! Я познал ревность, я научился ее играть — и что теперь? Как мне жить дальше? Он развернулся, оставив девушку ошеломлённо стоять в одиночестве, и направился на выход. Его вид был настолько суров, что устрашенные люди расступались перед ним, не смея повторно поднимать на него глаз, и, хотя он ехал в метро в час пик, в радиусе метра вокруг него сохранялось почтительное пустое пространство. В магазине он из рассеянности забыл пробить дорогое масло, но стоило охраннику, уже перегородившему путь, взглянуть на его лицо, как тот вжал голову в плечи и на дрожащих ногах отступил, пропуская его на выход. Гун Цзюнь был поглощен переживаниями и ничего не замечал. «Ну чего?» — написал Чжан Чжэхань к вечеру. Гун Цзюнь проигнорировал его. «Сяо Юй хочет познакомиться поближе». Гун Цзюнь едва не выбросил телефон в окно. Победоносное шествие по кастингам продолжалось. Каждый раз, когда начинались сцены ревности, Гун Цзюнь вспоминал их с Чжан Чжэханем репетиции, поцелуй, приход Сяо Юя, и красная пелена застилала ему зрение. Но после прохождения последнего тура запал иссяк. Ожидая результата, Гун Цзюнь подумал с день, оценил ситуацию с разных углов и пришел к выводу, что, чем бы ни руководствовался Чжан Чжэхань, он, Гун Цзюнь, сам несет ответственность за свое поведение. В угаре страсти он покусился на честь почти замужнего человека. Гладил его собаку. Пялился на его ухо. А затем сбежал, как безнравственный искуситель. А что, если он уже встал между Чжан Чжэханем и его великой любовью? И Чжан Чжэхань снова будет страдать? «Нет, — решительно подумал Гун Цзюнь, — этого нельзя допустить». Следовало немедленно исправить причиненное им зло. Но как? Интернет советовал разбивать объемные дела на маленькие. Гун Цзюнь любил рациональный подход, так что составил план. В плане был всего один пункт: 1. Рассказать все Чжан Чжэханю. Вопреки ожиданиям, легче не стало. Даже как-то наоборот. Еще два дня Гун Цзюнь провел в тоске, залечивая больное сердце онлайн-шутерами, но, проснувшись на третий, понял, что дальше оттягивать нельзя. «Как дела?» — написал он Чжан Чжэханю, чтобы сначала разузнать обстановку. Вдруг Чжан Чжэханю не до него. Ответ пришел сразу же: «Я сейчас пойду гулять с Луффи». И следом: «Давай с нами». * Чжан Чжэхань встретил его радостной улыбкой. В этот раз он был одет в обычную оверсайз футболку, но и в ней выглядел не менее красивым, чем в нарядной рубашке. Гун Цзюня немедленно принялись раздирать противоречивые чувства. Улыбка привычно вызвала в нем счастье и восхищение. Затем наступило недоумение: неужели Чжан Чжэхань не придал значения всему, что между ними было? Зачем так беспечно улыбается? Почему не прячет глаза от неловкости или хотя бы из приличия? — Луффи по тебе скучал, — первым делом сказал Чжан Чжэхань. Гун Цзюнь присел и погладил пса по твердой голове. Пес не выглядел очень заинтересованным в его ласке. — Быстро привязывается к новым людям? — спросил он. — Не ко всем, — ответил Чжан Чжэхань сверху. — К некоторым. Редко. Потому что дурачок. Гун Цзюнь моментально ощутил, что они с Луффи родственные души. — Наверное, ему нелегко по жизни. — Еще бы, — подхватил Чжан Чжэхань. В блеске его глаз Гун Цзюню почудился упрек, а в изгибе бровей — затаенная обида. Гун Цзюнь опять сник. Заготовленная речь откладывалась. В неловком молчании они направились в парк, находившийся в соседнем квартале. Периодически Гун Цзюнь косился на Чжан Чжэханя, но тот хмуро смотрел строго себе под ноги. — Как прослушивания? — осведомился Чжан Чжэхань, когда пауза угрожала перерасти из неловкой в нелепую. Гун Цзюнь рассказал, что ждет результатов. Это вернуло Чжан Чжэханю улыбчивый настрой. — Замечательно! Играл как я тебе советовал? Тебе помогло? Настало время во всем сознаться. Гун Цзюнь потянул с ответом, запоминая этот момент перед неизбежным крахом, чтобы, если в будущем понадобится отыгрывать падение со скалы, с крыши или с коня, он смог бы правдоподобно передать весь спектр уникальных ощущений: от чувства, что его органы заморозили прямо внутри тела, до желания уже поскорее упасть и умереть. — Нет, — возразил он, не глядя на Чжан Чжэханя, чтобы не растерять смелости. — Я играл ревность. Просто у меня получилось. Потому что я узнал, что такое ревность. — О, — сказал Чжан Чжэхань. — Познал это чувство, — повторил Гун Цзюнь. — Ага. — Пережил его сам. — Ясненько. — Впервые в жизни, — с отчаянием закончил Гун Цзюнь. — М-м, — протянул Чжан Чжэхань. План Гун Цзюня рассыпался в пыль. Он несколько раз забросил удочку, но Чжан Чжэхань, словно разборчивая в кормах рыбка, упорно не клевал ни на один из крючков. Следовало зайти с другого краю. — Как Сяо Юй? — спросил Гун Цзюнь и даже не поморщился, упоминая это имя. Он рассчитывал, что Чжан Чжэхань, всегда готовый поболтать о Сяо Юе, не упустит и эту возможность. Он оказался прав. — У Сяо Юя не самый легкий период в жизни, — охотно поделился Чжан Чжэхань. — Очень переживает, что не нравится тебе. Я и не знал, что ты, Гун лаоши, можешь быть таким жестоким. И это с таким-то невинным лицом. И Чжан Чжэхань громко безрадостно вздохнул. — Переживает? — не веря услышанному, уточнил Гун Цзюнь. — Конечно. Ты смотришь на него так, словно он увел твою девушку. А я надеялся, что вы подружитесь. Мы с ним братаны со старшей школы. Со старшей школы! Чтобы быть с Сяо Юем, Чжан Чжэхань преодолел даже слишком много препятствий. Пока Гун Цзюнь переживал потрясение и параллельно подсчитывал в мыслях, сколько конкретно лет Чжан Чжэхань был влюблен, тот внезапно остановился на месте. Лицо его было искривлено. Гун Цзюнь тоже замер. — Что случилось? — Нога, — ответил Чжан Чжэхань и схватился за колено. Гун Цзюнь немедленно подошел к нему и уже протянул руку, но в последний момент не решился трогать его. Он не знал, как после всего Чжан Чжэхань воспримет этот жест. — Может, тебе посидеть? — предложил он обеспокоенно. Но, поскольку они даже не успели дойти до парка, скамеек вокруг не было. — Я и таблетки не взял, — сказал Чжан Чжэхань с досадой. — Вот же блядство… Пришлось повернуть домой. Обратно они побрели маленькими шажками. — Луффи, прости, — бормотал Чжан Чжэхань, — обойдешься тем, что есть. Никакой праздничной прогулки. Он больше не морщился, но лицо его сделалось похожим на фарфоровую маску с неестественно застывшим ртом. — Это была праздничная прогулка? — поинтересовался Гун Цзюнь, чтобы разговором отвлечь его от боли. — Она стала такой не сразу. Но потом ты согласился погулять с нами, и я подумал: ох, какой праздник. Мы ведь давно не гуляли вместе с Гун лаоши. — Мы никогда не гуляли вместе, — мягко возразил Гун Цзюнь. Чжан Чжэхань нахмурился. — Как это? А когда ты кидал Луффи мячик? Когда мы вместе ходили в магазин? Когда я помогал тебе репетировать? Вопросы поставили Гун Цзюня в тупик. Ему и в голову не приходило считать репетицию за прогулку. Когда он сообщил это Чжан Чжэханю, тот нахмурился сильнее, а потом заметил: — Как по-разному мы смотрим на вещи. Его настроение полностью испортилось. Тревога Гун Цзюня тоже стремительно усиливалась; он не мог спокойно переносить, что Чжан Чжэхань рядом с ним испытывает страдание, и не находил себе места от беспокойства. Глядя на него, Гун Цзюнь ощущал, словно это у него самого невыносимо болит колено. Но старался не показывать этого, чтобы не расстраивать Чжан Чжэханя еще больше. Однако, когда они зашли в подъезд, выяснилось, что худшее впереди. Сколько бы Гун Цзюнь ни жал на кнопку, лифт не приехал ни через пять, ни через десять минут. — Похоже, сломался, — Гун Цзюнь обернулся к Чжан Чжэханю, опиравшемуся правым плечом на стену, полностью перенесшему вес тела на здоровую ногу. Чжан Чжэхань выругался затейливо, но вяло. — Ну что ж, — сказал он смиренно и оттолкнулся от стены, — пойдем пешком. Гун Цзюнь сомневался в разумности этого решения. И здоровому человеку было непросто преодолеть девятнадцать этажей; Чжан Чжэхань только что еле шел по ровной дороге. Колено будет подвергаться еще большей нагрузке — помимо боли, могли быть последствия и хуже. — Давай я понесу тебя, — предложил Гун Цзюнь. Будь на месте Чжан Чжэханя другой человек, Гун Цзюнь без колебаний предложил бы то же самое. Он просто хотел помочь. Однако тот факт, что этим человеком оказался именно Чжан Чжэхань, придал невинному предложению не совсем невинную подоплеку. Гун Цзюнь снова ощутил волнение на пустом месте. Должно быть, Чжан Чжэхань тоже почувствовал это. Он посмотрел на Гун Цзюня с удивлением. Затем из удивленного его взгляд стал скептичным. — Как? — с подозрением спросил он. От неожиданности Гун Цзюнь даже огляделся по сторонам в поисках дополнительных приспособлений, с помощью которых мог понести Чжан Чжэханя какими-то еще способами, кроме как на себе. Их, конечно же, не было. Только ступени, стены, перила и бесполезная коробка лифта. Пришлось ответить очевидное: — На спине. — Я вешу больше, чем ты, — указал Чжан Чжэхань. — Мы одной комплекции. — Только ты худой, как швабра. — Давай попробуем, — не сдавался Гун Цзюнь. — Я серьезно! Ты очень худой, ты меня уронишь. Но он не казался серьезным; наоборот, было в его интонации что-то такое, из-за чего Гун Цзюнь почувствовал, что продолжать настаивать будет правильной тактикой. — Я не худой, я жилистый. Чжан Чжэхань прыснул от смеха и покачал головой. — Пойдем уже. Гун Цзюнь сдержал вздох. Они вступили на лестницу. Чжан Чжэхань поднимался, хромая и опираясь на перила. На всякий случай Гун Цзюнь держался на ступеньку ниже Чжан Чжэханя. Луффи, которого отстегнули с поводка, нетерпеливо преодолевал пролет, наблюдал за ними сверху, пока они добирались до площадки, и снова вырывался вперед. Таким образом они преодолели три этажа. Между третьим и четвертым Чжан Чжэхань замер и начал массировать колено. Лицо у него посерело. Он сосредоточенно глядел в одну точку. Гун Цзюнь больше не мог это терпеть. — Чжан лаоши, — вступил он со всей возможной почтительностью. — Хорошо, хорошо, — раздраженно перебил Чжан Чжэхань. — Давай попробуем. Гун Цзюнь спустился еще на несколько ступеней и для удобства Чжан Чжэханя присел, схватившись одной рукой за перила. Хотя Чжан Чжэхань и так стоял близко, ему казалось, что он слышит, как тот придвигается. Когда Чжан Чжэхань лег грудью на его спину и обнял за плечи, он сначала понял это разумом, как факт, свершившийся с кем-то другим. Даже сердце не подскочило в груди. Его мысли были сосредоточены на том, чтобы, вставая, не уронить их обоих. Он подхватил больную ногу под коленом, чтобы та не напрягалась, и медленно поднялся. — Ну как? — выдохнул Чжан Чжэхань рядом с его ухом. Было тяжело. Примериваясь к непривычному весу, Гун Цзюнь осторожно поднялся на одну, затем на две ступеньки. Его ноги подгибались от нагрузки. Он чуть сместил центр тяжести вперед, чтобы не заваливаться. У него были сильные ноги и руки и хороший контроль дыхания во время занятий спортом. Он должен справиться. — Нормально, — ответил Гун Цзюнь и, взяв под колено вторую ногу, чтобы Чжан Чжэханю было комфортнее, начал подниматься увереннее. Преодолев один этаж, он даже испытал неуместный приступ гордости за свою отличную спортивную форму. Какая-то часть его сознания, жаждущая одобрения Чжан Чжэханя, понадеялась, что его сила вызовет у того мужественное, сугубо платоническое уважение. На что-то иное он и не рассчитывал. Однако он также не рассчитывал, что его контроль подвергнется испытанию извне. Спустя шесть этажей, пока Гун Цзюнь аккуратно поднимался, строго следя за дыханием и тем, как он ставит ноги, Чжан Чжэхань успел съехать вниз. Вцепившись в плечи, он сам подтянул себя обратно. Его живот, и бедра, и то, что было между ними, прижались к спине Гун Цзюня и проехались по ней одним неровным, быстрым движением. На секунду Гун Цзюнь задержал дыхание, и этого хватило, чтобы сердце, утомленное физическим упражнением, закачало кровь так, словно он не дышал как минимум пару лет. — Извини, что втянул тебя, — произнес Чжан Чжэхань виновато. — Мы с Сяо Юем случайно перетренировались в последний раз. Теперь Гун Цзюнь задержал дыхание почти на десять секунд. В его положении это было недопустимо, но возмущение, словно молния, ударило стремительно и прямо в цель и раскололо его с трудом взращенное смирение. Да что же за человек был этот Сяо Юй? Настолько беспечный, настолько безответственный, он не просто не помогал Чжан Чжэханю, он рисковал его здоровьем! Неприязнь к Сяо Юю становилась одним из фундаментов его личности. Гун Цзюнь не выдержал. — Здоровье — это не шутки! — заявил он непререкаемым тоном, стараясь за авторитетностью скрыть негодование. — Вы должны быть аккуратнее. — Мы и так аккуратные. Просто терапия нелегко проходит. Сяо Юй все время пытается быть нежным, а со мной нельзя быть нежным. Гун Цзюня слегка качнуло. Он предусмотрительно схватился за перила в самом начале его речи, и только благодаря этому они оба не покатились по бетонной лестнице вниз. Чжан Чжэхань не обратил внимания на его реакцию. Он продолжал как ни в чем ни бывало: — Если со мной нежничать, это аукнется колену и я навсегда останусь с палкой вместо ноги. Но перестараться тоже плохо… — Сяо Юй помогает тебе с терапией? — переспросил Гун Цзюнь. «И нежничает? — не добавил он. — А ты беспечный и портишь свое здоровье?» — Что за вопрос, — удивился Чжан Чжэхань. — Ты же сам слышишь, как я ору. Думаешь, это от удовольствия? — Так это не… Гун Цзюнь осекся. Он в полной мере прочувствовал значение поговорки «небо и земля перевернулись». Озарение рухнуло на него, словно дождь из мечей и топоров. За краткий миг, когда он понял, что все это время страшно ошибался, он попеременно испытал сначала ужас, стыд, вину, затем облегчение и снова ужас. Чжан Чжэхань вовсе не был кокеткой из дорамы, как не был и бандитом из боевика. — Подожди, а ты думал?.. — начал Чжан Чжэхань и замолк. Гун Цзюнь смотрел строго себе под ноги, но всем телом ощущал, как на его спине происходит эффективнейший мыслительный процесс. В последней попытке скрыть позор, он упрямо продолжал подниматься вверх. Но над ним будто завис невидимый счетчик, отсчитывающий секунды до того, как Чжан Чжэхань поймет: 1… 2… 3… Чжан Чжэханю понадобилось не больше пяти. — Гун лаоши, — протянул он доверительно, — что ты там болтал про ревность? Я хочу услышать подробности. — Не скажу, — отрезал Гун Цзюнь, рассерженный тем, как глупо подставился. — Я тебя не слушал, прости, — напирал Чжан Чжэхань, сбиваясь на смешки. — Но сейчас я послушаю очень, очень внимательно. Давай же, — он неласково хлопнул Гун Цзюня по груди, — кого ты там ревновал? Кто эта особа? Та еще вертихвостка, а? К тому моменту Гун Цзюнь успел дойти до площадки между десятым и одиннадцатым этажами, а также покраснеть с макушки до пят и окончательно стушеваться. Цепляясь за его плечи, Чжан Чжэхань вовсю, не скрываясь, трясся от смеха. Хотя Гун Цзюню было стыдно глядеть ему в глаза, настолько, что он предпочел бы навсегда поменяться телами с Луффи, продолжать идти в их состоянии было несколько опасно. Кроме того, он начинал уставать. Так что Гун Цзюнь остановился у стены и немного присел, чтобы Чжан Чжэхань смог безопасно встать на собственные ноги. — Слезай, — приказал он. Вышло насупленно. Чжан Чжэхань сделал что было велено и оперся о стену. Он прекратил смеяться, но улыбка не покинула его сияющее лицо. — Знаешь, почему я на самом деле пел? Я встретил красивого парня и не мог сдержаться. Я намекал тебе. — Как, — Гун Цзюнь поперхнулся, — как я должен был понять, что это намек? Чжан Чжэхань возмущенно уставился на него: — Как это «как»? Я был максимально прозрачен! Я даже побрился и оделся покрасивее. И прибрался! — Откуда я бы узнал, что это из-за меня? — Я играл ради тебя женскую роль. Знаешь, как это было непросто? Я ведь супермужественный. У меня борода отрастает за два часа — вот настолько я мужлан! А мне пришлось полностью переосмыслить свою психофизику. За ночь! Этот аргумент был чересчур весомый. — Я думал, ты просто помогаешь, — беспомощно ответил Гун Цзюнь. — А еще ты, видимо, думал, что я охуевший и сосусь со всеми направо и налево, — не пощадил его Чжан Чжэхань. — И даже не сознаешься. Гун лаоши, ты такой… Был лишь один способ остановить эту запальчивую брань. Гун Цзюнь наклонился и поцеловал его. В щеку. Вопреки аргументу про мужлана, щека была мягкая и гладкая и очень понравилась ему. Чжан Чжэхань немедленно схватил его за футболку и притянул ближе. — Так, — выдавил он. Уши его мгновенно покраснели. — Так. — Так? — повторил Гун Цзюнь, не сводя с него взгляда. — Вторая попытка, — оповестил Чжан Чжэхань, глядя в ответ сквозь ресницы. — Не промахнись. Гун Цзюнь снова наклонился. В этот раз он угодил точно в цель. Горячий язык скользнул в его рот. Гун Цзюнь осторожно взял Чжан Чжэханя за талию, а тот двумя руками обнял его за шею, притиснув к себе так, что между ними совсем не осталось расстояния, и вдавил себя им в стену. Они простояли так, не отрываясь друг от друга, до тех пор, пока Луффи, вившийся вокруг их ног, не принялся скулить, требуя внимания. — Не устал меня нести? — выдохнул Чжан Чжэхань ему в губы. Гун Цзюнь устал, но в тот момент ему казалось, что, отправь его прямо сейчас на олимпиаду, он бы побил рекорд в любом виде спорта. — Нисколько. — Тогда давай быстрее дойдем до моей квартиры. В его голосе было столько нетерпения, что Гун Цзюнь не удержался и подразнил его: — Куда это ты спешишь? — поинтересовался он с невинным лицом и рассмеялся, когда Чжан Чжэхань ткнул его под ребра. — Не знаешь, да? — Не знаю. Понятия не имею. — Я все понял про тебя. Ты с виду милашка, а на самом деле коварный, жестокий, себе на уме… Гун Цзюнь не брезговал пользоваться удачным приемом много раз. Он снова поцеловал Чжан Чжэханя, глубоко, настойчиво, и тот с готовностью позволил ему и прижал к себе крепче. * Много часов спустя Гун Цзюнь еле дополз до своей квартиры. Мышцы его ног и рук периодически страдали судорогами из-за чрезмерных нагрузок. Он ни о чем не жалел и даже не сразу заметил, когда вместо стула сел на пол и когда вода в душе полилась ледяная, потому что он забыл вывернуть второй кран. Мыслями он все еще оставался этажом ниже, где в спальне развалился разморенный и голый Чжан Чжэхань, который довольно улыбнулся ему на прощание. Его нога больше не болела, но Гун Цзюнь все равно попросил не провожать и перед уходом притащил к кровати термос с кипятком, термос с лапшой, которую сам приготовил, и ноутбук, чтобы Чжан Чжэхань не поднимался лишний раз. Он уже выключил воду и взял полотенце, когда услышал голос, с которым он был знаком дольше, чем с человеком, которому он принадлежал. Чжан Чжэхань пел: Солнце светит ярко, я потерялся в мыслях, И сердце колотится, я танцую как безумец, Твоя нежность пленила меня... Гун Цзюнь никогда не встречал эту песню. Он вытерся и стал внимательно слушать. Мне снится твоя улыбка, Я чувствую тебя на кончиках пальцев, ты везде, ты повсюду, играешь со мной Когда ты не со мной, я мечтаю о тебе… Когда эта песня закончилась, Чжан Чжэхань на некоторое время замолк. Гун Цзюнь успел одеться, и началась следующая. Даже если солнца не видно из-за туч, Свет моего сердца озаряет все, куда я иду, Даже если в будущем я попаду в бурю, У моего сердца есть весла, я выплыву без парусов, Даже если солнце перестанет светить, Оно есть в моем сердце, и цветы не увянут, Если мечты покинут меня, У моего сердца есть крылья, чтобы преодолеть отчаяние, боль и страх... — Чьи это песни? — крикнул Гун Цзюнь в вентиляционную шахту в ванной. Секунду стояла тишина, а затем снизу отчетливо донеслось: — Мои!