***
Когда мы с Даниэлем приехали, нас встретила Лайла со своими родителями, они же нас у себя и приютили. По дороге к ним мы проезжали наш дом, и выглядел он уже совсем не так, как полгода назад. Я заметил разбитые окна, какие-то слова, нарисованные краской из баллончиков разных цветов, мусор вокруг. А Лайла позже сказала, что дом наверняка грабили и не раз, ведь за ним никто не присматривал. В любом случае я не мог туда вернуться, даже если бы всё там было на своих местах и не было бы никаких повреждений: там я провёл всю свою жизнь, жизнь с папой, там слишком много того, что напоминает о нём, и эти воспоминания очень болезненно во мне отзываются. Я не хотел бередить раны ещё сильнее, ведь той боли, что есть сейчас, уже и так предостаточно.***
Я быстро понял, что это лето было совсем не похоже не прошлое. Я стал старше всего на один год и за этот год успел потерять отца, оказаться с братом на улице, найти "новую" семью, пару раз влюбиться, потерять девственность, сменить школу, стать изгоем и объектом для травли в интернете, почти попал в тюрьму. Несмотря на то, что меня оправдали, общественность всё ещё была по разные стороны от меня. С одной стороны меня поддерживали и подбадривали, предлагали даже пожертвования, давали советы, сочувствовали, делились своими историями, эмоциями. Но с другой стороны были те, кто верили, что я должен гнить в тюрьме, что я просто очередной мекс, приехавший в чужую страну и не соблюдающий её законы. Мне угрожали, желали смерти, обвиняли в убийстве копа. Я знал, что люди в интернете могут написать всё, что угодно, всё самое ужасное. Многие люди и в жизни так же ужасны. Я не должен был слушать их, расстраиваться, злиться, винить себя, но я всё это делал, несмотря на то, что прекрасно знал о своей невиновности. Так как Лайла была в курсе всего этого, она постоянно поддерживала меня, заступалась, даже когда на улице меня узнавали огромные мужики – она могла накричать на них, обсыпать ругательствами, начать читать лекцию о том, что они понятия не имеют, кто здесь прав. Мне вечно приходилось её успокаивать, ведь в этих ситуациях она выходила из себя ещё больше, чем я сам. В конце концов, я удалил свои соцсети, решив избавить себя от бесконечных потоков ненависти. Очевидно, когда я вернулся домой и встретился с людьми, с которыми когда-то раньше мы были друзьями, я понял, что мы друг друга больше не понимаем. Они в лицо говорили мне о своих незначительных проблемах, и в их рассказах время о времени проскакивали фразы вроде "ты не представляешь, как я тогда себя чувствовал, это была жесть". Я не мог вечно отвечать типа: "А у меня умер отец, и я с младшим братом жил на улице пару месяцев. О, и меня чуть не посадили, помнишь?" Я не мог постоянно тыкать их в это, словно нашкодивших котят. Все предпочитали делать вид, как будто ничего не было, будто всё нормально, как раньше. Только уже не было как раньше, я был совсем другим. Проведя всего пару вечеров в разных компаниях среди старых знакомых, я понял, что не имею желания общаться с этими людьми, мне наоборот хотелось исчезнуть, когда я оказывался с ними рядом. Несмотря на то, что они ничего не говорили и не спрашивали, многие из них теперь тоже смотрели на меня странными взглядами, как мои новые одноклассники. Я очень хотел общаться, но именно со старыми знакомыми я чувствовал себя стариком, который действительно через такие кучи дерьма прошёл, что им меня нечем удивить, нечего дать мне. Можно сказать, они теперь и не знали меня. Гораздо комфортнее мне было с Лайлой и Даниэлем. Даже когда мы с ними просто сидели дома и пересматривали фильмы, которые уже видели, мне было приятнее, чем от шумных весёлых тусовок. Мне всегда казалось, что такой момент настанет в мои лет 40 или хотя бы 30, но не в 17. Но выбрать это я не мог, оставалось только смириться.***
Этим летом постоянно чувствовал себя просто отвратительно, ведь каждая мелочь вокруг напоминала о папе, о нашей прошлой счастливой жизни, которой уже никогда не будет. В Бивер-Крик я находил утешение в сексе, сигаретах и алкоголе, но теперь, когда я жил у Лайлы и её родителей, это было почти невозможно. Не то чтобы Клэр и Стивен плевать на меня хотели, поэтому молчали, когда видели, что я прихожу домой пьяный - нет, они вовсе не видели этого, я не бывал дома, когда сильно выпью. Они просто не вникали в то, где я, ведь думали, что я завёл новых друзей и просто тусуюсь с ними. Про мои отношения с Дином они и не подозревали. Родители Лайлы вряд ли поучали бы меня, как это любила делать Клэр, но мне самому было бы неудобно заваливаться к ним в дом среди ночи пьяным, и тем более бросать Лайлу ради этого. Хоть я и полюбил образ жизни этакого затворника, Лайла время от времени всё-таки вытаскивала меня на посиделки и вечеринки, и на одной из них кое-что произошло. Тогда я почувствовал какое-то дежавю: мы вновь собирались поехать в домик к Эрику, в котором мы должны были встретиться в тот роковой день, и Лайла снова рассказывала мне, что там будет Джен, снова говорила, что нужно написать список того, что взять с собой. У меня были странные смешанные чувства. Лайла ведь не знала про Дина и Чарльза, про то, что я успел опуститься почти на самое дно в поисках эмоций, удовольствия и какого-то подобия счастья. Она рассказывала мне о Джен, давала советы о том, как можно к ней подойти, о чём поболтать. Я не останавливал Лайлу от этого, делал вид, что заинтересован и всерьёз думал: а так ли уж мне нравилась Джен? Я ведь даже почти не вспоминал о ней всё это время… Когда мы с ней встретились, она улыбнулась мне, слегка приобняла и спросила, как я. Пришлось натянуто улыбаться и врать, что всё нормально, что я в порядке. Девушка была рада меня увидеть, она даже сама подошла в самый разгар вечеринки и вывела меня на улицу, чтобы поболтать. Она только внешне выглядела немного иначе, а так - это была всё та же улыбчивая, милая и забавная Джен. Она всегда была достаточно уверенной в себе девушкой, и я теперь перед ней не робел так, как год назад, поэтому, когда я потянулся к ней для поцелуя, она прикрыла глаза и ответила на него. Тогда она обняла меня, прижалась ближе, я ощутил запах её духов, запустил руку в мягкие волосы... Всё это было приятно, но было не нужно мне, я точно понял это в процессе, когда Джен уже стала переходить к чему-то большему. Я тут же остановил её, сделал вид, что ничего не успел понять, сделал ей комплимент, что-то спросил. Она, должно быть, подумала, что я робею, возможно, даже решила, что это мой первый поцелуй, ведь смотрела она на меня с какой-то доброй снисходительностью. Весь оставшийся вечер мы провели вместе, она гладила меня по спине или колену, держала за руки, иногда нежно целовала меня, а я так же нежно отвечал ей. После той вечеринки мы много раз встречались снова, у нас начались отношения. Все наши друзья были за нас рады, она была хорошей девушкой, но я чувствовал, что она никогда не сделает меня счастливым, и что я, в свою очередь, сделаю её несчастной. Возможно, год назад у нас получилось бы что-то, но точно не теперь, поэтому вскоре мы расстались. После Лайла всё спрашивала, как там у нас с Джен, почему мы не встретимся, не помиримся, чего я боюсь, если всё так хорошо сложилось между нами. Я не решался рассказывать ей, поэтому отвечал уклончиво, размыто, вовсе переводил тему или делал вид, что очень чем-то занят. В Сиэтле мне было лучше, чем в Бивер-Крик, я не хотел уезжать отсюда, но кое-чего из того, что было в Бивер-Крик, мне всё же не хватало дома. Речь даже не о Чарльзе, ведь я был влюблён в него, а он постоянно попадался мне на глаза с той женщиной, и от этого хотелось видеть его как можно реже. Я в то время скорее нуждался в том, что помогало забыть обо всём ненадолго – в том, что разрушало меня, но позволяло забыться…***
Как-то в конце июля я попросил Лайлу отвести Даниэля куда-нибудь, а сам, наконец, решился сходить на могилу к отцу. Я ужасно скучал по нему, мне было так больно внутри, словно где-то там была постоянно кровоточащая или вовсе гниющая рана. Я долго стоял там, на кладбище, борясь с желанием лечь рядом с надгробием и зарыдать от отчаяния. Тем же вечером я сорвался и до беспамятства напился дома у знакомых, а на следующий день в истории звонков обнаружил, что звонил Чарльзу среди ночи. Судя по цифрам, мы разговаривали больше сорока минут, и это был самый долгий наш разговор за весну, единственный за лето, а я его даже не смог вспомнить. Чувство от этого было странное, ведь я и представить не мог, что сказал ему. В то же время стало как-то приятнее и легче на душе от того, что Чарльз хотел говорить со мной, даже когда я был пьян до беспамятства. Уже на следующий день он позвонил мне сам и спросил, как я. Это был обычный разговор. Чарльз подбадривал меня, но совсем не так, как делала это Лайла, которой никого не приходилось терять. "Даже через очень много лет воспоминания о смерти отца будут приносить тебе боль, но это нормально, вовсе не плохо. Плохо - это когда ты ничего не чувствуешь и тебе всё равно... Не буду говорить, что всё будет хорошо, но со временем станет чуть лучше, Шон, в это можешь поверить". Не знаю, помогли ли мне его слова или просто сам тот факт, что он снова поддерживает меня, но после того его звонка мне действительно стало лучше. Через несколько дней Чарльз позвонил снова, потом я позвонил ему, вскоре мы начали регулярно переписываться и созваниваться по вечерам. Я каждый день открывал в нём что-нибудь новое, а он увлечённо изучал то, чем я делился с ним. Забавно, но наша большая разница в возрасте не была помехой для общения, а наоборот будто помогала делать его лучше. Чарльз был мудрее, опытнее, а я был, казалось бы, обычным подростком, но я рассказывал, что меня увлекает, что я смотрю, слушаю или читаю, а Чарльз находил это интересным, и искренне делился положительными впечатлениями после изучения этих вещей. Много мы говорили о личном, и тогда я рассказал о своих страхах, сомнениях, рассказал в какой-то момент даже о Дине. Я признался, что отношения с ним не делали меня счастливым, но они помогали почувствовать себя живым, хоть и разными сомнительными способами. Я признался, что он часто причинял мне боль, но это были хоть какие-то ощущения и эмоции, хоть кто-то обращал на меня внимание, пусть и такое. Сейчас я понимаю, что всё это между нами было абсолютно нездоровой хернёй, но тогда в погоне за ощущениями я намеренно не включал голову. "Мне жаль это слышать", - отвечал мне Чарльз, выслушивая мои откровения. - "Я чувствую, что повлиял на это ненамеренно, и мне жаль". Я же отвечал, что он не при чём, что я сам потерялся в своей голове, принял не самые правильные решения, где-то перегнул палку. И я действительно никого не винил. Это всё был только мой выбор. Вскоре после признаний Чарльзу я решился рассказать и Лайле, что произошло со мной за последние несколько месяцев. Я решил быть предельно откровенным, поэтому она узнала и про Дина, и про Чарльза, и про то, что я в этом году забыл, как быть счастливым и пытался искать перманентное ощущение счастья в веществах, жидкостях и сексе. - В день той вечеринки перед Хэллоуином, когда произошло всё, и мы с Даниэлем оказались на улице, пришлось думать, где спать, что есть, как не замёрзнуть, - говорил я Лайле, размышляя вслух. - А потом, когда эти вопросы с основными потребностями решились, я остался наедине с вопросами и проблемами другого рода. Я смог, наконец, остановиться и осознать, как сильно всё поменялось... В какой-то момент, пытаясь справиться с болью и одиночеством, которые теперь стали моей неотъемлемой частью, я свернул совсем не в ту сторону. Я стал другим человеком... пожалуй, даже не тем человеком, которого мог бы уважать... Я стал более агрессивным, нервным, безрассудным. Конечно, обстоятельства вынудили меня меняться, это как защита от внешнего негативного воздействия, но то, что нарастает внутри меня, уже самого меня начинает пугать. Я забыл обо всех своих принципах, забыл о том, что должен подавать Даниэлю хороший пример, быть лучшим старшим братом, вместо этого я постепенно превращаюсь в худшую версию себя. Она не нравится мне, хотя сначала было иначе, ведь секс, сигареты и алкоголь могли делать меня счастливее, веселее. Только вот становится ни сколько не весело, когда кажется, что без них ты быть счастлив не можешь, и это в 17-то лет... Знаешь, перед этим Чарльз меня как будто ненадолго вытащил из какой-то бездны. Я ощутил себя легко, решил, что со всем могу справиться. А потом он захотел всё закончить, и меня как будто столкнули глубоко под воду с обрыва. Тогда я упал ещё глубже, чем до этого, переломал все кости, разорвал все органы, провалился куда-то, где очень темно. Мне было так плохо, я вообще не видел никакого выхода, только сейчас я постепенно начинаю выбираться из всего этого ада внутри меня. Лайла внимательно слушала, смотря на меня опечаленными глазами. Она не перебивала и не осуждала, сказала только, что нужно избавляться от плохих привычек, иначе однажды я перейду черту. Я был удивлён, но Лайла не сказала, что наше с Чарльзом общение стоит закончить, ведь разница в возрасте была очень уж велика, и в нашем прошлом было кое-что, что не вписывалось в общественные нормы. Когда я спросил у Лайлы об этом позже, она ответила, что цифры вообще не должны иметь значения в том, что касается чувств, и если он заставляет меня ощущать себя хорошо, она этому может быть лишь искренне рада.