РЕВЕНАНТ. Книга

Глава 45       Ближе к утру они садятся за «cybertruck» Теслы (прототипы перевезли специально для праздника) и выезжают на площадку, которую Блейз называет гладиаторской. — Что мы будем делать? — спрашивает Фани. Они с Лили оказываются в одном пикапе. — Врезаться друг в друга, как идиоты, — говорит Лилиан, пялясь в экран. Она за рулем, хоть и не умеет водить. — И давить под колесами все, что неугодно Рейгану. — Какое же у него все-таки воспаленное эго, — Фани смеется, заикаясь. Кусает пиццу с острыми колбасками и запивает колой, разбавленной виски еще в начале вечера.       Десять кибертраков останавливаются у кучи вещей, сваленных по арене — куски Массачусетской прокуратуры, виниловые диски с классической музыкой, бурые закопченные комки грязи в дырявых ведрах, да куча всего. — Святой Рейлиш, мы реально будем это делать. — Сказала же, — Лили смотрит на блестящую этикетку колы и фыркает. — Столько вещей, которые ему не нравятся… — Фани зачарованно вытирает жирные пальцы о платье, от нее пахнет сыром, солью и виски-колой. — Кажется, их намного больше того, что Рей любит. — Однозначно.       Арена действительно как гладиаторская — горки песка, ночная жара стынет в кудрявых облаках. Лилиан и Тиффани там скорее для вида, две бесполезные палеолитические статуэтки. Они наблюдают, как парни и Орлеана на своих красных танкетках передавливают куски здания, наезжают друг на друга, пикапы как из какого-нибудь «Киберпанка 2077» мнутся, будто игрушечные подделки. Позже Блейз надевает брошенного Пикачу и говорит Лиаму: покемон Лиам, я призываю тебя! Дерись за меня! Лиам крутит красной головой: дебил! Это ж ты в покемона оделся!       Потом они возвращаются на виллу. Ремингтон, одетый в дико крутой белый костюм-тройку, сидит на стуле, положив щиколотку на колено, спиной облокотившись о спинку. Лилиан думает, что у них с Рейганом даже физические привычки схожи.       Ремингтон мгновенно перетягивает на себя все внимание, словно он магнит, а остальные — дохлые ферромагнетики. Рейган даже слегка, на грани видимости, ускоряет шаг, заметив брата. Лиам смотрит на Рема втресканным взглядом, так, может, собаки Путина смотрят на своего хозяина, смутно осознавая, как им повезло. — Ну как тебе наше с Лил поздравление? — говорит Ремингтон. — Идея со столицами ее, я помог все организовать.       Лил. От того, как он ее зовет, — как сестренку, — Лили радуется. Она будто призрачно касается того, чего ей подсознательно не хватает всю жизнь — ощущение причастности к чему-то большему, чем она сама, к семье не биологической, а той, о которой она мечтала.       Лилиан вспоминает, как утром плохо думала об Изи. Пока Ремингтон организовывал ей самолет до острова, она думала: как, интересно, Изабель заполучила его? Изабель казалась простой, как ластик, без двойного дна, она просто жила и, кажется, не очень-то много хотела от жизни. Лилиан становится мучительно стыдно, она думает: прости, Рем, что я такого мнения о твоей невесте!       Ремингтон дарит Рейгану распечатанный билет, Алматы-Бостон, эконом. Говорит: — Я привез тебе кое-кого, о нем нашептал кое-кто из Пентагона. Какой-то маленький гений-школьник, продвинувшийся в адаптации урана. Он должен помочь с экзоскелетом. — КАЗАХСТАН? — Тиффани заглядывает через плечо Рейгана и стряхивает пепел сигареты прямо в стакан ромового коктейля Орлеаны. Кажется случайно, но Лилиан уверена, что намеренно. — Это там война, талибы и все такое? Бедный мальчишка. — Ты путаешь Афганистан, — холодно говорит Кристиан. — Значит, это там девушкам нельзя выходить из дома одним? Или это как Сирия?       Кристиан кисло закатывает глаза: просто заткнись, Фани. Орлеана достает тюбик помады, мажет губы там, где краска собралась комочками. Невозмутимо убирает стакан с плавающим на поверхности лоскутками пепла в сторону. Ремингтон хлопает Тиффани по спине, как ребенка. — Не всем дано разбираться в географии, — говорит он. — Зато Фани самая добрая в вашей компании.       Лилиан аж задумывается: а добрая ли она?       В одиннадцать утра, когда все уходят спать, Лили находит Рейгана в комнате музыки на третьем этаже. Он курит что-то электронное, лежа на бежевом, как молоко, рояле, согнув ногу в колене и положив на него щиколотку. Ровно, как Ремингтон пару часов назад. Волосы у него черные, как абсолютное затмение или, возможно, ночь без луны, они хаотично свисают на край рояля. Свет слепящими ромбами и остриями падает на мраморный пол, тени разрезают по-перфекционистски симметричное лицо Рейгана надвое: одно в темноте, второе под солнцем. Лилиан это почему-то завораживает, как и сладковато-давящий запах его курева. — Рейган? — Заходи.       Лилиан останавливается у его головы, смотрит на него под прямым углом. Он выпускает дым ей в лицо, она делает вид, будто глотает прозрачно-серое облако. От кондиционеров, выкрученных до каких-то минимальных температур, мерзнут плечи. Рейган замечает это, повышает градус через планшет. — Люблю жару, но в холоде я соображаю получше, — говорит он.       Голос у него не очень довольный, будто не он всю ночь получал подарки и выслушивал килотонны поздравлений. — О чем думаешь? — О семье. — Расстроился, что Рем почти сразу улетел?       Рейган усмехается, глядя на нее снизу-вверх. Лилиан переоделась в огромную футболку с арбузом и акварельно-розовые шорты. — Я этого ожидал. — Почему? Он приставляет к ее лбу указательный палец, закрывает один глаз, имитируя снайперский выстрел. Говорит бесцветно: бам. — Какая-то фонетическая жвачка, — комментирует Лилиан так же спокойно.       Не то чтобы она так думает. Просто на каком-то невидимом уровне, где сходятся ствол мозга и нейроны, она чувствует в настроении Рейгана искажение, погрешность, которая напрягает его. Как его раздражали пласты грязной воды или сальные волосы, стянутые в коровий хвост, или запекшаяся под ногтевой пластиной корка грязи. — Ты моя жвачка, — говорит он. Это должно было прозвучать как флирт. Но звучит жестко, будто он хотел ее спровоцировать. — Знаешь, мне кажется, у меня что-то настроено на тебя на уровне физики, — Лилиан хмурится, глаза как две темные дырки на простыне. — Типа, если тебе не очень, я это знаю, как если бы мне самой было не очень. — У тебя регулярка просто активируется, стоит мне что-то сказать. — Ретикулярка? — Ретикулярная формация мозга. Электростанция, питающая наш мозг.       Какого черта ему так идет лежать на белом рояле — Лилиан понятия не имеет. В сочетании с вещами, которые извергает его рот (чувственный в своем напряжении и наплевательстве на большую часть мира), все это производит эффект возгорания какой-нибудь сверхновой. Только вместо космического объекта возгорается сама Лили. — Давай улетим сейчас, — вдруг говорит Рейган. — Сейчас? — она наклоняется к его глазам. Ожидаемой издевки в них нет. — Но у тебя день рождения, и у нас целая программа на весь день. Яхта, авангардная цирковая группа, рыцарский турнир, еще яхта, космическая постановка от… — Это все мило, — затяжка, его челюсть сжимается до судорог по щекам. — Но не то, что я хочу. — Блин, — Лили садится на рояль рядом, открывает банку колы. Сахар, холодные пузырьки, ваниль, снова сахар. — А куда улетаем? — Южная Франция, может? У нас там симпатичный замок. — Просто оставишь ребят? — Они и без меня развлекутся, — Рейган вытаскивает телефон из заднего кармана шорт. Получается так грациозно, что Лилиан прошивает зависть. — Скажу подготовить самолет. — Но я еще не согласилась. — Так соглашайся.       Он печатает пилоту, Лили случайно замечает слово «chateau». Не очень-то его волнует ее согласие. Хотя у них негласное правило: не отказывать друг другу в день рождения. Рейган так на пятнадцатилетие Лили по ее прихоти спас с бойни тысячу сто одиннадцать телят. Это любимое число Лилиан, но почему — она не знает.       Но она знает, что Рейгану сейчас не очень хорошо и этим внезапным предложением он просит у нее что-то вроде эмоционального костыля. Глава 46 — У тебя карт-бланш, — говорит Лилиан. Имея ввиду: можешь делать со мной что хочешь.       Смотрит на него густо прокрашенными ресницами, клубничный блеск на губах почти смазался. Она в простом шелковом платье красно-марсианского цвета, на шее черная ленточка, как у «Олимпии» Мане.       Рейган смотрит на нее так, что Лилиан вспоминает тот приторно-сахарный леденец в ее квартире. Текилу в мутно-зеленом стекле, шершавость комка соли и цедру лайма, таявшую у нее во рту, когда они целовались. Ночь в каньоне — плед, как вата, запах Рейгана сгущает легкие, его рука между бедер. — Он у меня уже давно.       Рейган кончиками ногтей проводит по ее трахее, подцепив ленту. Ее пульс истеричными толчками бьется ему в кожу. Лилиан думает: лучше бы он ее не трогал, не знал бы, как жутко она нервничает.       Но это ложь. У нее какая-то аддикция к его касаниям. — Я не всегда хорошо с тобой обращался, да?       Его голос тихий, властно-успокаивает и — возбуждает.       Обстановка вокруг: замок XIIIв с башенками, спертый, влажный воздух, звездные лилии дышат в старых чашах с водой. Пол покрыт толстым слоем лепестков черной розы, полупрозрачный тюль приподнимается под ветерком из открытого окна. Свечи оплывают в лампионах, они выглядят скорее неумолимо, с неизбежностью приговоренного к казни, чем романтично. Молочно-белая молния разрезает небо. Лилиан кладет ладонь на грудь Рейгана, он в рубашке и брюках. Все простое, и ему идет. Незамысловатые линии раскрывают его красоту. — Мне нравится, как ты со мной обращаешься, — так же тихо.       Рейган снисходительно улыбается. Свободная рука деспотически сжимает ее шею сзади. Лилиан замирает, по телу бежит первобытный страх. — Знаешь, почему ты замерла? — пальцы обводят черную ленту и надавливают под подбородок. Заставляют ее приподнять голову. — Это червь мозжечка, — склоняется, прикусывает мочку уха, тут же отпускает, шепчет: — Древняя часть твоего мозга. Она останавливает моторику тела, когда… — между их телами легкая прослойка воздуха, и Лилиан пытается уничтожить ее; Рейган удерживает ее на месте, не позволяет двигаться, — когда считает, что ты в опасности. Когда ты боишься.       Она дергает головой. Вырывается из деликатной хватки его напряженных пальцев. — Я не боюсь, Рейган. — Вот как. — Я об этом мечтала, — она говорит смущенно, и ее тон не вяжется с ее действиями.       Лилиан стягивает лямки платья, оно спадает на пол, к хрупким лепесткам, потоком алого крошева. — Я хотела, чтобы это был ты, — на улице дребезжит гром, ее голос дрожит, как разбитое стекло. — Только ты.       От собственного признания у нее ощущение, будто она раздвинула половинки ребер и показала Рейгану, что между ними. Рейган сперва молчит, потом шепчет ей в губы: я всегда знал, что это буду я, — и целует. Вкус прохладного шампанского и блеска для губ. Его губы кайфово-нежные, но рука, — на контрасте, будто напоминая, какой он на самом деле, — сжимает кончики волос и тянет вниз. — Ложись.       Зная, что она подчинится. Лилиан опускается на кровать, перед глазами балдахин, он тоже украшен цветами, и костлявые тени по стенам. Она смаргивает туман, наползающий под веки, когда Рейган нависает сверху. Похоже на то, как это было в палатке — только теперь в его взгляде такая жадность, такая необузданное желание обладать, что очевидно: в этот раз он не остановится. Лили сама бы убила, лишь бы он не останавливался.       И в то же время она уязвима, будто с нее сняли кожу. — Волнуешься? — Рейган медленно, сохраняя контроль, расстегивает рубашку.       Лилиан вязко сглатывает, задевает согнутым коленом края рубашки — белоснежной, шершавой от идеальной выглаженности, подчеркивающей его чистую, светлую кожу. Рейган быстро прослеживает движения ее голой коленки. Лили старается не думать, что на ней только небесно-голубое белье, оно ажурное и просвечивает, как вода. — Совсем не волнуюсь, — вранье-вранье. — Дело в лимбической системе и инстинкте размножения, верно?       Лилиан в это не верит, но говорит, чтобы зачем-то успокоить Рейгана. Пусть Рейган и без того хладнокровен, как хищник в глубинах океана. Он гладит ее коленку, ощутимо давит и ведет ладонью вверх. По бедру, к краю ткани. Тюль сухим облаком взметается к кровати, в окне шуршит и белеет дерево груши.       Что-то закипает в трезвых радужках Рейгана, когда он прижимает ее к матрасу своим телом. Его грудь раскаленная, твердая. — Скажи, Рейган. Что ты думаешь.       Ее давящий шепот. Его разлетающаяся на куски оборона. — Нет, — он заводит ее запястья над голой. — Не лимбика. — Тогда что?       Но он целует, теперь жестко. От его губ вены плавятся в раскаленный металл, живот напрягается, как когда она смотрела откровенное европейское кино — только в сто раз хуже.       Рейган берет ажурную резинку трусиков, оттягивает и резко отпускает. Кожу обжигает льдом, кусочки кружева режут чувствительные соски. Лилиан стонет ему в рот. Она дрейфует во власти Рейгана, как лодка в штормовом море. Сносит без сил сопротивляться.       Лилиан не знает, как терпение Рейгана трескается под полустонами, сорванными с ее влажных губ. Как он мучительно медленно гладит ее шею, ключицы, ребра. Отстраненно смотрит на каждую ее выпирающую косточку, на углы и изгибы, приказывая себе: УСПОКОЙСЯ.       Лилиан снимает с него рубашку с судорожным отчаянием. Мягко касается его шеи, там, где выпирает кадык. И задыхается, когда он оставляет дорожку быстрых поцелуев по ее скуле, подбородку, впивается в шею зубами, оставляя лиловые следы. В таких же чернильно-лиловых тучах разливается молния, Лилиан вторит ей, рвано выгибаясь под Рейганом. Высокий стон заполняет копошение и шуршание комнаты. Ее взгляд слепой, будто она выцедила бутылку столового вина в два глотка.       Рейган беззвучно шипит, но в тишине между ударами молний Лилиан слышит каждый его вдох. — Что?.. — смотрит на него, к щекам прикипает кровь, когда она думает, что, должно быть, выглядит странно, как выброшенная кукла без одежды.       Рейган ведь еще в брюках, цветом как темный спектр. Сухой, мускулистый живот напрягается под ее ладонью. Он задумчиво смотрит на сандалии, тугой шнуровкой обхватившие ее тонкие икры и колени. Развязывает шнурки. Под ними на коже остаются красные полосы. Большой палец очерчивает передавленные линии, нажимает, и у нее в мышцах ноет мучительно-сладко. — Хочу, чтобы это прошло, — выдыхает Рейган. Его лицо — ледяное, почти жестокое из-за желания. — Ебучее наваждение.       Рейган покусывает впадинку ключиц, впивается, сминает покрасневшую кожу. Снимает бретельки и опускает лифчик. Она, плохо соображая, механически пытается прикрыть грудь, но знает: Рейган не позволит. Он так и делает, разводя ее руки. — Не лезь.       Ей нравится, как это звучит — глуховато, неодобрительно.       Он облизывает ее сосок, слегка сжимает небольшую грудь — и смотрит на реакцию. У Лилиан в ушах пелена, ей кажется, позвоночник сейчас хрустнет, так сильно она выворачивается под его губами, зубами, пальцами. Пытается вжаться в него, пока Рейган дотошно контролирует каждое ее движение. Прижимая ее запястья, тело к постели и коленом раздвигая ее бедра.       Лили сжимает мышцы, сама не зная, зачем. — Расслабься.       Она откидывает с лица спутанные волосы. Ее последняя ясная мысль: это неправильно, она не может так растворяться в нем. — Лилиан, раздвинь ноги, — Рейган говорит с терпением мультипликационной совы.       Это приказ, не просьба. Она снова подчиняется и не сразу понимает, что происходит. Его лицо между ее бедер. Лилиан пальцами впивается в зернистую, упругую кожу кроватной спинки. Ей неловко и неуверенно, даже хуже, чем во время их первого поцелуя. Где-то на улице, сквозь вату в ушах, она слышит шлепанье дождевых капель о подоконник. Пахнет цветами, дождем, Рейган целует и массирует. Лилиан онемевши впивается в холодную мякоть одеяла, ресницы дрожат, глаза мутные. Она думает, что у нее, наверно, сломался мозг. Никаких мыслей, только ощущения — теплое дыхание Рейгана, его язык, пальцы, там, где ее никто, кроме него, не касался.       Все тело накрывает волна за волной. Она жмурится с широко раскрытым ртом. Кожу покалывает, сперва щекотно, потом сильнее, будто увеличили напряжение. Безжалостно кусает губу и стонет, когда ток прошивает каждую клетку. В глазных мешочках вдруг скапливаются слезы. Давно ждала или почему еще — она не знает.       Лилиан зарывается пальцами в смоляные волосы Рейгана. Он снова нависает над ней, пламя свечей клонит вниз от ветра.       Его взгляд — слегка удовлетворённый, будто он разгадал какой-то космический закон, и первобытный. Абсолютно закрытый. Лилиан такого никогда не видела. Глава 47       Рейган смотрит на Лилиан сверху-вниз, на стене висит выцветшая панель «Демона сидящего» Врубеля («ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет»).       Рейган выбрал для их с Лилиан первого раза комнату, в которой никто не спит, даже окна открывать запрещено. Он подумал, ей подходит место с картиной, где демон зажат в раме, как посреди всего мира, наедине с мыслями, которые перестали быть демоническими, где синий цвет растекается по полотну плоско-глубокими кристаллами.       Рейган не думал, когда выбрал им место, где все покрыто символизмом и безвременьем — старый замок, старые картины, старый персонал, капризные орхидеи и редкие лилии, место пахнет безжалостностью старины и застоялым воздухом, даже пруд во дворе какой-то древний.       Почему комната с противоречивым творением больного гения — он тоже не знает. Это был внутренний импульс.       Лилиан смотрит на него так, что Рейган почти ощущает копошение ее взгляда в голове. — Я вдохновлялась Врубелем и Босхом, когда писала картину о тебе. — Приятно знать, что я ассоциируюсь у тебя с мрачностью, — фыркает Рейган. — Не мрачность, — ее сладкий вкус еще на его губах. — А глубина, противоречивость. Удивительность.       У нее прямой, голый взгляд. Кричащий все, что она к нему чувствует.       Рейгану иногда хочется снять с себя ее влюбленность, отклеить, как пленку. Потому что — он знает, что это неравноценно, то, чем они обмениваются. Он ждет, когда уже между ними останется только связь, без испорченности романтики и похоти. От второго они избавятся, когда наедятся друг другом. Что делать с первым — Рейган так и не придумал; может, это связано с тем, что саму Лилиан невзаимность чувств, кажется, не беспокоит. — Если бы я знал, что ты будешь так стонать и плакать, я бы привез тебя сюда раньше, — и зачем-то гладит ее волосы, темными брызгами растекшиеся по ее телу. — Разве? — она облизывает губы, кладет ладонь на вздыбленную поверхность брюк. — Разве ты не специально ждал особенного дня, чтобы придать этому всему какой-то смысл?       Рейган усмехается. Нерасслабленно. Ее тонкие пальцы гладят его сквозь ткань, Лилиан смотрит ему в лицо. Мышца натягивают кожу, когда Рейган прижимается к ее ладошке пахом, толкается, ее глаза как дно бездны, в которую они оба бьются.       И дело далеко не в лимбике. Он хочет ее, как проклятый, но — не просто физически. Ему никогда не будет достаточно ее тела, всего лишь оболочки для того, что ему по-настоящему нужно. Того, что принадлежит ему с детства. — Ты права, — он резко облизывает ее искусанные губы. Еще движение в ее руку, и он поднимается с кровати. Стоит, дышит, ждет. — Это мой подарок самому себе. — Ливень мелким стеклом бьет в окно, тюль чернеет от воды. Рейган глубоко вдыхает. — Вниз, Лилиан.       Она поднимается вслед — и сразу вниз, коленями на мешанину цветов, их мятые лепестки зловещими черными нитками сплетаются с ковром какого-то нормандского короля прошлого. Ее дыхание останавливается на ширинке, она ведет носом по члену, сквозь ткань, сильно вдыхает. Ремень скользит в ее ладошках, она хмурится от усердия — Рейган сам расстегивает бляшку, взглядом веля Лилиан замереть.       Он опускает молнию брюк медленно, следит за ее расширенными зрачками. Внутри — что-то ревет и извивается, говорит: трахни ее сейчас. Он прикрывает глаза, заткнись, говорит голосу, и тут же открывает. Чуть не ошибся. Он не пропустит такое зрелище.       Лилиан перед ним в приспущенном белье. Ее глаза — пьяные и чуть испуганные, когда Рейган остается без одежды. Она откидывает длинные, мягкие волосы на лопатки — а он хочет намотать их на кулак, удержать ее на месте и…       Похоже на его фантазии, когда дрочил на нее в душе — и наконец-то это правда. Рейган молчаливо гладит ее волосы, когда она прикасается к нему — слишком аккуратно, слишком нежно. Будто испытывая, хотя ничего она не знает, не хватает опыта. Рейган смакует эту мысль на языке — что все так, как он хотел еще с тех пор, как Лили исполнилось пятнадцать. Вряд ли она тогда думала о нем в сексуальном контексте. Но он — думал и знал, что собирается немного подождать.       Немного, блядь. Три долбанных года.       Кончик ее языка выписывает влажный кружок на его коже. Рейган скрипит зубами. Хмурится, опуская голову. Кровь бьет в головку с выступившей прозрачной каплей, и она слизывает каплю, плотно прижавшись языком, ведет вниз, вверх.       Рейган кладет ладонь ей на затылок, чуть давит. Лилиан поднимает на него темный взгляд — возбужденный и невинный. Сочетание, которое взрывает ему мозг.       Рейган думает, что он, видимо, в жопе.       Он хотел, чтобы это напряжение между ними исчезло после нескольких дней секса, но теперь понимает, что оно еще даже не показала своей силы. И он забыл про презерватив для минета.              /              Лилиан не зря сравнивала тело Рейгана со скульптурой Гифса, реплику которой видела в музее рядом с домом. Если бы Люцифер выглядел так же сексуально и неумолимо, как Рейган Рейлиш, то у него в армии точно был бы собственный отряд из обезумевших женщин.       У него прохладная, очень светлая, без изъянов, кожа, от ясной нижней линии пресса к резинке спускается узкая дорожка темных волос. У нее во рту скапливается слюна, она глотает, слюна тяжело проходит по горлу.       Рейган кладет ладонь ей на затылок и, кажется, давит. Он больше, чем ей казалось под серо-стальными, как заледеневший слой пепла, боксерами. В нос забивается запах чистоты с ноткой мускуса, она ведет языком вдоль его твердой длины. Его кожа местами темнее и испещрена бледно-голубыми, извилистыми, как толстая паутина, венками. Посередине выпуклая уздечка делит член надвое, и это волнует ее так же, как кадык, который у Рейгана сейчас каменеет, словно он достигает предела своего терпения.       Его вкус как идеальный баланс солености и сладости. В полуголом окне яростно скрипит молния. Лилиан делает движение, беря его больше в рот, и Рейган резким, болезненным рывком поднимает ее. Она непонимающе вскидывает взгляд. — Я хочу, чтобы тебе тоже было хорошо, — мокрое белье все еще давят ей в изгиб между ягодицей и бедром. Напоминая, как он ее ласкал, трогал, брал. — Сейчас будет.       То, с каким остервенением он впивается ей в губы, прошибает до косточек, стирая остатки смущения, неуверенности, чего-то еще. Она почти задыхается от наглости его языка. Его руки сжимают ее талию и вдавливают в его ребра. Пальцы жестко сминают ягодицу. — Последний шанс остановиться.       Она обиженно поджимает губы. — Издеваешься? — Плохо шучу, — они на прохладных простынях. Рейган переворачивает ее на живот, достает, кажется, тюбик смазки, наклоняется и целует в уголок губ. Он усмехается, но мрачновато, будто выдавливает усмешку через силу. — Я бы не остановился, у меня мозг сломался. Ошибка 404.       Он признает это так просто, будто словосочетание «Рейган и сломанный мозг» — это не чертов антоним, не невозможность в ткани мира. Он прогибает ее в пояснице, стаскивает белье к раздвинутым щиколоткам. Лилиан ощущает его кожу, его нежно-твердые пальцы на бедрах. Он гладит ее так ласково, что к глазам снова подступают слезы. Ее тело напряжено и вместе с тем расслаблено; она максимально выгибает спину и запрокидывает голову. Поза ей будто знакома, будто она инстинктивной, древней частью себя знает, как лучше. Возбуждение усиливается короткими, волнующими всплесками. Думающая часть идет волнами и затуманена, словно покрыта тонкой коркой белого шума. — Рейган… — оборачивается на грани бессознательного шепота. Сквозь ливневую дробь за окном. — Я буду аккуратным, — зачем-то говорит он. Голос глухой, слишком низкий. — Делай, как тебе нравится.       Он дергает уголками губ. Прижимается к ней членом, проводит ладонью по внутренней стороне влажного бедра. Держит за талию, словно она собирается сбежать.       Лилиан замирает, когда чувствует давление, от которого медленно раскрывается. Бедра, живот и грудь продирает напряженными искрами. Лили стонет на выдохе, ощущая Рейгана в себе — совсем чуть-чуть, так легко, словно горькое лекарство перебили сладким чаем. Он входит глубже, и от твердой, толстой головки у нее жжение в стенках. Она сжимается и обхватывает его, как тугая, тесная, маленькая поверхность. С ее губ срывает стон, в нем и боль, и сладкая лихорадка. — Блять. — Лилиан слышит резкий голос и дергается, пытается повернуться, но его пальцы впиваются глубже в ее кожу. — Не двигайся. Ты охренеть какая узкая.       <i>Но тебе же нравится, Рейган.              /              Это даже сильнее, даже хуже его первого раза с элитной проституткой.       Рейган замирает в Лилиан. Закрывает глаза. Очень узко, влажно, вместо выработанного годами самоконтроля — ошметки.       Он начинает мысленно повторять уголовный кодекс США. Охуенно, Рейган. Как будто ты снова подросток.       Он не замечает, когда гладит ее плечо, грудь, впалый живот. Рейган облизывает большой палец и массирует комок нервов у нее меж ног, Лилиан вздрагивает. Тонкий писк, когда он порывисто двигает тазом. И сама насаживается на него, вздрагивает.  — Не торопись, — Рейган стискивает зубы.        Он медленно, размеренно дышит. Уголовный кодекс прокручивается в голове бессмысленными отрывками — иначе он ее сожрет, сделает больно. Она громко, протяжно стонет, когда он двигается рывком: немного назад и быстро вперед, там же, где он остановился ранее; его большой палец все это время не отрывается от влажной, пульсирующей точки. Рейган чувствует, что ей больно, но терпимо, и очень, очень хорошо. — Хочу сильнее, — тихо говорит Лили.       Рейган вздыхает, ощущение, словно ныряет под воду без кислорода. У него сейчас страховка сапера или солдата в театре военных действий. — Уверена? — Да.       Он гладит ее тонкую спину, ягодицы (идеальное полукружие, красноватые вмятины от его пальцев, тотальное доверие). Агрессивно сжимает бедра. И, удерживая ее на четвереньках, одним жестким движением входит предельно глубоко.       Лилиан удивленно шипит, оборачивается. Ее ладонь ложится поверх его руки, мешая. Рейган смотрит ей в глаза безотрывно, не моргая, проверяя; Лилиан отвечает таким же взглядом. Сквозь мысли о законе и красоте Лилиан прорывается новая: между ними будто война, и при этом они на одной стороне.       Рейган не дает ей передышки, медленно, коротко двигается, одновременно лаская ее пальцем. У Лилиан зрачки расплываются в черное болото, и Рейгану кажется, она хочет его и ударить за боль, безжалостность, и говорить не останавливаться. Он сужает глаза, когда она снова мешает ему рукой. — Не дергайся, — строго говорит Рейган, с утонченной медлительностью отодвигаясь, почти выходя, и стремительно толкается вперед, со всей силы, все так же удерживая ее на месте, она почти-рычит, пытается вырваться. Но прижимается ближе. Волосы липнут к влажной коже, там, где просвечивающие ребра сходятся в узкую талию. — Еще? — Да.       Он двигается, хоть и не в полную силу. Не так, как хочет. Рейгана окатывает противоречивой мясорубкой эмоций: чистое, исступленное удовольствие от обладания Лилиан, похоть, ей пропитан каждый дюйм тела, просочившаяся в мозг. Раздражение от задачи сдерживаться. Ярость стирающегося, как после удара бомбой, самоконтроля. Ебаные вьетнамские флешбеки.       В лице Лилиан он видит что-то схожее. Ее глаза огромные, под веками осыпалась тушь, губы припухли. На шее и бедрах его следы, красно-фиолетовые, как другой мир. Из горла вырываются то стоны, то хрипы, когда ей больно.       Боль — Рейган не знает, почему ему иногда хочется сделать ей больно. Посмотреть, что будет. Понравится ли ей. Как она ответит, если он перейдет грань. Ему самому иногда больно от ее узости и чего-то нового, что просыпается в нем.       В дрожащем свете туманной луны, свечей и молочно-серого неба она по-одухотворенному пошло корчится, подставляет ему себя, как провоцируя, как говоря — прекрати сдерживаться. Рейган, вбиваясь в нее быстрее, сильнее, думает, что Лилиан ангельски возбуждающая в таком виде.       Его пальцы у нее между ног мокрые, по ним стекает ее желание, ее абсолютное принятие его. Лилиан несдержанно стонет, двигается ему навстречу, лбом зарывается в изломанные простыни. — Дадада… — она шепчет в застывшей комнате, среди звуков шлепков, дыхания, клякс дождя, которые стекают с подоконника на пол. — М-м-м, Рейган!..       Ее вскрик и резкие, судорожные сокращения почти застают его врасплох. Сквозь грохот крови в ушах он слышит, как сам стонет сквозь зубы напряженно, почти зло. Сжимает ее талию, не позволяя свести колени, и двигается в диком, жестком ритме, слишком сильным для первого раза. Но им обоим плевать. Воздух вокруг терпкий, удушливый, пропахший ее смазкой. Рейган жмурится, хватает Лилиан за кости в бедрах, не жалея, она хрипло, тяжело дышит, и он кончает вслед за ней. Сильными, пульсирующими толчками. По ноге бежит судорога. Мысли, наконец, замирают.       Лилиан с расслабленной, удовлетворенной внимательностью кошки наблюдает, как он выходит из нее, скручивает блестящий презерватив и кидает его на пол. Рейган закрывает окно, в которое светит мутная луна, ковер в цветах промок от ливня. Свечи догорели. Лили включает фонарик в телефоне, направляет белесое свечение в свежую штукатурку на потолке.       Рейган садится, опирается позвоночником о спинку кровати, сгибает ногу в колене и достает из пачки сигарету. Другой рукой прижимает к себе Лилиан, она доверчиво кладет голову ему на плечо. Пахнет от нее так, что он мог бы молиться на ее запах, если бы знал хоть одну молитву.       Да и на вид тоже, с усмешкой думает Рейган. — Было хорошо, — спокойно говорит Лилиан. — Хорошо? — Ну, да. Тебе вроде тоже, судя по тому, как ты схватил меня? — она усмехается. — Прямо как самец льва на Discovery держит самку за шею во время спаривания.       Рейган закуривает, держа сигарету двумя пальцами. Дым плывет к врубелевскому «демону». Лилиан жмется к нему, и Рейгану это неожиданно нравится. — «Хорошо», — он откидывает со лба черные волосы. — Не очень-то высоко ты оценила мой перфоманс.       Она удивленно приподнимается. Кажется, не совсем понимает, шутит он или нет. Рейган и сам не уверен. — Просто мне как-то стыдно описывать свои ощущения в деталях. Хотя я не стеснительная кисейная девушка, и секс у меня не… — Ничего страшного, — говорит Рейган. Насмешливо смотрит на нее из-под ресниц. — Тебе еще будет стыдно, когда я научу тебя всему, что мне нравится.       Лилиан смущается — всего на миг она вся сжимается и подбирается, и ее взгляд подергивается пленкой чего-то такого, что у него напрягается член. Рейган вздыхает почти обреченно. Говорит себе и члену: пусть она отдохнет. успокойся, друг, серьезно, блядь.              Глава 48 — У меня для тебя кое-что есть.       Лилиан удивленно смотрит на Рейгана и облизывает пальцы, жирно блестящие от соуса. Хрустит пищевая фольга, когда она кладет на нее недоеденный бургер. В кухне замка свет слишком яркий и белый, как в операционной, и техника блестит витринной чистотой, будто ей ни разу не пользовались. Только носик кофемашины испачкан коричневыми разводами.       Когда они только вошли, Лилиан вытаращила глаза: это же старый замок! и такая современная кухня? Рейган отмахнулся: мама плюнула на старость и оборудовала кухню по удобству. я говорил, что она иногда нам готовит? — День рождения у тебя, но подарки получаю я? — Это твой подарок за совершенный в постели Содом.       Лилиан тянет колу из трубочки с бумажными полосками, закатывает глаза. Рейган издевается, ничего она не делала, только кайфовала и иногда подавляла желание исцарапать ему спину за боль и удовольствие, по-садистски соединенные. Рейган ставит перед ней коробочку без логотипа. Лили вытирает руки влажной салфеткой и, убедившись, что пальцы не пахнут едой, поднимает прямоугольную крышку. Она заставляет себя не торопиться, хотя от нетерпения вся подрагивает.       На белой, как луна, кожаной подкладке лежит ожерелье: платиновая цепочка, множество прозрачных бриллиантов и… огромный черный бриллиант в центре. Черный, как, наверное, вантаблэк — без тени света, такой же глубокий и мутный, как бриллиант на кольце Рейгана.       Лилиан сразу понимает, откуда он. Мириан принадлежат залежи единственных в своем роде черных алмазов, Рейлиши вообще ничего, кроме них, не носят. Рейган с аппетитом вгрызается в свой бургер, — Господи, — говорит Лилиан, понимая, как убого звучит.       Бриллиант гигантский настолько, что она бы не поверила в его чистоту, если бы он не был подарком Рейгана. — У него интересное название. «Принцесса Немезиды». — Рейган, я… не знаю, что сказать, как в оцепенении каком-то.       Лилиан скорее шокирована, будто ее облили льдом. Рейган ухмыляется, в уголке его до чертиков красивой губы крошка. — Так вот, как нужно тебя затыкать? Сказала бы раньше. — Спасибо, Рейган. Я так тронута, что… — Лилиан указывает на свои глаза, которые щиплет от выступивших слез. Хорошо хоть тушь смыла. — Секс делает тебя удивительно чувствительной, — и его голос мягкий, совершенно не свойственный его обычному безлико-прохладному тону. — Это не секс. Не только, точнее. Просто это ваши семейные бриллианты, мне это безумно важно и приятно, — она не улыбается, чтобы донести до него глубину ее понимая. Хотя Рейган сам все знает. — Ощущение, будто это я именинница, хах.       Еще он, кажется, потратил на нее огромную часть его доли бриллиантов, но этого Лилиан не говорит. Она хватает бургер и кусает булочку с жареной креветкой, салатом латук, томатом и каким-то вегетарианским майонезом. Вкус не чувствуется, Лилиан погружена в свои эмоции, и подарок Рейгана это какая-то дистинкция, которую невозможно забыть. — Не думай об этом. Я подарил его, потому что захотел. — Спасибо. Поможешь надеть?       Рейган убирает в сторону аккуратно сложённый квадратик фольги из-под съеденного бургера. Вытирает пальцы влажной салфеткой, встает и моет руки в раковине. Лилиан наблюдает за ним с тихим, тупым щемлением в груди. Пальцы у него худые, длинные и сильные, как на картине, которую она сама же написала. — Цвет как у кока-колы, — говорит она, когда Рейган останавливается рядом и берет ожерелье. — Отлично, ты же ее любишь, — он смотрит ей в глаза, будто читает каждую ее мысль на подкорке мозга. — Не хочешь искупаться? Там и примерим подарок. — Хочу. Но купальники остались на острове.       Лили поясницей упирается в столешницу, на ней остатки еды, пластиковые стаканчики из-под газировки, остывшая картошка фри в глубокой миске, бледно-зеленый соус, который ее не впечатлил. Рейган приподнимает ее подбородок, пальцем проходится по щитовидному хрящу, очерчивает хрупкую косточку. Лилиан задерживает дыхание, смотрит на него в ответ. — Какая жалость. Пошли.       Замок в одиночестве стоит на холме. Никого, кроме них, персонала и охраны, здесь нет. Ночь светлая, прохладнее бостонской, в воздухе разносится тягучее праздное увядание рододендронов. Небо над острыми шпилями разорвано бледнеющими точками звезд. Рейган ведет ее по каменным ступеням и сплющенным коврам вверх, к чему-то вроде крошечной отдельной башенки. Ступеньки врезаются в круглое помещение с арками и оконными дырами, в которых нет стекла. Все пространство занимает круглый бассейн и теплые каменные бортики с золотистыми прожилками, как из сказок.       У Лилиан кружится голова от вида. — Скажу честно, мои буржуазно-социал-демократические взгляды с тобой подвергаются сильнейшему испытанию, — говорит она, улыбнувшись. — Круто иметь целый замок.       Справа, замаскировавшись под стены, стоит алкогольный холодильник, его прозрачное стекло выстужено холодом. Он забит сухим льдом, винами, грушевым коньяком, пивом, шампанским без этикеток, чем-то крепким, чему Лилиан не знает названия. Рядом круглый столик, на нем две узкие высокие рюмки, покрытые колючей коркой льда, горький шоколад Patrick Roger, кружочки сыров на плоском блюдце, трюфельное мороженое в коробке, треугольники ананасов, виноград, клубника, персики и манго. — Особенно когда хочешь уединиться с девушкой, — вкрадчиво над ее ухом.       Лилиан кажется: после секса ее тело настроилось на частоту Рейгана с еще большей решительностью. От его слов (а скорее интонации, интимной и знающей) сердце у нее колотится так, что удары отдают даже в кончиках пальцев. Лилиан замечает на столике маленькое полотно со стройно-хаотичным рядом пятнышек. Пытается перевести тему, отвлечься. Выдохнуть. — «Пятна» Херста. Это те самые, которые ты купил в Сингапуре? — Ага, — на Рейгана ее прием явно не действует.       Он сжимает ее талию, прикусывает плечо через укороченную рубашку. — Ты держишь ее здесь? — Лили запрокидывает голову. — Она же может испортиться. — Пусть портится.       Рейган равнодушным взглядом мажет по панельке. Лилиан нравится его наплевательское отношение к работам известных мастеров, то, как он небрежно оставил картину у бассейна полупустого замка. Он отходит к столику с закусками и рюмками. В руках ледяная пузатая бутылка с канареечно-желтой жидкостью. — Не задумывался, почему ты покупаешь произведения искусства, если тебе все равно? — Лилиан с любопытством следит за его действиями. Рейган разливает лимончелло по рюмкам, стекло мутное ото льда. — Не думаю, что тебе важен факт покупки, это слишком… — Nouveau riche?       Лилиан мелко вздрагивает. Иногда она забывает, что на французском Рейган говорит не хуже Блейза, проучившегося там несколько лет. Его голос звучит так, что Лили кажется, будто на языке у нее первые полграмма. — Да, кхм… Типа того. — Оставим этот вопрос психоаналитикам, астрологам и прочей приблуде, — говорит он, греет рюмки в изгибах ладоней и пальцами цепляет два влажных кружка лимона. По фалангам течет прозрачный сок.       Лилиан фыркает. Приблуда, серьезно? — Может ты просто хочешь искусство, неважно в каком состоянии?       Она облизывает пересушенные, искусанные губы, когда Рейган передает ей рюмку, лимон. Он кончиками ногтей проводит по краю ее рубашки, приподнимает уголок. — Я тебя хочу, а не искусство, — говорит Рейган, стоя к ней впритык. Его запах выжигает ей бронхи. — Пей.       Лилиан опрокидывает в себя шот, не отводя от него глаз.Рейган пьет вместе с ней. Сахар, вода, спирт, лимонная кожура, снова сахар. Лилии втягивает щеки, когда кисло-сладкий вкус топит рецепторы, и закусывает лимоном. Он делает к ней резкий шаг.Глубоко целует, слизывает лимонные капли со рта.       Линяло-голубое зарево рассвета стекает на плитку. Вода в бассейне синеет и краснеет, будто в него опрокинулось небо с догорающими звездами и бело-золотыми облаками. Лилиан тянет с Рейгана футболку, и он подчиняется, скидывает ее. Мышцы на его руках и груди сухие, резко-выдающиеся, поджарые, будто очерчены острым карандашом. У него длинные, в меру крупные ключицы и выразительный, вылепленный по неизвестным канонам подбородок.       Красота у Рейгана безукоризненна, что кажется неживой. Лилиан думает, что гармонию его лица ничем не нарушить, что его лицо, тело — эталонны. И даже они не вмещают в себя всю его мощь, его масштаб, в котором идеальный стык внутреннего света и раскормленной тени. Лилиан знает: Рейган пока не осознает всей своей силы, не видит себя так, как семья или Лили.       Лилиан не успевает додумать — Рейган одним движением вдавливает ее в стену. Нетерпеливо целует. Господи, его губы жадные и яростные, будто он срывается с цепей. Он гладит ее ноги, бедра, резко сжимает и отпускает ягодицы. Лилиан думает клинышком работающего сознания: хорошо, что надела эту юбку.              /              Рейган сжимает, слегка шлепает ее задницу. Юбка на ней очень короткая, очень свободная. Отлично.       Идеально, чтобы раздвинуть эти ее ножки и трахнуть прямо здесь.       Лилиан хрипло выдыхает, запрокидывает голову назад, подставляя тонкую шею. У нее пульсирует венка, он сжимает ее губами и параллельно гладит сквозь трусики. Усмехается прямо в ее кожу, покрывшуюся мурашками. Она вряд ли замечает, что уже влажная. Пусть чувствует его каждым своим позвонком, каждым нервным окончанием в бедрах.       У него дико стоит от ее голоса, ощущения ее сжимающихся ног, от ее запаха.       Она пахнет охуенно. Как 420 на циферблате.       Рейган проникает пальцами под белье и нежно ласкает ее губы, собирает смазку, отстраняется на миллиметр. Лилиан просительно трется о его бедро коленом. Умоляя продолжить. И ее зрачки предельно темнеют, когда он неспешно облизывает каждый палец.       У него тоже темнеет в рассудке от ее вкуса — сладкие блики рая. Чертов пат.       Лилиан кончиками ногтей проводит по его груди, прессу, спине, целует его кадык. Рейган слегка вздрагивает. Она ведьмински улыбается, — блядь, — и берет его пальцы, блестящие от ее смазки, его слюны, в рот. Горячим языком обводит каждый узор на коже, мягко царапает зубами, не отрывая от него экстазного взгляда, скидывая с себя рубашку. У Рейгана внутри жестокие торги: нагнуть ее за самоуправство здесь и сейчас или растянуть удовольствие. Лилиан, как подначивая, кладет свои пальчики на его ремень. — Сбавь обороты, Лили, — Рейган заставляет себя улыбнуться (хотя ему пиздец как не до улыбок) и соединяет ее запястья. Свободной рукой он расстегивает ремень, вытаскивает его из петель.       Лилиан невинно и при этом ясно осознавая, какой эффект произведет, говорит: — Можно сделать тебе приятно? Я бы хотела… — она сглатывает и выглядит в этот момент, как дар Тетраграмматона.       Рейган понимает: ему лучше пока не знать, как именно она хочет сделать ему приятно. — Еще успеешь.       Он закрепляет ее утонченные запястья ремнем, застегивает бляшку ремня на ее руках с розовым лаком и сухо целует каждую костяшку на пальцах. Лилиан тянется к нему, на ее шее расцветают бледно-фиолетовые пятна. Рейган всю жизнь равнодушен к засосам, но на Лилиан они выглядят правильно.       Жаль, нельзя, чтобы они прикипели к ней, как татуировки, как его клеймо.       Ее грудь тяжело приподнимается, опускается. Рейган целует ее сквозь лифчик и садится перед ней на одно колено. Она смотрит на него, хмурится, закусывает красноватую губу. — Кроссовки. — Что? — Кроссовки надо снять, — говорит Рейган. — Ах, да, сейчас…       Рейган сам расшнуровывает кроссовок, спокойно, будто делает это каждый день. Лилиан остается в белых коротких носочках. — Как мило, — он задумчиво проводит по ее икре, очерчивает коленную чашечку и чуть давит на выемку сзади. — В последние годы было ощущение, будто я провожу итальянскую кампанию. Ты — Италия. — Не может быть. Я не особо сопротивлялась.       Рейган снимает носки, приподнимает юбку и прикусывает кожу на внутренней стороне бедра. Лилиан выгибается, позвонки вжимаются в стену. — Тебя я завоевывал, а сражался кое с чем другим.       Со своими убеждениями.       Нельзя пресекать черту дружбы.       Нельзя портить близкие отношения.       Нельзя трогать Лилиан.       Малышку Лили, которой ты помогал с уроками. Малышку Лили, которую учил ездить на велике.       Малышку Лили, которая в шесть лет при тебе сняла штаны и без задней мысли попыталась пописать, как мальчик. И ты заорал: господи боже, остановись!       Лили, которая всю жизнь была младшей подругой. Почти сестренкой.       С момента, когда он осознал, что она ему нравится, как девушка, Рейган был с Лилиан, как на затянувшемся блицкриге. Война должна заканчиваться быстро, но он стрелял не на поражение. Всегда оставлял себе возможность отступить.       Рейган и сейчас не знает, когда решился на какой-то эмоционально-физический олл-ин. Просто Лилиан как Зона 51 — все звери внутри кричат исследовать ее. Узнать, захватить, сжать ее косточки и рычать. Сожрать ее, не оставить от нее ни кусочка, забрать все себе и хранить где-то внутри, куда никому нет доступа. Где он сам ее не достанет.       Потому что, он знает, это не закончится хорошо.       Рейган целует низ ее живота сквозь юбку. Потом целует в губы. Ее язык податливый, сладкий, напористый, и, боже, ему хочется почувствовать его ниже. Она целуется слишком торопливо, задыхается под их общим напором, зубы постукивают. Ее ногти впиваются в мышцы на руках. Она громко, бесстыдно стонет, когда он отодвигает зубами чашечки ее лифчика, и говорит: пожалуйста, трахни меня.       В этот раз он не будет вспоминать уголовный кодекс — Лилиан как ебучая аннигиляция всех его мыслей, тормозов, желаний.              /              Лилиан поверить не может, что и правда это сказала. На мгновение хочется взять слова назад, но Рейган смотрит на нее. Молча, с какой-то дико-возбужденной интенсивностью, жесткой в намерении исполнить ее желание. Он обманчиво-мягко говорит: и не один раз, Лилиан. Но не сейчас.       Рейган помогает ей залезть в бассейн, берет со столика поднос со льдом, алкоголем, закусками. Вода холодит кожу, как песок ночью. Мягкий ремень Рейгана, в который заключены ее запястья, темнеет. Лилиан почему-то нравится это физическое доказательство его сексуального доминирования. — Что будем делать? — не успевая остановить тупой вопрос.       У нее мозг тоже плавится, как искусственный кракелюр на картине. — Жечь на 100 баллов из 10. — Очень метафорично. — Могу, когда хочу, — Рейган убирает мокрые волосы с ее шеи и ладонями сжимает талию. — Если бы я не знал тебя, решил бы, что ты удалила себе нижние рёбра. Такая у тебя узкая талия.       Это Лилиан знает. Лицо и талия — ее фавориты в собственной внешности. Но она хочет услышать подтверждение от Рейгана. — Это хорошо или плохо? — выдыхает ему в губы, когда он приподнимает ее в воде и прижимает к теплому мраморному бортику. Второй рукой Рейган заново наполняет рюмки, поднос слабо шатается на воде.       Лилиан обхватывает его ногами. Он говорит: это охуенно.       Рейган круглой ложкой черпает мороженое из коробки и подносит его к губам Лили. Она открывает рот, слизывает большую часть. Лимонный вкус на языке перебивает чем-то сладко-горьким, похожим на шоколадный ликёр. Мороженое подтаяло, и уголок губ пачкается.Лилиан прикрывает глаза, Рейган нежно доедает сладкие остатки с ее губ.       Лилиан кажется, у неё даже вены пульсируют, так сильно бьется сердце. Она ничего, кроме его глаз, дыхания и кожи, не видит.       Он стягивает бюстгальтер вниз, белье тугой мокрой складкой собирается под грудью, приподнимая. Ее обездвиженные руки подрагивает между их телами.Рейган ладонями сжимает грудь вместе, и меж мягкими, круглыми холмика появляется выемка.       Он одним быстрым глотком выпивает свою порцию лимончелло и целует.       Ей на грудь, на чувствительные соски льётся алкоголь, Рейган медленно слизывает полупрозрачные струйки, прикусывает, всасывает. Язык горячий и властный. Лилиан кусает губу до крови, ранку щиплет. Распущенные волосы мокрыми жалами липнут к выгнутой спине. Ее выкручивает, будто что-то крошечное, очень сильное взрывается в мозгу каждый раз, когда Рейган делает свои невыносимые движения. Разъедает ее лицо взглядом — «что, нравится?»       Он отстраняется, когда Лили уже не может терпеть. Мокрыми пальцами отламывает кусочек черного шоколада, ведет им по ее плечам. В изгиб ключицы, кладет на распухшие губы и целует сквозь шоколадную плитку издевательски-медленно. У Лилиан печет кожу, оны прижимается ближе — и Рейган прерывает поцелуй. Довольно улыбается. — Садист, — бормочет Лилиан, моргая слипшимися ресницами. — Согласен.       Шоколад тает на его пальцах, тускло-кофейными, как мусс с молоком, разводами растекается по воде. Рейган проводит по ее шее, груди, напряженному животу ладонью. Резко ныряет под воду, шоколад тонет за ним. Лилиан судорожно вдыхает, когда он обмазывает ее ягодицы горькой сладостью и сильно, на грани укуса целует. Стена пузырьков поднимается от его рта. Он переключается с ягодиц на трусики, прилипшие к нижним губам, вводит в нее два пальца, и у нее под веками взрываются острые, тяжелые всплески кайфа. Лилиан растворяется в нем, как витаминка. Даже зрение мутнеет, потолочный купол слегка подрагивает. Тело будто чужое. Будто принадлежит Рейгану, а не ей.       Рейган выныривает. Волосы бессветовыми линиями облепляют скульптурное лицо, взгляд — безбожное, безмолвное желание. Он берет оставшуюся рюмку. Льдинки тают, толстыми каплями стекают по замутневшим стеклянным стенкам. — Лимончелло? — спрашивает Рейган. Не дожидаясь ответа приподнимает ее за бедра, теперь Лили чуть выше. Лента голубой воды протекает под голой грудью, кисти ноют, все также перетянутые его ремнем.       Слова превращаются в какой-то бесполезный конструкт. По стенам башни ползет синевато-сырой рассвет. Рейган льет ей в рот коктейль, Лилиан втягивает щеки и прижимается к его губам. Лимончелло течет от нее к нему хромированной жидкой желтизной, как недавно он вливал ей в рот текилу с травкой.       Они целуются и целуются. Рейган пьет лимонно-сахарный ликер с ее языка, кормить мякотью манго со взбитыми сливками из шампанского. Расстегивает ремень, растирает покрасневшую кожу под ним. Лилиан кладет ему в рот виноградинку, сок стекает чернильными брызгами, и она слизывает его с подбородка, шеи Рейгана. Его пальцы путаются в ее волосах, натягивают резинку ее трусов.       В голове, на языке, в крови все смешивается. Лимоны, сахар, губы Рейгана, терпкий манго, жадные руки по всему телу. Ощущение, будто привычную картинку изодрали тонким лезвием, и ей оставалось только подчиниться. Он сведет ее с ума, не иначе.       Рейган внезапно останавливается. Вымученно запрокидывает голову, по горлу стекают капли. — Рейган? — Лилиан отстраняется, гладит его скулу. — У меня член болит так, как будто его изнутри скрутила в жгут железная рука, — Рейган хмыкает, словно удивлен. — Почему? — Перевозбудился. Долго жду, пока моя Лилиан наиграется.       Лилиан его слова так будоражат, что она выпаливает:       Кажется, нам с тобой нужно собственное бостонское чаепитие. Только вместо независимости американцев будем отстаивать собственную.       Рейган сумрачно усмехается.              /              Про независимость это она в яблочко. В долбаный глаз попала.       Рейган переносит их к круглому столу. Высота — идеальная, чтобы наклонить Лилиан. Она локтями упирается в камень, золотой свет из дыр в окнах льется ей на талию, на клейковатую кожу. Мокрое белье врезается в ягодицы черным, соблазнительным комком. Рейган сохраняет между ними дистанцию, чтобы рассмотреть вид сзади.       Зря я это сделал. <i>Сток-сплитнул самого себя.       Лилиан изгибает спинку, поворачивает голову, в ее взгляде ни капли здравого смысла. Вакуум, в котором вместо давления — 3 чистых грамма, чистый животный кайф.       Рейган сгребает в кулак трусы, отодвигает и гладит влажные складки. Раздвигает ее ножки, наклоняется и целует шею, затылок, раковину уха, оглаживает ребра. Лилиан умудряется извернуться, поцеловать его. Трется ягодицами о ноющий член. Рейган спрашивает: не терпится? Ее горячее дыхание: да! Рейган: что ты хочешь? скажи. Лилиан: тебя в себе. так, чтобы было стыдно.       Рейган думает, что сейчас ограничители у него окончательно сорвало, что Лилиан разрывает терпение в пыль, как SLAM-ER среди ракет, как F-22 RAPTOR среди истребителей. Как 7.62.       Он разрывает презерватив без латекса. Лилиан как-то говорила, что у нее аллергия на латекс. Сжимает ее бедра и входит головкой. Узко, мокро, горячо, как в гостях у чертового светоносного. Она сжимает столик, дрожит под его напором. — Скажи, если будет больно.       Лилиан потряхивает, она либо его не понимает, либо игнорирует. Выгибается ему навстречу так, что вот-вот сломается. Рейган не сразу понимает, что этот пошлый звук — ее. Лилиан стонет, глядя прямо ему в глаза. И почти улыбается, будто знает, как влияет на него. Как заставляет сжимать челюсть до рези в глазах, до сухости во рту, и сдерживать порыв оттрахать ее жестко, безромантично. Как если бы знала, что его тело прошиб миллиард.       Миллиард электрических разрядов, когда он рывком входит в нее до конца — впервые овладевая ей полностью, так, как он хотел уже кучу месяцев.       Нельзя, нельзя, НЕЛЬЗЯ быть грубым, это только второй ее секс.       И делает сильные, глубокие толчки, срывая с ее губ стоны.       УСПОКОЙСЯ, РЕЙЛИШ.       И несдержанно рычит, кусает ее губы, жадно вбирает в себя ее стон. Обжигается их судорожным, болезненным поцелуем. Берет ее, как если бы сдох без этого.       Лилиан полукричит, полустонет ему в рот. Она пахнет, как спирт, как мэйдэй. Как колонизация Марса во благо человечества.       Рейган только сейчас осознает, что в последний месяц держался из последних сил, был американским солдатом на «непоколебимой решимости». Разве можно так хотеть? Разве здесь нет погрешности, Лилиан?       Она его отравляет. И причина не только в том, какая она тугая, как готовая для него, какая вся — его. И его движения ненасытные, безнадежные, смертельные. Ее голый живот напряжен до предела, когда он опускает руку и ласкает чувствительный комок. Она стонет, кричит, и толчки становятся неконтролируемые.       Ее глаза горят, разнося по сосудам что-то ненормальное. Лилиан выгибается, словно тоже хотела растворить свои мысли, свою кровь в нем. У него в спине нервная дрожь, такая же, как у нее. Они идеально врастают друг в друга.       Рейган гладит, тут же пальцами впивается в ее качающиеся бедра. Дает ей облизать пальцы, которые только что ласкали клитор. Она лижет, прикусывает подушечки, шепчет: дадададада, ПОЖАЛУЙСТА.       Рейган готов молиться на ее голос. Член пульсирует, вбивается в нее, и огрызки самообладания дерет на куски. — Ты не представляешь, каково это, — говорит он, склоняясь и поворачивая к себе ее лицо. Чтобы видеть глаза, в которых резко движется его фигура, которые мутные и растерянные от удовольствия, — понять, что ты хочешь свою подругу, почти сестренку, — невесомо и зло касается кончиком языка ее верхнюю губу, приоткрытым ртом ведет по острой скуле, — так хочешь, что… — гладит ее тазовые косточки и добавляет под безжалостный, сильный толчок: — Как ёбаный подросток дрочишь на нее в душе.       Лилиан безостановочно дрожит. Прижимается к нему, как пытается сшить их кожу и органы. Рейган даже не знает, кто из них больший андердог: влюбленная до деменция Лилиан или он, желающий ее так, будто в вены впрыснули яд, выделенный из крови, костей и сухожилий девушки. Будто она это ремпейдж за секунду, самый дикий шорт, авианосец сша. Она тестостерон-окситоцин, впору выплевывать кровавыми сгустками.       Но вместо этого Рейган наматывает ее волосы на кулак, Лилиан шире разводит коленки, пытаясь ослабить боль от его диких движений. Всхлипывает: еще, Рейган, прошу.       Блядь. Еще рано.       Он задыхается от возбуждения, от одурения в мозгах. Башня светлеет под прохладным солнцем. — Помнишь, ты просила тебя поцеловать? — Рейган меняет позу. Лилиан вжимается хребтом в пол, ее коленки на его плечах. Так глубоко, что плавятся сосуды. Растягивая ее до предела. — А я хотел, чтобы поцелуй закончился вот так, — она очерчивает круг по влажному бугорку, ласкает себя сама под их яростное трение. — Понятно теперь, почему я отказывался?       Рейган целует ее сквозь рев крови в ушах, сквозь милионмиллионмиллион хэдшотов в виски. Лилиан щурится, мокро облизывает его губы язычком. — Понимаю, что нужно было сделать это раньше.       Она закусывает губу, выгибается. Оргазм костоломно взрывается в ней. Вторит для Рейгана сильным, упругим сжатием вокруг члена. Рейган с рыком насаживает ее на себя, жмурится, и все, все, блядь, как он представлял, даже лучше. Он кончает, впервые в жизни жалея, что надел презерватив.       Ощущение, будто Лилиан тащит его глубже, чем в Марианскую.              /              Лилиан видит Рейгана с новой ясностью. Его лицо заострилось, в глазах — цикличная, обнаженная нежность. Будто он забыл закрыться.       Лилиан впервые точно знает: это больше, чем секс.              Глава 49 — Забавно, что мы про него забыли. — Я не забывала, — Лилиан смотрит в отражение: она, Рейган, корсетный топ без лямок, день лиловеет, перетекает в закат. Черный бриллиант между ключиц. — Просто не хотела надевать его в воду.       А ты так быстро возбудился, что я не успела напомнить про ожерелье, — думает, но не говорит. Рейган стоит сзади, кладет ладонь ей на шею так, что его бриллиант на мизинце оказывается рядом с ее. Световая тьма в камнях переливается сама в себе, не выходя за пределы мутных стеклянных граней, блеск полуночный, порочный. — У вас с Ремингтоном идентичные кольца, да? — Да. Они братья, как кольца во «Властелине колец». — Тогда мое ожерелье это какое-то кольцо Всевластья, такой огромный здесь кусок алмаза, — Лилиан взволнованно дотрагивается до «Принцессы Немезиды».       Она до него не доросла. Лилиан осознает это даже лучше какой-нибудь таблицы умножения. То, что 2×2 равно 4, она еще могла бы поставить под сомнение, руководствуясь логикой псевдонаучников (из разряда тех, кто утверждает, будто Земля плоская). Но то, что этот алмаз для нее слишком большой, есть в нем благородная, тихая взрослость, — это Лили знает наверняка.       Рейган отходит, открывает клапан энергетика. Они стоят перед романтичным, как в английских романах, зеркалом в деревянной раме с тонкой ореховой краской. В комнате, где уснули утром после бассейна, прямо на простынях, шершавых от новизны, и проспали полдня. Их разбудил хлынувший поток дождя. Рейган сказал: удивительно, сейчас сухой сезон. — У меня было несколько вариантов подарка для тебя, — Рейган застегивает пуговичку, надевает дико сексуальную куртку из крокодильей кожи. — Я советовался с Ремом, и это услышал отец, мы сидели рядом. Он предложил «Немезиду». — Твой отец?       Рейган кивает, Лилиан оцепенело встряхивает плечами. — Офигеть. Я думала, мистер Рейлиш едва помнит, как меня зовут. — Ну, он может и правда забывает твое имя, — Рейган почти-весело, но как обычно-надменно хмыкает, наблюдая за Лили из-под полуопущенных темных ресниц. — Но саму тебя помнит отлично.       Лилиан замирает с перчаткой на пальцах. На улице странный холод, серый, диспептичный свет продирается сквозь шторы, ложится на скрипящий порог. Лилиан, опомнившись, натягивает перчатку, надевает пиджак с мужского плеча. В такой одежде она кажется совсем хрупкой, тоненькой, как скаковой жеребенок. Лили пребывает в прострации оттого, что «Немезиду» ей выбрал по сути Френк Рейлиш, когда они покидают замок (управляющий заботливо держит над ней зонтик, вода бьет по нейлону, синему, как небо) и садятся в машину. Черный матовый «Ламборгини», знакомый салон, тот же запах чистоты и кондиционированной кожи. — Ты что, перевез из Бостона свою машину? — недоверчиво спрашивает Лилиан. — Нет, это другая. Точнее, я заказывал три одинаковые модели. Одну в Бостон, вторую во Францию, третью для Сингапура. — Почему так? — Мне нравится моя ламба, она полностью сделана под меня, — Рейган открывает подлокотник, внутрь встроен флакончик под санитайзер. Лилиан смеется: круто! — Ага. Мне не нужна куча разных тачек, мне нужна одна идеальная в нескольких местах. — Мило.       Дорога с деревни, на холме которой стоит замок, до Ниццы занимает двадцать пять минут. Небо чернеет и мерцает, дождь вскипает по асфальту. Вода бьется о крышу автомобиля так сильно, что рикошетит вверх, даже воздух весь мокрый. Капли мелким крошевом сыплет в стекла, они взрываются в воздухе, среди света фар, голых горных хребтов и моря, в котором блестят отсветы города.       Рейган ведет расслабленно, одна рука на руле, похрустывая пальцами, вторая на колене. Лилиан снимает на айфон вид за окном, чтобы потом перерисовать в планшет или даже на бумагу. Она не притрагивалась к краскам все эти дни, консервировала переживания в себе, не хотела ими делиться, будто свет или чужой глаз уменьшат степень ее эмоций, испортят идеальность будущих воспоминаний. — Ты, кстати, дозвонилась отцу? — спрашивает Рейган.       Лилиан выдерживает паузу, чтобы голосом не выдать расстройство. — Нет, он не ответил.       Рейган не комментирует, и за это она благодарна. Лилиан своя семья часто кажется какой-то исцарапанной по сравнению с Рейлишами. — Мы в Ниццу едем только поужинать? — Лилиан всматривается в зеркало, стирает пальцем подтекшую подводку. — Можно было и в замке, мне не очень нравится этот город летом. Зимой тут прикольно, атмосферно так. — Мне тоже, но нужно кое-что сделать по просьбе Рема. Что ты делала здесь зимой? — Была с отцом за пару месяцев до развода, он встречался с какими-то родственниками. Помнишь, я тогда привезла настоящую домашнюю лапшу? — И мы сварили ее под какой-то идиотский ужас? — Рейган насмешливо улыбается, вливается в нестройный поток машин среди узких улочек и гомона на верандах кафе. — Помню, конечно. Тебя потом тошнило весь вечер. — И ты хотел отвезти меня в больницу! И заставить туда приехать вашего врача, потому что я побледнела!       Лилиан смеется так, что губы приподнимаются над розовыми деснами, мимо проносится велосипедист в желтом дождевике, прикрывая сумку от ноутбука подмышкой. — Ты не просто побледнела, — Рейган слегка закатывает глаза, будто ему лень. — Ты блевала в туалете целый час. Я переживал, что ты без желудка останешься. — Не час, а полчаса. Говорю же, у меня непереносимость лапши, как бы тупо это не звучало, учитывая мои корни.       Рейган останавливается у индийского ресторанчика с мокрым Буддой у входа, миллиметр за миллиметром втискивается между другими машинами. — Блядь, припарковаться в Европе сложнее, чем провернуть полицейский разворот в час-пик. — (Лилиан хмурится, вспоминая, что такое полицейский разворот, она же читала статью с похожим названием.) — И тогда дело было не в лапше, Лилиан. Просто ты напилась и начала расспрашивать у меня про секс, сколько у меня было девушек и всякую такую муть.       Лилиан невозмутимо отстёгивает ремень, чешет комариный укус на руке. Ожерелье осталось в сейфе замка. — Не напилась, а выпила, — говорит она. — Ух, тебя бы под полиграф. — И что ты попытаешься узнать? — Согласишься ли ты уединиться со мной в туалете в этом своем очень-сексуальном топе, пока готовят еду?       У Лилиан глаза становятся, как монеты, и Рейган хрипло смеется. — Шучу. Никаких общественных туалетов. Там же гребаная микробная галактика. — Хорошо, а то я уж подумала, у тебя температура, — бормочет она, когда Рейган открывает ее дверь, подставляет зонт и помогает выйти. — Но вообще, — мягкий шепот ему под ухо, шпильки почти компенсируют дистанцию в росте, — я бы хотела попробовать.       Рейган деликатно обнимает ее и ведет ко входу по размытому водой белому булыжнику, на нем разливаются серые фонтанчики дождя. Вода стукается о голые щиколотки. — В самолете, — вкрадчиво и глухо, черный зонтик дрожит под завесой дождя. — Там как раз много зеркал.       Много звучит как одно огромное, жирное обещание.       Когда приходит нужный Рейгану человек, у Лилиан от смеха болят щеки. Человек (дорогой костюм вымок под дождем, лицо раскраснелось) заказывает черный кофе и говорит: передайте Ремингтону наши извинения за то, что не можем отправить документы электронно, закон запрещает. Рейган забирает папку, перетянутую тиснёной веревочкой. — Здесь сертификаты и документы на бриллианты, — говорит он, когда человек уходит, допив кофе и съев огромную порцию горячих лепешек. — Я переписал «Немезиду» на тебя, Изабель тоже получила кучу всего от Рема. — Ничего себе. На меня можно было и не переписывать, — Лили безразлично пожимает плечом. — Мне все равно. — Знаю, но так правильнее. Заберешь сертификат? — Нет, оставь себе.       Вдруг еще потеряю, думает Лилиан.       Они съедают чашку чечевичного дала с лепешками чапати, маленького цыпленка тандури в йогурте и остром кайенском перце, выпивает по бокалу вина и приходят к выводу, что в Бостоне стоит почащепробовать индийскую кухню. На десерт подают шрикханд, густой йогурт с тающей во рту мякотью манго, шафраном и кусочками орехов и злаков, от которых у нее щекочет язык.       Лилиан черпает ложкой темно-оранжевый сахар, пока Рейган держит тарелку с ледяным дном на месте. Они сидят в удаленной ложе, перегороженной азалиями и уставшими кустарниками в кадках. Ее ноги перекинуты через его колени, вокруг стоит шум (английский, французский, хинди, беглый итальянский), гремят ложки, диванчики пестреют потертым синим бархатом, проносится замыленный официант в красном, как рак, лунги. — Почему мы не сидели так раньше, — говорит она, наблюдая, как Рейган сворачивает влажное вафельное полотенце в квадратик. — Очень удобно. — У меня был бы стояк, — равнодушно говорит он. — Да ладно. — Не шучу. — Я видела во всяких группах, как тебя нахваливали в сексуальном контексте, но… — Лилиан царапает ногтем ранку на губе, Рейган останавливает ее за запястье, говорит: успокойся. — Но, короче, не знаю, зачем я тебе это сказала. — Хм.       Он проводит пальцем вдоль ее икры, очерчивает лодыжку с тусклыми венками. По Лилиан бежит ток из мурашек, дрожи и тепла. — Ладно, честность за честность. Я тоже про тебя читал, пока был в Сингапуре. — Что именно тебя интересовало? — следя за вибрациями голоса, чтобы звучал не офигевши, а с умеренным интересом.       Рейган накрывает ладонью коленку. — Есть парень или нет, особенно тот Шейн Шрейн, — закатывает глаза, типа, какое примитивное сочетание имени-фамилии. — Было очень похоже, будто вы встречаетесь, но я надеялся, что ты бы мне рассказала. — Я бы рассказала. Но сам-то ты встречался с Корнелией. — Я не был против твоих отношений с кем-то, просто…       Он замолкает. Вздыхает и, вдруг, ядовито улыбается. — Ладно, я был против. Боялся, что ты с кем-нибудь переспишь, пока меня не будет. — Что-то я не вижу логики, — она слизывает йогурт, ложка стучит об зубы, и Лили отставляет десерт подальше. — Ее и нет. Я тебя хочу еще с твоего шестнадцатилетия, того поцелуя в машине. — По тебе было вообще не видно. Я думала… ну, я думала, я тебе наоборот неинтересна в этом плане.       Рейган показывает знак принести счет, допивает кофе, на белой чашке остается кофейный ободок. Весело хмыкает. — Ну конечно. Я поэтому набросился на тебя в доме Марка. — Вот только тогда я почуяла неладное, — она посмеивается, убирает с воротника его рубашки свой волос. — Так ты, выходит, ревнивый? Неожиданно.       Он высокомерно кривит губы, словно оскорблен. — Не думаю. Считай, это идея-фикс, быть твоим первым. Хотя я был бы рад, конечно, быть еще и единственным, но это уже как-то слишком попахивает неадекватностью.       Лилиан думает, что была бы рада до конца жизни быть только его, но это как-то нереально, потому что для этого им нужно быть вместе, а Рейган, кажется, ничего такого не планирует. Она даже не знает, какой статус прилепить их отношениям, но обсуждать это пока не хочет.       Рейган оплачивает счет через Apple Pay, достает несколько купюр и оставляет чаевые. Хозяин ресторана, полный Самит с блестящим лбом, спрашивает, все ли им понравилось, несколько раз говорит Лилиан, какая она невероятно красивая, на прощанье сердечно хлопает Рейгана по спине.       Под луной фантомно поблескивают мокрые тротуары, люди гуляют в шлепках, туфлях, дорогих рубашках и футболках из «дьютифри». Пакеты «Лафайет», многоразовые сумки с булочками, шоколадными круассанами, бутылками вина, устрицами, мидиями, авокадо, с огурцами, капустой и консервированной кукурузой, хрустящая дымная сокка в бистро на углу. Рейган открывает Лилиан дверь, американские студенты с банками «Короны» обсуждают его «ламбу». Слышно: бля, да это же Рейлиш-младший… Че за телка с ним? Его девчонка. Повезло же! Да она тоже мажорка, ее отец какой-то шишка в компании Рейлишей, я в инсте читала…       Лилиан пересекается взглядами с Рейганом, Рейган подмигивает. — Так говоришь, ты на меня?.. Ну, мастурбировал? — спрашивает Лилиан, когда они выезжают на дорогу к деревне. Заграждения от обрыва выплывают из темноты белыми линиями. — Что за идиотский вопрос? Я же не спрашиваю, сколько раз ты фантазировала обо мне. — Ни единого разочка, — лжет Лили.       Рейган лениво разминает шею, ставит песню Moby громче. В лобовое прилетает листик. Море пульсирует чернотой, бликам волн и опрокинутой луной. — Тебя не научили, что врать это плохо? — Я не вру. — Твой язык это какая-то реминисценция патологического лжеца, ты знаешь это? — Воспитанный человек не уличает другого в плохом, Рейган, — Лилиан поправляет задравшуюся юбку Balmain, но не слишком прилежно. Потому что замечает, как по ее бедрам стекает взгляд Рейгана. — И что бы ты делал, если бы на моем месте был другой человек? Которого слово «реминисценция» заставляет лезть в интернет? — Я бы сказал: хватит, нахуй, врать. Но с тобой решил быть помягче, — он берет ее теплые пальцы своими, кладет на полустоящую ширинку джинс. — Хочу трахнуть твой ротик под эту музыку.       Лилиан сглатывает стеснение. Буду выражаться помягче, сказал Рейган. К животу прикипает тугой жар. — Сейчас, — добавляет Рейган с какой-то фейковой расслабленностью. — Сейчас? Нас… не увидят? — Нет.       Он нажимает на экран управления. Передние стекла матово затемняются. Лилиан замечает, что Рейган разговаривает отрывистыми короткими словами, когда возбуждается. Лилиан поднимает на него взгляд, гладит его член сквозь молнию, внушительно вывернутую бугром. В том, как Рейган ведет автомобиль, откинув голову, небрежно удерживая нижнюю часть кожаного руля, удобнее расставив длинные ноги, очень-много-секса.       Лилиан облизывает губы, сжимает ляжки, сама тоже возбуждаясь. Сглотнув, она отстегивает ремень безопасности, сгибается к нему, в живот упирается подлокотник. Расстегивает ремень, ширинку и спускает край черных боксеров. — Без презерватива? — спрашивает, помня, что о Рейгане говорили. — Нет, если ты не против, — он сбрасывает скорость, мимо проносится машина, слепя дорогу фарами. Лилиан ведет языком вокруг головки, ласкает уздечку, втягивает. На вкус он солоновато-мускусный, пахнет сильнее, чем травка, пахнет как власть. — Если будет неприятно или сложно, скажи.       Лилиан кивает, он во рту толстый, твердый и длинный. Набухшая головка трется о нёбо, где начинается горло, и она давит редкие рвотные позывы. Лилиан прикрывает глаза, не замечая, как водит бедрами по сидению, как Рейган опускает руку ей на попу, и удовлетворенно стонет, когда он приподнимает ее юбку и гладит сквозь влажное пятно на трусиках. Она инстинктивно ускоряется, сосет, сильнее втягивая щеки, во рту хлюпает и по губам стекает слюна. Его дыхание тяжелым свистом вырывается сквозь сжатые зубы.       Лилиан добавляет руку, все влажное. Рейган анти-нежно стягивает ее волосы на затылке, насаживает, говорит: блятьда. умничка.       Делать ему классный, крышесносный минет — как кредо жизни в этот момент. Заставить его отключить мозги, забыть про вечный контроль — как продать картину на «Кристис» за миллиард $. Невозможно, но на то это слово и есть, чтобы невозможное сделать возможным.       Лилиан смотрит на него сквозь ресницы, ощущая, как по нижней губе капли стекают вниз. Тушь снова тает из-за его рывков в ее рот, слезы скапливаются в уголках глаз. Рейган перебирает ее волосы, как инструмент, смотрит на нее с всепроникновением, заставляя терять связь с реальностью. Будто над ними маячит призрак Армагеддона.       Лили лижет его, одновременно водя пальцами по длине, и звуки как кульминация его животного удовольствия.       — Ты дико сексуальная, — Рейган хрипло рычит, челюсть идет рваными желваками. — В Бостоне собираюсь оттрахать тебя во все дырки.       Лилиан сама сжигается, когда он давит на ее шею, стонет и, сильно вздрагивая, кончает. Сперма течет по гортани, на вкус нехорошо и неплохо, и одновременно — как выигранный театр войны. Лилиан сглатывает, целует напоследок, садится обратно. Пристегивает ремень безопасности, бесконтрольно улыбаясь.       Рейган длинно выдыхает, поправляет джинсы. Время снова существует. — Мы открыли в тебе новый талант.       Лилиан полуигриво склоняет голову. — Так понравилось? — Мягко сказано, — он слегка улыбается. — Опасная ты девушка, Лилиан. — Я эмпирик. — И что бы ты делала, если бы вместо меня был человек, который гуглит слово «эмпирик»? — он дразнит в свойственной ему равнодушной манере.       Рейган как черная дыра, одетая в кожу, кости и серое вещество. Лилиан отвечает, не задумавшись: — Я бы сказала: трогать меня можно только Рейгану Рейлишу, так что убери свои руки нахер, или я пришью их к твоей голове.       Рейган довольно смеется — тоже в своей холодноватой манере, почти неразличимо от издевательской контроктавы. Они возвращаются в замок, и Рейган хмурится. На подъездной дорожке стоит черный мерседес, Ремингтон строчит в телефоне, пока управляющий держит над ним колыхающийся зонт.              Глава 50       Лилиан пьет диетическую колу, обычной в холодильнике не нашлось, а персонал уже спит. На коленках пакетик с высохшими апельсиновыми кожурками. Она сидит на ковре с персидскими кисточками, как из «Аладдина», а остальные играют в шахматы. Оказалось, Рейлиши были где-то рядом и решили вернуться в Бостон вместе. Рейган сказал: они мне писали, но я был занят за рулем (и она покраснела). Лилиан даже рада — ей нравится быть в обществе его семьи, хоть от волнения иногда поджилки трясутся. — В шахматы играют все Рейлиши, это как традиция, — объясняет Мириан Лилиан, подслеповато склонившись к деревянной доске. Фигурки вырезаны, как живые, но они изъедены временем. У офицера нет носика, королева со сколотой короной. — Этот набор передается вот уже сто одиннадцать лет, от сильнейшего игрока к сильнейшему среди Рейлишей. — Меня никто не выигрывает с тех пор, как умер мой дед, — посмеивается Френк, попивая водички из кулера, стакан обернут в салфетку. — Да и его я тоже выигрывал. — Ты сравнял счет, когда дедуля Джон был уже старик, — фыркает Мириан. — Так он жил сто лет, сложно оставаться непобедимым столько времени, — на главе Рейлишей брюки хаки, подвернутые снизу, длинные носки в цвет и бейсболка «Boston Patriots». Лилиан знает, что он выкупил команду в 94, после чего они выиграли Суперкубок 3 раза подряд. — Я думаю, может, мне откинуться пораньше, чтобы дети не переплюнули меня в шахматах? — он лающе, резко смеется, будто удачно пошутил.       Рейган, играющий с Ремом против родителей, цокает. — Не говори так, это раздражает. — Гляди, Лилиан, — Френк вдруг поворачивается к ней, Лили чуть колой не давится. — Всю жизнь я выстраивал так, чтобы президент был у меня на быстром наборе, а Папа Римский поздравлял с днем рождения мою собаку, но в итоге у меня все равно сын, который говорит мне не говорить что-то, потому что его это раздражает. Жизнь забавная штука, согласна?       Лилиан лихорадочно думает, что ответить, и ее идиотский мозг почему-то цепляется за собаку. — Вы любите собак? — спрашивает, понимая всю жалкость ответа.       Френк двигает пешку. — Да, у меня их семь, но любимец это Сириус, черный корсо. Мне его подарил дядя Карло, когда был еще президентом. Сириусу, увы, немного осталось, ему уже семнадцать.       Лилиан не сразу понимает, что он говорит о президенте Италии, Карло Чампи, управлявшем страной, когда она еще в школу не ходила. Они сидят в гостиной на первом этаже, в почерневшем камине зияет уютная копотная пустота, женьшеневый чай дымится в чашке Мириан, и свет с люстры падает на чай так, что тот кажется многомерным, 3Дшным. Воздух сухой, не вымороженный кондиционерами. Ремингтон бесконечно отвлекается на телефон, раздает распоряжения насчет самолета, но никто не делает ему замечаний. Лилиан думает, что он, видимо, уже как второй глава семьи, такой серый кардинал или даже отец Жозеф. — Если отца кто и выиграет в шахматы, то это будет Изи, — говорит Рем, раздумчиво глядя на доску. — Возможно. Все-таки она терапевт из семьи таких же терапевтов, мозг у них заточен под обработку и применение информации, — Френк Рейлиш закуривает трубку с крошечным рисунком, как на скалах Майя, пока Мириан делает ход. — Хотя, конечно, не у всех. — Отец, — Ремингтон вдруг с холодноватой строгостью щурит черные, типично-Рейлишевские глаза. — Ничего личного, Рем. Мне просто не нравятся врачи. — Они хотя бы не вредят, можно любить врачей за это, — говорит Мириан, на ней очередной шикарный брючный костюм. И мешки под глазами, замечает Лилиан. И мистер Рейлиш явно схуднул, кожа на скулах натянулась, стала какая-то сухая, будто зашуршит, если тронуть. — «Не навреди» — одна из самых лживых клятв, — говорит мистер Рейлиш. — Это скорее про мозгоправов, — говорит Рейган. — Эй, мой психотерапевт мне помог неоднократно, — говорит миссис Рейлиш. — Боже, вы как дети, — Ремингтон кладет в рот подтаявшую мятную конфетку, за окном блестит маяк. Он вдруг поворачивается к Лилиан, когда она закручивает пробку в пустую бутылочку колы. — Но ты не говори никому, что мы так себе ведем в кругу семьи, Лили.       Она не успевает ответить. Тон Рема — шутка и не шутка одновременно. — А ты куда поступаешь, Лилиан? — спрашивает мистер Рейлиш.       На ней застывают четыре пары практически одинаковых глаз. Даже Мириан выглядит как сестра Френка, а не жена. — В Гарвард, но со школой еще не определилась. Политика или искусство. — О, я могу представить тебя в синем костюме, как у той девчонки из нижней палаты, которая контролирует оборот оружия. — Кортес, — одновременно говорят Рем и Рей. — Да-да. Ну вот она, молодая, небелая и чертовски умная. Может, ты даже переплюнешь ее и попадешь в Конгресс раньше 29? Было бы занимательно, я был бы рад.       Лилиан думает секунду прежде чем ответить. — Если я все же выберу политику, то Конгресс, конечно, станет одной из промежуточных целей. — Отлично, отлично, такое мне нравится. Если что будет нужно — обращайся к Рейгану, он нам передаст. — Спасибо, сэр.       Это звучит, как пройденная проверка, но Лилиан слишком давно знает Рейгана и через него, косвенно, Рейлишей, чтобы понимать: диалог — всего лишь поверхностное отражение настоящего, молчаливого разговора. Френк Рейлиш, хоть и говорит попроще Мириан и кажется менее устрашающим, создает у Лилиан ассоциацию, будто под физическим телом у него есть еще одно — призрачное, с жесткими черными глазами, и пока физический Френк охотно рассуждает о будущем Лилиан в политике, тот, призрачный, таращится на нее и считывает, как простенький код, как инфузорию туфельку. Эфемерное тело мистера Рейлиша кажется ей более настоящим, осязаемым, и от него ее чуть потряхивает.       Они играют еще несколько часов и постоянно что-то обсуждают. Лилиан в основном молчит, но чувствует себя вполне вписавшейся. Не то чтобы Рейлиши говорят о чем-то секретном, но выглядят они так, будто собрались семьей и просто болтают. Обсуждают лицензию на производство ракет, уран-уран-уран (в нем Лилиан не знает ничего, кроме того, что он используется в ядерном оружии и что они купили месторождение в России), имя для будущего Рейлиша-младшего. Рейган говорит: наконец-то я передам этот статус новому маленькому Рейлишу. Мириан смеется: в детстве он всем говорил, чтобы его звали Рейлиш-старший, хах!       Лилиан замечает: мистер Рейлиш любит шутить, смеяться, и остальные отвечают ему достаточно резко, но всегда осторожно, с удивительным сочетанием уважения и нежности, Ремингтон не любит внимание и его голос весит очень много, миссис Рейлиш больше наблюдает и комментирует, чем ведет разговор, у Рейгана с каждым какие-то особенные отношения, он как финальная точка их семьи — на нем будто сходится круг, заканчивается триптих.       Их общение напоминает хрупкую корку тонкого льда. Каждый лавирует, внимательно следя, чтобы не перегнуть палку: не задеть, не оскорбить, не разозлить слишком сильно (Френку все же нравится дразнить сыновей, а Рейган в общении с семьей такой же жестковатый, как с друзьями). Лилиан даже кажется, будто у них собственная коммуникативная радиостанция, пароль от которой есть только у членов семьи, а Лилиан позволили поучаствовать в одном разговоре. — Ну все, пора выезжать, — говорит Ремингтон спустя пару проигранных партий, и Френк встает, протягивает локоть Мириан. Ее туфли оставляют на ковре точки вмятин. — Почему самолет не был готов вовремя? — спрашивает Рейган.       Лилиан быстренько собирает мусор. — Техническая проверка. — Такая долгая, что они не могли сказать нам точное время? — Почему же, — Ремингтон поправляет галстук киношным, но очень элегантным действием. — Мы знали, что улетим до утра. У нас же еще прощальный вечер на ралли. — Смотри не свали после ралли без предупреждения, — говорит Рейган так, будто передает Ремингтону скрытное сообщение. — Не свалю, — насмешливо, — не переживай.       В Бостон они возвращаются на самолете, который миссис Рейлиш одолжила Изи пару дней назад. Лилиан кажется: с того момента прошла туча времени. Рейлиши разбредаются по разным спальням, как только самолет набирает высоту. Лилиан уговаривает Рейгана посмотреть ужастик, раз они не спят, когда у нее звонит телефон. Она копается в сером, как лунные кратеры, рюкзаке: влажные салфетки, гигиеническая помада, Тайленол от головы, смятые чеки, засохший огрызок глазированного батончика, завернутый в упаковку от печенья, духи Tom Ford, разноцветные карандаши с блокнотом, старая косметичка, внутренности у нее в пятнах от теней, хайлайтера и, кажется, тоналки, белые проводные наушники, которыми она давно не пользуется. Лилиан вытаскивает все, кроме звонящего телефона. — Где он, — бормочет. — Вот, — Рейган открывает боковой кармашек и ловко вытаскивает ее айфон. Лайт с чехла смотрит серьезно. — Спасибо.       Николь звонит в вотсапп. Они переписывались периодически, но не болтали так, как хотелось, с начала ралли. Лилиан не нравится разговаривать по телефону, когда ее слышат другие (особенно Рейган), она встает и идет по коридору. — Ники! — Пропажа, привет! — ее голос громкий и далекий, будто на громкой связи.       Голос Теа добавляет: все соцсети в ваших с Рейганом фоточках, знаешь ли. Лилиан поправляет наушник, зачем-то оборачивается. Рейган смотрит в ноутбук, развалившись в кресле, не мигая, мыслями явно не здесь. Лилиан тоже не помешало бы отстраниться хоть чуточку. Ей кажется, Рейган сжирает каждую клеточку в ней. — Ага, мы закинули пару фоток специально, — говорит Лили и, найдя незапертую дверь, входит.       В комнате сперва ахроматичная тьма, потом включается тусклый, с оттенком средневековья свет. Что-то вроде молитвенной капеллы в церкви: мрачноватые фрески с апостолами, невзрачной торжественностью напоминающие канадских мучеников, новые, нетронутые свечки в подставках на дорогущем алтаре. — Блин, нам не терпится узнать подробности, — фальцетом щебечет Ники. — Вы еще на острове? Или уже дальше едете? Как ему твой подарок? Мне кажется, очень круто и мило. — У меня родители распереживались, что не получают приглашение на ралли, — смеется Теа, на фоне у них шумит Нетфликс или, может, Амазон Прайм. — Я им еще похвасталась, что моя подружка встречается с Рейганом, так они теперь жуууутко хотят с тобой познакомиться, ты для них, типа, персона уровня Кейт Миддлтон, только круче.       Лилиан тоже смеется, хотя она-то ни на секунду не забывает, что на самом деле просто подруга, а не девушка Рейгана. Подруга, которая тусит с его семьей и получает огромный кусок бриллианта в подарок… за что? За первый секс? Лилиан аж фыркает. — Нет, мы улетели с острова, я при встрече все расскажу, обещаю, — она не хочет говорить о Франции и тому, чем они занимались.       У девчонок реакция будет: мы же говорили!!! А Лилиан терпеть не может такое слышать. — Ну уж нет, — Ники, судя по звуку, лопает пузырь жвачки. — Я тебя с садика знаю. Ты потом все забудешь, так что давай сейчас. — Ты итак про Рейгана мало рассказываешь, жадина-говядина, — говорит Теа.       Пахнет здесь чистящим средством с лимоном и бессмертием. Лилиан подходит к алтарю, виновато вздыхает.       И вздрагивает, когда Рейган проводит ладонью по ее ноге сзади. Она пытается обернуться, но он окольцовывает запястья, неудобно прижимая ее грудью к прохладному камню алтаря. — Мммммм, — мысли скачут в разные стороны, и она лихорадочно пытается задать им вектор общения с подружками. А не тот, где Рейган целует ее шею, гладит бедра, приподнимая длинное платье с глубоким вырезом. — Чего мычишь? — Теа, я наоборот думала, что многовато о нем говорю… — еле-еле отключает микрофон в дисплее. Осуждающе шипит: — Рейган! Мы, блин, в молельной! — Хоть какой-то от нее толк. — Ты же не собираешься…       Он ведёт пальцами по ее шее, там, где жестоко ускоряется пульс, ключицам, по рубашке вдоль груди, рёбер. Плотно прижимается, вдавливая в себя, давая почувствовать эрекцию. — Заткнись, Лилиан. — Мы видели фотку с вашим поцелуем, Лили, выглядело ОЧЕНЬ СЕКСИ.       Девочки говорят наперебой, Лилиан нервно смотрит на дверь, на полоску яркого белого света из коридора. — Там твои родители, Рейган, нельзя вот так…       Она задыхается, когда Рейган целует ее шею сзади, задевая отдельные волосинки, переходит к мочке уха. Его губы властные, поцелуй такой, чтобы не было следов. Лилиан поворачивает голову, вокруг тонкий запах химикатов и свечек, смешанный с запахом Рейгана. Уголок его губ самодовольно изгибается, пальцы проникают под лифчик. — Ответь подругам.       Она, не очень думая, включает микрофон. — Я вам перезвоню, ладно?       Рейган шлепает ее, одновременно снимает лифчик из-под задранного платья. Лилиан, как связь тягучую негу, сглатывает. Кровь разносит кислород по телу, вдоль ног и горла так быстро, что Рейган точно слышит. И у нее, кажется, проблемы. — Эй, у тебя все окей? — обеспокоенно спрашивает Теа. — Звучишь глухо. — Заболела? — Ники хрустит бокалом.       Твою мать, думает Лилиан, случайно поймав взгляд апостолов с фресок, которые оказались прямо напротив. Если бы она ходила в церковь, после этого точно перестала бы.       Нет, я… — Лилиан не знает, что отвечает девочкам, потому что Рейган склоняется к ней, завязывает ее глаза скрученным лифчиком и насмешливо шепчет: — Ты заболела, Лили?       Ткань передавливает кожу электрически резко, под веками вибрирует. Рейган покусывает горло, другой рукой гладит через трусики. Она подставляет шею, все какое-то сладко-судорожно-сильное… — Извините, я перезвоню.       Но ничего не видит, чтобы нажать отбой. Рейган забирает телефон. — Сбросил.       Она постанывает и изгибается, ближе прижимаясь к нему, ногтями скребет по коже его запястья, где слегка бугрятся бледно-голубые венки. — Рейган, правда, если твои увидят… — на грани звучания, близко к «все равно».       Тихий лязг ремня. Горячее дыхание над ее ухом. Кожа к коже, даже сквозь одежду. Шуршание резинки. Трусики спущены к трясущимся коленкам. — Погоди, не здесь!..       Рейган или не слышит, или ему плевать.       Он отрывисто, уверенно входит в нее, слишком мокрую, сзади, и она захлебывается легкими. Впивается пальцами в алтарь. — Что ты делаешь, Рейган, прекрати… — Он заводит ее руки за спину, держит за локти, сминая платье в изгибах, заставляя подаваться к нему ягодицами, выгибать поясницу до ломоты в костях. Жестко сжимает кончики ее волос, тянет вниз, вынуждая ее запрокинуть голову. Порочно вбиваясь в нее сзади, заставляя все ее тело вибрировать и сжиматься от силы его неприрученных, несдержанных движений. — Продолжай, — едва осознавая, что говорит. Нестерпимо жарко. Он внутри нее твердый, растягивающий до предела, горячий. Любимый.       Она нуждается в его теле почти так же, как в нем самом. Ей нужны эти руки, его кожа, его член, это ощущение режуще-приторной тяжести между ног, в животе, это состояние на грани обморочного йоло.       Подстраивается под него, локти горят там, где он почти скручивает ее руки. Задушенные стоны разрывают грудную клетку, ребра трещат.       Трещит, раскурочивается на кровавые ошмётки дистанция, которую она хотела держать. Последний глоток воздуха между ними исчезает, губы по горло в любви. Или крови.       Сгореть заживо со стыда и удовольствия. Если бы ей сказали, что она умрет вот так, прямо сейчас, она бы согласилась. Когда Рейган рычит и произносит ее имя. Когда его потряхивает, а вдохи — рваные, глубокие. Когда он так очевидно, так наконец-то теряет контроль.              /              Ее прекрати-продолжай доводят его до исступленного желания грешить. С ней, в ней, на нее.       С ее губ срывается громкий стон-всхлип, Рейган ясно, отчётливо видит, как она возбуждена и влюблена.       Он плохо понимает, что именно в ней такое сексуальное, возвышенно-животное. Она разговаривала в комнате молитв, была в длинном платье аля «семейный обед». Была одета, была невинна, ей всего семнадцать — и все равно. От нее пахнет запретным желанием, лекарственными травами, раемадомчистилищем. Желанием самого Рейгана ее раскрепостить, снять, вырвать ее защиту. Делать с ней то, что никто с ней не делал — до дрожи в коленках, до вредного и пошлого.       Пошлый, ортогональный секс. 100 по Фаренгейту. Адреналин, вколотый в вены. — Ты та самая девочка… — он шепчет быстро, тихо, жестко, вбиваясь в нее с силой, — которую… — глубокий толчок растягивает, — я хочу… — отступает назад и снова входит, неспешно и остро. Почти выходит… — себе. — Мммммм, Рейган!.. — Ты слышишь, Лилиан? — вонзается на полную длину, и она дрожит, кусает губы. На языке ее охуенный запах и окситоцин. — Да, Господи, да…       Три резких толчка, обоюдное сбитое дыхание, пот по вискам, дрожание самолета. Рейган с тяжелым удовлетворением ухмыляется, слыша ее религиозное упоминание. — Рейган, я хочу… — она стонет. Сладко, как новая планета, — тебя и… — стон, полувсхлип, тихий вскрик, ее ноготки в его коже, — люблю.       Рейган это знает, но — слова дробят мозги, как мортира. Лилиан будто бросает снаряд в лицо обществу, правилам, нормам. Он понимает, что всё. Самоконтроль лопнул. Взорвался. Покатился к херам. Просто — его нет.       Лилиан изгибает шею, и он считывает ее желание. Целует в губы влажно и яростно, не замедляясь, не отпуская ее рук и удерживая у алтаря. Шире раздвигая ее ноги.       В коридоре звучат голоса. Отец говорит что-то матери. Лилиан вздрагивает. — Ремингтон! — басит Френк. — Твои родители!.. Здесь, — она панически дергается в его стальной хватке, вырывается.       Рейган не говорит ни слова, не отпускает. Наоборот, сильнее выгибает, и его толчки стремительные, свирепые. — Рей, прошу… — Лили чуть ли не всхлипывает. Если бы он не чувствовал, как она предоргазменно сжимается на нем, неосознанно насаживается, туже любой резинки, любого закона физики, он бы, может, отпустил. А может и нет. — Да, да, сильнее, ахх!.. — Рейган спит? — спрашивает Мириан. — Блять, — шипит он. — Еще… — Лилиан не то стонет, не то ли всхлипывает, и он быстро зажимает ей рот, глуша звуки, пока ее тело сотрясается в крупных, задушенных судорогах и почти ломает пополам.       Его оргазм взрывается сложной гаммой. Лилиан в этот момент выглядит как власть, как чистый уран — ей хочется обладать под ноль.       Потом они смотрят фильм ужасов, выбранный Лили, и последние два часа полета играют в шахматы, болтают, Мириан много рассказывает про Рейгана в детстве. Френк посмеивается с скрипучестью старика, и тогда Рейган списал это на усталость. Судя по расслабленной, уютной обстановке в самолете, родители решили проблему, из-за которой, в день рождения, сказали ему отдохнуть во Франции пару дней и не возвращаться в страну, пока они не скажут. Ремингтон обещал все рассказать после ралли, и Рейган, как всегда, им всем доверился. Позже, жуткие дни и дни спустя, он вспоминал тот полет и поражался, как мог повестись на уютную расслабленность в семье. У них такой обстановки никогда не было, его родители вообще не стремились ни к иллюзорному уюту, ни к праздности.       Забытые телефоны валялись в рюкзаке цвета лунных кратеров.       Когда самолет приземлился, Мириан поправила жакет, собрала волосы в тугой, гладкий пучок на затылке. Рейган подумал тогда, что это красиво, но позже понял — это было практично. Френк и Ремингтон поднялись, чтобы выйти первыми, но слегка задержались, будто сомневались. Мириан безмятежно улыбнулась Рейгану. Позже Рейган, вспоминая ее финальную улыбку, думал, что она была не безмятежная, а смирившаяся. Последняя улыбка перед тем, как всей семьей взойти на эшафот. — Милый, когда мы выйдем, ты увидишь на своей странице в Фейсбуке пост. Не отрицай его, не сопротивляйся. Это мы распорядились опубликовать его от твоего имени. Считай, это твоя защита. — Мам, — Рейган не успевает договорить.       Двери самолета открываются, и в салон, как какие-то захватчики, врываются вооруженные люди. — Агенство Национальной Безопасности США, никому не двигаться. Френк, Мириан, Ремингтон, Рейган Рейлиш, вы обвиняетесь в терроризме против граждан США.              Глава 51       Лиам сидит в первом классе, развалившись с Драйзером в твёрдой обложке. Он в своёй любимой футболке с Губкой Бобом из сапфиров. В меню он выбрал томатный суп, стейк из грудинки и зелёные капкейки со вкусом чая и ванили. Самолёт мерно гудит, девочка в соседней кабинке канючит у мамы десерт, но мама ее игнорирует, залипнув в телефон.  — Пс, — Лиам высовывается. — Эй, девчонка.        Она смотрит на него удивлёнными заплаканными глазами.  — Иди сюда, можешь взять мой капкейк.        Девочка несмело забирает капкейки удирает, будто он может передумать. Лиам весело говорит ей: пока, девчонка!  — Вкуснотища какая, — возвращается Эштон, он пьёт какао с молоком, макая в огромную кружку маршмелоу. — Сколько нам ещё лететь?        Лиам проверяет бортовой компьютер.  — Около…       Самолет подпрыгивает, ведет в сторону, как в компьютерной игре типа КОЛД. Лиама швыряет, перед глазами мешанина: розовый шарф девчонки, размазанное пятно капкейка, чемоданы, сумки, кроссовки, разбитый бокал с шампанским, рекламный журнал.       Лиам встаёт, от удара его отбросило к стене. Голова идёт тяжёлым кругом, его будто ударили, но без боли. Он не сразу осознаёт, что происходит. В иллюминаторе всполохами подрагивает дымный, оранжевый воздух. Самолёт эпилептически трясёт, девчонка с разбитой губой ревет, ее мать ошалело кричит что-то белой, как имплант, стюардессе. Эштона рядом нет, Лиам отстранённо думает, что его, видимо, ударной волной откинуло назад к бару. Сквозь вату в ушах он слышит: пустите меня к пилотам, пустите к пилотам! Стюардесса: нельзя, нельзя, вернитесь на место и пристегните ремни… Мужик с перекошенным ртом говорит: я не могу, в хвосте пожар, что-то взорвалось. Лиам сглатывает, ковыряет ногтем в отвалившемся сапфире.        Ему кажется, проходит вечность: механический, как из другой вселенной, голос пилота в динамиках, ещё одна волна трясучки и грохота откуда-то из эконом класса. Голова у Лиама болит, будто его дубинкой приложили, как однажды отец со всей дури ударил Блейза по голове и кровь обрызгала его школьную рубашку. Пассажир бизнесменовского вида проскальзывает в кабину пилотов, пока стюардессы отвлекаются на панику, плач и женщину, которая грохнулась на колени и принялась зачитывать 26ой псалм.        Потом пол самолёта дергает, и гравитация будто становится в сотни тысячных раз сильнее. Лиам вообще-то не уверен, что сотни тысячных это много, но по ощущениям — они стремительно падают, ухают прямо в землю, над которой пролетают. В окошке кусок какого-то белого пластика кувырком летит вверх. Нет, точнее, это кусок оторвался, а на самом деле это они летят вниз.         Лиам вдруг, с остекленелыми слезами в глазах, понимает, что они и правда падают. Пассажир бизнесменовского вида возвращается в первый класс, пристегивает себя и быстро-быстро печатает, потом набирает голосовое сообщение в телефоне. Лиам, как в фантастическом сне, слышит: мы падаем, Франческа, пилоты говорят, шансов приземлиться почти нет, ты сходи на выпускной Мии сама, ладно?        Лиам, обойдя орущую женщину, садится на место и тоже пристёгивается. Краем глаза они видит, как к чтению 26 псалма присоединились еще двое. Он смотрит на бизнесмена, пытаясь заразиться его состоянием. Лиам тоже должен сделать что-то важное перед тем как самолёт окончательно рухнет.        Он достаёт айфон в чехле с губкой Бобом, открывает переписку и быстренько печатает. Самолёт снова бьет ударом, Лиам стукается головой обо что-то твёрдое. Телефон падает из рук, приходится отстегнуться, достать его и снова начать печатать. Пальцы не сразу попадают в буквы. Закончив, он поднимает голову и видит рядом с собой Эштона, лицо у него стало бледное от ужаса, как у зомби или как у Фродо, когда его отравила паучиха. Лиам с жалостью думает, что у них-то с Эштоном выпускного не будет.  — Малыш, — говорит Эштон в облитой какао футболке. — Как думаешь, мы выживем?        Лиам мягко похлопывает по сидению, приглашая сесть.  — Не знаю, малыш, но лучше попрощайся с семьей.              Глава 52       Блейз роняет лицо в липкие ладони, и сердце у него подпрыгивает от любых звуков. Мрачное дребезжание катафалка, звон сопровождения, шмыганье Кристиана, словно через вату. Шуршание белого покрывала, к которому Блейз прижимается трясущимися коленями, с запахом Лиама. Как от формалинового трупа может пахнуть родным запахом, думает он, дыша в кожу ладошек, и плачет.       Ему кажется, будто его мозг, кости, всю голову избили, так сильно она болит и гудит, как колокол после удара. Иногда ему кажется, он спит и видит какой-то кошмар, как в искривленном, жутком зеркале, и вот-вот он проснется, пойдет в комнату Лиама, ударит кулаком в бедро, слабо, просто чтобы разбудить, и скажет, что ему приснился плохой сон, а Лиам сонно что-то пробормочет и подвинется, освобождая теплое место в постели.       Но Блейз давно так не делает, с тех пор, как перестал быть маленьким сопляком, страдающим от бессонницы и страха — а вдруг отец вернется домой пьяный, злой, вдруг Блейз что-то сделал не так и его побьют, как собаку, снова отправят лечиться в калифорнийский рехаб со страшными желтыми стенами и неискренне улыбчивым персоналом, у которого в руках вечно шприц с лекарством.       Блейз вздыхает и ложится рядом, крепко обнимая Лиама под покрывалом, нос забит от слез и соплей. Они с Кристианом вместе забрали тело, перевезенное самолетом отца с места крушения рейса над Гибралтаром, и теперь везут в бостонский дом Калахи. Похороны завтра, Блейз думает: как же хорошо, я еще с ним полежу. — Лиам, ты меня бросил, — говорит он в ухо брату сквозь тряпку, встает на колени и долго смотрит, не может решиться убрать покрывало. Потом злится на себя, на Эштона, хотевшего увидеть Марракеш и тоже мертвого, на весь мир, бьет себя по лбу и резким движением открывает лицо Лиама.       Он выглядит почти как обычно. Красно-золотистые волосы топорщатся во все стороны, но они влажные и липкие, как от геля, которым Лиам не пользовался, кожа серая, как старая бумага, сквозь нее просвечиваются венки, один угол губ заштрихован нитками. Тело у него нежное, худенькое, подростковое, с острым, резковатым запахом бальзамирования. У Блейза в руках сапфировая цепочка, которую они с Фани подарили Лиаму на день благодарения.       Кристиан молчит, спиной уткнувшись в стену автомобиля, зажав голову между коленями, бесконечно вытирая лицо. Блейз хлопает Лиама по груди, где когда-то билось сердце, дурацкий бессмысленный жест, в котором все его тупое, замедленное отчаяние. В рот попадают слезы, соль, прозрачная слизь. — Зачем ты умер, идиот? — на лице Лиама такая осмысленность, что Блейзу снова чудится, будто брат жив, просто спит посреди освещенного электрическим светом катафалка, пока в стране творится что-то жуткое: минуты молчания, свежие цветы к мемориалам, бегущие строчки новостей, Рейлишей задержали за то, что их оружием подорвали гражданский самолет и погибло почти двести человек, Рейган, отвернувшийся от семьи. — Зачем умер, спрашиваю? — Блейз…       Кристиан сжимает его плечо. Блейз понимает, до какой неестественной пухлоты разбухли его веки, когда оборачивается и пытается поднять мокрые глаза-щелочки. — Ты видел его последнее сообщение, Крис? — Нет, друг, не видел. Что там? — выглядит Кристиан так, будто у него тоже кто-то умер, и на мгновение Блейз даже радуется: может, он не один такой одинокий и несчастный? — Вот… Вот, смотри, Крис. Мне сказали, он отправил сообщение за три минуты до… крушения, — сбивчиво говорит Блейз, во рту сухо, словно язык в песке. — Смотри.        ЛИАМ САПФИРОВЫЙ ПОКЕМОН: Блейз, мы падаем. Бросай наркоту, если я не вернусь. И если вернусь все равно бросай. И скажи Фани, пусть бросает Виктора и идет к своей Джой или как там ее звали. Ну, вот. Люблю, будь счастлив, все такое. А и удали мои хоум-видео с компа! Все. ЛЮБЛЮ!!!              Блейз перечитывает сообщение и не может понять эту новую реальность, искривленную, мутную, как жирное стекло в зеркале, где ему предстоит жить без Лиама, без дурацких желтых стекляшек-сапфиров. Кристиан вздыхает, наклоняется к Лиаму и целует его в лоб — покрытый толстой белой пленкой формальдегида. — Выглядишь так, будто у тебя тоже братишка умер, — скрипит Блейз, растирая глаза до боли. — Так и есть, — непривычный голос Кристиана, не механически-ледяной, а внезапно человеческий, ранено-тихий, чувствующий. — Не только Лиам, я еще и не знаю, как помочь Рейгану.              Глава 53       Рейган никогда не понимал похороны. Это странный, церемонный ритуал, с неадекватной торжественностью и мрачной сентиментальностью. Для него в смерти не было ни того, ни другого, поэтому он рад, что не попал на похороны Лиама.       Рейлишей держат в индивидуальных изоляторах уже неделю. Рейган не знает, что там с его семьей и Лилиан, но надеется, с ними (хотя бы с мамой и Лили) обращаются получше. Не суют их головы под ледяную воду, заставляя почти захлебнуться, и вытаскивают, задают вопрос, Рейган не отвечает, и все повторяется заново. АНБ уверены, что Рейлиши продали ракеты последнего поколения террористам на востоке, а те, в свою очередь, сбили два американских самолета.       Комната для допроса безликая, с ровными серыми стенами и светом, брызгающим с толстой, пыльной лампочки. Рейган сидит на жестком стуле и смотрит в точки пыли среди света, с его волос стекает грязная вода, когда в комнату возвращается генеральный инспектор АНБ Уилсон. Рост у него огромный, чуть ли стукается башкой о потолок. — Рейган Рейлиш, как ваше настроение? — ему, кажется, весело, этому стареющему ублюдку в форме с тяжёлым запахом сигарет и вяленой рыбы изо рта. — Нормальное, — говорит Рейган, глядя на следователя снизу вверх, пока тот неспешно, пытаясь вывести его из равновесия, усаживается на стул, закуривает и щурит блекло-карие глаза. — Неплохой вы устроили переполох в интернете, — говорит инспектор и заходится сухим кашлем, его горло и губы вибрируют.       Подавись, сдохни, думает Рейган, слегка нахмурив брови. — Так вот, — отдышавшись, добавляет Уилсон и резко подаётся вперёд, нависает над ним, его кожа натянута на голове туго, как перчатка или женский чулок. — Если ты думаешь, сопляк, что это поможет тебе выйти из тюрьмы раньше — даже не надейся. Я продержу тебя и твою чудовищную семейку здесь так долго, как смогу, даже если всю жизнь придется провести в этих вонючих стенах. — Посмотрим, инспектор, — говорит Рейган, его голос безразличный, словно все это происходит не с ним. — Вы вывели меня без адвоката и допросили с захлёбыванием под водой. По-моему, Обама назвал это пытками и запретил еще в 2009. Такого мы не забудем. — Мы? Ты кажется не осознаешь, в какой ситуации оказался, мальчишка, — Уилсон фыркает, капля слюны падает на стол. — Ты — последнее, что осталось от Рейлишей, и даже тебя я собираюсь окунуть в ведро с дерьмом по самые твои аристократичные БАСПовские уши, понимаешь?       Рейган молчит, футболка холодно и мокро липнет к гудящему телу. Оказывается, выдержки у него намного больше, чем он всю жизнь думал, чудовищно больше. Ещё помогает слабое ощущение, словно внутри у него умер какой-то механизм, отвечающий за инстинкт самосохранения, и вместо него медленно, мучительно, как будто продирается сквозь смолу, растёт что-то новое, сильное и безжалостное, с которым ещё предстоит познакомиться.              /              Лилиан держит руки на коленях, глаза сухо покалывает. Она не спит третьи сутки. Когда в комнату для допроса входит специальный агент АНБ Тернбулл, Лилиан смотрит на дешевую 12-дюймовую плитку в углу, не моргая. Адвокат Флешлер, которого ей послали Рейлиши, деловито поправляет белый, как зубной имплант, манжет рубашки. — Скажу сразу, Лилиан, я не враг, — говорит агент, худощавый, будто бухенвальдец, мужчина в очках с черепахой оправой, они странно контрастируют с его формой. — Я знаю, агент Тернбулл, — вежливо говорит Лилиан. — Хочешь что-нибудь? Кофе? — Спасибо, я откажусь.       Агент занимает свой стул в обманчиво-застенчивой манере, будто пытается расслабить ее. Лилиан невозмутимо отрывает взгляд от плитки и смотрит на мужчину. От Дэвида Тернбулла несет крепким кофе и сэндвичем с сыром. — Я задам несколько вопросов о Рейгане Рейлише. Дело, которое мы расследуем, чрезвычайной важности, сама понимаешь, поэтому постарайся отвечать как можно подробнее. — Понимаю. — Вы встречаетесь с июля. Рейган говорил что-то о продаже оружия в другие страны?       Тернбулл закуривает и пускает дым ей в лицо. Лилиан не шевелится. — Ну вот, никаких прелюдий, — говорит Лилиан. Она смотрит на него безмятежно, чуть ли не философски.       Агент изгибает брови, но не удивленно, скорее заинтересованно; Флешлер что-то говорит. Лилиан вспоминает последние слова Мириан перед тем, как их разъединил («скажи им, что Рей-Рей нас ненавидит»), и выпрямляет позвоночник до боли. Если агент думает, что сможет подловить Рейгана на словах Лилиан, он ошибается.              /        — Младший будто невиновен, к нему не подкопаешься, — говорит доктор Ям, специализирующаяся на психологических портретах особо опасных преступников, маньяков, монстров в человеческой коже, наблюдая за допросом Рейгана Рейлиша сквозь дребезжащее стекло монитора       Генеральный инспектор Уилсон один из лучших в своём деле, он раскалывает, как яичную скорлупку, самые твёрдые умы.       И он гоняет по вопросам Рейлиша-младшего уже два часа, но ничего толком не узнал. Парень отвечает на вопросы внятно, спокойно и даже несколько надменно, будто Уилсон не заслуживает его внимания. Это похоже на перетягивание каната, в котором нет победителя. — Вы согласились бы с казнью своей семьи теперь, после их зверского преступления против народа и страны? — с наушников доносится приглушённый голос инспектора.       Доктор наклоняется вперёд, напряженными зрачками впивается в монитор, направленный на лицо парня. Красивый, думает она, слишком красивый для мужчины.       Лицо Рейгана Рейлиша преисполняется презрения, его губы кривятся, но даже это не портит его внешность. Потом он резко берет себя в руки, лицо снова становится холодное, непроницаемое, высокомерное. — Вот она, ошибка! — с придыханием говорит доктор.       Наконец-то, спустя два часа мучительного допроса, парень, возможно, допускает первую ошибку. Тем, как умудряется силой воли отключить, полностью стереть эмоции, он демонстрирует своё властолюбие, стремление контролировать ситуацию и дух такой силы, что бывает только у людей, способных на экстраординарные вещи. На страшную террористическую атаку, унесшую жизнь почти 200 человек, например. Или на предательство семьи, лишь бы спастись самому. — Что случилось, док? — взволнованно спрашивает ее стажер, но она отмахивается, потому что в этот момент отвечает Рейган. — Если вы видели мой пост в Фейсбуке, инспектор, — на секунду в его голосе, тоже красивом, прорывается издевка, но доктор не уверена, может, ей показалось, прочесть парня сложнее, чем она ожидала, — то уже знаете, что я думаю о своей семье и наказании для них.       Они снова перекидываются вопросами и ответами, как будто отбивают крученные мячи в настольном теннисе. Никто не хочет уступать. — Он действительно не виновен, доктор Ям, или так хорошо притворяется, гаденыш? — спрашивает стажер. — Не знаю, но посадить его могут только при наличии неопровержимых, твердых, как, мать его, алмаз, доказательств, а таких у АНБ, да и вообще у спецслужб, очевидно нет, — женщина не может отвести глаз от парня. Кто ты, Рейган Рейлиш? Герой, жертва или террорист? — Видел, как за него вступился народ? Стоят со своими плакатами, требуют его освободить. — И все из-за этого дурацкого поста в интернете? — стажер недоуменно поворачивает голову, вплотную подходит к стеклу, разделяющему комнату допроса и комнату наблюдения. — Пост не дурацкий, пост такой, что от него блевать хочется — идеальный, чтобы люди вступились за него. Рейган выставил его через три минуты после сигнала мэйдэй от пилотов.       Доктор смотрит в его глаза, не замечая грязноватое стекло монитора, видит, как в них вспыхивает ярость и тут же гаснет. — Хотите сказать, этот пост — выдумка, чтобы спасти самого себя? Даже ценой свободы семьи? — спрашивает стажер и качает головой, он еще молод, поэтому осуждает. — Хочу сказать… — Уилсон заканчивает допрос и встает, женщина вздрагивает, когда парень вдруг поднимает голову и смотрит прямо в глазок камеры. Взгляд будто проникает под ребра, и в нем что-то, от чего у нее по телу бегут ледяные мурашки. — Либо Рейган говорит правду в том посте, либо у этого парня дьявольская выдержка и такой же ум. И он очень рано узнал о крушении самолета. — А что с остальными? Вы ведь разговаривали с его друзьями? — Хьюго слова не сказал, все время говорил его адвокат. Но он чист, как младенец, к нему не подкопаешься. Кит Кросс точно свидетель со стороны защиты, все, что он говорит и делает — это только помогает Рейгану. Блейз Калахи пропал после похорон брата. — А что девчонка? Лилиан Янг? Ее отец ведь приближен к ним. — Ее отец пошел на сделку, с администрации пришел приказ не трогать его. Девчонка — темная лошадка. Она говорит много и вежливо, но в ее словах нет смысла. Она специально путает нас, клянусь. — Это все выглядит…       Стажер замолкает, краснеет, ему неловко от догадки. Доктор Ям кивает. — Да, они на многое готовы ради мальчишки. Какой-то, блядь, культ жертвоприношения Рейгану Рейлишу. — Они вообще в своем уме?       Доктор щурится. Это хороший вопрос. В комнату входит агент Тернбулл, воняя сырным сандвичем. — Сверху пришел приказ отпустить Лилиан. Она свободна.              /              Из изолятора ее забирает Марк Янг. Они едут в звенящей, карусельной тишине. Отец довозит ее до квартиры Альмы, говорит: малышка, прости, что я так долго и прости, что сейчас оставляю тебя, но мне нужно кое-что решить. Все нормально, отвечает она механически. Твоя мать и соседи разогнали журналистов, но завтра они снова вернутся, говорит он. Да, поняла, говорит она.       Но когда автомобиль Марка скрывается за Коммонуэлт, Лилиан звонит Киту и просит приехать к ней. Маме она отправляет сообщение: прости, мне нужно побыть одной, вернусь домой ночью, и вырубает телефон. Боль шипом втыкается ей в висок, когда она в миллионный раз перечитывает пост Рейгана, написанный каким-то их сотрудником.              

Мне было девять, когда отец ввалился домой под утро, пьяный и злой, как черт. Он поднял меня с постели, пинками выволок в гостиную и там бил и бил меня до тех пор, пока случайно не сломал руку. Мать молча смотрела. Она вмешалась только после сломанной руки, она сказала: хватит, Френк, нам не нужно внимание прессы. Мойбрат играл на фортепиано в соседней комнате.

      

Я ненавидел их половину жизни, но еще больше боялся. Моя семья — безжалостные люди с нездоровой психикой.

             Блабла. Долгое, мерзкое доказательство ненависти Рейгана к родным, ненависти, которой в нем никогда не было. Где «Рейган» обмазывает их экскрементами, перечисляя уйму ошибок и мелких нарушений закона.              

Мое сердце кровоточит сегодня и будет кровоточить всегда вместе с вами.

      

За людей, за женщин, детей, мужчин, студентов, врачей, простых рабочих, за всех.

      

За каждого, кого так бесчеловечно убили на рейсе UA1700.

      

Эта дата выжжена в наших сердцах.

      

Я скорблю и прошу прощения у всех граждан нашей страны за то, что в моих венах течет кровь Рейлиш и я всегда буду служить напоминанием об этом ужасном дне.

      

Я готов принять любое наказание, которое народ нашей страны приготовит для меня, я виноват, и это выворачивает мне душу. Я должен был как-то понять, остановить продажу оружия, должен был быть умнее и сильнее моей семьи, для которых нет уже ни закона, ни совести.

      

Простите, люди Америки, я вас подвел.

             Лилиан думает, что от текста смердит ложью, популизмом, что пост сам по себе уже наказание для Рейгана. — Это правда? — спрашивает она у Кита через десять минут, пока они едут по опустелым от трагедии улицам. — Что отец сломал ему руку в детстве? — Да, — Кит мрачновато кивает. — Долгая история. Но сейчас нам нужно сделать то, что сказал Рем.              Глава 54       Рейгана отпускают на следующий день. Тем же вечером Хьюго помогают ему увидеться с мамой — их посадили в одну тюрьму, Френка отправили в Арканзас, а Ремингтона вообще держат во Флоренсе, в одном месте с ублюдскими террористами и шпионами. Безжизненно-сухое, официальное название для адского сооружения, у Рейгана кровь застывала льдом, когда он думал о Ремингтоне, дожидающимся суда там.       Ровно, холодно и бледно блестит мутное стекло в служебной комнате с искривленной, как раздавленный гриб, трубкой телефона; хрустящий лоскуток тюремной рубашки Мириан лишен лоска и неестественной гладкости, к которой привык Рейган. Мириан улыбается, когда видит его. — Рей-Рей. — Мама.       Миг, пока Рейган подходит к ней, сидящей на стуле в наручниках, кажется самым долгим в жизни. Тянувшийся, как растянутый пупочный узел или ночной кошмар. Рейган порывисто обнимает ее, вдыхая странную смесь из родного и чужого запахов: вентиляционный воздух с кисловатой отдушкой, половые тряпки, пылища застиранного белья и, прорываясь сквозь, — отголосок ее духов, холодная теплота ее рук, косметический запах ее волос, хоть они и засалены сейчас на макушке. — Я вас вытащу, обещаю, — говорит он, сжимая ее ледяную ладонь. Ни колец, ни привычной мягкости крема. — Сколько у тебя времени? — Пять минут. — Хорошо, хорошо.       Мириан вдруг резко двигается к нему, рахитные ножки стула скрежещут по полу, и сжимает его руки своими. От обоих пахнет затхло-кисло. — Ты все делаешь правильно, Рейган. Ты молодец. — Что мне делать дальше? — отмечая ее посеревшую кожу, впалые плечи и то, как ей тяжело держать спину прямой, будто она болеет лихорадкой и свинцовой слабостью. — Жить. И найти Оливера, он передаст все, что я хотела тебе дать. — Не говори так, будто это наша последняя встреча.       Мириан крепче сжимает его костяшки, вдавливаясь в его кожу чуть ли не до вмятых сосудов. Прижимается растресканными губами к его уху, шепот на грани слышимости. — За тобой следят. Не забывай, они, те, кто нас подставил, знают, что ты знаешь правду, и будут пытаться от тебя избавиться. Ты угроза для них, — она любовно оглядывает лицо Рейгана, как на новорождённого смотрит, и ему от ее взгляда делается тошнотворно. — В их глазах ты избалованный ребёнок, и это твоё преимущество. Тебя недооценивают. — Но что, если я и есть избалованный ребенок? Всю жизнь все решения принимаете вы и Рем, я всего лишь… — Ты Рейган Рейлиш, и этого достаточно, — спокойный голос, будто они на совещании. — Не забывай про Изи, ее ребенок теперь твоя ответственность.       Пальцами с коротко обкусанными ногтями она убирает с лица Рейгана волосы, всматривается в пробившуюся на подбородке темную щетину. Он пытается улыбнуться; знает, что щетина ему не идёт и мама не одобряет, просто в изоляторе он воду видел только в туалете и на пытках, хоть и довольно лайтовых на его взгляд.       В дверь стучатся, глухое туктуктук, и у Рейгана кишки стягиваются, как запутанные провода наушников. Тревожащие черные глаза Мириан впиваются ему во внутренности. — Если не получишь письма от Френка, то вот самое важное, что ты должен сделать. Найди его кузена Магнуса, из тех Рейлишей, на которых дедуля Джон наложил вето после WWII. Он поможет, но будь с ним осторожен. Никому не доверяй.       Рейган кивает, не думая, желая свернуть свои чувства в пустое ничто. — Время! — гаркает директор тюрьмы за дверью, единственный свидетель их рандеву. — Что бы дальше ни случилось, помни: мы любим тебя и гордимся, — ониобнимаются, прижимаясь грудной клеткой, ребрами, мысками обуви.       Мириан вдыхает вонь его грязных волос, как райский запах, и мягко высвобождается из объятий, когда открывается дверь. Директор тюрьмы что-то рявкает, толстой, массивной, как бульдога, шеей указывает на выход. — Живи, и я буду рада, — ободряюще улыбается, будто не сомневается, что все у них будет хорошо, как в голливудском фильме.       Я люблю тебя, мам, — он хочет это сказать, но язык заблокирован, ни звука не вырывается из саднящей глотки. Рейган выходит торопливым шагом, находит ушатанный серебристый Лексус Кита за забором, напичканным камерами слежки, датчиками движения и электрической проволокой. Бледная луна-полуулыбка с повернутыми вниз острыми концами вся в пятнах тумана и газа. Рейган садится на переднее сиденье, покачиваясь, слегка теряя равновесие. И выдавливает слабую улыбку, когда видит сзади Лилиан. Она сжимает его плечо почти до мяса, физической болью проясняя его голову. — Мы их вытащим. Мы все для этого сделаем, — говорит Кит, выкручивая руль. — Да, — слышит скрежет собственного дыхания, странная паническая гулкость в голосе, которую он сдерживает остатками воли.              /              Почему я не бабочка, думает Рейган. Пожил один день и сдох. — Умри, умри, умри.       умриумриумри.       Рейган прислоняется к стеклянной двери, разделяющей террасу с бассейном и остальную квартиру. От гудков и мигания оранжевой флуоресцентной подсветки в воде его мутит. Он с трудом отдирает тело от стекла, раздвигает двери, опять идет, пошатываясь под сереющей полоской рассвета в черном, ясном небе с тремя затухающими звездами. Или, возможно, звезд не было, просто у него сломались глаза.       Рейган не запомнил ничего из разговора с мистером Хьюго, позвонившего лично, чтобы сообщить о смерти родителей (Рейган, мне жаль это говорить, пожалуйста, сядь… Рейган, прости, к сожалению, твоих родителей нашли две минуты назад мертвыми, следствие ведется, но все указывает на самоубийство через…), кроме какого-то холодного, мглистого, как прокисшее молоко, неба, спелёнатого в саван из туч, смога и тумана. Он стоял у окна и смотрел, как жизнь преспокойно продолжается — дутые детские ветровки, вялые мертвые цветы, возложенные на тротуарах в память о погибших UA1700, цокающие женские каблуки, выхлопные газы сквозь решетки радиаторов машин.       Мы должны встретиться дома. Уговор был такой, они всегда вчетвером встречались в Рейлиш Мэноре, если что-то шло не по плану, в круглой гостиной, где персидский ковер 16 века с пыльным, старым ворсом, от которого до сих пор пахнет пустыней и палящим солнцем, деревянные поддоны, скрипящие полы, «Три акробата» Шагала над молитвенным углом, которым никто не пользуется. Мама обожает Шагала, нужно дождаться, когда на Сотбис или Кристис всплывет какая-нибудь его работа, и купить для нее, это будет подарок на день рождения или просто так, под бокал белого, неважно.       Семья ждет его дома, это Рейган знает точно. Рейлиш Мэнор кто-то уже оценивает в интернете, как какой-то обычный дом богатеев, оценив предметы искусства, антикварную мебель эпохи Тюдоров, комоды стоимостью в сотни тысяч долларов, вазы, полы, люстры, бутылку любимого отцом виски в бутылке из кусков черного бриллианта, бокалы, орхидеи в оранжерее. Эти оценщики могли оценить все, кроме главного, за что Рейган любит резиденцию.       Прохладные руки мамы с флакончиком духов, ее пальто, брошенное в прихожей, пока уборщицы не видят, сумка Prada на журнальном столике в круглой гостиной. Любимая кружка из черного стекла, на ободке вечно остается отпечаток помады, ее дурманное, напряженное спокойствие, баночка с пахучими ванильными палочками в гардеробной. Ледяные манеры Мириан, ее непонятные паузы, ее ироничный сощур и непроницаемость взгляда, ее способность всему придавать силы, ясности, тонкий, интеллектуальный юмор, как у британской аристократки.       Или отец. Отец любил сладкие леденцы ярко-красного или бледно-желтого цветов, старомодные накрахмаленные рубашки стоимостью в месячное жалование большинства людей, красное сухое вино из погреба Южной Франции, любил собирать кубик Рубика за несколько минут, разбирать, запутывать и снова собирать, улыбаясь нижней губой, обычно гладкой, но сделавшейся сухой, в треснутых разводах в последнее время. Френк Рейлиш, которого уважала-боялась-считалась большая часть мира и который дома был веселым и любил до отвратительного жирные жареные стейки. Пиздец, думает Рейган, этот идиотский пес Сириус без хозяина с ума сойдет, повешается на собственном хвосте.       Если семья ждет его дома, то дом теперь находится в другом месте. Рейган во всем видит ощущение приближающейся встречи с ушедшими родителями, сгорбленный призрак скорого облегчения. Вот он встретится с ними, и пройдет боль, сдиравшая с него кожу, натянутый до предельных значений скальп, хребет, насильно воткнутый в кости, сосуды, сердечно-мышечные ткани, работавшие на последнем издохе, голые ступни, передвигавшиеся механически. Ему нужно просто встретиться с ними дома, как договорились.       Голова болит так, что он едва соображает, куда идет, как пластиковая игрушка, у которой что-то поломалось в отлаженном механизме. С кончика носа у него капает соленая вода, и он все пытается ее сморгнуть мокрыми ресницами, в голове одна мысль: надо добраться домой и сказать родителям, что со мной все в порядке, меня не убили, все будет хорошо.       Он останавливается у ограждения. За спиной — пустой бассейн с включенной подсветкой цвета вывалившихся половых губ активного вулкана, перед лицом — высота с тридцать пятого этажа, медленно просыпающийся город, вереницы сонных машин-муравьев.       Когда наконец мысли отпускают, он весь продрог до косточек, будто часами шагал под ливнем, шатаясь и спотыкаясь. Голова раскалывается еще больше, взрываясь пузырьками черноты и мигрени. Стоя на краю крыши и проламываясь от боли, Рейган впускает в голову мысль, от которой полудурман на мгновение отступает, так же, как небо светлеет под прохладным солнцем.       Мама сказала ему жить. Ради ребенка Ремингтона, ради самого Ремингтона. У него все еще есть Рем.       Рейган знает, почему и зачем будет жить дальше, но голова болит так, что слова матери он воспринимает отстраненно, как если бы увидел, что на айфоне остался 1% батарейки. В голову приходит мысль, что надо бы поставить телефон на зарядку, вдруг родители или Рем будут звонить, а он недоступен? Наверняка, они будут волноваться и злиться, больше, конечно, второе. Все в их семье ненавидели, когда не могли связаться с кем-то из четверки.       На территории его жилого комплекса показался дворник в бейсболке с полустертым логотипом застройщика и громоздким пылесосом для брусчатки, значит, уже утро, начался рабочий день. Рейган долго-долго стоит, не двигаясь.       Мир, обычно интересный, забавный, раздражающий, вдруг усох до неприветливого, мертвенного сиротства, как 2008 в кризис: самоубийства в офисе на пятидесятом этаже, лопнувшие банки, разорившиеся финансисты, рухнувшие экономические догмы, полуголод, ярость, стыдливые взгляды в забытых эконом-магазинах.       Но стыдно, яростно, невыносимо плохо, как в Мученицах, было самому Рейгану. Он ведь сделал самое мерзкое, что мог представить, чтобы спасти их — он пошел против собственной семьи, когда подтвердил тот пост.       Тупые, тяжелые, как свинец, факты прибивают его к земле.       Они умерли. Родители умерли, а Ремингтон в адской тюрьме строго режима, такой, что лучше умереть, чем там жить. Рейган на свободе, а они — Ремингтона пытают во Флоренсе, родителей повесили в собственных камерах минуты, или часы, ранее. Он даже не знал, что у него иссохла вся кожа на лице из-за слез и всхлипов, от которых скрутило в жгут мышцы.       С улицы несется запах теплого августовского утра, ревет какой-то минивэн. В носу почему-то стоит запах дымящейся полной тарелки пиццы с томатами, которую он ел только в родительском доме, и от этого выворачивает желудок, но ничего не выходит. Он не помнит, когда ел в последний раз. — Рейган, — тихо зовет Кит.       Осторожно, как с диким животным. — Я не собираюсь суицидиться, — говорит Рейган. — Тогда почему ты стоишь у края? — Интересные ощущения. Любопытные. — Рейган, пожалуйста, отойди оттуда, — еще один голос. Лилиан. Видимо, они были вместе где-то рядом, когда узнали о родителях из новостей. — Не раздражайте меня. Я же сказал, суицидиться не собираюсь, мне есть, что делать дальше. Можете подойти.       Они встают рядом, но Рейган в какой-то зябкой, вакуумной пустоте, словно между ним и остальным миром невидимая линия. Его мысли настолько впереди, что он не успевает испытать привычные всем чувства, что смерть родителей для него закончилась. Его состояние как трансцендентность над эмоциями и моралью. Зябкий ветер дует в спину. — Что будешь делать? — спрашивает Лилиан.       Он отстраненно думает, что ему нравится ее тон. Без жалости, вообще без чего-то понятного и страдающего. Слезы катятся по ее лицу, но безэмоционально, как вода в кране. — Буду вытаскивать Рема. Он с ума сойдет в той тюрьме. Найду тех, кто подставил нас. И тех, кто убил родителей. — Думаешь, это были разные люди? — говорит Кит.       Слезы его душат, он пытается не содрогаться, рукавом толстовки вытирает глаза, как ребенок, и Рейган выдыхает холодный утренний воздух. Френк и Мириан были Киту как родители, ему тоже не-хорошо. — Возможно. — Ты не голоден? — спрашивает Лилиан. — Могу приготовить завтрак. Кажется, персонал уволился. — Ага, не хотят работать на сына террористов. Я бы поел.       Омлет, жареный бекон, кофе со сливками, салат — все на вкус как бумага. Кухня (чистый блеск операционной, полосатые яблоки в чашке, картина, нарисованная Лилиан, висит над базой стойкой), да и весь город выглядят как битый пиксель. Физические свойства те же, но воспринимается все по-новому, человеческие звуки больше похожи на бессмысленные слуховые малапропизмы.       Под кожей у Рейгана тихо, будто он сдох, ненависть вперемежку с желанием отомстить медленно отдирает куски от тела. — Я уеду, — говорит он, пока Кит и Лилиан, двое самых нужных, помимо семьи, людей, сидят рядом. — Уже завтра. Сегодня в обед похороним родителей. — Какого хрена? — Кит вдруг взрывается, хватает Рейгана за футболку и прижимает к столу. Лилиан таращит глаза. Рейган отпихивает его. — Я. спрашиваю. какого. хуя. Рейган?.. Я с тобой. Не знаю, какие там ты отмазки придумал, но я… — Ладно. — Что? — Можешь поехать со мной. Мне нужно найти дядю где-то в Азии. — Типа ты серьезно сейчас или… — Типа, — Рейган ненавидит это слово, — есть еще один Рейлиш, но он такой ублюдок, что лучше бы его не знать, но он еще держит под собой всю Азию и Ближний Восток, в криминальном смысле, естественно, так что можешь остаться в Бостоне, я не настаиваю.       Кит ошеломленно сжимает зубы. — Я сказал, я с тобой, что тебе, блин, непонятно? — Хорошо.       Рейган чувствует какое-то смутное облегчение, но не полностью, будто он не умеет больше испытывать эмоции полноценно. — Видимо, меня вы в свою тусовку не берете, — мрачно хмыкает Лилиан.       Рейган вздыхает. Смотрит на нее. Она опускает взгляд, будто заглянула в будущее, из которого высосали все хорошее. Потом снова — смотрит в его глаза целую застрявшую в крови секунду. Ее радужки темные, неприрученные, властный, тихий взгляд беспросветного мига. Рейгана на мгновенье отбрасывает катапультой в замок, в южную францию, во все это — и он холодно удивляется, как у него на языке оседает то, что он никогда не говорил, а теперь уже смысла не имеет, потому что те чувства, что у него были, уже не актуальны, в них осталось только стирающееся воспоминание, но ничего настоящего, живого. — Ты не сможешь прийти на похороны, — говорит Рейган. Между ним и Лилиан высокий стул, угол стола, кофе, развертывающаяся бездна. — Они закрытые будут, только я и священник. Родителей похоронят в соответствии с обвинением. — Я понимаю. Помощь тебе, видимо, тоже ни в чем не нужна? — Нет. Кита достаточно.       Кит неуверенно поглядывает на них. — Возвращайся домой, Лилиан.       Она вздрагивает от его слов, будто он ее ударил. Наверное, безразлично думает Рейган, засунув руки в карманы, так и есть. Выглядит он почти безмятежно, словно все так и должно было закончиться. Лилиан встает, поправляет шорты, от нее пахнет шампунем и кофе с сахаром. — Рейган, — Кит встревает, когда она надевает голубой кардиган. — Стой, Лили, подожди. Рейган, необяз… — Нет, все нормально, Кит, — Лилиан морщит лоб, безучастно глядит на Кита коричнево-красноватыми глазами. — Днем раньше, днем позже, все равно придется прощаться. — Верно, — говорит Рейган.       Кит раздраженно всплескивает руками, отворачивается. Лилиан берет со стола телефон, баночку колы и проходит мимо Рейгана. Он скорее знает, чем чувствует, как она замирает за ним.       И, как он и ожидал, крепко обнимает его со спины, лицом вжимаясь ему в лопатки. Обдавая его калейдоскопом прошедшего времени — их дружбы из другой жизни, которая сейчас ему кажется кинематографичный, подсвеченной софитами, двадцать пятым кадром в секунду, жизни, которую придавило потолком. Безмолвными летящими минутами. — Я буду ждать, Рейган.       Когда за ней захлопывается дверь, воздух в квартире такой же теплый, ровный и безразличный.              /              Ночью Лилиан ворочается в постели. Рейган еще в городе, но ей его уже не хватает. Ей его не хватает физически, как кислорода под водой, что хочется умереть. В голову лезет всякая чушь (мелькающие уведомления в его телефоне без чехла, как он лениво выкручивает руль на повороте или убирает невидимую ниточку с одежды), от которой она подскакивает в кровати и ищет его где-то рядом, хотя он, конечно, никогда в ее квартире не ночевал. Когда свет разрезает полы комнаты кривыми лентами, она с тупой болью думает, что этот новый день отдаляет ее от него. Время тянется как затянутый, пластиковый сон, в котором она дрейфует, а не живет. И Лилиан просто ждет, пока однажды, месяцы спустя, ей не станет легче, и она вроде как вдохнет, и перестанет часами стоять под душем с выкрученной до максимума водой.              /       Рейган летит из Бостона в Сингапур. Он сидит в кресле, бездумно попивая воду, и вертит в пальцах прощальное письмо отца. Какой-то кретин слушает новости через динамик, Рейган слышит: Ремингтона Рейлиша приговорили к смертной казни через инъекцию, дата еще не установлена… Слова пролетают мимо, будто говорят о герое чужой истории. Какая забавная бывает жизнь, сказал бы Френк Рейлиш. Летом Рейган прилетел в город, как король, в новостях был даже его зевок. Теперь он улетает эконом-классом, скрывая лицо капюшоном, стирая свою личность в безликой, зевающей толпе, пытаясь стать никем, чтобы вернуться, годы и годы спустя, новым Ревенантом.