Манипулятор

      Слишком тесно. Посторонние взгляды зажимают мысли, сковывают и давят; мерзкие перешептывания осуждают, разлетаются сплетнями и останавливаются над головой душным воздухом и вонью табака. Звук доносится шипящим кольцом западни прямо вокруг него, от чего хочется заткнуть уши и сильно-сильно зажмуриться до гула в голове. Он чувствует себя не в своей тарелке, потому что здесь ему действительно не место, — слишком выделяется, — Папайрус единственный отчитывает других гвардейцев за отлынивание, за откровенные пьянки в рабочее время, а сейчас он, растерявший все свои гордость и достоинство, валяется возле барной стойки, где обычно валяется его брат, которого он, кстати, отчитывает тоже.       От теплого воздуха кружит голову, и мысли становятся еще более едкими и тяжелыми. Он ложится щекой на деревянную столешницу. Волосы неряшливо лежат на плечах и немного на барной стойке, путанные, прилипшие к взмокшему лбу. В глазах двоится, и он прикрывает веки, вслушиваясь в старый музыкальный автомат, что изживает свои последние мелодии и глухо шипит где-то в конце бара, часто сливаясь с посторонними разговорами. Атмосфера тут головокружительная и утомляющая, клонящая в сон. Папайрус думает, что его так кружит больше из-за странного дыма и духоты, чем из-за алкоголя. Он облизывает губы и смачивает пересохшее горло, а затем опустошает еще один шот текилы, кажется, — он уже не помнит, что наливал ему Гриллби, который подозрительно не отходит от него ни на минуту и хитро поглядывает. Папайрус чувствует его жгучий одеколон, остро-сладкий и такой же душный, его запах перетекает в запах алкоголя и толстой сигары, которую он не перестает курить с самого начала. Этот Гриллби, бармен с фиолетовыми дредами, почти лиловыми, этот ходячий огонь со своей мерзкой кокетливой улыбочкой, еще более раздражающей, чем у Санса, — не удивительно, что эти двое спелись. Он наблюдает ненавязчиво и не говорит ни слова, протирая один и тот же стакан, кажется, вечность.       Гриллби скользит взглядом плавно, изучающе, но без особого напора. С Папайрусом лично у него такая встреча впервые, однако ощущение, будто он знает его уже много-много лет (из-за бесконечных рассказов Санса, конечно же) не покидает. Папайрус тихий, неожиданно тихий и даже подавленный, будто у него и сил нет отвечать на заинтересованные взгляды. Папайрус любит пафос, любит эффектные появления и внимание, — всякий раз, когда он врывался в бар за Сансом, Гриллби приходилось ставить новую дверь, и с каждым разом он разочаровывался в их прочности, а после думал, что если Санса в баре не будет, то не будет и его всесокрушающего брата.       Ну, он оказался неправ.       Только вот дверь все еще стоит на петлях крепко. Гвардеец тихо зашел, тихо сел и тихо начал выпивать, — в этом они с братом совсем не похожи. Гриллби позволяет себе легкий смешок, на который Папайрус решает обратить внимание. Он вяло приподнимает на него голову, неряшливо убирает путанные светлые пряди с лица и демонстративно морщится.       — Че пялишься, — пьяно, но не менее четко и твердо начинает говорить он, хмурясь и поджимая губы. Гриллби рассматривает его лицо; в тусклом желтом свете ламп кожа кажется нездорово бледной, щеки его красные от алкоголя, тонкие губы еле заметно дрожат и сжимаются в плотную линию. Шрам красиво рассекает тонкую бровь, почти касается уголка рта и тянется к острому подбородку по скулам, хочется провести по нему пальцем. Взгляд у него колкий, четкий, но веки прикрыты, он смотрит на него почти сквозь ресницы, но смотрит решительно. У него всегда холодный и суровый вид, решает Гриллби, но внутри все горит, все ломается вдребезги и проносится вихрем, — внутри него ярость, которую держать под контролем удается только ему самому. Гриллби любуется.       — Новые посетители всегда привлекают внимание, — мурлыкает он почти заботливо, и голос его такой приторно-томный, с хрипотцой, такой приятный и соблазняющий, что Папайрус морщится снова. Бармен почти полностью облизал его взглядом, и если он делает так же с Сансом, то Санс сюда больше ходить не будет. Гриллби отставляет идеально чистый стакан и тушит сигару в пепельнице, хотя явно не докурил.       — Засунь свое внимание себе в задницу, — конструктивно приказывает Папайрус и вяло тычет пальцем в бармена.       И действительно, он никогда не напивался в баре. Более того, он вообще никогда не напивался. Мысли непривычно путаются, становятся душными подстать обстановке, и кислорода резко становится очень мало. Он закусывает нижнюю губу, пока обрывки чувств мелькают в голове. Он отстраненно слышит смешки бармена, тот отставляет пустой шот в сторону, больше не подливая.       — С тебя хватит, дружище, — говорит он действительно доброжелательно (и от того подозрительно) и долго оценивает гвардейца. Наклоняется к нему, упираясь локтями в стойку, не прерывая взгляд. Папайрус поднимает на него голову и понимает, что алкоголь перекрыл в нем все благоразумие. Гриллби кажется слишком близко, непозволительно близко, что он чувствует исходящий от него жар, слышит его дыхание, чувствует его на своем лице, и настороженно прерывает зрительный контакт. — Думаю, пора твоему старшему брату побыть реально твоим старшем братом и забрать тебя отсюда.       Гриллби слышит, как гвардеец сглатывает, и плавно отстраняется от него, поправляя очки.       Об их неоднозначных отношениях Гриллби не спрашивал. Санс сам, бывало, пробалтывался о незначительных вещах под алкоголем и абсолютным обаянием бармена, но в подробности никогда не вдавался. Однажды Санс пришел в бар в ошейнике, и после не появлялся без него никогда. Иногда Гриллби замечал пятна синяков на шее, запястьях, замечал, как Санс улыбался подрагивающими губами, когда надавливал пальцами на них и просил подлить еще. Гриллби не знал, просто ли Папайрус неуравновешенный психопат и садист, но именно он забирал Санса из бара, смотря на него тяжелым долгим взглядом, не произнося ни слова.       В любом случае, это не его дело, он просто бармен.       Папайрус неловко хмурится, чувствуя смесь растерянности, смущения и негодования, — он сам решит, когда и зачем Сансу его откуда-то забирать, он уже не ребенок. Но алкоголь тормозит мысли и действия, и его пьяный смутный взгляд ложится на спину Гриллби и провожает, когда тот отходит в сторону, доставая телефон. Папайрус сжимает зубы от злости и чувствует жар на щеках. Это не та ситуация, из которой брат должен его вытаскивать. Он признается, что не хочет, чтобы Санс видел его таким, чтобы волновался, чтобы между ними возникла еще одна напряженная тема для обсуждения. Пальцы сжимают деревянную столешницу, он шумно вдыхает, чтобы тихо произнести:       — Не говори ему.       И он ненавидит себя за проявление слабости. Он буквально чувствует, как прощается со своей гордостью, потому что засранец Гриллби заинтересованно хмыкает, приподнимает одну бровь и улыбается так довольно и противно, будто он знает что-то, что ему знать не следует. Папайрус хочет ударить со всей силы по этой самодовольной физиономии, а потом спрятать свое красное лицо ладонями, чтобы никто не видел его чувство стыда.       Бармен убирает телефон в карман кожаной куртки и с такой же похабной улыбочкой возвращается к своему новому посетителю. Когда-нибудь Папайрус точно уничтожит это место.       — С чего вдруг? — игриво дергает он бровями, опираясь бедром о барную стойку. В его глазах горят озорные язычки пламени, он нетерпеливо облизывает губы, пока чувство стыда пожирает Папайруса изнутри. Он сожалеет, что сказал это. Он вообще сожалеет, что пришел пить в этот странный бар, где все смотрят на него так же странно, и он совершенно не понимает, что тут делает Санс часами? Сгорает от стыда и самоненависти? Потому что именно это делает с ним алкоголь.       Гриллби продолжает смотреть. Санс всегда отпирается, когда он звонит его брату, всегда говорит одно и то же. Любопытство загорается в нем, почему-то ему кажется, что братья намного больше похожи друг на друга, чем все считают. И он уверен на все сто в своих догадках.       — Заткнись, — глухо давит из себя Папайрус, упираясь взглядом на вычищенный до блеска стакан, стараясь отвлечься с тупых мыслей на красивые блики, но снисходительные смешки бармена не позволяют закрыть неловкую тему. — Мне от тебя ничего не надо, ублюдок, — старается объяснить Папайрус, чтобы не объяснять сложные отношения с Сансом, но Грилбз убежденным не выглядит, он снова пробегается изучающим взглядом по его внешнему виду и фыркает.       — Убеди меня, — говорит он уже нормальным голосом, без наигранной кокетливости, без смешков и вздохов. Он снова наклоняется близко к лицу, и Папайрус рефлекторно отодвигается. — Ты не хочешь, чтобы он видел тебя таким? — вопрос контрастно серьезный, больше похожий на утверждение. Папайрусу становится не по себе от того, насколько этот тип оказывается проницательным. Его невыносимый голос становится бархатным и глубоким. Бармен смотрит в его глаза через тонкие линзы очков несколько секунд, выискивая в них ответы, будто стараясь прочитать его, что-то увидеть, найти то, что Папайрус ищет на дне своего стакана. Гвардеец всматривается в его серьезные фиолетовые глаза в ответ, которые минутой ранее сверкали хитрым азартом. Он чувствует, что первый не выдержит такого напора, но говорить ему он ничего не намерен. Пошел в жопу этот Гриллби.       Гриллби снова хмыкает и отстраняется, не найдя того, чего хотел. Он терпеливо скрещивает руки на груди, но не отступает, и внимательно анализирует чужое поведение снова. Папайрус, может, и не слишком болтливый, но разве он здесь не для того, чтобы выговориться?       — Да брось, я уже привык. Твой брат слишком часто несет пьяный бред про тебя и прочую хуйню. Так что можешь мне доверять, — отмахивается непринужденно он, снова цепляя на себя вид беззаботного горячего соблазнителя. А на недоверчивый взгляд Папайруса насмешливо добавляет: — Я бармен, это моя работа.       Папайрус скептически фыркает. Все поведение бармена говорит о том, что ему доверять нельзя. Однако серьезный вопрос оставляет неприятный осадок и странные ощущения. Он задумывается против собственной воли. В голове рисуются картины брата, который лежит тут, где сейчас находится он сам, и что-то бессвязно бормочет, красный от алкоголя или еще чего. И он действительно болтает какую-то хрень про него? О, а вот ему лично Санс никогда ничего не рассказывает. На самом деле это смущает. Гриллби выглядит как тот, кто знает больше положенного, и это бесит. Бесит, что он знает то, чего не знает Папайрус.       — И что он обо мне говорит? — он старается выглядеть уверенно, но алкоголь делает свое дело, и Гриллби слишком легко удается его прочесть.       — Это ты мне скажи.       Гвардеец отворачивает голову в сторону, понимая, как нелепо он сейчас прозвучал. Но бармен молчит, явно ожидая ответ на свой ранний вопрос. Папайрус набирает много воздуха в легкие и опускает плечи с выдохом. Он явно будет жалеть об этом.       — Он не поймет, — решается Папайрус и чувствует, как улыбка бармена ползет по лицу шире. Он глубоко вдыхает, становится очень душно, очень жарко, взгляд чуть мутнеет, и слышится гул. Становится не по себе.       — Да, он говорит мне тоже самое, — отмахивается, закатывает глаза и снова берет в сильные руки идеально чистый стакан с полотенцем. Скрипучий звук начинает действовать на нервы. Папайрус раздраженно качает головой.       — Нет, это не то.       — Разве?       Папайрус поднимает на него смешанный взгляд. Гриллби смотрит в ответ абсолютно невозмутимо.       — Разве он не этого добивается? — продолжает Гриллби, постепенно подводя гвардейца к тому, за чем он пришел. А они совсем с братом похожи, — у них одни причины, одни проблемы. Они оба сидят перед ним за одной барной стойкой и понимают, что алкоголь не принесет им никакой пользы. Гриллби думает, что, возможно, еще встретится с Папайрусом тут, и улыбается этой мысли предвкушающе.       Когда Папайрус непонимающе хмурится, поднимает на бармена растерянный взгляд. Для Гриллби все кажется слишком очевидно. Он выдыхает и снисходительные качает головой.       — Давай, твоя очередь рассказывать мне свою пьяную историю.       Папайрус поджимает губы, не переставая хмуриться. Хочется послать этого догадливого ублюдка снова, потому что Папайрус знает, если начнет говорить — не остановится. И Гриллби останавливаться не собирается тоже.       — Ты же за этим сюда пришел? Выговориться? Отпустить свои чувства и забыться в алкоголе и собственном горе, — Гриллби рисует какие-то странные волны в воздухе, от которых кружится голова, а интонация его становится издевательской. — Я понимаю, в чем проблема.       В Сансе. Проблема всегда в его старшем брате, который успевает найти приключения на свой зад абсолютно везде, и Папайрус уверен, что нарочно. Алкоголь разжигает эмоции ярче, но выразить их — нет сил. Он просто сжимает кулаки и шумно дышит, не двигаясь.       — Он тебя снова вынудил? — Гриллби поправляет очки, и движение выходит изящным, зачем-то отмечает Папайрус, но он согласен. Все, что с ним происходит — вина Санса. Все, что он делает, — из-за Санса. Он злится из-за него, радуется из-за него, пьет из-за него. Единственная причина, из-за которой он еще жив, из-за которой он сидит там, где обычно сидит его брат.       Папайрус молчит, но Гриллби не ждет слов, — он знает, что попал в точку.       Папайрус перебирает свои пьяные мысли. Его лицо становится еще более мрачным и хмурым. Он и сам все знал, все чувствовал. Санс — прирожденный манипулятор. Он провоцирует, раздражает и делает все, чтобы Папайрус обратил на него внимание, и никогда — никогда он его не останавливает. Это просто невероятно очевидно, но подозревает ли Санс сам об этом?       — Ладно, — удовлетворенный вздох обрывает нить рассуждений. Гриллби достает мобильный снова, но у Папайруса уже нет ни сил, ни желания отвечать что-то, — он перестает думать и ощущать себя, и держатся в сознании становится невозможно. — Пора вам с братом научиться разговаривать.       Бармен уходит дальше диапазона его слышимости, оставляя один на один с собой, чему Папайрус совсем не рад. Санс, и правда, готов на все, ради его внимания, и эта мысль пугает, потому что в баре он именно из-за этого. Все в его жизни крутится вокруг Санса. Это приносит странное удовлетворение, ведь вся жизнь Санса крутится вокруг него. Они слишком зависимы друг от друга, Папайрус почти это признает, когда ощущает родную магию.       — Как быстро, — голос Гриллби звучит восхищено, но гвардеец не видит выражения его лица. Он слышит тяжелые широкие шаги, шокированный вздох и теплую тяжелую ладонь на своем плече. Почему-то ему больше не тревожно от того, что брат увидит его таким, почему-то мысли больше не крутятся душным кольцом и не сжимают. — Милый прикид.       — Босс? — рука дергает его плечо, сжимает крепко, а голос слышится встревоженным и серьезным.       — Мы не на работе, не называй меня так, — Папайрус мямлит, знает, что не продержится в сознании еще долго, но продолжает отвечать, — сколько раз тебе это повторять?...       Санс снимает очки и убирает их в карман медицинского халата, а потом его злой взгляд направляется на Гриллби. Тот стоит совершенно невозмутимо, скрещивая руки на груди.       — Какого, блять, хрена? — рычит он, почти ударяя по столу ладонью. На них обращают внимание несколько посетителей, но они оба игнорируют взгляды. — Ты что ему налил?       — Всего понемногу, — хмыкает бармен, пожимая плечами, и Санс сжимает зубы. — У твоего брата неплохой вкус, но он совершенно не умеет пить. В этом вы похожи.       Санс действительно не умеет пить, сколько бы не убеждал себя в обратном. Ему не нравится, как он себя ведет в баре, как после разговаривает с братом. Санс не любит пить, и не хочет, чтобы брат чувствовал то же самое. Он щурится, кусает губу, — он не готов принимать свою вину, он не готов видеть свои ошибки на своем брате в уже который раз.       — Ты какого хера вообще налил ему? — Санс срывается, и улыбка с губ бармена пропадает.       — Он не мой брат, Санс, — Гриллби серьезно затихает, опуская руки на столешницу. — И ты не мой особый посетитель, чтобы я нянчился с твоим братом. Так что завали ебало, если не собираешься брать заказ.       Санс поджимает губы, садится на высокий табурет и закрывает ладонями лицо. Он себя не контролирует.       — Черт, — сдавленно слышит Гриллби после паузы и долгого вздоха. Санс проводит ладонью по своим волосам к затылку. — Я просто ужасный старший брат, — признается он, снова прижимая ладони к лицу. Гриллби снисходительно хмыкает.       — Любовник ты тоже так себе.       Санс смотрит на него сквозь пальцы устало и мрачно. Папайрус рядом начинает сопеть, и Санс убирает руки с глаз, чтобы поправить волосы брата, убирая прядь за ухо. Гриллби ненавязчиво наблюдает за ним. Всматривается в его спокойный взгляд, подрагивающие пальцы; он чувствует, что, возможно, некоторое время Санс будет заглядывать реже, и эта мысль приносит странное облегчение. Что-то определенно меняется, но он пока не определился, к лучшему ли.