она приходит в храм заполночь, возвратившаяся после шабаша, уставшая, босая, потерявшая где-то свои гэта, путающаяся в кимоно и беспричинно хихикающая. она падает на своё святилище счастливая и хочет выть. имя её падает на землю метеоритами. а м а т э р а с у у неё в голове это звучит тише. солнце не умеет быть тихим. аматэрасу учит солнце шепоту. тысячи храмов японии ждут её каждую ночь, местные духи, которые делят с ней её храм, прислуживают ей, ждут её возвращения. это вечный зацикленный миф — ждать возвращения аматэрасу. когда-то её выманили танцами, теперь она от танцев выманивается тишиной. она любит свои уединённые храмы, хотя большую часть ночей всё равно проводит в больших. она знает свой статус, и знает, какой стране она принадлежит, и знает, что здесь значит иерархия. но в маленьких храмах уже аматэрасу кого-то ждёт. и ей очень смешно ждать именно здесь, на горе без лисиц. (она замечает нового служителя храма только к утру. ей всё равно.)
сумасшедшая зелень игриво и быстро сменяется на кровь с золотом. кита смотрит, как осень разгоняет тьму порезами на своём теле, как она запрещает ёкаям перебинтовывать ей раны, лишь бы в ночи оставались багряные пятна, по которым скользит луна, делая их блестящими. за пару месяцев лес принял его, но не стал приходить и спать на коленях. они сотрудничают, но не более. деловые отношения с богами. шинске, наверное, устраивает. говорили, что этот храм безлюдный. это оказывается неправдой. почти каждый день хотя бы кто-то да приходит. вероятно, их раньше никто не встречал, потому что служители приезжали лишь на время, иногда — на пару дней в неделю. не все из прихожан верят, что кита — человек. кита тоже думает, что не все приходящие — люди. занятия в храме не так уж и много: он проводит некоторые ритуалы, которые нигде не прописаны чётко, потому что сложились еще до религии, и проводят что-то более традиционное, к чему привыкли даже городские жители. больше занимается уборкой, а также гуляет по лесу, хотя к такой жизни он не сильно приспособлен. но диких животных поблизости нет, как нет и незнакомых ягод. и хотя кита сейчас вряд ли стал бы пробовать, прошлое всё равно возвращается мыслями, что шинске определенное время назад обязательно бы занялся исследованиями ядовитых ягод. главным своим достижением кита считает обустройство поля рядом с храмом. он привёз от бабушки несколько пакетиков с разными семенами, в том числе рис, хотя его здесь было бы очень сложно выращивать — а ките, наверное, хотелось бы себе рисовую плантацию, но для этого нужно много воды, трактор и очень много усилий. поэтому он просто вырастит несколько колосков как дань традиции. остальное же пространство займут неприхотливые цветы и простые овощи. самое важное, что его руки наконец-то сделали что-то живое. живое. кита крутит и это слово в своей голове. оно не вызывает никаких эмоций, как будто оно чужое, как будто в словарный запас попало случайно после какого-то умного видео или интересной книги. его называли неживым. (поверьте, я бы хотел, если бы я только мог, я бы стал — ) кита закрывает глаза и чуть трясёт головой, чтобы физически отогнать старые мысли. начинается дождь, холодный, осенний, в кимоно — кита во время служения носит тёмное кимоно, чтобы осень хотела его тоже спрятать, обрызгав кровью из своей шеи, — не хочется сидеть на улице, поэтому он прячется в храме. интересно, кто ещё сейчас вместе с ним прячется здесь от дождя, но шинске на самом деле никого никогда не видел. он чувствует чужое присутствие на уровне подсознания, и в некоторые дни это всё кажется лишь навязанным ощущением из детства, которому он не может противиться только потому, что слишком к нему привык, а он всю свою жизнь доводит до привычки. и всё же ките нравится мысль, что люди не одиноки здесь, что ты можешь обратиться к кому-то, даже если не к конкретному, но просто к пространству вокруг. (и пусть это будет просьба не слушать, как ты плачешь.) дождь не прекращается весь день, и кита устало думает, что завтра придётся убирать вокруг храма мокрые листья, и это ему не очень нравится. сухие лучше, они приятно шуршат, и здесь шинске может оценить советы быть ближе к природе. (будь ближе к природе. начни заниматься спортом. общайся с семьей и друзьями. влюбись. ходи на прогулки. не думай о плохом. не думай о плохом. не думай о плохом. помогло ведь?) кита так и дремлет под шум дождя, не снимая кимоно, и никто не относит его на футон, не помогает раздеться, никто о нём не заботится, может быть, даже не смотрит. а утром вокруг разливается золото другое, не осеннее, какое-то доброе — это солнце берёт своё и купается в лужах. кита невольно вдруг думает, что у аматэрасу могут быть карие глаза — это золото, зачерствевшее с веками, впитавшее в себя и лёгкость опасного солнца, и хитрость уставшей осени. кита приводит в порядок сначала себя, затем занимается территорией храма. листья не такие мокрые, как он он ожидал, поэтому работать гораздо легче. наверное, дождь закончился ещё ночью. шинске знает, что такое желать закончиться каждую ночь. и сейчас он отдаёт это желание дождю, кошмарам и призракам, которые просуществовали слишком долго и знают об этом. себе он оставляет утро, к которому прислушиваешься: хорошо ли, что оно с тобой случилось? кита неуверенно отвечает: пока что неплохо. (и никогда не теряет частицу не.) после такого дождя к нему вряд ли кто-то приедет: дорогу, наверное, размыло. даже если она в порядке, многие именно так и подумают. поэтому можно весь день посвятить своим растениям. в городе у киты не было возможности заниматься растениями, хотя это ему нравилось, но комната слишком маленькая, чтобы заставить её горшками, а шинске хотел именно много цветов, может быть, он хорошо бы себя чувствовал в оранжерее. но приходить к растениям с мрачными мыслями о себе не особо помогало, хотя шинске много времени проводил в ботаническом саду никко. но больше, чем на растения, он смотрел на пропасть каммангафути и думал, что это специально для него не сделали никакого прохода к ней из сада. и хотя это просто долина со статуями божества дзидзо, ките нравилось крутить в голове слово "пропасть". и нравилось поворачиваться к ней спиной. растения же, к росту которых он не приложил собственных усилий, были просто либо великими, либо красивыми, либо полезными, но не вызывали никаких сильных чувств. поэтому прогулка по ботаническому саду терапией не стала, но зато тело уставало, и засыпать становилось немножечко легче. зато сейчас небольшое поле, не имеющее особого практического смысла, радует глаз молодыми побегами. шинске замечает, что вчерашний дождь благоприятно воздействует на растения, и даже как будто слишком: они за ночь так вытянулись, словно им помог кто-то то с силой плодородия. но кита этому не сильно удивляется: всё-таки он на территории храма. чудеса случаются. (он всё-таки выжил.) а ещё он обнаруживает, что кто-то срезал один из из рисовых колосков. это странно. наверное, всё-таки не срезал, наверное, это всё-таки ветер так его сломал, а какое-нибудь животное унесло колосок к себе. шинске не столько заинтересован в раскрытии этой тайны, сколько в том, чтобы этот колосок кому-то принёс радость. он всё ещё думает, что ему нечего бояться, что лес и местные духи не причинят ему вреда. а может быть, он просто не умеет больше бояться. осень словно учится жизни у киты и старается делать привычные вещи. так, она привыкает падать — выпадает дождём снова. шинске ловят на ладонь крупные холодные капли. (он просил духов не смотреть, как он будет плакать — и всё равно заплакать не мог.) капли как будто пахнут цветами. кита уходит спать раньше и сам заботится о себе. дождь барабанит по крыше, и ките кажется, что капли безустанно повторяют "мой, мой, мой". — я никому не принадлежу, — на всякий случай сообщает он. на несколько секунд дождь прекращается, а затем капли с новой силой отбивает по крыше "жду, жду, жду". и кита понимает, что в этот раз сообщении адресовано не ему. он засыпает спокойно, зная, что вода донесёт нужные слова кому угодно. утро снова развивается золотом, теперь уже почти слепит, потому что луж стало больше. солнце не умеет быть безопасным. и сегодня кита не ждёт посетителей: вот теперь дорогу точно размыло. дождь закончился ночью, но явно позднее, чем это было вчера. значит, и сегодня кита посвятит себя каждодневной рутине, которую создал сам, чтобы она радовала, упорядочивая мир, а не раздражала однообразием. мир устраивает свой новый порядок: кита снова обнаруживает, что кто-то срезал колосок риса. вот теперь это оставить без внимания нельзя. и не потому, что существо с ножом может ночью так же спокойно перерезать шинске горло, а потому, что ките не нравятся воровство. в конце концов, растения, выращенные рядом с храмом, можно было бы кому-то продать в качестве духовного сувенира. кита ценит деньги, особенно теперь, когда оформление доставки в храм стало дорогим, а спускаться с горы на велосипеде за продуктами и нужными вещами занимает много времени. до ближайшего города — а это удивительно, что рядом именно город, а не деревня, деревни находятся чуть дальше — ехать примерно час, но в гору подниматься тяжелее, и если бы у шинске не было спортивного прошлого, он бы сильно страдал (если бы у шинске не было спортивного прошлого, у него не было бы ночных кошмаров или бессонных ночей — зато не вытравился бы естественный страх перед смертью.) шинске думает, что пропажа колосков как-то связана с дождём. просто этот ливень, приходящий по расписанию, прячущийся в лесу с утра в виде росы и свежести, скромно приходящий под вечер, танцующий ночью для тех, кто не спит, кажется почти мистическим. кита решает дождаться окончания дождя, если он сегодня будет, и выйти во двор. у него есть фонарик. у него нет страхов. да и вряд ли есть что-то опасное в воре риса. но полностью посвятить себя своим делам кита не успевает: к храму вдруг подходит девушка с девочкой — как будто выпускница старшей и первогодка средней. пока они кланяются ториям и умывают руки, кита внимательно за ними наблюдает. они интересные: как-то так получилось, что они во всём разные. у той, которая старше, тёмные волосы и строгость в каждом движении, младшая — светловолосая и шебутная. и всё же видно, что они понимают друг друга буквально с полудвижения, с полувзгляда. может быть, у них даже мысли схожи, и они могут друг друга читать. у киты никогда не было таких отношений. он даже не знает, как ощущается дружба. тем более — любовь. девочки кидают монетки и крепко зажмуриваются — явно загадывают что-то очень важное. шинске появляется перед ними после этого жеста, и младшая круглит свои большие глаза, приняв его за местного духа. — не хотел вам мешать, — сразу несколько извиняется шинске, — просто знаю, что дорога сюда не самая приятная, может быть, требуется какая-то помощь, может, отдых? я могу приготовить чай, если хотите. у младшей блестят глаза: наверное, она правда устала и хотела бы отдохнуть. но она смотрит на старшую и давит в себе свою радость, говорит строго: — мы с тоши-чан развиваем выносливость и должны пройти это испытание без отдыха. кита переводит взгляд на её спутницу — подругу, сестру, наставницу? — или спутницу по жизни вообще? — на самом деле я бы сделала перекур, да и никто не запрещал нам отдыхать, потому что это тоже важно, — пожимает плечами тоши. — о боже, это что, у тебя появилось сердце? я такого не загадывала, но боги сегодня милостливы, — теперь младшая расслабляется и растягивает гласные в разговоре. — я бы не отказалась от чая, — поворачивается она к ките и мягко улыбается. шинске кивает и скрывается в храме, чтобы приготовить две чашки чая. он не обязан заниматься подобным, но он смотритель храма, а посетители — это тоже часть храма. он должен за ними присматривать, особенно если знает, что присматривать больше некому. к тому же шинске привык заботиться о людях — неосознанно и правда становится местным духом. девушки устраиваются в беседке, построенной специально для уставших прихожан. никто не требует жертв: богам нравятся счастливые люди. и нравится делать их несчастными. он приносит им чай, когда младшая что-то очень эмоционально рассказывает, а старшая курит с таким выражением лица, словно ей сейчас рассказывают самые приятные слова, которые есть в языке. шинске ставит чашку и огромным усилием воли заставляет свои руки не дрожать: внезапно в голове срабатывает сирена и предупреждение, что его сейчас ударят по руке. но строгая тоши первая говорит "спасибо" — и в этом нет никакой издёвки. — сора, — строго окликает она. — ой! спасибо, — младшая расплывается в улыбке и в отместку на явное — хотя и непроизнесённое — замечание об отсутствии вежливости хлюпает чаем. — вообще я понимаю, почему аматэрасу решила остановиться здесь. — о, вы знаете, чей это храм на самом деле? — удивляется и восхищается одновременно кита. сора кивает и радостно разбалтывает тайну: — мы обходим все такие храмы, у которых мутная история и в которых боги ведут себя как якудза, отжимающие важные места. мы божественная полиция. — сора. она фыркает: — ладно, врун. но в детективов мы правда сейчас играем. — сора! — всё-всё, молчу. к ките приходят шальная мысль: раз они называют себя детективами, значит, могли бы хотя бы послушать историю про то, как хитрый дождь ворует у него рис. в голове это звучит забавно, и он мягко улыбается. чтобы они не приняли его улыбки на свой счёт, говорит: — не буду вам мешать. чашки можете оставить здесь. хорошей вам дороги обратно. они одновременно его благодарят, но не предлагают остаться — строят свой загадочный мирок в этой беседке у скрытого храма с запутанной историей. ките кажется, что сору будут отчитывать, но она всё время над чем-то смеётся, и тоши ей мягко улыбается, словно всё хорошо. вскоре они уходят. через час начинается дождь. кита чувствует себя немного глупо, делая предположение о том, что нелепое воровство связано с дождём, но со стороны никто не смотрит, никто не осудит, так что шинске волен делать всё что ему захочется. он готовит себе несколько бодрящих напитков на основе зелёного чая, потому что не знает, во сколько конкретно дождь решится на преступление. да и неизвестно, будет ли что-то, когда дождь закончится. может быть, с ним закончится вообще всё. ливень танцует по воротам, по святилищу, жертвует струи воды вместо монеток, загадывает желание, и сложно сказать, чего хочется тонне воды, летящий с неба так долго, что, возможно, она уже раздумывает разбиваться. и всё же танец заканчивается где-то под полночь. шинске предполагает, что боги просто смилостивились над ним. наверное, девочки были правы, когда почувствовали сегодняшнюю благодать. а может, они сами были духами, которые слишком любопытны для того, чтобы сидеть в своём мире, которые отправились в путешествие, а, может быть, и в изгнание, чтобы немножечко ободрять таких, как кита. дождь заканчивается очень внезапно, кита даже не верит сначала, думает, что всё-таки задремал. но становится тихо. кита выходит во двор. его встречает прозрачный воздух, по которому разливается лунный свет. это, должно быть, из-за сырости и капель на деревьях складывается такое впечатление, что всё опутано лунной паутиной. это подарки от цукиёми, но на самом деле это всё ещё отраженный свет аматэрасу. богиня солнца работает двадцать четыре часа в сутки. ей положена очень большая зарплата, а у неё отнимают храмы. ките становится её бесконечно жаль. и от этого ещё больше не хочется с ней встречаться. кто-то шуршит травой в его поле, и шинске спешит поймать нарушителя. так и есть: какая-то темная фигура, напоминающие человека, действительно что-то делает с колосками риса. кита впервые за долгое время чувствует в себе какую-то злость. он старается быть бесшумным, и ему везёт, потому что вор, во-первых, не догадывается, что о нём кто-то узнал, во-вторых, слишком занят своей работой. кита подкрадывается к нему и резко включает фонарик: перед ним оказывается юноша в бело-красном кимоно, у него неаккуратно выкрашены волосы в какой-то непонятный светлый оттенок, а на лице странная улыбка человека, который не совсем понимает, какие последствия его сейчас ждут. — воровство — это преступление, — строго напоминает кита. понятное дело, что ему не столь важно пресечь преступление, сколько узнать, зачем вообще воровать по колоску риса каждую ночь. — я за всё заплачу, — довольно уверенно говорит вор и лезет куда-то в широкие рукава. достаёт коробочку — стандартная коробка для бенто — и открывает её, показывая аккуратно сделанные онигири. — мой брат приготовил из твоего риса. ты уж прости, что мы его позаимствовали, просто он очень вкусный. — как это можно приготовить из одного не совсем дозревшего колоска? вор явно теряется, словно для него это обычное дело. — это не так уж и сложно, если ты обладаешь даром плодородия, — признается он. — чёрт, осаму лучше бы формулировку придумал, чтобы у тебя не возникало больше вопросов. — у меня очень много вопросов. — пожалуйста, угощайся, — вор пытается как-то спасти ситуацию, сменить тему и успокоить киту. шинске строго берёт онигири, хотя ему очень страшно, но, в конце концов, не в первый раз приходится терять собственный разум. даже если его вдруг отравят, то это будет очень интересно сделанная смерть. пусть придут те девочки и расследуют всё до конца. онигири оказывается очень вкусным. шинске и не знал даже, что такое простое знакомое всем блюдо можно приготовить вот так, что и правда готов потерять свой разум от удовольствия. он чувствует на себе очень внимательный и любопытный взгляд. есть в нём что-то лисье. кита этому не удивлен, потому что он кое-что заметил. — это очень вкусно, — честно говорит он. — познакомь меня со своим братом, хочу пожать руку повару, тем более что он воспользовался моим полем. вор явно хочет ему отказать, но кита оказывается быстрее и напоминает о главной проблеме: — воспользовался без моего разрешения. — ладно, — смиряется вор, — я познакомлю вас, и мы поделимся ещё тем, что приготовим из этого, — он показывает на уже срезанный колосок, — ты только не сердись. мы заглянем завтра сами. кита думает, что можно было бы взять обещание на мизинчиках, но соглашется и на это. — только если завтра будут другие посетители, то, пожалуйста, получше спрячь свои хвосты. кончики лисьих хвостов высвечиваются больше луной, чем фонарём, и у шинске хватает силы воли не смотреть на них всё время разговора. кажется, их девять, но в темноте точно не разобрать. они спрятаны под кимоно, но не так аккуратно, как надо при встрече кицунэ и человека. лис несколько раз шумно вдыхает воздух, наверное, борясь с наплывом разных чувств — от стыда до страха — а потом резко скрывается в тёмном лесу. кита смотрит на луну, и ему кажется, что ей понравилась эта встреча. (он даёт ей свои сны — и не видит ничего.)аматэрасу снова здесь — что-то тянет к этому забытому, почти украденному святилищу. она не возражает. пусть возьмут всё,что у неё есть, но взамен пусть ожидание закончится. но всё же! как нелепо ждать на горе без лис. аматэрасу прислушивается к себе, она знает, что она вообще-то ещё богиня. значит, мир что-то ей сообщает, ей надо просто услышать. она слушает сначала дождь, потом лунный свет, потом — ничего. последнее — самое громкое. аматэрасу закрывает глаза, и абсолютно нелогично становится тише. она дремлет. сквозь сон чувствует, что кто-то ложится рядом, кладёт голову ей на плечо. она дождалась. и теперь может даже улыбнуться. аматэрасу не нужно открывать глаза, чтобы понять, кто к ней пришёл. поэтому она просто обнимает пришедшую. и н а р и богиня-лисица. вот здесь. на горе без лис. хочется расхохотаться, а потом бесконечно хныкать ей в плечо. они очень давно не виделись. аматэрасу всё-таки открывает глаза и смотрит: всё та же лисья маска, скрывающая эмоции, всё то же широкое бело-красное кимоно, всё та же предупредительная дистанция. инари всегда действует первой и не любит инициативы со стороны. поэтому аматэрасу дозволено только ждать. и закрывать глаза, когда они целуются. — прости, если разбудила, — в голосе инари, конечно, нет никакой вины. — всё хорошо. почему ты выбрала это место? — потому что здесь нет ни меня, ни теперь уже и тебя. гора без лис и святилище без аматэрасу. аж хочется помолиться. аматэрасу прикусывает губу. молись обо мне. за меня. мне. со мной. просто больше не заставляй так долго ждать.
они правда приходят — заявляются с самого утра — кита ещё не успел как следует проснуться. вор приводит не просто брата — близнеца, но шинске сразу видит между ними отличия и дело не только в цвете волос. они тоже выглядят невыспавшимися, и снова видны хвосты. — я мия осаму, — говорит тот, кто готовит вкусные онигири, — а это мой непутевый брат ацуму. — это ты мой непутевый брат, — сразу возмущается ацуму. — ты самый непутевый из всех моих братьев, — сердечно заявляет осаму, и шинске догадывается, что других братьев у него нет. — кита шинске, смотритель этого храма, — прерывает он семейный спор и скромно добавляет, — человек. осаму строго смотрит на брата, видимо, тот ему рассказал о том, что их тайна раскрыта. шинске приглашает их внутрь. что-то в нём такое есть — спокойствие, которое можно найти где-то на дне океана, внутри чёрной дыры или в центре вселенной, такое хтоническое спокойствие, что привлекает к себе всех мятежных, беспокойных духов. — обещай, что никому про нас не расскажешь, — тихо говорит осаму, вероятно, сразу желающий приступить к не самому приятному делу. — да кому мне рассказывать, местным воронам? — вот им особенно не надо, — ёжится ацуму. — мы действительно не люди, а кицунэ, — выпаливает осаму, словно ему важно привлечь внимание к себе. — и мы стаей сопровождаем инари-ками, — ацуму тоже не остается в стороне. — она сейчас где-то рядом, но её ты, разумеется, не увидишь. — почему тогда вижу вас? — мы можем показаться людям, если этого захотим, — пожимает плечами ацуму. — иногда просто забываем спрятаться. — только ты можешь забыть спрятаться. ацуму недовольно смотрит на брата. их перебранки похожи на попытку покрасоваться перед новым человеком, мол, смотри, как мы с братом можем; как будто их всё время сравнивают и всё время кого-то выбирают, вот они и привыкли соревноваться и предоставлять людям выбор между ними. — мы всегда прячем свои хвосты, если собираемся общаться с людьми, — самодовольно говорит осаму, делая упор на слове "всегда". — да всё я прятал… — бубнит ацуму. — они и сейчас спрятаны? — мягко интересуется кита. — да. — а я их вижу. осаму презрительно фыркает, мол, вот и непутевость моего брата во всей красе. — у обоих, — на всякий случай уточняет кита, который уже принял решение не выбирать между братьями, что бы этот выбор под собой ни подразумевал. мия злобно смотрят друг на друга, потом отворачиваются несколько стыдливо. — они действительно спрятаны, — поясняет осаму, немного расстроенный тем, что с брата можно снимать обвинения в глупости. — просто ты, видимо, немножко из нашего мира. духов раньше не видел, призраков не встречал? — нет. ацуму делает шаг ближе к шинске и принюхивается. — пахнешь как человек. хотя примесь чего-то то явно в тебе есть. это бы объяснило, почему кита ощущает чужое присутствие, но при этом тяготится мыслью о том, что за ними никто не смотрит. он как будто должен был увидеть, что за ним наблюдают, но глазницы потустороннего оказались пустыми, и он это тоже увидел, и это показалось ему неправильным — и ощущение мирового беспорядка тянется с ним практически всю его жизнь. а потому и хочется, чтобы хотя бы у людей вокруг пусть и ненадолго, но был какой-то порядок. — надолго вы здесь? — это инари-сама решает, — отвечает ацуму, — хотя не то чтобы мы к ней очень привязаны, мы можем уйти и вернуться когда захотим. осаму согласно кивает, и вот тут кита понимает, что разговор стал более серьёзным, а братья перестали играть в недружную семью. хотя с ними сложно отличить игру от серьёзности — всё-таки они лисы. — приготовить вам чай? — спрашивает шинске, которые старается не забывать о гостеприимстве. — то есть ты так просто всё это примешь? недоумевает ацуму. — а вдруг мы плохие люди и просто разыгрываем тебя? — это не худший поступок, которые делали плохие люди вокруг меня. я переживу. ацуму как-то меняется в лице, словно хочет что-то сказать тем плохим людям, которые были в жизни киты, но осаму дёргает его за рукав, сбивая агрессивный настрой. кита и сам не знает, почему у него нет сомнений в реальности происходящего. наверное, он всю жизнь к чему-то такому готовился: это и россказни бабушки и её уверенность в существовании мистического, и собственное ощущение мира, и скрытая надежда на то, что человек правда не одинок. (он пережил то, что сделали с ним плохие люди. пережил в одиночку. пережил ли?) кита ненавязчиво выясняет их вкусы — вид чая, количество сахара, наличие молока — и замечает смятение в глазах близнецов. — у вас так не принято? — просто непривычно, — несколько смущается ацуму, — что человек о нас заботится. мы редко общаемся вот так близко. — где вы вообще обитаете? — в особом пространстве, куда человеку доступ закрыт, — ацуму явно гордится этим и даже пушит хвосты. — но мы много чего украли у людей туда, — встревает осаму. — поэтому можешь не представлять какой-то волшебный мир, там почти всё как у людей. — не надо ему такое рассказывать! — громко шепчет ацуму. — мы должны оставаться загадочными. они ещё не знают, что при ките невозможно сохранить какие-то тайны: он прекрасно всё замечает и разгадывает. он мог бы уйти с тоши и сорой третьим детективом — может быть, единственным, кто действительно что-то разгадывал бы, а не шутил на месте преступления. у киты, конечно, в голове много вопросов: и про хвосты интересно узнать, и про богов, и про магию, — но он вежливый и понимает, что такие расспросы наверняка уже надоели кицунэ. если они захотят, они что-нибудь да расскажут. главное, чтобы они ещё вернулись к нему. — вам вообще дозволено общаться с людьми? — осторожно спрашивает он. — конечно, но если мы этого сами захотим, а люди не будут представлять какой-либо угрозы, — отвечает ацуму. — вообще нет никаких проблем, особенно когда мы представляемся людьми, это с тобой всё просто пошло не совсем так, но вроде как ты не агрессивный, тебе можно довериться. осаму кивает словам брата и добавляет: — к тому же у нас есть к тебе деловое предложение. — ого. — мы бы хотели ещё сделать онигири из твоего риса. — но его же совсем немного, как у тебя вообще получается что-то приготовить? — немного магии, — скромничает осаму. — показать? кита кивает. — дай мне какое-нибудь зёрнышко. кита достаёт банку с рисом и даёт рисинку осаму. тот кладёт её на ладонь, пристально смотрит — в глазах мелькают искринки — и на ладони оказывается уже целая горсть. — можно еще долго продолжать, — так же наигранно скромно говорит осаму. кита весьма и весьма впечатлён. — ого, можно делать бесконечный рис. — ну, не совсем бесконечный. из лисьих зёрен ты уже ничего не сделаешь, в них нет нужной природной энергии. он возвращает наколдованный рис в банку, словно платит за то, что они немножечко воровали. ацуму неприятно оставаться не у дел, ему тоже хотелось бы показать какой-нибудь фокус, чтобы кита смотрел на него вот так восхищенно. но инари не могла всем своим внукам раздать свою абсолютную силу, поэтому плодородие достаётся осаму, а вот ацуму больше по лисьей хитрости. значит, нужно будет найти такую ситуацию, чтобы показать свою магию кицунэ. значит, нужно будет вернуться. — ты не против, если мы придём как-нибудь ещё? не ради еды, а именно к тебе. ацуму говорит мы, даже не спросив у брата, потому что он знает: осаму здесь понравилось. — буду только рад. ацуму воспринимает эти слова как обещание новой встречи. и теперь уходить гораздо проще — а уходить надо, потому что у них есть свои лихие дела. они прощаются, и кита внимательно смотрит, как лес забирает своих. ему теперь — ждать. (теперь одного простого — или уже сложного — мальчика и великую аматэрасу объединяет одна тайна — они ждут своих лисиц.) они приходят каждый день. с ними комфортно разговаривать, пить чай и быть собой — прямолинейным и старающимся всё привести в порядок. мия немного рассказывают о мистическом мире, чтобы киту сильно не шокировать, но всё-таки заинтересовать, а шинске в свою очередь ничего не рассказывает о себе — и кто ещё из них лиса — уже сложно сказать. ацуму наконец-то смог продемонстрировать волшебный фокус тоже: превратился в самую обыкновенную лису. кита протягивает ладонь — лис-ацуму разрешает погладить себя по голове, почесать за ушком — чуть ли не урчит от удовольствия. — а говорить в этой форме умеешь? ацуму грустно тявкает в ответ: нет, по-человечески он не умеет, зато понимает животных вокруг — эту информацию добавляет осаму, который тоже хотел бы вот так бегать по лесу или сворачиваться клубочком в мягкой траве, чтобы и слышать, и видеть гораздо ярче, чем с помощью человеческих органов чувств. у ацуму есть привычка становиться лисой, когда ему что-то очень не нравится в окружающем мире, но он не может это исправить. такие периоды злобной печали иногда длились почти неделю. осаму делал вид, что не переживал, но синяки под глазами из-за бессонных ночей выдавали его. сейчас ацуму делает это гораздо реже, а с появлением в жизни киты не превращался ни разу — только если этого требовала ситуация. кита продолжает гладить ацуму, и осаму несколько отстранённо и с удивительным спокойствием думает, что шинске чертовски хороший. и если он это понял, значит, и до ацуму тоже скоро дойдет. — а куда делась одежда при превращении? — вдруг замечает кита. осаму хмыкает: — разлетелась в радиусе километра, ацуму потом будет бегать голенький по лесу и искать свою одежду. её уже наверняка унесли вороны в своё большое гнездо. он всё хотел показать тебе фокусы — вот будет большой цирк, когда он будет драться с вороной за свои носочки. кита представляет и улыбается. (какой хороший, а!) ацуму рычит и показывает клыки: конечно, это всё неправда, хотя драки с воронами действительно случались, особенно когда он был в животной форме. он превращается обратно — его окружает туман, который скрывает таинство оборотней, — и строго смотрит на брата. он оказывается в той же одежде, в которой был до этого, — такая вот магия, которая помогает избежать неловких ситуаций. инари, которой и принадлежит идея превращаться в лису, никогда ни перед кем не раздевается. — нити как будто соединяются с шерстью, — поясняет ацуму. — тебе не больно превращаться? — с большой серьезностью спрашивает кита. никто никогда ацуму не спрашивал, больно ли ему творить магию: осаму по себе знает, что это не больно (на какой-то праздник инари разрешила ему так делать), другие, кто был свидетелем оборотничества, больше интересовались восприятием мира в новом теле. (теперь ты заметил, какой он хороший, да?) — со мной всё хорошо, — убедительно говорит ацуму. кита мягко улыбается. он знает, как отличить ложь в этой фразе, потому что сам часто говорил про порядок в своей голове, когда там был хаос. ацуму не врёт. хитрые-хитрые лисы нашли человека, с которым хотят быть искренними. зима приходит незаметно и тихо. снег, по прогнозам, должен выпасть где-то к концу декабря — и тут же растаять. близнецы всё ещё приходят к ките почти каждый день. иногда у них случаются дела, связанные с инари, о которых они не могут рассказать, поэтому они проводят время с ней, зато на следующий день они приходят пораньше. кита задается вопросом, не выдумал ли он их. с другой стороны, с ними двумя так хорошо, что даже если это всего лишь мозг снова пошёл в разнос и сломал реальность вокруг, то он всё сделал правильно. и всё же проверить надо бы, чтобы хотя бы не врать себе. хитрые лисы всегда приходят тогда, когда в храме никого нет и никто не может либо с ними поздороваться, либо смотреть на киту с опаской за его разговоры с кицунэ. — я кстати уеду на новый год, — спокойно говорит кита — и вызывает этим цунами. ацуму чуть ли не задыхается, осаму тоже выглядит подавленным, наверное, когда кто-то из богов умирает, они и то выглядят счастливее во время похоронной процессии, сопровождая инари. — куда? — расстроенным голосом спрашивает ацуму. — может, нам стоит последовать за тобой? — вернусь домой, встречу новый год с бабушкой, затем вернусь обратно сюда. ацуму почти рычит, зато осаму чуть улыбается: — мы подумали, что ты навсегда уезжаешь. — нет-нет, только на праздник. здесь можно было бы провести церемонию встречи нового года, но дорога на гору довольно скользкая и травмоопасная, особенно если выпадет снег, поэтому храм на этот период закрыт. ацуму облегченно выдыхает: — главное, что ты собираешься вернуться. — обидно, что у вас, несмотря на заинтересованность в человеческом мире, нет никакой никаких средств связи, даже простого телефона. осаму пожимает плечами: — нам никогда не надо было связываться с кем-то ещё, кроме нас, — он тыкает указательным пальцем себе в висок, — а здесь у нас особая связь между нами. — можно я хотя бы вас сфотографирую? потом буду смотреть и вспоминать, может, вы в этот момент тоже что-то почувствуете. свяжемся хотя бы так. ацуму активно кивает, потому что он вообще любит покрасоваться. осаму эта затея не столь нравится, но он ценит, что его хотят вспоминать. — всё равно я буду самый красивый на фото, — шепчет осаму. — у нас буквально одно лицо. — мне оно идёт больше. кита фотографирует их без предупреждения во время перепалки, и это действует на них как холодная вода. дальше на нескольких фотографиях они позируют: стоят у торий в гордых позах, показывают знак мира, сидя в беседке, лежат на поле, где цветут одни пионы — особый зимний сорт, который так любят выращивать у храмов. их видно на фотографиях, но если кита сошёл с ума, то мозг спокойно смоделирует и фото. но программа на телефоне вроде как определяет лица. это тоже может быть нарушенной реальностью. кита всё ещё ничего не боится. в последний день перед отъездом они решают вместе встретить закат и сидят на улице. небо то розовеет, то золотится, то рыжеет, словно лиса бегает между лучами, спутывая их в клубок. кита, как всегда, сидит между ними. ацуму вот спокойно не сидится, и любимый чай как-то не радует. мия схватил импульс, и ему нужно что-то сделать, иначе он так и извертится в нетерпении, хотя вселенная ему ничего не обещала. — что-то не так? — замечает его состояние кита. — хочу сделать кое-что очень страшное, — честно делится ацуму. — ну попробуй, — разрешает шинске. ацуму делает глубокий вдох — и кладёт голову на колени ките. — ого. — ничего не говори, пожалуйста. кита замолкает. осаму чувствует в этом действии брата какой-то вызов и делает то же самое. к счастью, у шинске на колени хватает места для двух голов. кита ничего не говорит, но ему куда-то нужно деть руки. абсолютно синхронным движением он проводит по волосам обоих. никто не возражает против сложившейся ситуации. небо румянится смущением — но не скрывает печального золото. (кита в каком-то роде превосходит аматэрасу — теперь лисам придётся ждать.) в первый день в токио у киты очень болела голова от шума и суеты вокруг. и только на второй он смог рассказать бабушке, как у него дела, как он провел все эти месяцы. они общались всё это время, всё-таки в храм проведено электричество, связь есть, но обоим нравится смотреть на мимику, жесты, считывать то, чего в словах не было, но в голове точно находилось, поэтому тех разговоров было недостаточно. кита показывает фотографии. если что-то пойдёт не так, то бабушка увидит ворота, беседку, пионы — не худшее, что можно увидеть. худшее в этой ситуации как раз что-то не увидеть. — какие красивые молодые люди, — говорит она с тёплой улыбкой. — завёл там себе друзей? кита осторожно кивает, хотя не знает, можно ли назвать их друзьями. но между ними определенно есть связь. бабушка почти готова прослезиться, кита это видит и тактично отворачивается. он никогда не приводил в дом друзей. новый год они встречают с ощущением счастья, которое приходит прямо сейчас. (когда-то кита выдумал голос, который говорил, что он ошибка, — теперь его выдуманные друзья становятся реальными.)аматэрасу знает, что люди очень ждут первого солнца в новом году, и ей всё время хочется сделать этот день пасмурным. но сегодня иначе. сегодня — инари. у неё лисья маска, которая скрывает глаза и нос, оставляя рот открытым: для вкусной еды, для усмешки, для поцелуев, для крика. для шёпота: "не трогай меня, не пытайся сделать хорошо, я сама, я всё сама". аматэрасу никогда не видела её глаз. инари никогда не позволяла ей сделать первый шаг. и всё же они здесь — в первое утро нового года — вместе. как правильно назвать это? встреча. молебен. свидание. место преступления. инари выберет последнее. и не ошибётся. — иди сюда, — инари зовёт её наклониться к ней, и аматэрасу послушно наклоняется, чтобы получить нежный поцелуй. только вдумайся: главная богиня послушна, покорна тебе. что с тобой не так? — я принесла свои онигири, но теперь не уверена, что ты разделишь со мной трапезу. — почему? — я слышала, что у тебя теперь большие связи с тоёукэ. — да, она готовит мне еду, да и не только мне, а другим богам тоже, но я никогда её не выделяла… — да слухи доходили, что она тебе чуть ли не дочь. мне ли не знать, что прикрывают такими семейными отношениями. — почему ты им веришь? особенно ты, которая знает про обман всё. это люди хотели её возвышения, поэтому придумали новые истории. про меня вон тоже говорят, что я будда. а я просто влюблённая девочка. и голодная. давай разделим трапезу, пожалуйста. инари достает откуда-то бэнто с приготовленными ей самой онигири и говорит первая: — мне хотелось бы чаще видеться с тобой в новом году. — если тебе хочется, то это так и будет, потому что это ты ко мне приходишь, а не наоборот. или мне теперь тоже можно к тебе приходить? инари оставляет вопрос без ответа. — приятного аппетита. аматэрасу с удовольствием завтракает. новый год утопает в солнечных лучах.
кита возвращается — и это так странно, потому что домой он тоже возвращался — несколько позже того, на что рассчитывал, но братьям он ничего конкретного не обещал, поэтому вряд ли они его ждут в какой-то определённый день. здесь холоднее, чем в токио, потому что это всё-таки гора и потому что в токио очень много людей, которые согревают этот город. разумеется, его никто не встречает. он ёжится, пока открывает дверь холодным ключом. надо было одеваться теплее. он пытается вспомнить, как много у него тёплой одежды, и вроде как память подкидывает какие-то кофты и даже куртку. зимнее кимоно у него тоже есть, но его может оказаться недостаточно, а боги простят ките такую слабость, как дополнительная тёплая одежда. его не было всего три недели, а храм уже кажется безжизненным. возможно, какие-нибудь богини пришли и забрали всю энергию этого места на какой-нибудь шабаш. шинске не любят перекладывать ответственность на других, особенно на богов, но вряд ли безжизненность храма связана с ним. зимний ветер пробегает по комнатам словно дзасики-вараси. кита чувствует чужое присутствие за секунду до того, как его роняют на пол. его обнимают четыре руки. (его обнимают не родственники впервые в жизни.) — холодно, — ворчит он, потому что входная дверь открыта. и тут же — его обнимают ещё теплые лисьи хвосты. он не может их сосчитать, но уверен, что с каждой стороны их равное количество. — тепло, — уже спокойно сообщает он, чтобы за него не переживали. ацуму лежит справа, осаму — слева. они и сидят обычно так же. из лисьих объятий совсем не хочется уходить. — можно мне?.. — тебе всё можно, — выдыхают братья одновременно и обмениваются недовольными взглядами. им не нравится быть похожими: природа уже наградила их излишней схожестью. и всё же, как бы они ни пытались быть разными, их многое объединяет. кита гладит хвосты кицунэ. — как это ощущается? как поглаживание по голове? — это гораздо лучше, — выдыхает ацуму. — поэтому долго так не делай, а то мы сойдем с ума. саму вот уже не выдерживает. — цуму у нас просто бесчувственный, — цедит осаму, но уши у него красные. кита гладит ещё несколько раз и прекращает. — надо бы вставать, разбирать сумки... я, кстати, вам привёз сувениры. но даже ради сувениров близнецы не хотят его отпускать, и они лежат ещё несколько минут просто в тишине обнимаясь. шинске только сейчас начинает думать, что, может быть, они решили, что он никогда не вернётся, но он не настолько глупый, чтобы лишаться такого знакомства. — мы поможем, — предлагает осаму и первый прекращает объятия. ацуму включается в игру и тоже предлагает свою помощь. но вещей у киты немного, и он справляется сам. он позволяет кицунэ смотреть за процессом и комментировать его вещи: их комментарии сводятся к тому, что ките идёт абсолютно любая одежда. шинске сдерживается, чтобы не уточнить про саван. он дарит осаму книгу рецептов, а ацуму — тетрис, потому что заметил, что тот любит соревноваться. — надеюсь, вы умеете читать... — только сейчас он понимает, что не все кицунэ и прочие духи вообще знают иероглифы. — всё хорошо, мы грамотные, — успокаивает его осаму. — ты в одном слове когда-то сделал семь ошибок, — напоминает ему ацуму. — моя самая главная ошибка — родиться твоим братом, — ворчит осаму. повисает странная пауза, потому что осаму звучит серьёзно. он это тоже понимает и несколько смущенно говорит: — это была просто шутка. не совсем удачная. прости. я рад, что ты мой брат. ацуму притворно шмыгает носом. — я отдам тебе поставить здесь первый рекорд, — показывает он на тетрис. кита радуется, что всё как-то обошлось. себе же из токио, помимо теплой одежды, он привозит новые семена. он хочет попросить у осаму немного его силы для развития тех цветов, которым тяжело жить в горах. остаётся дождаться весны. но у кого-то она уже — под рёбрами. весна приходит по-настоящему тогда, когда ацуму дарит ките ветку магнолии. это растение, которое цветёт аккурат перед сакурой и любит горную местность. тихое и очень красивое. — осаму помог этому дереву вырасти, — не скрывает ацуму, что это подарок от них двоих. — спасибо, — шинске мягко улыбается. (цветы ему дарили единожды — когда он представлял, что их принесут к его могиле.) значит, и ему пора уже заниматься своим полем. они решают, что осаму посадит растения, которые потом можно будет добавлять в чай. кита не собирается перекладывать всю ответственность на магию, он будет работать с землёй, удобрениями, растениями, но всё-таки лучше, когда есть небольшая помощь. он тоже это рассматривает как удобрение, только магическое. ацуму просит, чтобы они вырастили что-то такое высокое, чтобы он лисичкой мог там прятаться. кита соглашается и понимает, что у него не хватает нескольких инструментов. хорошо было бы начать работу над полем уже сегодня, поэтому он берёт свой велосипед и отправляется в город. осаму поручено поколдовать над землёй, ацуму оборачивается лисой и следует за велосипедом — провожает его хотя бы до подножия горы. — ты подай знак, если мне нужно будет ехать медленнее, — говорит кита. но ацуму выносливый и быстрый лис. в какой-то момент шинске понимает, что разгоняется всё сильнее и сильнее — ему не нужна такая скорость. он пытается затормозить. тормоза красиво отказывают. ацуму начинает отставать и тявкает, чтобы кита затормозил, но он просто не может. — прости, у меня какие-то проблемы, — кричит он, надеясь, что ветер донесет его слова. ацуму мгновенно переворачивается обратно, но теперь с человеческой скоростью ему взбесившийся велосипед, который ещё и едет вниз с горы, не догнать. шинске думает, что нужно куда-то срочно свернуть, чтобы остановиться. но по обочине всё большие деревья, и это слишком травмоопасно. кита ждёт хоть какого-то просвета, низких кустов, поляны, но ничего не попадается. а скорость становится такой, что он уже ничего не контролирует. кажется, вместо поиска просвета надо со всеми попрощаться. он хорошо знает эту дорогу. впереди поворот, а за ним — мост через пересохшую реку, оставившую после себя каменистое русло. в поворот он еле вписывается, но совсем теряет управление, и велосипед налетает прямо на ограждение моста. оно низкое, и переднее колесо, споткнувшись, пролетает над ним. велосипед переворачивается, и кита вдруг понимает, что он уже летит — прямо на острые камни. (у него была мечта разбиться — и сбылась слишком поздно.) весна начинается тогда, когда на могилу приносят камелии. кита открывает глаза. никаких камелий. никаких гробов. никакой смерти. над ним качается знакомый потолок: он в своей комнате при храме. у него ничего не болит, но непонятно, это жизнь после смерти или какая-то новая реальность. он пытается сесть на кровати, и это даже получается, что его удивляет, потому что он ждал головокружения. — очнулся! — кричит кто-то рядом, видимо, сидевший на стуле. кита узнаёт крик ацуму. значит, он всё ещё жив, потому что кицунэ для него явно связаны с жизнью. — что со мной произошло? в комнату влетает осаму со стаканом воды и не хочет ему ничего пока что рассказывать: — как ты себя чувствуешь? — ничего не болит, голова не кружится. это странно, потому что последним воспоминанием было то, что я разбился о камни. — ты умер, а потом он тебя воскресил, — несколько монотонно — от волнения — говорит осаму, кивая на брата. кита прищуривается и задаёт, как он умеет, главный вопрос: — чем тебе пришлось пожертвовать? ацуму мнётся. — с чего ты взял, что мне пришлось… — отвечай, — кита не повышает голос, но вкладывает всю свою строгость. ему просто нельзя сопротивляться. — одним из хвостов. они обладают большой энергией, богам частенько нужны для мощных ритуалов, вот и… в общем, спрос есть. — чем это тебе грозит? — кита смотрит почти не моргая и продолжает мягко касаться пальцами ментальных синяков. — ничем. ну, на шабаше будут коситься, если в темноте смогут посчитать, а так ничего страшного не случилось, правда. шинске на всякий случай смотрит на осаму. тот коротко кивает: всё так, в хвостах их жизнь не содержится. — конечно, если я всех хвостов лишусь, то я снова стану человеком, а значит, смертным. и, наверное, все мои годы лисы ударят по мне, и долго я не протяну. — снова?.. — мы были людьми, потом очень понравились инари-ками и стали лисами. не о нас сейчас речь, ты точно себя нормально чувствуешь? я никогда такого не делал. — боги не предупреждают о последствиях? — конечно, нет, они же боги. — и вот так спокойно они дали меня воскресить? а как же нити судьбы? — если они и есть, значит, там и этот момент был прописан, — пожимает плечами ацуму. — но я думаю, что нет ничего уготованного нам, мы всё делаем сами. а тем, кто иногда за нами присматривает, всё равно. он говорит это с такой печалью, что кита понимает: был у него период, когда кто-то из присматривающих должен был помочь — и не помог. шинске ничего не знает об их прошлом — только смешные истории. очевидно, были и истории грустные. он не будет выпрашивать, но всегда выслушает, если они захотят рассказать. — сколько я пролежал без сознания? — три дня. не так уж и много, бабушка ещё не успела начать волноваться. кита немного молчит, а потом спохватывается: — спасибо. я как-то упустил момент, что ты спас мне жизнь, пусть она и стоит всего лишь лисий хвост. — самый красивый лисий хвост, попрошу заметить, — усмехается ацуму, радующийся тому, что кита, кажется, действительно в норме. — я тоже пожертвую своим в следующий раз, — ворчит осаму. — о, пожалуйста, давайте без следующих разов, — просит кита. — у меня и так количество смертей аномалит. — это тебе придётся постараться не умирать, — строго говорит ацуму. — никогда, — поддерживает его осаму. кита обдумывает, потом говорит: — идите ко мне. они переглядываются — "ты понимаешь, зачем?" — но подходят. кита обнимает их — и руки немного дрожат. — я буду приглядывать за вами, а вы — за мной. мия обнимают его в ответ, запутавшись в руках, и осаму свободной рукой гладит шинске по голове. — конечно, мы будем приглядывать, — уверенно говорит ацуму. — тем более мы тут такого передумали, пока ты был мёртв… — не надо, — останавливает его осаму. — по крайней мере, не сейчас. шинске и рад бы послушать, что они надумали, но вдруг накатывает усталость — странно, он жив всего пару часов, а уже очень устал — и он решает поспать. мия обещают не отходить от его кровати, и сон шинске от этого крепче. весна однозначно — не спутаешь теперь с танцами персефоны в подземном царстве, когда никто не наблюдает и можно босыми ногами на холодных руинах вытанцовывать цветы, а потом собирать их и отправлять по лете в иной мир, где другие боги и другие ещё живые люди, и идти танцевать на строгом балу с аидом, который мечтает прямо так, в официальных костюмах, броситься во все реки и лечь на дно любой из них, одиноким и неприкаянным, и сквозь толщу воды не слышать музыки и не слышать, как тебя зовут, — приходит с лепестками сакуры. на горе вишен нет, но у подножия растёт несколько, и если ветер сильный, то он доносит лепестки до храма. один такой падает на хвост ацуму, когда они втроём пьют чай на веранде, и кита его убирает, мягко погладив хвост. ацуму розовеет, осаму не скрывает зависти, кита делает вид, что ничего не происходит. — мы так давно кстати не ходили на ханами, — между делом бросает осаму. переглядывается с ацуму — горделиво — и в то же время и правда хочет, чтобы его находчивостью гордились. ацуму кивает: всё ты делаешь правильно. шинске задумывается. раньше его путь в школу проходил по парку, и любое время ханами он как будто делил со всеми, когда проходил мимо. в хорошие дни цветение сакуры принималось так, как и должно: с восхищением и трепетом, потому что это правда красиво, и ещё это правда — мы дожили до весны. в плохие дни добавлялось — зачем? и кита чуть опускал голову, чтобы не омрачать своими мыслями радость пробуждения, цветения и красоты. на настоящем ханами, с пледом и едой, с очередью к нужной поляне и с шумными компаниями рядом, он тоже не был очень давно. — можете сходить со мной в город, — благодушно предлагает он. — тебе снова туда надо? — хмурится ацуму. — давай мы принесём всё, что тебе надо. осаму кивает, ему тоже не хочется отпускать шинске с такой безопасной горы. — я починил велосипед, — пожимает плечами кита, — всё будет в порядке. и мне надо туда самому. мия переглядываются. — конечно, мы пойдём с тобой, — говорит ацуму. — но держи в голове, что это больше ради тебя, нежели ради сакуры, — тихо добавляет осаму. кита не сдерживает улыбку. — принято. даже не собирается спорить — и правда принимает чужую заботу, будто бы заслужил. (какой это из грехов? эй, инари, есть ли вообще у тебя понятие греха? или все мы — уже прощённые? или все — неподсудные?) кита собирается в город к врачам. магия магией, но, может быть, там внутри куча переломов, которые он теперь не чувствует, или что-то страшное в организме, ведь не бывает такого, чтобы раны затянулись без последствий, правда? запись на обследование долгая, и чтобы попасть к нужному врачу, нужно пройти ещё несколько ненужных и сдать дополнительные анализы, что шинске послушно и делает, прежде чем получает долгожданное направление на мрт — интересно же, что там теперь внутри. он рассказывает братьям, зачем ему в город, и те возмущаются, что кита уже туда ездил, не поставив их в известность. какой вот своенравный мальчик, это приходится ещё сильнее к нему что-то испытывать. — расскажи про эту процедуру, — требует осаму. — а, пациент лежит, заезжает в большую трубу, там всё очень странно стучит и жужжит, потом он выезжает, а ему готовят снимки со всех сторон, что там у него внутри делается. вдруг выяснится, что у меня теперь сердца нет или типа того. две руки одновременно тянутся к его груди — и сердце послушно пропускает два удара — значит, до этого билось, просто незаметно, значит, всё-таки осталось на месте, — и идёт снова, стучит в чужие ладони, и мия улыбаются, когда его слышат. — видишь, всё у тебя в порядке с сердцем. кита соглашается, но провериться всё равно надо. — перед больницей есть небольшой парк, можете подождать меня там, заодно устроите себе ханами, а я присоединюсь. — тогда срочно скажи, что из еды нам брать! — воодушевляется ацуму. — всё, что вы сами любите. но, пожалуйста, без выпивки. хотя я не знаю, пьют ли лисы… — ты даже не представляешь, сколько прекрасного сакэ варят в мире духов, — усмехается ацуму, — но мы ничего не возьмём с собой, если не хочешь. — только сок и вода, — кивает осаму. — воду ещё возьмём такую, знаешь, с забавными желейными кусочками, они всегда так непредсказуемо падают из бутылки в горло. — главное, чтобы никто не подавился. мия обещают быть внимательными. шинске уже знает, что они умеют быть такими. медсестра сообщает, что результаты будут готовы через несколько часов, и кита радуется, что ему есть где провести время. перед выходом бросает взгляд на указатель: там есть кабинет психиатра. ему туда больше не хочется. он выходит на улицу, затем направляется в парк, где нужно будет найти близнецов. они занимают довольно приятное место, хотя и рядом сразу находится много компаний. кита не любит шумные места, но это всё ожидаемо, к этому он был готов, поэтому сейчас это не вызывает больших проблем. он приглядывается, но ни хвостов, ни ушей не видит. видимо, здесь лисы лучше себя контролируют. как и договаривались, много еды с собой не берут, хотя очень хочется. поэтому плед в целом остаётся свободным, чем кита и пользуется и ложится на спину, чтобы смотреть в бесконечное голубое небо сквозь ветки, нависающие над головой. — как всё прошло? — интересуется ацуму. — нормально, меня покатали по трубе, снимки будут готовы чуть позже. — в медицину веришь больше чем в магию? кита задумывается: никогда раньше не сравнивал. — просто первый раз умираю, хочется удостовериться, что будут ещё разы. ацуму ахает. лепесток сакуры падает на губы киты, словно природа хочет, чтобы он не напоминал о смертности человека. шинске слушается — самый послушный из сыновей аматэрасу — и отвлекается на другую тему, расспрашивает про принесенные лимонады с кусочками желе. ацуму гордо описывает два вкуса — персиковый и клубничный — и смешной поход в магазин. где-то вдалеке играет музыка у кого-то из колонки, и осаму неосознанно отбивает ритм по руке киты. ханами — это про смотреть, но шинске ловит свою идиллию и закрывает глаза. голос и прикосновения становятся ярче. весна ощущается не только цветами. и между чужими разговорами и чужой музыкой — "ты такой хороший" — в унисон от обоих, даже не нужно угадывать, чьи слова; но шинске всё равно слышит и осаму, и ацуму. — вы тоже, — кита улыбается уголками губ и не открывает глаза, чтобы не столкнуться взглядами — это разрушит иллюзию их маленького мира, который сложился на пледе под сакурой, которая отказывается слушать про смерть. результаты оказываются именно такими, какими и должны быть у живого человека: всё в пределах нормы. это, конечно, игнорируя потенциальный поход к психотерапевту. братья добирались сюда магией, кита — на велосипеде, потому что им нужно было в разное время, но домой они могли бы поехать вместе. — если ты превратишься в лису и поедешь в корзинке на руле, а осаму попытается удержаться на дополнительном кресле, которое мы прикрепим к багажнику, то мы можем добраться втроём, — предлагает разумное кита. — да в таком составе можно и на край света, — соглашается ацуму. — мне кажется, наш храм — это и есть край света. "наш" — застывает в воздухе — царапается о голубизну неба — теряется в бесконечности. это принято богами к сведению, как любая молитва, как и — "мы друг у друга хорошие". но кому-то с этим жить. они добираются до храма поздним вечером, не встретив никаких препятствий по пути, и, наверное, ацуму, который в виде лисы сидел в корзине и наслаждался ветром, было приятнее всего. — это был очень хороший день, спасибо. а теперь спокойной ночи, — кита сразу проводит черту между дневным счастьем и ночными прощаниями. мия с удовольствием бы остались ещё о чём-нибудь поболтать, ночь никогда не разгоняет лис, она какая-то к ним дружелюбная, но слово шинске для них сродни закону. или даже сильнее, потому что его не нарушить. они вообще считают, что ночи на этой горе по-особому прекрасны, такие мягкие, словно в ночной тиши скрываются самые нежные свидания, словно сквозь эту тьму светит другое, но уже настоящее солнце. ките снится, что его обнимают семнадцать хвостов. а потом — ни одного. (он просыпается. и здесь его тоже — никто не обнимает.) ночь дружелюбна. (особенно к шинигами.) как бы мир ни изворачивался, всё равно наступает лето. это очень странно, что оно всегда приходит. возможно, если лето не начнётся, то начнётся вместо него конец света. в храм с наступлением тепла и свободы приходит больше людей, и у киты остаётся меньше времени общаться с кицунэ. даже по вечерам, когда все расходятся, у него находится много дел, связанных с поддержанием храма. и кто говорил, что он не пользуется большой популярностью? хотя, может быть, в храм стали приходить люди, потому что у него появился достойный смотритель. впрочем, они стараются ужинать вместе: готовкой занимаются кита и осаму, как более аккуратные, зато ацуму придумывает им развлечения, если есть свободное время. они открыли для себя настольные игры, и шинске вдруг обнаружил, что кицунэ — хорошие игроки, умеющие и стратегию придумать, и договориться о ней без слов (но кита всё равно учится их разгадывать). они играют без ставок, хотя у обоих есть что попросить у киты. когда начинается сезон дождей, то, естественно, посетителей становится меньше, и шинске ловят себя на мысли, что ждал этого времени, чтобы чаще встречаться с близнецами. дождь вообще здесь обладает какой-то магической силой, и в приближающихся грозах кита чувствует что-то абсолютно новое. мия обещают прийти во время первого ливня и остаться на ночь. и не приходят. (никто не обнимает — опять наяву.) кита думает, что у них наверняка много дел, потому что служить богине всё-таки не пятиминутное занятие, а потом сквозь толщу воды ему чудится то ли короткий вой, то ли лай — скорее, что-то одновременное. так разговаривают лисы. зовут его? или это всего лишь игра воображения? и всё же шинске не может остаться в стороне. он берёт фонарь и выходит на улицу. брать зонт с собой бессмысленно: он будет только цепляться за ветки и мешать передвижению. нет ничего страшного в том, чтобы летом промокнуть — уж с простудой кита умеет обращаться, а вот с пропавшими кицунэ — не особо. приходится идти очень осторожно, потому что под ногами дорогу развезло. хорошо, что деревья мощными ветками несколько защищают от дождя, но вода всё равно везде. кита почти на автомате отмечает, что такая погода хороша для риса, который любит много воды, и отвешивает себе мысленный подзатыльник, потому что сейчас не время думать о своих фермерских штучках. это старый приём отвлечения от проблем, переключения на что-то нейтральное, но сейчас шинске не хочется отвлекаться: он готов встретить трудности лицом к лицу. вой-лай слышится снова, и вдруг так отчётливо, словно кто-то на несколько секунд отключил дождь — кто-то, возможно, кто обладает божественной силой и наблюдает со стороны за своими детьми. кита идёт на этот звук. кажется, там есть поляна с маленькой пещерой, куда буквально влезет человека три. он исследовал окрестности, но всё равно вряд ли хорошо ориентируется на этой горе. но он всё-таки оказывается прав и действительно выходит на поляну с пещерой. ему кажется, что от пещеры отделилась какая-то тёмная тень и скрылась в глубине леса, словно испугалась присутствия настоящего человека. кита подходят к пещере и ужасается: он находит тех, кого искал. ацуму в форме лисы — крупнее обычной, о восьми хвостах — приготовился прыгать на любого, кто подойдет поближе. у него кровь на мордочке — скорее всего, чужая. и осаму, прижимающийся спиной к стенке пещеры, тяжело дышащий. у него дрожат руки, которые только что создавали магию. — что тут… неважно, — сам же отмахивается кита. — идти сможете? осаму кивает, отходит от стены, но пошатывается — кита его ловит и закидывает его руку себе на плечо, чтобы ему было легче идти, когда есть опора. ацуму почему-то не обращается обратно, но у него хватает сил, пусть и прихрамывая, идти рядом. — я могу и тебя понести на руках… но ацуму от предложения отказывается. дождь как будто только усиливается, и кита будет не удивлён, если с утра на руках обнаружит небольшие синяки от таких крупных капель. ацуму всё прислушивается и принюхивается к окружающему миру, готовый защищать всех, да и осаму выглядит грозно, даже если немного ранен. и кита не хочет отставать от них и внутренне готовится драться с кем угодно, даже с богами. но до храма они доходят без новых происшествий. здесь тепло и сухо, включён обогреватель. кита мигом находит полотенца и отдает их братьям, но не забывает и о себе, потому что если он сдастся болезни, то некому будет присматривать за ними, а это что-то неправильное. по пути он ставит чайник и достает аптечку. — где болит? — строго спрашивает он. осаму послушно вытягивает вперед ладони: они у него в маленьких ожогах. — не самая эффективная магия огня сегодня, — грустно усмехается он, — но другой у меня нет. кита кивает и роется в аптечке в поисках нужной мази. — а что с ацуму? он не превратится обратно? — ему нужно просто немного отдохнуть. шинске находит мазь, приносит для ацуму подушку, чтобы он лежал на полу на чём-то мягком, возвращается к осаму. — давай ладони. кита касается ожогов мягко, но всё-таки ощутимо. — прости, если сделаю больно. ты мне обязательно сообщай. осаму кивает, но терпит: это просто не очень приятная процедура. хотелось либо просто держаться за руки без ран, либо — ожог к ожогу и чтобы за окном весь мир горел и не возвращался к лету никогда. — ну, вроде закончил. легче? — угу. кита думает — это какая-то шальная мысль, вбитая хитрым ливнем, — поцеловать бы сейчас запястья осаму в качестве оберега, но, конечно, он этого не сделает, а потом смотрит ему в глаза, и кажется, что осаму чего-то такого ждёт. поэтому шинске подходит к спящему на подушке лису. он внешне не ранен, но кита не хочет больше смотреть на чужую кровь, поэтому смачивает полотенце в тёплой воде и смывает следы драки с шерсти. закипает чайник — кита пока готовит две чашки, одну отдает осаму. — что всё-таки произошло? — да на нас напала какая-то группа пьяных тэнгу, — вздыхает осаму. — они всё кричали, что на этой горе не должно быть лис, и нам с братом пришлось защищаться от нападения. ты вовремя пришёл: они ой как не любят связываться с людьми, если им не за что этих людей наказывать, поэтому они и сбежали. завтра протрезвеют и будут извиняться. кита не находит ничего лучше, кроме как потрепать осаму по голове, мол, теперь-то всё хорошо, вы в безопасности. — надеюсь, сегодня вы останетесь у меня, чтобы больше никаких драк. осаму кивает, а через пару минут просыпается ацуму — и теперь у него хватает энергии стать человеком. — ты ранен? — взволнованно спрашивает кита. — теперь всё нормально, — отвечает ацуму и улыбается. — я отдохнул, а все раны достались лисьей форме, они затянутся, пока я человек. кита облегченно вздыхает и уходит за еще одной чашкой, а когда возвращается, видит, что братья пристально смотрят друг на друга, словно не верят, что всё обошлось, и ищут друг на друге скрываемые раны. — ну-ка заканчивайте вот это и идите сюда. он расставляет руки в стороны, и мия не сразу понимают, что от них требуется. а потом — проблеск осознания — за секунду оказываются в объятиях киты. он обоих гладит по волосам. — я очень рад, что всё закончилось относительно безболезненно, но, пожалуйста, будьте осторожны в следующий раз. — обещаем, — говорит ацуму за двоих. (лето в ожогах — лето без объятий — никогда не повторится.) летние ночи больше не кажутся опасными, и кита почти не вспоминает о тех временах, когда, с одной стороны, казалось, что ночь никогда не наступит, с другой — что она никогда не закончится. даже если на этой горе ночь заигрывает с богами смерти, она всё равно кажется милее тех, которые живут в токио. шинске сидит на веранде и любуется наступлением сумерек. шорох соседних кустов — и к нему подходит ацуму. неожиданно, что один, но кита ему всё равно рад. — можно? кита кивает. ацуму ложится рядом, кладёт голову на колени шинске. он моргает чаще обычного, и кита предчувствует грозу. — что-то случилось? ацуму мнётся. кита знает — "мы случились друг с другом" — но дальше? — ладно, просто выслушай, — наконец решается он. — ты мне нравишься, — вот так просто бесконечным ливнем, выпавшим за секунду, признаётся ацуму. — и саму ты тоже нравишься, возможно, он придёт следующей ночью сказать тебе об этом. нам вообще редко что-то нравится именно обоим, но если это случается, то это правда очень важные чувства. мы не просим отвечать взаимностью, но хотя бы не прогоняй нас. кита несколько неосознанно проводит пальцами по лбу ацуму, словно забирает все его тревоги. — я… мне бы с этой мыслью сжиться, если честно, я даже не знаю, что сказать, — выдыхает кита. — не торопись. ацуму пытается улыбнуться, но выходит плохо. они ещё немного сидят в тишине, но этого времени явно недостаточно для того, чтобы кита понял, что ему пытались сказать. ацуму уходит, и только теперь шинске замечает, что небо совсем беззвёздное. и все слова почти приобретают смысл. следующей ночью тоже звезд не видно, и хотя киту предупредили, он всё равно удивляется, когда приходит осаму. он садится сзади — спиной к спине. — уверен, что цуму тебе всё уже рассказал, но мне тоже нужно это же сказать, — от волнения быстро говорит он, — ты очень хороший, и ты мне нравишься. нам нравишься. и, пожалуй, никто из нас троих не знает, что нам с этим делать. — уж я точно не знаю, — вздыхает шинске, — но мы можем попробовать с этим как-то жить. осаму фыркает. — пока мы над этим думаем, то да, можно, но потом… он не договаривает, но там явно ощущается желание спрыгнуть с обрыва. кита через такое проходил и хорошо умеет чувствовать это. и поэтому говорит: — и потом сможем жить, пусть и как-то по-другому. мне всё ещё нужно обдумать ваши слова… — только если будешь отказывать, то откажи прямо, а не исчезай вдруг, избегая ответа. — почему я не могу ответить взаимностью? — потому что ты не делаешь этого сейчас, значит, у тебя к нам подобных чувств нет, и это нормально. боже, мы кицунэ-близнецы, которые предлагают сомнительные отношения человеку, мы правда ни на что не рассчитываем, просто любить тебя со стороны становится всё тяжелее, и мы решили, что ты должен быть в курсе. — спасибо. — с другой стороны, ты ведь и не отказываешь, и вряд ли будешь нас ненавидеть, что дает нам надежду. даже не знаю, что хуже. шинске тоже не знает, потому что у него подобных важных надежд не было никогда. осаму поднимается и скрывается в лесу. кита догадывается, что этот разговор получился длиннее не только из-за большей рациональности осаму, но и потому, что вчера был ацуму, и уже на основе первого разговора что-то придумалось для второго. шинске чувствует себя так, словно он просто подслушал чужой разговор, словно эти слова относились совсем не к нему. он как будто не улавливает самого важного, что ему сказали. два вечера совмещаются в голове. кита думает, что это было бы очень удобно, если бы ацуму лежал у него на коленях, а осаму прижимался к нему спиной. они могли бы так сидеть втроём и говорить о чём угодно. (даже о любви.) в этом совмещении кажется, что на небе всё-таки были звёзды. и что в словах всё-таки был смысл, который кита может понять.аматэрасу немного недовольно тем, что это она чаще засыпает на инари, чем та на ней. и вообще инари слишком самостоятельная и гордая и как будто защищается даже от неё. — давай поговорим. — мы постоянно с тобой говорим. — о важном. о нас. я люблю тебя, знаешь? инари смотрит удивлённо: — знаю. — и тебе не надо от меня прятаться. — я не прячусь. — ты даже не даёшь мне тебя поцеловать. — целуй. теперь аматэрасу смотрит удивлённо, словно тысячелетия не смогли её шокировать. — что? — если это так важно тебе, то что ж, целуй. — сегодня ведь не какой-то особый день? — нет. — или это твой розыгрыш? — нет. — или ты после этого опять исчезнешь на десятилетия? — нет. инари остаётся удивительно спокойной. аматэрасу могла бы отказаться, мол, оставим это традицией: ты всегда первая, мне всегда нельзя. но она так её любит. — я настолько жалкая? инари поджимает губы и, наверное, хмурится, но под маской это не видно, хотя аматэрасу может догадаться. — я вряд ли бы полюбила жалкое существо, ты ведь меня знаешь. этого богине солнца достаточно, и она подается вперед — неожиданно и резко — и целует инари — впервые. на несколько секунд храм оказывается в центре столпа из солнечного света. аматэрасу продолжает целовать инари даже после того, как конец света случился.
потусторонний солнечный свет замечает даже кита и слепнет на пару мгновений. он уже второй день думает о том, что его кто-то любит — и в этом факте скрывается большая ошибка, потому что любить его невозможно. однако у него нет никаких прав указывать другим, кто и что должен чувствовать. тем более когда они говорят о любви, на душе становится очень приятно, как будто даже хочется жить — шинске так устал существовать без этого состояния, что он не прерывает признания и вспоминает их снова и снова. вот в них можно влюбиться — загадочные, интересные, добрые, смелые, обладающее определенной харизмой и чувством юмора, во многом всё же разные, но большого чувства киты хватит на то, чтобы любить двоих, — если бы кита умел любить. (он не знает, умеет ли, и пробовать надо явно не с теми, кто заслуживает только лучшего в этом мире.) из мыслей вырывает громко хлопнувшая дверь храма: какой-то поздний и довольно невежливый гость. на всякий случай кита начинает тревожиться, но выходит к нему с мягкой улыбкой и готовностью помочь. это женщина: белое одеяние, чёрные волосы, бледная кожа, и рядом с ней неуютно и холодно. шинске кажется, что она не человек. — чем я могу помочь? — всё же спрашивает он. женщина смотрит на него с долей презрения но всё-таки соглашается ответить: — только что аматэрасу поделилась здесь с миром своей энергией, и я пришла забрать её. богине столько не нужно, она и не заметит пропажу, а мне, бедной снежной даме, хочется такой деликатес. шинске долго не думает: это юки-онна. хорошо бы, если бы она забрала и ушла, но чувство справедливости говорит ките, что нельзя брать без спросу. — если богиня разрешит, то вы можете забирать всё что хотите. — решил встать у меня на пути, человечек? — она усмехается, словно льдом режут по коже. — будь ты свободным мужчиной, я бы с тобой поиграла, но больно вокруг тебя много чужой ауры. не нравишься, — последнее она говорит совсем холодно и без улыбки. и в одно мгновение оказывается вдруг перед китой, вытягивает руку вперед и касается его грудной клетки. он даже не успевает отреагировать. — не люблю, когда меня пытаются остановить, — шепчет она на ухо и уходит в глубь храма. шинске сначала не понимает, а потом чувствует, что сердце превращается в осколок льда. он падает на пол и думает только о том, что это очень смешно — умирать в жаркий летний вечер от холода. кита открывает глаза на своей кровати — не в царстве мертвых, хотя когда-то это был пограничный пункт — и садится резко — плевать на головокружение — смотрит на братьев, сидящих рядом. — кто из вас? осаму робко поднимает руку. кита хмурится. — я же просил не жертвовать ничем ради меня. — цуму пожертвовал собой ради того, кого любит, и я это сделаю тоже. и мы сделаем это снова, если понадобится, — ворчит осаму. ацуму кивает. кита вздыхает и ложится обратно: — ну, я жду подробностей про свою вторую смерть. — тебя убила юки-онна, а пока она тебя убивала, она потратила свою энергию, и эту магию заметила аматэрасу, которая скрывалась вместе с инари в храме, и приготовилась, что к ней придёт воровка. испепелила её. а инари позвала нас и спросила, не хотим ли мы любить тебя дольше случившегося, — разбалтывает секреты ацуму. — уверен, богини бы не хотели, чтобы о такой их жизни знали люди… — бормочет осаму. — да им плевать, — убеждённо отвечает ацуму. — сколько вообще богов знает о том, что вы меня любите? — ну… — ацуму стушёвывается. — то есть мне надо было умереть, чтобы узнать, что обо мне сплетничают на небесах? — строго выговаривает кита. — нет, мы найдём тебе повод получше, — наигранно почти хнычет ацуму. — да у меня их целый список, — равнодушно бросает кита. братья меняются в лице — от иронии к скорбно-серьёзному. — расскажи, — тихо просит осаму. кита хлопает по кровати, мол, ложитесь со мной прошепчу секретик на ушко — они слушаются, становится тесно и тепло. — там очень простая история о том, как я хотел быть собой, а моя сущность оказалась ужасной. на первом году старшей я решил продолжить занятия волейболом и вступил в клуб, и моей команде очень не нравилось, что человек со скамейки запасных раздает советы, а также пытается заботится, ведь у них есть тренер и менеджер для этого. мне ясно дали понять, что недовольны мной, когда волейбольный клуб превратился для меня в клуб борьбы. буквально. я не очень хорош в драках, поэтому я оттуда ушёл, но во многом они были правы. у меня много отвратительных привычек и черт. и с тех пор у меня не было ничего, за что я мог бы зацепиться — вроде любимого занятия или мечты. это был очень пустой период моей жизни. и я хотел умереть от любой расстраивающей меня мелочи, а в старшей школе для выскочки-изгоя таких достаточно много. — что тебя удержало? — шепчет осаму. ацуму смотрит на него осуждающе, но на самом деле он бы и сам задал этот вопрос через пару секунд. — не хотелось расстраивать бабушку, это основное. а потом я считал, что мне недостаточно грустно для того, чтобы быть по-настоящему в депрессии. я и не уверен, что это была она, потому что я не ходил к психотерапевту, но мне стало легче. возможно, это просто так обстоятельства совпали, что я немножко полечился сам. в любом случае сейчас мне хорошо. ацуму крепко его обнимает: — мы полюбим тебя за всех, кто этого не сделал, хотя был с тобой знаком и просто упустил самый главный шанс своей жизни. — не надо любить меня за других. я бы сказал что вообще не надо любить меня, но теперь мне будет больно сказать такое. поэтому любите меня исключительно за себя самих. — а ты?.. — робко спрашивает осаму. — а я, наверное, любить не умею, но если у вас вдруг есть время, то я бы хотел научиться… — дурачок, — ворчит ацуму. — это не какой-то навык, это просто чувство. если тебе хорошо от мысли, что мы иногда будем тебя целовать, то ты уже всё умеешь. — не иногда, а часто, — вклинивается осаму. кита вдруг смеётся — такой живой и хороший, немного вгоняющий в краску, — всё он умеет. его обнимают — он уже не считает, сколько рук и хвостов, — два человека, с которыми жизни теперь спутались в один клубок. наверное, его будет ради забавы подбрасывать лисья богиня. и солнце поцелует их всех.