константа

— Либо ты приезжаешь и забираешь эту сволочь, либо я его закрою в подвале, — Юнги бурчит в трубку, постукивая по корпусу мобильника. — Что. Опять. — Ничего. У него в жопе шило, пусть покрутится на нём, как на юле, — Тэхён шуршит упаковками всякой разной съедобной дряни. Он накупил им с Чоном пакет на, сука, сорок долларов, а тот снова психанул и слился. Ким устроил себе вечер одиночек и приготовился обмозговывать драмы Чака и Блэр, чонгуковы его заебали. — Он сидит и в потолок пялит. Забери его. — Нет, — Блэр и Чак, загнанные в миллиметры пиксельной плоскости, расстаются на Северном парижском вокзале (i destroyed the only thing i've ever loved). От стекла отскакивают слова, оно множит тоску, (i don't love you anymore). Конец драмам. — Я тебя, бля, умоляю. — Я ему не нянька. Утром сам уйдёт. — Я не могу следить за ним постоянно, а он ведь слиняет и сядет за руль. — Тогда это уже проблема для пешеходов, — Тэхён язвит, цепляя взглядом джинсы и серую толстовку на спинке стула. — Тэ. — Боже, храни пешеходов. Тэхён не может понять, когда у них всё пошло так плохо. Он боится думать, что они просто друг друга переросли и больше не сходятся характерами. Это сложно и больно, особенно в вопросах, касающихся Чонгука. Он открывает недавнюю переписку, пока такси останавливается на светофоре: «Что ты несёшь? Просто, блять, что ты несёшь, Чонгук?» «Я устал уже» «Я тоже, не представляешь» «Давай разъедемся» «Что» «Почему» «Ты можешь мне сказать, что случилось? Ты же знаешь, я всегда тебе помогу» «Ничего не случилось, мне негде побыть одному» «Ты разве не наотшельничался? Месяц уже не разговариваешь со мной» «Я хочу побыть без тебя» «Как скажешь» Из их общей съёмной квартиры быстро пропала половина чонгуковых вещей. Он забрал не всё, наверняка только самое необходимое («за зимними вещами, может, попозже приеду» — был апрель. Кажется, он рассчитывал на продолжительную размолвку), ещё долго топтался на пороге и думал, ничего ли не забыл. Тэхён хотел напомнить, что он забыл всё объяснить, но промолчал. Проводил. Сидел в пустой комнате на пустом диване, смотрел в потолок. Родители Чона как-то предлагали купить эту квартиру, но Тэхён категорически отказался жить за чужой счёт. Он тогда впервые размышлял, что сделал бы Чонгук, случись та покупка, выставил бы его за дверь? Он теперь выставляет его за дверь своей жизни, так лучше? Чонгук всегда возвращался. Через пару дней после переезда он позвал его в свою квартиру. Ким купил ему каланхоэ в синем керамическом горшке с внезапной серебристой цепочкой букв: «не забывай обо мне» (он её не заметил на кассе, а так получилось весьма концептуально, правда, Чонгук ведь забыл и о нём, и о каланхоэ). Они молча поужинали и ничего не стали решать. Тэхён просто негромко спросил: «я тебе больше не нужен?» «Скорее наоборот», — получил в ответ. И тему закрыли. Тэхён не понял — их отношения не майка, которую можно вывернуть наизнанку. Куда скорее? Какой в итоге оборот? Чон отвёз друга в его квартиру, пообещал отписаться, когда вернётся (ну, то есть вернётся к себе домой) и спрятался за дверьми лифта. Спустя полчаса Тэхён получил смс: «всё», но ничего не смог придумать в ответ. Всё. Всё. В физико-математической манере у Чона постоянно руки были расписаны всякими формулами. Он однажды разглагольствовал пьяным о том, как они вдвоём похожи на сложную задачу с постоянными: «короче, я всегда у тебя буду, а ты всегда будешь у меня. Этого ничто не изменит. Мы друг для друга константы». «Мы друг для друга константы». Они поцеловались, тоже однажды. На какой-то сильно набуханной вечеринке вперемешку с травой. Тэхён впервые видел лучшего друга настолько ужратым. Столкнулись губами, чуть-чуть зубами, Чон сорвал ему отслоившуюся кожицу с обветренной губы. Непродолжительно: убитый в хламину Чонгук, вполне всё осознающий Тэхён и прыгающий бесоёбский свет от стробоскопа. Потом Чон ожидаемо ничего не вспомнил, зато Тэхён — отчётливо. Это что-то сделало с ним, что-то беспредельно пугающее. Наедине стало тяжело оставаться. Затем случился Иан — просто попытка отвлечься, немного отдалиться. Почти получилось всё это внутреннее перетерпеть (себя перетереть?), перешить и переключиться, но к Чонгуку всё залегло на другой глубине. Не всплывало, потому что всплывает только трупное, а у них же почти всё взаимно константное, и если Чон залез ему под кожу, значит, его больше оттуда не вытурить. Тэхён листает в начало месяца: «Тебе, бля, обязательно это делать?» «Что делать» «Выставлять фотки с ним» «В чём проблема? Ты знаешь, что мне надо что-то выставлять, мне за это платят» «Других снимков нет?» «Пока нет. Ты меня больше не фотографируешь» «Я не умею это делать» «Бред. Ты делаешь это замечательно, но я тебя упрашивать не собираюсь» «Давай я найду тебе профессионального фотографа?» «Ааа, или Иан тоже замечательно фотографирует?))» «Чего ты прицепился к сраной фотке? Или к Иану? В чём дело, Чонгук?» «Почему обязательно надо брать ту, которая с ним?» «А почему нет? Он такой же мой друг, как ты или Юнги» «Как я?» «Я не это имею в виду, а в общем» «Понятно» «Чонгук, почему ты опять так поступаешь» «Как» «Обижаешься из-за ерунды» «Мне неприятно, это для тебя ерунда?» «Почему тебе неприятно? Я объяснял, мы с Ианом друзья. Да, мы встречались, но это было под сраку лет назад, Чонгук, в старшей школе!!! Тогда я с ним очевидно был ближе, чем с тобой, это нормально, так происходит в парах. Сейчас всё иначе, сейчас мне только мать ближе тебя, и то потому, что она меня голым видела. Я вообще не понимаю, почему снова должен оправдываться» «А я тебя и не просил» «А я типя и не пясиль» «Ок. Я понял, что заебал» «Прекрати, ясно? Я волнуюсь. Что с тобой происходит? Почему ты со мной не делишься, если у тебя какие-то проблемы?» «А мы разве достаточно близки для этого» «Чонгук, давай тогда обсудим всё попозже, ладно? Ты сейчас говоришь мега неприятные вещи» «Надеюсь, Иан тебе говорил приятные вещи» «Дебил, блять» Иан-то ни сном ни духом, что был причиной такой драмы. Жил себе и жил, а Чонгук его ненавидел так, что зубы скрипели. Но такое вообще когда пошло? Тэхён и этого не может вспомнить. Зато хорошо помнит чоновы губы и как много места во рту занимал его язык, даже спустя пять ёбаных лет. Считал себя тупым, слабым, безвольным — так утонуть в ком-то, да ещё в ком! Чонгук и без всего этого всегда был его мерилом, а Иан (и никто вообще) не подошёл ни под одно условие. Как-то под утро их платонического бессилия он выдал: «я думаю, ты к нему неровно дышишь» без обид и разочарования, мол, неразделёнка, понимаю. Возможно, то был его единственный верный вариант ответа на всю их стоэтажную катастрофу. «Ты ошибаешься». Он ошибался. Тэхён без него не дышал вовсе. Но это перерослось и осталось в романтизированном и депрессивном прошлом. Они сошлись с Чонгуком обратно — броманс на сто лет и смерть с разницей в пару часов. Тэхёна сначала тошнило от их воспалённой передружбы, где Чон позволял себе прикасаться к его голой пояснице ледяными руками и иногда пялиться на его задницу, но ничего не делал, чтобы они что-нибудь стали значить. Потом он привык. Можно было даже представить, что это почти отношения. Чонгук позже, правда, влюбился в девчонку и чуть ли не два года ныл о неразделёнке: «представь, что ты меня понимаешь». Сука. «Не знаю, чем тебе помочь». В последний раз они поругались по телефону. Слушать от Чона сумасбродное дерьмо было куда противнее, чем хотя бы читать, но тогда он говорил равнодушно, это только всё усложняло. Тэхён разрыдался от злости, от обиды, потому что он никак не мог этому противостоять. Потому что Чонгук — упёртый, упрямый, в последнее время мятежный. Потому что ему позволили только смотреть, как всё разрушается, без возможности что-нибудь с этим, блять, сделать. «Ты просто устал, Чонгук, ладно? Просто давай возьмём паузу» «Это мне не поможет» «Как тебе помочь? Только скажи мне, блять» «Это не входит в компетенцию лучшего друга. Не бери в голову» И всё. Всё. Когда машина проезжает фитнес-клуб, Тэхён вспоминает, как сильно натягивались стрейчевые спортивные шорты, пока он занимался йогой посреди обкуренной мандариновым благовонием гостиной, и как внезапно рано тогда Чонгук вернулся в их некогда общий дом. Это очередное дерьмо, спрятанное в той квартире (где Чон его бросил наедине со всем этим), до сих пор неосмысленное. Немыслимое. Чонгук сидел на диване, его поджимающиеся на ногах пальцы попадали в поле зрения. Тэхён хотел знать, о чём он думал, пока пялился на его раскоряченные ноги и круглую задницу в стрейчевых спортивных шортах, прогнувшуюся в пояснице спину и дрожащий живот, показавшийся из-под скатавшейся к подбородку валиком футболки. Он пялился. Это что-то с ними сделало, что-то беспредельно пугающее. Он ничего не говорил, зато его пожирающий взгляд распизделся порядком-таки. Это было до тошноты возбуждающе — чувствовать себя желанным Чонгуком. Это было, хотя бы неосознанно, Тэхён до сих пор уверен. Чонов кадык дёргался вниз-вверх, как слетевшая с тормозов тележка на американских горках. Он не знал, куда деть руки, Ким мог предложить ему пару мест, если бы набрался смелости, но он набирал только побольше воздуха в рот, чтобы успокоить встревоженное сердце. Потом на его бёдрах откуда-то появилась подушка, Ким мог поклясться, что у него встал. И это тоже что-то делало. В крайнем случае этой подушкой он хотел его придушить (устроил бы любой вариант). Тэхён решил остановиться, пока не стало поздно, пока что-нибудь ещё не произошло. Потушив благовония, бездумно ляпнул: — Давай иди в ванную, по-быстрому дрочи на меня и поедем, — неосознанно, из разряда «пиздануть и забыть», забыть не получилось, правда, зато получилась хорошая шутка. Ну, если бы Чон её ещё понял, конечно. Они опаздывали в кино. Чонгук промолчал. Тэхён убрал коврик, переодел стрейчевые спортивные шорты и сам заперся в ванной. Они опоздали на двадцать минут, потому что Ким пялился в зеркало и охуевал (потому что Чон тоже пялился). В доме нет света, только круглые разноцветные мячики от стробоскопа прыгают по стенам. В углу комнаты валяются упавший карниз и блестящий шёлковый тюль, в углу дивана валяется Чонгук, пропиливая потолок пилой гиперосознания во взгляде. Сверху проектор разбросал непотушенные окурки, они прожгли кнопочки звёзд. — Чонгук, — Тэхён хлопает его по щекам, — просыпаемся. — Мм? — Пойдём, я отвезу тебя домой, — к нему домой. — А? — Чон послушно встаёт и плетётся за другом, последнее скорее потому, что тот держит его ладонь и сам ведёт. Он постоянно в кого-то врезается, потому что тащится вслепую. — Кто… не, я… нет. — Чего ты встал? Домой, home, a casa, ну? — Тэхён щёлкает перед его лицом пальцами. — Отвали, — он отталкивает чужие руки, качая головой, — мне надо… — Я уеду через три секунды, понятно? В жопу мне не упёрлось с тобой нянькаться, — Тэхён хватает его за рукав рубашки, как маленького ребёнка, снова ведя к выходу. — Бля, не трогай меня… мне надо… Тэхён. Где Тэхён? Мне ему надо сказать, что я его люблю, — он зарывается рукой в волосы, взлохмачивая волнистые пряди. — Ты поехавший, что ли? — у Кима спотыкается сердце. Он приподнимает его лицо за подбородок. — Заткнись и пошли, я сказал. — Тэ? — Чонгук фокусирует на нём взгляд. — Тэ? Ты здесь? — Поедешь со мной или нет? Ключи давай. — Я с тобой куда угодно, — он роется в карманах штанов, — да ёб… куда-то делись… не помню, Тэ, поищи сам, — падает лбом на чужое острое плечо, обнимая руками талию и осторожно пробираясь ледяными пальцами к пояснице. — Я так соскучился по тебе. Тэхён выуживает связку из кармана на его рубашке. — Идём, — и предвидит исход чужой маленькой полуискренности. Он уже смотрел в разросшуюся между ними пропасть, и ему хотелось только прыгнуть туда. Чонгук же обещал ему постоянство константы, но в новой задаче Ким больше не подходит ни под одно условие. Тэхён никогда не мог быть его мерилом. — Подожди, сначала… — Я сказал, идём. — Нет, мне надо… я хочу тебе сказать, что… — Мне неинтересны твои бухие умозаключения, поговорим утром. — Нет, блять, подожди, — Чонгук тормозит его посреди беснующегося мокрого человеческого мяса, их толкают друг к другу, друг от друга, как маятники. — Я сказал, что люблю тебя. — Спасибо за искренности под градусом. Ценю. — Я бы ещё долго не решился, если бы не выпил сегодня, но я немного, — сокрушённо вздыхает Чон. — Правда люблю, сильно, — он снова лезет к нему обниматься, облепляет его задрожавшее тело руками. — Ты ёбнулся, Чонгук. Ты обдолбанный. — Нет. Я люблю тебя. — Ты не понимаешь, о чём говоришь. — А ты понимаешь? Я сто раз уже повторил: я хочу быть с тобой. У Чонгука в голове карусели, пол-литра водки, Тэхён, Иан и он сам. У них были проблемы: у каруселей — ржавчина, у водки — свойство заканчиваться, у Иана — его постоянно улыбающаяся рожа, тэхёнову проблему он не знал, но подозревал неприятное для себя открытие. Он не помнит, когда у них всё пошло так плохо. Помнит Тэхёна, ещё с детского сада приклеившегося к нему кудрявым хвостиком. Помнит какую-то вконец убуханную вечеринку и обветренные пухлые губы, чужой мокрый рот, свой язык в нём, отдалённо знакомый запах ежевичного геля для душа. Помнит кучерявую девчонку, краш на которую не смог перебить его хер пойми откуда взявшуюся помешанность на Киме, его голой пояснице и круглой заднице в стрейчевых спортивных шортах. Помнит момент ёбаного осознания, собранного из вспышек воспоминаний, перевёрнутую в бешенстве комнату, потому что он поцеловал Тэхёна. Потому что Тэхён этого не вспомнил. Потому что он связался с каким-то тупорезом и на Чонгука ему было нассать. Всё в половину было бы легче, будь это не он. Кто угодно, кроме него. Они были близки. Сильно. От этого некуда было деться — Тэхён всегда возвращался. Через пару месяцев таких каруселей он заявился к нему домой пьяный и вусмерть зарыданный: «он не любит меня», «я переебу всем, кто тебя не любит». Тэхён смотрел на него. Он так на него смотрел. Всегда — будто один Чон был орбитой его пейотовых глаз. Подаренная тактильная вседозволенность всё только усложнила. Потом она стала привычкой. Иан постоянно был где-то на горизонте, и Чон боялся, что в конце концов его солнце (Тэхён) снова взойдёт, а чонгуково (Тэхён) закатится. Мир на какое-то время зациклился на попытках если не сделать Кима своим (чего?..), то хотя бы удержать его рядом — нужно было только прикидываться приревновавшим лучшим другом, это стандартная ситуация, а прикидываться же даже не пришлось. Тэхёна это, правда, изматывало, но Чонгук был уверен, что цель оправдывает средства, даже если он критично, нахуй, запутался в своих целях и средствах. Тэхён носит шёлк, атлас, велюр (пиздец), плавно двигается, смотрит серо-зелёными глазами в контрасте мягких каштановых кудрей, пахнет ежевичным гелем для душа — это тоже стало чонгуковой проблемой (в голове, в штанах, везде, блять). Она, проблема, натягивала стрейчевые спортивные шорты круглой задницей, пока Чон пялился на ребристый шов на бёдрах повлажневшими глазами и не знал, как этому всему противостоять. Решение нашлось быстро — Ким ведь тогда сам и посоветовал ему подрочить на себя, Чонгук его совету последовал, но отчитываться о проделанной работе не стал, тот и не спрашивал. Но а если бы? Когда спустя полгода частых съёмок для его инстаграма совет вошёл в привычку, Чон зарёкся направлять на него камеру и прямой взгляд. Только память была под завязку забита одним Тэхёном. Это всё его истощило в край. Чонгук хотел воздуха, хотел Тэхёна, хотел их смешанного в поцелуях воздуха, но получал только ленту инстаграма, сплошь пересвеченную его фотографиями с чужими людьми. Через десять минут они молчат на заднем сидении автомобиля, куда Ким так же молча ушёл, а Чону оставалось только плестись за ним. — Тэ, это моё всё… не взаимно получается? 00:49. Минут. Ударов сердца. Звёзды, как блестящие пуговки, только их пальцами отколупывали жадные нелюбимые дети. Луна — сливное отверстие в тёмно-синем море, туда смылось их детство. Ким давно заметил, что у Чонгука в машине пахнет полынью. — Я хочу домой, — шепчет спустя некоторое время. — Ответь на вопрос, — Чон сверлит взглядом ребристый чехол пассажирского сидения, трезвея от холода, с которым говорит Ким. Голова заебала болеть. Всё константное. Тэхён всегда возвращался, Чонгук всегда возвращался, они были орбитой телодвижений друг друга, этого ничто не изменило, только Чон ведь прекрасно знал верный ответ на всю их стоэтажную катастрофу, но всё равно спросил, чтобы опоздавшая на пять ёбаных лет искренность разодрала кому-нибудь из них глотку. — Не знаю, что тебе сказать. — Я сделал больно, я знаю. — Хорошо, что ты понимаешь это. — Я так больше не поступлю, клянусь тебе. — Конечно, потому что я больше не позволю. — Тэ… — Ты стольким дерьмом меня накормил за последние пару месяцев, мне хватит на годы вперёд. Я больше не дам тебе топтаться на моих чувствах. — Тэхён, — Чонгук прижимается к его боку, обнимает поперёк живота и ему невдомёк, что от этого всё делается только хуже, — я хочу быть с тобой. — Я хочу побыть без тебя, — Чон глотает камни его слов. — Я люблю тебя, — они оба сидят в каком-то свирепом разочаровании. — Что мне делать, я люблю тебя. — Просто учись с этим жить, как научился я, — Тэхён пересаживается на водительское сидение и заводит машину. — Говори адрес своего дома. Едут молча. Ким давится вырывающимися слезами, отвернув зеркало. Он впервые признаёт всю неоднозначность их жизни — Чонгук ведь признался ему в любви, разве это не всё, чего он ждал? Тэхён хочет ему довериться, очень, но от этого только страшнее, потому что они никогда не заходили на такую глубину. Потому что Чону ничто не помешает снова раздавить его безразличием. Потому что их ответы на всю эту стоэтажную катастрофу больше не сходятся. Чонгук считает перегоревшие фонари. В его квартире пусто, спортивная сумка с вещами до сих пор не разобрана. На подоконнике сохнет цветок, его пожелтевшие листочки, завернувшиеся в трубочки, напоминают тэхёновы кудри у висков. Ким топчется на пороге, сжимается от ёбнувшей по всем внутренним органам тоски (она разрослась, как опухоль, и отравила все клетки) и почему-то очень хочет остаться. Сумасшествие. Он же прекрасно знает причину, но всё равно врёт себе, что сможет и дальше жить вот так — параллельно, соприкасаясь впроголодь. Тошнить из себя скотское равнодушие, будто их никогда ничего не связывало. Так может только Чонгук. Тэхён не может вдохнуть. Он разворачивается, собираясь вынырнуть в подъезд и сопротивляться течению кислорода, загоняющего его обратно в чужую квартиру, но Чон запирает дверь. Потом запирает его в своих руках: — Нет, я тебя не отпущу. Уже поздно. — Это всё равно должно когда-нибудь прекратиться, я устал ходить по кругу, — они истоптали их тропку до магматических проплешин. — Тогда просто остановись. Останься со мной. — Нет, — «с тобой круг будет девятым». — Тэ, пожалуйста, прости, — его губы тихо целуют за ухом, спускаются к тёплой шее, за воротник к выступающему позвонку, — я придурок, кретин, эгоист, урод, св… — Прекрати, — Ким цепляется за крепкие руки в попытке найти в себе силы его оттолкнуть. — Я совсем не умею решать проблемы по-человечески, ты же должен это знать, — Чонгук утыкается лбом в его затылок. — Я не заслуживаю тебя, — на дрогнувшей шее отпечатывается сухой поцелуй, — но так люблю. — Представить, будто я тебя понимаю? — А ты сможешь? — Не знаю. — Попробуй. Представь, что пять лет назад мы пьяные поцеловались на какой-то вечеринке, а с утра я ничего не вспомнил, — Тэхён громко сглатывает, закрыв лицо руками. — Потом ещё и влюбился в другого человека. Дела, да? — Отпусти. Мм… м-мне надо идти, — это ему дерёт глотку. — Я пойду с тобой. — Нет! Чонгук, отпусти, — он разворачивается в его руках, еле сдерживаясь, — я хочу домой. — Найди его во мне, Тэхён. Хотя бы попытайся, прошу тебя. — Так не бывает. — У меня так. — Но ты ушёл! Но разве Чонгук не всегда возвращался? А может, ему просто некуда идти. А может, им двоим некуда? А может, и есть куда. Ким давится осознанием, насколько они оба потерянные — друг в друге и в этой извращённой пиксельной плоскости, где всё их взаимодействие есть одна сплошная трагедия. — Я идиотина, — Чон тяжело дышит. — Я пиздец жалею, Тэхён. С нами что-то происходило, ты же видел. Я злился, хотел всё обдумать, а в итоге чуть не сдох без тебя. Его чистосердечное сдавливает все внутренности. В конце концов у Чонгука ведь никогда не получалось быть ему по-настоящему хорошим другом, значит, с таким не было больно расставаться. Чон так думал, а потом собственное пространство превратилось в пластмасску, потому что Кима в нём больше не было. Потому что оно на нём одном и держалось. Потому что Тэхён всегда был его мерилом. Молчат. Ким уже смотрел в разросшуюся между ними пропасть, ему уже хотелось прыгнуть туда. Его тошнит от собственной неосмотрительности, потому что Чонгук тогда всё неожиданно вспомнил. Потому что они потеряли столько времени. Потому что они отравили друг друга. Он не знает решения для этой задачи, он не знает даже условий, но если они вдвоём окажутся на другой глубине, Тэхён не захочет всплывать, он никогда не хотел. Сдаётся. Безвольный — да, помешанный — на всю голову, слабый — ладно, с Чонгуком — дышит. Он всегда возвращался, вернётся и в этот раз. Их градусу честности и рассудительности падать уже некуда, а если не падаешь, значит, стоишь, даже если на коленях. Чего ему это стоило? — Этого не хватит на оправдание, — попозже добавляет Чонгук. — Если бы у меня был шанс вернуться в пр… Выпотрошенной грудины. — Нет. Молчи, — Тэхён накрывает его рот ладонью, тесно прижимаясь к чужому телу. Потом роняет кудрявую голову в тёплый уголок плеча, тяжело вздыхая. Добавляет шёпотом: — Что мне делать? — Люби меня. Чонгук ведёт его в прохладную спальню, в ворох тёмно-синего одеяла, в пугающее будущее. Просит подождать пару минут, а когда возвращается уже переодетый в пижаму и пахнущий зубной пастой, стягивает с Тэхёна толстовку, меняя её на свою безразмерную белую футболку, и джинсы, оставляя в белье. Тэхён смотрит на него. Он так на него смотрит. Всегда — будто один Чон есть орбита его пейотовых глаз. Они укладываются навстречу друг другу, Чонгук гладит тёплую спину, Тэхён хватается за сильное плечо, ещё чуть-чуть придвигаясь поближе, поправляет его спадающие на глаза волосы и глубоко дышит, получая поцелуй в лоб. «мы друг для друга константы» «этого ничто не изменит» Ким скользит подушечками по чужому красивому лицу: по спинке носа, по его кончику, по впалой щеке и линии челюсти, задевает ямочку над верхней губой. Чонгук успевает поцеловать его пальцы, а потом ткнуться кончиком носа в тэхёнов, отчего тот негромко смеётся («эскимосский поцелуй?») («наши с тобой кошки так делали в детстве»). — Что с нами будет? — Не знаю. Что-нибудь очень хорошее. А ты чего хочешь? — Я хочу, чтобы ты вернулся домой, и чтобы всё было как раньше. Можно? — Нет, — Чонгук вертит головой, из-за этого его лицо пропадает в складках подушек и одеяла. Он приближается, легонько целуя чужие губы. — Как раньше больше не будет. — Тогда мне хватило бы постоянства. — А мне хватит тебя. Звёзды, как блестящие пуговки. Луна — сливное отверстие в тёмно-синем море, туда смылась тоска. Конец драмам.