***
7 июня 2021 г. в 23:57
В стародавние времена, когда тьма над нами стояла круглый год, а мир казался маленьким и беззащитным, на нашем острове уже жили люди. Говорят, пришли они откуда-то из-за моря, но сейчас мы этого не узнаем, гнали ли их ненастья, звали ли новые земли. Но одно я слышал точно, жили они на этом самом месте, как и мы с вами. И жизнь у них была нелёгкая, без света и тепла. Верите, нет, но не было яркого солнышка, не было радости от новых дней, непроглядная тьма застилала глаза, сливаясь с хмурым морем. Не знали они и прелести луговых цветов, аромата трав, вкуса горячего хлеба. Только лишь охота да рыбный лов приносили тем людям крохи еды, но и этого не хватало. Дети и старики умирали, смелые и отважные не возвращались с промысла, и лишь сильнейшие выживали. Скорбь ходила по улицам, ломая тех, кто слабел раньше остальных, тихим котёнком голод заглядывал в каждую хижину.
И жила в селении Сольвейг-охотница, лучшая из лучших. Была она прекрасна и свежа, как бывает свеж лёгкий бриз. И хотя она ходила за добычей наравне с мужчинами, не загрубела её кожа, не истрепались и не просолились пышные косы медного цвета. Но все знали, Сольвейг вернётся, Сольвейг принесёт столько птицы, сколько не снилось и мужчинам. Она была сиротой, и не было у неё никого, всё селение было её домом, все соседи — семьёй. И верили люди, будет Сольвейг — будет и пища для всех слабых, будет жизнь. И каждый раз десятки глаз высматривали огонёк её волос в мрачной пустоши, и лишь когда Сольвейг приходила домой, усталая, но счастливая, оживлялись люди, а суровые лица, привыкшие в лишениям, трогала лёгкая улыбка. И многие юноши из храбрых пробовали свою удачу, но всех отвергала гордая охотница, не видела она себе равных среди них.
Так текла жизнь, неторопливым потоком среди бурного океана, пока всё не переменилось в один миг. Стояла особенно злая зима, да, такой могла быть только зима, когда даже Сольвейг приносила всё меньше и меньше еды, а славный Стейн, старший над охотниками, замёрз в скалах. Маленькая Анника, златокудрая и звонкоголосая, яркая птичка, дочь Стейна, единственная отрада самой Сольвейг, утонула в водовороте лютой стужи и безжалостного голода. И тогда тёмные времена в глазах Сольвейг окрасились мёртвой чернотой, а под глазами залегли бездонные тени. Как потерянная, она ходила, не слыша и не видя ничего вокруг, изредка останавливаясь и глядя в невозмутимые небеса.
— Как вы могли, как допустили такое, — беззвучно шептала Сольвейг, представляя богов в их залитых светом чертогах.
— Как вы могли, как вы дошли до такого, — кричала, захлёбываясь охотница, но не отвечал ей никто, только ветер свистел в прибрежных скалах, а океан накатывал свои волны всё сильнее, словно недовольный тем, что кто-то посмел нарушить его покой.
И Сольвейг-охотница решилась. Там же, на утёсе, она поклялась принести людям свет. Она клялась непоседливому ветру, мёртвой земле и седому океану, и они приняли её клятву. И, вернувшись домой, девушка отправилась к мудрой Саге, что жила в своей хижине в стороне от всех. Говорят, дед Саги был из тех, кто пришёл первыми на остров, настолько старой она была, но никто и не знал, сколько лет она провела во тьме. Сага была видящей и знахаркой, поэтому и избрала путь уединения, ведь люди, хотя и любят добрые дела, но с ужасом и неприязнью относятся ко всему неизвестному. Но Сольвейг знала, что если кто и может ей помочь, то только бабушка Сага.
В хижине видящей отблески свечи плясали по стенам, сама же Сага, высушенная временем и ветрами, укутанная в многочисленные шали, закрыв глаза, грелась у очага. Охотница вошла, не мешкая, и тут же заговорила, так же решительно, как была решительной с наложенной на тетиву стрелой.
— О Та, Кто Видит, да продлят боги твою жизнь, не счастье привело меня к тебе, а великое горе, выслушай же меня.
— Я знаю твоё горе, внученька. Непростое дело ты задумала, но вижу я уверенность большую в сердце твоём, и отсюда верю тебе.
Сольвейг опешила, но быстро вернула холодную голову:
— Бабушка, ты всё знаешь, ты всё видела, но что же делать?
Сага как будто усмехнулась, но больше это походило на воронье карканье.
— А сама-то как думаешь? Что сердце твоё говорит, что в разуме скрыто?
— Думаю, бабушка, надобно мне к самому Отцу Богов идти, за всех нас просить. — Сольвейг-охотница словно нырнула в прорубь, тут же испугавшись своих слов.
— Ох и смелая ты, девонька. Нехорошо Отца Богов тревожить, гневлив он, но не отговорю я тебя. Сила в тебе немалая, раз думаешь и говоришь такое, а потому помогу я тебе. Вот веточка дуба, что рос далеко за морями, за седым океаном, береги её, это твоя подорожная к Отцу Богов. Ты клялась ветру, земле и воде, они же и проведут тебя, когда ты этого захочешь. Напитай веточку твёрдостью камней, смочи морской водой и подставь ветру, тогда и откроется тебе ранее неведомое и невиданное, но только если ты чиста душой и помыслами.
Сольвейг расширившимися глазами смотрела на дубовую ветвь, будто во сне, принимая её в руки. Не росли здесь дубы, поэтому видела она величайшее сокровище, посланца из другого мира.
— Спасибо, бабушка, — ломающимся голосом проговорила охотница и поклонилась в пол.
— Да хранит тебя Мать-Природа, внученька.
Больше отважную охотницу никто не видел, только на утёсе нашли её любимый лук и колчан стрел.
Три дня искали Сольвейг по всему острову, в скалах и на берегу, но так и не нашли. Три дня жила надежда, что она вернётся, как возвращалась много раз, но всё было тщетно. Новая большая скорбь опустилась на посёлок, опустели и без того немноголюдные улицы. Даже самые храбрые из охотников, несостоявшиеся женихи Сольвейг, бросили поиски, приняв и эту утрату.
Все, но только не молчаливый Эгиль, ведь он продолжал изо дня в день, отправляясь на охоту, искать и верить Сольвейг. И, возвращаясь домой, он останавливался у ограды, высматривая в дали огонь волос охотницы, но так ничего и не видел. Эгиль не был из лучших охотников, не был и красавцем, да и к Сольвейг он не сватался, предпочитая вздыхать со стороны, понимая, что уж он-то ей точно не ровня. Он помнил Сольвейг-охотницу с детства, ведь росли они на соседних улицах, но она, конечно же, даже не смотрела в сторону тихого мальчишки.
И Эгиль не сдавался, даже замечая, что сил становится всё меньше. Он спешил успеть, спешил найти потерянную Сольвейг, ломая голову, что же он упустил. Когда боль где-то в груди стала невыносимой, отчаяние заставило вспомнить его про старую Сагу. Эгиль собрался, будто на обычную охоту, но вместо своего лука взял бьющий без промаха лук Сольвейг, ничем не отличающийся от мужского, а вместо своих стрел — подогнанные одна к одной стрелы охотницы. Он чувствовал тепло её рук, оно давало те самые последние силы, которые Эгиль собирался истратить последним оставшимся образом. Не оборачиваясь, он отправился к знахарке.
Хижина Саги встретила охотника дымом чуть коптящего очага и незнакомыми запахами. Сама видящая, не двигаясь с места, сидела с закрытыми глазами. Эгиль помедлил, собрался с духом и вошёл, но не успел сказать ни слова.
— А вот и филин пожаловал. Я ждала тебя. — Сага проскрипела своим дребезжащим голосом.
— Мудрейшая, прошу, помоги мне, большая беда привела меня к тебе.
Сага каркнула чему-то своему.
— Ведома мне беда твоя, внучек. Велико же твоё отчаяние, раз ты решился. Но и это было предопределено, так плетётся Узор. Ведомо мне, кого ты ищешь, но нет её с нами больше. Не умерла, но к богам отправилась. Не спеши и не перебивай, филин. Захотела девонька свет вам всем дать, вот и выбрала свою дорожку к Отцу Богов. Дала я ей подорожную, а дальше я и не знаю, не положено смертным знать, что в чертогах бессмертных происходит. Вижу я, не отступишься ты, и туда за ней готов идти. Но нет у меня больше прямого пути туда, куда ушла она, придётся тебе, внучек, потрудиться. Ох и нелёгкий путь остался, но если чист душой и помыслами, пройдёшь.
— Я пойду, бабушка. — У Эгиля во рту пересохло, его тянуло задрожать, но он собирал последние силы.
— Вижу, что пойдёшь, внучек, хоть и филин. Вот тебе побег плюща, это и есть твоя подорожная. То же самое было и у Сольвейг, но она прямиком к Отцу Богов отправилась, тебя же ждёт дорога дальняя да хитрая. Сначала отправляйся на тот самый утёс, напитай побег от земли, омой водой морской да подставь ветру, так тебя и призовут, если будешь верить в то, что делаешь. А дальше, внучек, жаль мне тебя, к лукавому Орму попадёшь, жди беды от него. Вот и всё, что знаю. И не глазей так на плющ, все глаза проглядишь, тут тебя Орм и сцапает.
Эгиль и правда в оцепенении уставился на зелёный побег плюща, он слышал сказания про живые растения, но никогда не видел их своими глазами. Встряхнув головой, он выгнал морок.
— Спасибо, бабушка, — непослушными губами прошептал охотник.
— Да хранит тебя Мать-Природа, филин.
Эгиль поднялся на утёс, несмотря на дрожь в ногах. Для этого он гладил время от времени лук Сольвейг, закусив нижнюю губу. Наконец, сжимая в руках плющ, он опустился на колено и приложил ветвь к бесплодной земле, затем окропил мёртвой солёной водой из бутыли и, встав, поднял зелёный побег, как знамя, отдав его ветру. Глаза закрылись сами собой, ноги подкосились и охотник полетел куда-то в неизвестность. Очнулся он от ощущения чужого взгляда на себе и, открыв глаза, столкнулся с огромным змеем, свернувшимся рядом. Он не сразу понял, что же так сильно вызывает неудобство, но когда понял, просто потерял дар речи. Свет, да, кругом был свет, почему-то не ослепляющий, а нежный и ласковый. И лежал он не на твёрдой холодной земле, а на непривычно зеленеющей лужайке.
— И долго валяться будешь? — Эгиль думал, что удивить его сильнее уже невозможно, но тут змей заговорил. — Между прочим, я бог как-никак, стоило бы проявить больше уважения, или вы там совсем распустились? Мало того, что вызвали совершенно поганым способом, так ещё какой-то оборванец свалился, а не прекрасная девица, тьфу на вас всех.
— Ваше Мудрейшество... — Охотник очнулся, вскочил и тут же преклонил колено.
— И тут мимо, все подобные титулы относятся к нашему батюшке. Да что такое-то, ты как испытание мудростью проходить решился?
— Мудростью? — Эгиль вытаращил глаза на змея.
— О да, я же Орм, бог мудрости и знаний, что бесконечно уязвляет мою любимую сестрицу, но так уж выпало при раздаче обязанностей... Эй, смертный, а вопросы-то тут задаю я. День у меня не задался, с тобой вот вожусь, поэтому ты поскорее провали моё испытание и катись к себе в бездну. — Орм негодующе добавлял шипение в человеческую речь. — Вот тебе загадка: что быстрее всего на свете?
Эгиль был готов громко рассмеяться, но удержал озадаченное выражение лица. Это было слишком легко, ведь отец постоянно повторял, что нет ничего быстрее мысли, выстрелить, моргнуть не успеешь, а мысль уже тут как тут. Но охотник помнил, что от Орма надо ждать подвоха, поэтому не спешил с ответом.
— Ну что, придумал? Некогда мне тут возиться, давай быстрее уже. — Змей нетерпеливо зашевелил хвостом.
— Я думаю, думаю, кажется, это мысль. Да, мой ответ мысль. — Эгиль изобразил бурные размышления.
— Допустим, но мысль бывает разная, твоя явно не самая быстрая, поэтому ответ скорее неверный. — Бог начал юлить.
Эгиль ждал чего угодно, но не этого, ведь ответил он правильно, но такое даже не оспорить и не доказать.
И тут сверху к ним слетела орлица.
— Братец, извини, что мешаю, но загадка решена верно. Признай, что он прав, ведь таковы правила, установленные нашим отцом.
Орм зашипел:
— Как всегда, как всегда... Да, прав, загадка засчитана. Довольны? — Возмущённый, он скрылся в траве.
— Как ты понимаешь, я — Арника, богиня ловкости. Да, не этого я хотела, но с таким братцем любая невнимательность чревата последствиями. Впрочем, смертный, не твоего ума это дело.
Эгиль поклонился богине ниже, чем её лукавому брату.
— Моё испытание в меткости для тебя. Видишь, в кроне блестит золото? Там застряло колечко, собьёшь его с первой стрелы — пройдёшь дальше.
Эгиль чуть не застонал. Боли в глазах не было, но кругом стоял такой непривычный свет, а кольцо еле различимо блестело так высоко, что он был не уверен, сможет ли стрела вообще туда долететь. Он стиснул зубы и погладил лук.
— Я готов.
Встав, Эгиль снова оценил дальность до кольца, глаза его не обрадовали, но отступать было некуда. Стоял полный штиль, богиня-орлица выжидающе смотрела на него. Эгиль поднял лук Сольвейг, бьющий без промаха, он мысленно усмехнулся этому. Приладив одну из лучших стрел, он обратился в натянутый лук сам, сколько хватало сил в истощённом теле. Он дышал вместе с луком, он жил вместе с ним в этот момент, он чувствовал Сольвейг в этом луке. Стрела взмыла вверх и тут же упала с другой стороны кроны. Сердце колотилось в безумной пляске. Эгиль зажмурился, моргнул и пошёл за стрелой. Охотник был готов к чему угодно, но сердце подпрыгнуло, когда он увидел золотое кольцо, застрявшее на оперении стрелы. Он прошёл, он снова прошёл! Раздалось хлопанье крыльев, Арника села ему на плечо, увидев кольцо у него в руках.
— Испытание пройдено, смертный. Это было... впечатляюще. Я не видела раньше любви такой силы. Наш старший брат уже идёт к тебе со своим испытанием, ну а мне пора. — Богиня подхватила кольцо и улетела.
Эгиль выдохнул. Что же за испытание ждёт его теперь? Из кустов раздался треск, и на поляну вышел новый бог в обличии большого медведя.
— Вижу, ты прошёл испытания моих младших, — пророкотал великан. — Теперь же настал и мой черёд, ведь я Бьёрн, со мной сила. Поборешь меня в честной схватке — и дорога открыта, Отец наш примет тебя.
Эгиля бросило в холодный пот. Он так далеко зашёл, но теперь-то шансов никаких не было точно, он бы и так не одолел медведя, а уж в своём состоянии и подавно. Он вспомнил Сольвейг. Она бы точно не остановилась, она бы не сдалась. И Эгиль решился.
Они сошлись, громадный медведь и хрупкий, надломленный голодом человек, но человек отчаявшийся. Охотник обхватил Бьёрна что было сил, чувствуя, как эти самые силы покидают его по стремительным потоком. Но он держал медведя и не давал себя сломить. И когда дыхание стало совсем хриплым и прерывистым, а в глазах заплясали огоньки, Эгиль выдавил из себя:
— Не хочу и не могу я жить без Сольвейг, подари мне милосердие, не тяни.
Медвежья хватка ослабла.
— Так ты не за сокровищами и не за властью?
— Сольвейг — моё сокровище.
— Так бы сразу и сказал, смертный. Но для ходячего трупа ты неплохо держался, ты прошёл моё испытание, ведь у тебя есть сила, более важная, чем сила тела.
Эгиль чуть не заплакал, но сдержался, и в тот же миг провалился в темноту.
Охотник очнулся от прикосновения прохладной женской руки к своей щеке. Он загадал, что бы это была Сольвейг, но нет, его глазам предстала совершенно незнакомая девушка с белоснежными волосами, чем-то неуловимо знакомая.
— Ты дошёл, смертный. — Она заговорила голосом Арники, и всё сразу стало на свои места.
Эгиль встал, заметив двух молодых мужчин за спиной у богини, нахального юнца в зелёном камзоле и бородатого богатыря в коричневом кафтане. Он поклонился по очереди всем из младших богов.
— Отец уже ждёт нас, — пророкотал Бьёрн, открывая дверь.
Только сейчас охотник заметил, что он находится в богато украшенном дворце, от роскоши которого могло захватить дух, если бы он не пережил всё то, что уже пережил за этот невероятный день.
В тронном зале было светло, но особенно светился трон, на котором восседал крепкий мужчина с сединой на висках и в бороде. Но ничего не могло отвлечь Эгиля от того, что он увидел чуть в стороне от трона. Это была золотая статуя девушки, в которой он с ужасом узнал Сольвейг. Неужели он опоздал? Неужели всё было напрасно? Эгиль дошёл до трона на дрожащих ногах, стараясь не глядеть в сторону статуи, но его взгляд то и дело стремился к ней. Он даже не опустился на колено, а рухнул, но устоял. Младшие боги остановились чуть позади.
— Что тебе надо, смертный?
Эгиля оглушило мощью и властью, собранной в этом голосе, но он собрался с силами.
— О, Отец Богов, дай же мне слово молвить. Я пришёл за Сольвейг, что дороже всех сокровищ каких можно представить, ведь без неё а народу нашему радости не видать, а мне — жизни.
— Так ты посмел тревожить меня из-за этой дерзкой девчонки, которая ворвалась сюда с требованием поделиться божественным светом с вами? Да ты храбр для такого жалкого создания. Пожалуй, я готов удовлетворить такую мелочь, если ты добрался сюда и преодолел испытания моих детей. Я отдам тебе её и даже живую. Сказано.
— Услышано. — Хором произнесли Бьёрн, Арника и Орм.
— Был ли ты честен со мной, только ли это двигало тобой, смертный?
Эгиль прикусил губу, перевёл взгляд на застывшую Сольвейг. Он бы отдал всё за возможность просто взять её с собой и уйти, но он знал одно — Сольвейг никогда не простила бы ему такой слабости, дойти до конца и не закончить начатое ей. Если она решилась идти за светом сюда, значит, это было действительно важно для неё. Охотник собрался с силами и заговорил:
— Отец Богов, да будет бесконечна твоя справедливость и безгранично твоё милосердие, я не посмел бы просить об этом один, но мы просим вместе — я, Сольвейг и весь наш народ — дай нам хоть немного света, ведь иначе мы умрём.
— Ты или храбрец, или безумец. С чего ты взял, что мне есть дело до вас? Но это забавно, а ты смог меня развлечь сегодня, поэтому я позволю себе небольшую уступку. Но ничего не бывает бесплатно, у всего своя цена. Что готов ты отдать за жизнь своей любимой и за свет для вашего народа?
Эгиль чуть не закричал, но горло сдавило неизвестной силой. Он выдохнул и хрипло проговорил:
— За её жизнь и за свет я отдам всё, что вы скажете.
— Услышано. — Раздался хор из-за спины.
— Занятно. — Отец Богов усмехнулся, а статуя спящей Сольвейг начала оплывать, как восковая свеча и терять форму, расплываясь на полу.
Охотник не мог сказать ни слова, а ноги не подчинялись ему, с трудом удерживая тело. Наконец, фигура начала собираться во что-то новое, менять золотой блеск на что-то более сложное, сияя всеми цветами радуги. На полу тронного зала лежала спящая лисица, но такая, какой не доводилось ещё видеть никому. Она светилась, заливая светом тронный зал и ослепляя своей яркостью. В то же время, её шкура искрилась и переливалась разными оттенками, поражая своей красотой.
— Вот вам свет, смертные. Вы хотели его для всех? Она хотела его для всех? Ничего не даётся даром. — Отец Богов чуть ли не хохотал, довольный собой. — Слово своё я сдержал, она жива, но спит. Теперь остался ты, смелый герой, готовый платить любую цену. Твоё зрение — вот цена! Сказано!
— Услышано!
Эгиль почувствовал жуткую боль, внезапно всё почернело и уплыло. Пару мгновений в глазах держался образ сияющей лисицы, но его вытеснила и затопила безграничная боль. Он потерял сознание под громовые раскаты смеха своего судьи.
Он выжил. Он вернулся на остров, хотя все считали его мёртвым, но его рассудок к нему так и не вернулся. Неприкаянный слепец и по сей день где-то с нами.
А с тех пор солнце обосновалось на небе, и все знают, что это Сольвейг-лисица спит и дарит свой свет всем людям. Когда же тёмными ночами на небе зажигается северное сияние, жар-лисица бродит по небу, сверкая своими оттенками, она ищет того, кто её спас, но встретиться им не суждено.