Первый, второй и третий

Черная рубашка, черный жилет и черный пиджак. Абсолютно все черное. Черные перчатки, так красиво переливающиеся, когда на них попадает кровь, обволакивают тонкие аккуратные пальцы. Как мед, как чертов клиновый сироп. Черные ботинки, выстукивающие всегда так ритмично по полу в клубе — и каждый раз проще простого угадать по ним его эмоции. Черные обтягивающие джинсы, плотно сидящие на его идеальных ногах, что у Романа заплетаются мысли. Его драгоценный Зсасз, в душе предпочитая Виктор. От его фигуры в дверях клуба у Романа все внутренности готовы сгореть к чертям, как если бы его пытали, заливая кипяток в глотку. По телу разливается лава, застывая мелкими ожогами. Следуя всегда за ним, всегда прикрывая и всегда исполняя его приказы в невозможном совершенстве, он вызывает страшные желания у Романа. Мягкие руки миловидной девочки нащупывают тянущий узел боли, прикосновения к которому тут же возвращают в реальность. Все тело сводит и прокалывает тонкими нитями судорог. Роман дергается и шипит — она тут же извиняется. Что-то неразборчиво скулит, пока пальчики соскальзывают с шеи к краям его плеч и норовят вовсе спасть с них. Он откидывается снова, раздраженно дернув голову вбок. Он смотрит на ее в страхе опущенные глаза. — Дави сильнее! — после нескольких таких осторожных, чрезмерно робких движений он не выдерживает. Девочка дергается и по приказу начинает усиленно давить на раздраженные мышцы, что тут же начинают приятно ныть под ее тонкими пальчиками. — Вот так сразу нельзя было?! Господи, единственная задача и с той не могут справиться! Роман прикрывает глаза, совершенно не замечая тихих шагов в их сторону, и только когда руки девочки замерли на его шее, а нити с каплями хрусталя глухо зазвенели, он их снова открывает. Виктор останавливается перед ними, сделав несколько вальяжных шагов в интимной темноте клуба к столику Романа. Солнечное сплетение сразу сворачивается волнением, когда он смотрит на тонкие алые губы в сдержанной улыбке. Первые искры адреналина скользят по позвоночнику. — Мистер Зсасз, вы уже здесь! Быстрее того, чем я предполагал. Все так гладко прошло? — Роман выскальзывает из-под замерших на плечах ладоней, приветственно разводя руки, будто приглашая обняться. Он взмахивает рукой и щелкает пальцами, сразу прогоняя девочку. Напоследок шлепает ее по ягодице, что еле укрывалась красным платьем. Она ойкает, лишь на секунду оглядывается и, склонив голову, огибает стоящего Виктора дугой, хотя и стараясь не создавать слишком заметную дистанцию. Роман усмехается. Возможно, эта ни к чему не ведущая вульгарность в его действиях призвана вызвать ревность. От этого даже смешно. Если бы ревность и Виктор сочетались, то Роман точно знает, что усадил бы ту девочку себе на колени. Оставшись одни, когда звон от задрожавших еще раз хрустальных капель дверной шторки перестает резать ухо и стихает насовсем, поодаль от всех Роман и Виктор начинают играть в гляделки. — В целом, — Роман скользит взглядом, пока Виктор прикидывает, какую интересную деталь дела можно рассказать, — служанку пришлось застрелить. Виктор стоит ровно, руки по швам, но чуть впереди. Всегда напряженная, готовая моментально выцепить пистолеты — такая странно-привычная поза. Роман все не может понять, чем она ему так нравится. Никто на этот вопрос ответа и не даст. — Но с основной задачей вы справились! Все уже знают о их смерти, — он взмахивает рукой, очерчивает этих «все» и скалится. Виктор лишь сдержанно кивает и кажется на секунду о чем-то задумывается. — Вы хотели бы больше проблем, босс? — Виктор смотрит внимательно, говорит тихо. Роман лишь хмыкает. Привычная манерность лезет наружу, и он откидывается обратно на спинку дивана, закидывая ногу на ногу. Смотрит хищно. — Меня это заводит, — Виктор старательно игнорирует его понизившийся голос. Будто бы дразнит. На самом деле вовсе не дразнит, но вот только в больном мозгу Романа оно теплится мыслью, что Виктор все давно понял и принял к сведению. Только потому, что не понял, и лезет все время на минное поле из выдержки Романа. Смотрит пристально каждый раз, выполнив заказ, и с возбуждением, стремительно ползущим улыбкой по губам, принимается за новый. С каждым днем все ближе оказывается к Роману и все чаще делится своими мнением и мыслями. Его заинтересованность, его намерения от этого разговора с каждой секундой заметны все больше, он это видит по сузившимся на миг черным, как смоль, глазам Виктора. Роман умеет скрывать свои эмоции, иначе бы он не забрался так далеко, но скрыть свою фатальную зацикленность на нем и помешанность, что возведена в квадрат, — невозможно. — Ты никогда не думал внести ярких красок во всю эту черноту? — склоняя чуть в бок голову и вальяжно поправляя волосы, спрашивает Роман. То, что яркие краски — только любая аляпистая рубашка из его гардероба, а не эмоции, что он может подарить ему в постели, Роман, скорее, пытается убедить завязывающееся тугим узлом возбуждение в паху. Убедить не получается. — Не думал, — верно, Роман тоже о них не думал. У него перед глазами уже светится так идеально оттеняемая чернотой костюма белая кожа, почти что прозрачная, даже когда самого Виктора рядом не стоит. Роману хватает багровеющих хлеще вина губ. — Нет необходимости повышать градус манерности на квадратный метр, — Виктор неожиданно огрызается и Роман смеется, заливисто и низко. Виктор терпеливо ждет, когда настроение на поболтать у его босса иссякнет — Роман это отчетливо видит. Он не может оторваться от Виктора, начинающего щурить глаза чуть чаще, поджимающего губы немного сильнее, порывающегося сжать руки в кулаки. — Ты уже оставил порезы? — в глубине абсолютно испорченной души все дрожит, точно кипящее масло, в котором так приятно медленно варить людей. — Нет, пришлось, по Вашим же пожеланиям, привлечь много внимания, — голос ровный, но Роман видит — вот оно, то раздражение. Роман ожидаемо усмехается. Вероятно — ему до боли хочется это предположить, — у Виктора уже кожа жжется от необходимости оставить ей задолжавшие три пореза. Роман постукивает пальцами по колену, высчитывая насколько сильно он хочет узнать ответ на проскользнувший в его больную голову вопрос. И насколько сильно он не дорожит своей жизнью. Он может купить себе новую. Роману хочется смеяться, биться головой от своей зависимости. — Хочешь провести эксперимент? Потом скажешь мне свое мнение, — хитро улыбаясь, тянет Роман. Вот она, его возможная смерть похожим действием, как укол адреналина, возрождает его почти что мертвое сердце. Дыхание замерло, не мешая содрогаться высохшему куску мышц по середине груди под плотно сжимающими его легкими. Его степень предвкушения можно понять по тому насколько сильно далеко его спина от дивана. А она далеко настолько, насколько Харли от адекватности. Настолько же далеко, как он сам от адекватности. Ему уже не терпится увидеть утыкающийся бездонным дулом пистолет в его лицо. Он не сомневается, что тот будет направлен ровно между бровей. До того ровно, что, если измерить линеечкой, там будет до миллиметров одинаково по половине с каждой стороны от выстрела. — Какой? — это ощущается острее, чем целящийся пистолет и щелчок возведения. Роман с присущей ему вальяжностью, даже если все нутро дрожит и отплясывает дьявольский танец на мертвых нервах, повышая градус жара раньше времени, достает из кармана складной ножик. Щелчок, и металл блестит резкими черными тенями на остром скосе, так походящими на две пары агатовых глаз, внимательно всматривающиеся в стройное лезвие. Покрутив его, что металл привлекательно-холодно заблестел под приглушенным светом, Роман кладет его на четко отразившее этот блеск стекло столика. — Хотите смотреть, босс? — хриплый голос, тихий и непривычно низкий глухо отдается от стен и оседает тяжестью под солнечным сплетением Романа. — Хочу сам оставить их, — Виктор улыбается так, будто вечность хотел услышать эти слетающие наглые слова с его губ. Быстрыми движениями он стягивает оперативную кобуру: черные ремни, приминая ткань, очерчивают острые плечи и то, насколько элегантно худы его руки. Пистолет с пулей в кобуре падает с оглушительным стуком. Он застывает в ушах Романа, как чертов маятник иллюзорности всего происходящего. Как все-таки свершившийся выстрел. Черная рубашка, черный жилет и черный пиджак. Последний острыми изломанными линиями складывается у ног Виктора. У Романа перехватывает дыхание, он закусывает губу, ожидая в своем грязном томлении продолжения. Пуговицы плавно выскальзывают из петель на жилете. Виктор смотрит на него бесстыжими глазами — по его лицу ползет улыбка. Жилет тем временем опускается вторым слоем на пиджак. Самое желанное, самое сладкое. Роман облизывает растянутые в улыбке губы, расстегивает первые пуговицы своей рубашки и пиджак, откидывается на спинку дивана и снова поправляет волосы. Он заворожен тем, как черная ткань все больше и больше расползается в стороны, открывая ему давно желанное тело. Роман облизывает сухие губы. Его обжигает собственное горячее дыхание и по венам бежит не кровь, а кипяток. Рубашка оголяет острые плечи, скользит по невозможно белым рукам и ложится тонким третьим слоем на одежду за Виктором. Он улыбается, щурит глаза, разводит руки в стороны, будто на очередном задании представляет себя напуганной публике. Роман усмехается, обводит жадным взглядом идеального Виктора — каждый его шрам. Они рассыпаются извилистым лабиринтом по коже. Особо старые лишь робко отсвечивают в тусклом теплом свете, а самые новые честно выдают, как на самом деле рвано дышит Виктор. Мышцы на животе переливаются и вместе с ними плывут фрезовые полосы. Губы обжигает желанием прикоснуться к ним и раскрыть, чтобы ощутить сколь восхитительной будет его кровь. — Подойди, — Роман мягко похлопывает по колену. Виктор ставит ногу на стол, и стекло на нем жалобно стонет. Сдержанность, выдержка, спокойствие — все расходится мелкими трещинами и рассыпается подобно каждому стакану, что он разбил. Абсолютно все летит к чертям, а выдержка самая первая в очереди. Ее не осталось, только истерзанный иссохший труп свернулся узлом в паху и теперь елейно тянет. Роман разменивается на короткое недовольство, быстро пресекающееся завороженным взглядом — Виктор ставит вторую. Роман закидывает на спинку дивана руки. Один ровно выверенный шаг, и вот одна нога продавливает диван слева от Романа. Дыхание замерло от блеснувших белым золотом плеч и развязной улыбки — Виктор седлает его бедра. Роман тут же обвивает руку вокруг его талии, ощущая парадоксально горячий холод. Обжигающий. — Вас не надо учить этим пользоваться, — он выворачивает руку за спину, а Роман уже и не помнил, что в его руках нет стали ножа. Рукоятка упирается ему в грудь. Виктор охально улыбается, когда Роман принимает нож, а на металле блестит ровный отпечаток большого пальца Виктора. Дьявольские глаза предвкушающе щурятся. — Это будут самые красивые порезы, — шепчет Роман, почти касаясь губ Виктора. Виктор только фыркает и выгибает шею, подставляясь, пока теплое дыхание оплетается вокруг нее тугим ошейником. Роман смотрит завороженно на то, как его прикрытые веки блаженно подрагивают. В брюках невыносимо тесно, нестерпимо жарко. Роману хочется содрать не только все слои вычурной одежды, которая так нравится его посетителям — всем тем, с кем он флиртует, — но и свою же кожу, ее тонкий распаленный слой. Кажется, именно она мешает во всей красе ощутить гладкость шрамов под пальцами. Хочется только, чтобы голые нервы касались Виктора. Лезвие нежно, почти невесомо и бережно скользит по изрезанной коже: ни родинки, ни пятнышка, ни проблеска загара хоть где-то, только идеальные ровные порезы. Мрамор. Роман собирается его испачкать. Виктор прикрывает глаза, следует телом за острием. От пупка по напрягающимся мышцам, по ребрам к центру, застыв на мгновение напротив сердца. Очерчивает его по круговой и застывает, пока искрящиеся глаза не заглянут в его. — Смотри на меня, — ласково шепчет почти пропадающим голосом — настолько горло жаждет ощутить сладкой крови. — Да, босс, — он кивает и дергается, из-под ножа быстро бежит стройная полоса крови. Виктор закатывает глаза, закрывая их. Шумно выдыхает и не сдерживает обещания и улыбается этому. Бесстыдно после смотрит в глаза — два сгорающих угля. Роману пока плевать, он смотрит на то, как струя становится шире, гуще, скользит медленнее, очерчивая напряженные мышцы. Доходит до пупка, там замирает лишь на мгновение. — Первый, — он отрывает от нее глаза, цепко смотрит на Виктора, — и он будет долго заживать. Кончиком лезвия Роман пресекает ее ровное течение, размазывая рубиновый по белому холсту. У Виктора дрожит кадык, приоткрываются слипшиеся губы и с них слетает хриплый выдох. Рука, до того прижимающая Виктора за талию, скользит вверх по спине, очерчивая острые лопатки и проезжаясь самыми кончиками пальцев по кривым шрамам. Даже на спине, даже так — неумело, неудобно, рвано, но и там не пожалел кожи. — Я сказал, смотри на меня, — рука ложится на шею, сжимает ее и давит ближе к Роману, пока он не ощущает сбитое дыхание на своей щеке. Виктор дергает бедрами, ткань джинсов шуршит о брюки, вызывая помутнение в глазах. Роман скалится, отклоняя голову вбок, чтобы после лишь оставить намек на губах Виктора и спуститься к глубокому порезу. Оставленному им. Виктор закусывает губу, но теперь уже точно следит за его действиями. Роман чувствует так отчетливо его взгляд, точно также, как чувствует руку, зарывающуюся в его волосы и сжимающую пряди в кулак. Он чувствует, что ему нужно стянуть с себя одежду — в ней становится слишком душно и тесно, но сейчас он только слизывает кровь. Под саднящими губами ощущаются ровные края раны. Терпкий металлический вкус крови. — Они все будут долго заживать, — шепчет Роман, отстраняясь и водя кончиком лезвия по выбранному месту. Резкий порез по ключице, глубокий, такой же ровный. Виктор вздрагивает и ближе поддается к лезвию, пока слева по его груди бежит теплая алая капля. Он не закрывает глаза, пристально следит за Романом, что моментально припадает к порезу. Ведет языком вверх, пересекает раскаленный порез и скользит по кадыку. Размытый кровавый развод следует за ним. — Второй, — разгоряченно шепчет в губы. Рука Виктора все это время следует за Романом, застыв на затылке. Она останавливается тогда же, когда губы оказываются напротив губ Виктора. Пальцы сжимаются вновь и притягивают ближе. Роман улыбается в самый сладкий свой поцелуй. Роман теряется в давящих ощущениях. Кровь смешивается со слюной, перекатываясь по языку. Пальцы Виктора, что плавно сами собой расстегивают его вельветовый пиджак, его жилет, его яркую рубашку, юрко перебирают мелкие пуговицы. Стягивают сдавливающую легкие одежду с плеч — со всего тела. Роман притягивает его за поясницу, проглатывает тихий стон. Виктор покачивает бедрами. Поцелуй заканчивается бусиной крови на прикушенной губе Виктора. Роман льнет к его шее, к мочке уха. Укус и жаркий стон Виктора. Роман улыбается, пока языком зализывает быстро пропавшие отметины своих зубов. Носом очерчивает линию сонной артерии, чувствуя то, как бьется кровь под тонкой кожей. Спускается до первого ровного пореза на плече и целует его. Он совсем старый, затянувшийся, но настолько белый, что даже на бледной коже выделяется. Последний порез длинный рядом со вторым, и все тело в его объятиях передергивает упоительной дрожью. Пальцы одной руки сжимают до боли его волосы на затылке, а второй царапают плечо. Роман захлебывается болью, ощущая холод комнаты, ползущий по спине. Ему хочется содрать горящую кожу, как в лихорадке. — Третий, — в губы, почти уже сливаясь в поцелуй. Рубиновая капля размазалась по губам. Роман облизывается, ощущая пряность. Виктор поддается вперед, резко давит на его затылок и впивается в губы. Роману в душу нахально смотрят совершенно пьяные выгоревшие глаза Виктора, пока и они не закрываются. Пальцы мажут по его животу и плавно спускаются на пряжку ремня. Она звенит громко, оглушительно. Поделиться вкусом ржавчины с ним и проглотить тихий стон, пока разъезжается молния, — единственно возможное решение сейчас, чтобы не умереть. Пальцы сплетаются с его, аккуратно забирают нож и выкидывают за спину. Не сложившийся он с голым лезвием ударяется о стекло и с пронзительным скрежетом скользит по нему. Роман точно уверен, что там останется вечное напоминание этого бесстыдства. Он недовольно рычит, лишь показательно рывком сильнее прижимает за талию Виктора и кусает — и опять до крови. На это Роман получает лишь язык, медленно скользящий между губ и слизывающий вновь налившуюся каплю крови. Роман скалится, когда Виктор снова давит на затылок, заставляя навалиться на себя. Роману нужен воздух, но отстранится от так отчаянно отвечающего Виктора будет преступлением, за которое полагается смертная казнь. Пальцы Виктора лезут под плотную резинку трусов, пока его оглаживают поясницу и сжимают ягодицы. Поцелуй разорван, и Виктор откидывает голову, закрывая глаза. С уголка рта стекает аккуратная дорожка крови, рассекая щеку. На пепельной коже она так походит на стекающие в канализацию кривые дорожки на их протухшем просторном складе. Кадык его дергается, и у Романа плывет перед глазами хуже, чем когда он пьет чертово белое сухое. Пальцы царапают кожу, подхватывают под ягодицами. Роман опрокидывает Виктора на диван. Сам нависает над и пристально смотрит на то, как глубоко в груди у того зарождается смех. Руки обвиваются вокруг его шеи, невыносимо тяжело виснут на плечах. Застывшая кровь больше не ползет по его телу, лишь теперь безобразными разводами укрощает плечо и шею. Роман смотрит на ее разливы, смотрит на скалящееся лицо, на потрескавшиеся губы, на довольные мутные глаза с тысячей отблесков. Он видит в них черный силуэт себя, пока руки судорожно расстегивают ремень, почти отрывают пуговицу и дергают молнию. Он видит свое грязное желание — это точно оно, а не сам Роман. Виктор глядит вызывающе, выгибается пошло. Роману кажется, что тот слишком хорошо знает, как надо приподняться, как надо выгнуть шею, как надо вздохнуть, чтобы свести его с ума. Роман впивается в его шею, кусает ключицу, утопая в ощущении болезненной ревности, будто приметную глазу рубашку он видит на витрине секонд-хенда. Он резко сдергивает с него джинсы, оставляя яркие царапины, перекрывающие уже остывающие. Виктор давится смехом. — Я не буду спрашивать, где ты всему этому научился, — шипит на ухо, расстегивая свои брюки. Под почти неслышный шелест черной ткани, руки судорожно метаются от неудобно сползших к коленям брюк до оголившихся столь давно вожделенных бедер. Те горячие, распаленные, откровенные в своей изрезанности. — Я ничему не учился, Вы просто помешанный, босс, — он смеется на ухо. Смеется и кусает за мочку, оттягивая ее. Наконец больше ни одна вещь не мешается, не впивается острыми складками в колени и не отвлекает от самого важного. Штормом желание выливается за края, перемешивается с неожиданной яростью. Столько эмоций дает лишь то, как он подхватывает его ноги и, разводя шире, подтягивает к себе. Это все может дать любой, кто пришел в его клуб, и никто из них одновременно. Ноги обвиваются вокруг поясницы, заключают Романа в цепь с плотным замком, и из этой ловушки невозможно выбраться. Руки Виктора скользят по внутренней коже его бедер, там, где она столь тонкая и там, где проступает синева. Они перебираются на напряженные мышцы живота Романа и скребут по ним — завораживающее действие пускает теплые волны по телу. Лопатки сводит, и руки сами сжимают изрезанные бедра. По венам расползается пламя, и все внутри сгорает в первое плавное движение, как нож совершенно без сопротивления рассекший кожу и оставивший на ней черный разлом, идентичный трещине в его голове, начавшей эту болезненную зацикленность. Закушенная губа и запрокинутая голова, замершая грудная клетка. Роман готов скулить, лишь бы сохранить, записать все эмоции, подгоняющие к состоянию схожему с болевым шоком. Неотвратимому, сухому, горькому, но до того желанному с первой их встречи. Романа до синяков сжимает бедра Виктора при последующих. Разлом расползается на мелкие колющие порезы. Этот оседающий ржавый запах на дне легких Роман старается запомнить, точно также, как и расписанные кровью грудь и плечо Виктора. Выгнутая спина, запрокинутая голова. Романа ведет по этому ощущению, сравнимому так явно с контузией. Давящие на поясницу ноги и царапающие пальцы. Он задыхается от каждого нового движения. Роман оплетает руку вокруг поясницы, рывком поднимет на себя, слыша самый грязный хлопок кожи о кожу. Их зубы ударяются друг о друга, мгновенно неаккуратное соприкосновение перерастает в короткий поцелуй, то ли заглаживающий боль, то ли ее продлевающий. Виктор точно до боли в суставах сжимает спинку гранатового дивана, другой цепляясь за шею Романа. Вдоль позвоночника воткнули сотни игл. Сыграли ими чертово глиссандо. Передергивает. Руки сжимаются на тонкой талии, замирают на напрягшихся мышцах. Они и так уже оставили синяки. Они поддерживают, не дают замереть на слишком долго, не дают упасть. Виктор двигается сам, откидывает голову, открывая покрывшуюся испариной кожу шеи и ключиц. За пределами обманчиво бескровной кожи есть только мрак и испуганное лицо той девочки, что увидела то, что явно не должна. Роман жалкий, он льнет к плечам, к шее, будто может поглотить. Он не обращает внимание на скрывшийся тонкий силуэт. Тихие стоны все равно оглушают, остаются звоном еще долго в ушах. Губы на дрожащей коже сгорают, разгоняя пламенем превратившихся давно в уголь легких кровь. Язык скользит по ней, сохраняя навечно соленый вкус. Рука на затылке царапает кожу, сжимая волосы в кулаке. Эйфория так близко. Перед глазами пляшет и рябит чертов узор Пейсли. Тошнотворная мешанина, как маленький флажок полной капитуляции реальности от него. Сердце заполошно бьется, как бьется, когда он идет к этим всем омерзительным свиньям. Как когда взводится курок и звучит характерный в полной блаженной тишине щелчок. Как когда он видит холодные глаза Виктора, что держит ровно заряженный пистолет. Все замирает, как замирает момент перед выстрелом. А потом все слишком быстро, до того незаметно мимолетно, что определенно хочется еще. Роману захочется и даже больше. Ему захочется дойти до того, что застынет не только наполовину вобравшие кислород легкие, но и сердце. На миг остановится кровообращение, и, возможно, он почувствует, как пронзает его грудь и дробит легкие пуля. Всегда хотелось это ощутить. До того вросшая настолько сильно и плотно до побеления рука Виктора в спинку дивана отрывается и быстро цепляется за плечо Романа. Виктор наконец выпрямляет запрокинутую голову, будто внезапно уверовавшего в бога и тут же вспомнившего молитву, не терпящую отлагательств, и прижимается своим виском к виску Романа. Сбитое дыхание обжигает ухо. Черная рубашка, черный жилет и черный пиджак. Каждая новая застегнутая смоленая пуговица все больше создает впечатление ирреальности только что произошедшего. Роман прикрывает глаза, привычно манерно закидывая ногу на ногу и точно так же вытягивая вдоль спинки руку, постукивая незамысловатую мелодию пальцами. Абсолютным желанием сейчас было выпить чего-нибудь холодного, сладкого. А еще хотелось притянуть снова выглядящего до безобразия идеально Виктора и испачкать. Единственное маленькое доказательство — это рана на губе и проблеск развода крови на шее. — Каковы выводы эксперимента? — повисшая в воздухе нога покачивается, вальяжно, призванная показать насколько он расслаблен. — Они вам обязательно нужны, босс? — он усмехается, поправляя воротник иссиня-черной рубашки. Теперь вьющийся алый узор совсем скрывается за тканью и вот одного доказательства невидно. На один шаг ближе к фантазии. Роман усмехается, вздергивая подбородок. Виктор натягивает кобуру и одергивает полы пиджака. Его абсолютно совершенный Виктор. — Несомненно, — Роман вздергивает бровью. — Дайте мне заказ и получите развернутый ответ, босс, — Роман прикрывает глаза снова и улыбается, хлопает в ладоши, опять очень уж манерно, и смеется. — Это мы оставим на завтра, — все-таки помешанный.