человек человеку волк

не дай мне умереть.

      Бумажной птице не стать свободной — не улететь, не раствориться в безоблачном небе. Она обречена вечно находиться на пыльной прикроватной тумбочке, повернутая крошечным клювом к окну — будто бы нарочно. Смотри! Вот оно — солнце. Прямо перед тобой. Взлетай! И крылья белые подхватит ветер, унесет далеко, оставив лишь воспоминания; обрывки, осколки, кусочки мозаики — разноцветные стекляшки в калейдоскопе. Полина эту тоску понимала — чувствовала серость и слякоть от безысходности потускневших дней. И ей хотелось эту чертову пыль стереть влажной тряпкой — только вот небо от этого чище не станет.       Вечер неприветливо нагонял одиночество, рисовал косым дождем влажные следы на окнах, и Морозова не просто тяжесть на сердце ощущала, а сжимающую в тиски боль. Девушка не понимала откуда это гнетущее отчаяние вообще взялось. И погода как-то слишком быстро испортилась, разделяя ее печаль — словно чувствовал могучий лес приближение чего-то тяжелого. Клокочущего под ребрами беспокойной птицей, лишенной возможности летать.       В голове судорожно проносились самые разные мысли, и Полина отчаянно пыталась за них ухватиться, будто бы хотела понять нечто важное, глумливо ускользающее у нее из-под носа.       Дни мешались в нудной череде событий, скучных и однотипных, словно вся жизнь Морозовой резко превратилась лишь в часы ожидания встреч со Смирновой. И за пределами школы ее ждал очередной пустой вечер.       Это и называют любовью?       Больше похоже на одержимость.       Полина не чувствовала окрыленность, как это обычно бывает при первой влюбленности, — наоборот — лишь тяжесть на сердце и пробирающий до костей холод. Было похоже, что эти чувства, невыносимые и слишком сильные, делали лишь больнее, заставляя девушку погружаться в пучину бескрайнего синего моря с ледяной водой. Морозова не знала с чем это было связано — возможно, груз на душе Кати передался и ей. Видеть, как страдает Смирнова было просто невыносимо.       Полине самой было ничуть не лучше. Но переживала она не за себя — отнюдь. Девушка сразу же затолкала свои чувства поглубже в глотку, будто бы это могло решить все проблемы и дать ей возможность без труда вздохнуть. Однако проблем становилось лишь больше.       И это, безусловно, пугало.       Морозова надеялась на то, что это когда-нибудь закончится. Зиму она не любила — холод и тоска. Как осенью, только вся эта безысходность еще и пеплом сгоревших дней усыпана. Нелепо — просто нелепо. И в этой нелепости ей приходилось пребывать — вариться в котле ожиданий и тревог — непрерывно.       Возможно, это что-то в порядке вещей. Что-то обычное и совершенно нормальное для каждого человека на земле. Но не для нее — Полина находилась в ужасе от происходящего. Лед трещал в ушах не переставая — двигаясь к середине бездонного озера Морозова почему-то забыла, что может провалиться. И не факт, что ей удастся выплыть.       Чувства — боль. Теперь Полина вполне это осознавала.       Преподаватели в музыкальной школе часто говорили, что «Муки любви» она играет неправильно. Слишком радостно и беспечно — Смирнова тоже так как-то сказала. Но тогда Морозова не придала этому особого значения.       Так всегда бывает — сначала человек не замечает какую-то совсем крошечную деталь, а потом задыхается в образовавшихся проблемах. Никто не может увидеть иголку в стоге сена.       Возможно, Полина была совсем не подходящим для отношений человеком — слишком скучная и быстро привязывающаяся. Слишком назойливая. И эти мысли продолжали грызть ее, бесконечно впиваясь зубами в нежную кожу. Неприятно осознавать, что вместо помощи дорогому человеку, ты отдаешь лишь боль и собственные проблемы.       Полина усмехнулась — может, Смирнова права была. Это все ошибка. Самая настоящая. И вместе им быть не стоит. Нельзя. Сердце кровью обливалось от осознания этой непростительной глупости.       Дверь в комнату Морозовой распахнулась с тихим скрипом несмазанных петель. Полина неверящим взглядом посмотрела на нарушительницу своего спокойствия, будто до конца не разделяла сон и вымысел — надеялась, что ей это все мерещится. Однако Катя — ее Катя — действительно стояла на пороге, бледная как только что выпавший снег. И глаза ее — лазурная гладь неба — потускнели, став совершенно серыми. — Меня твоя мама впустила, — Не своим голосом проговорила Катя, сжимая руки в кулак. Ее трясло бешено и сделать еще один шаг она была просто не в состоянии. Девушка усмехнулась, подняв голову и посмотрела прямо в глаза Полины.       Морозова тут же подскочила со своего места, в несколько шагов оказалась возле Кати и, даже не задумываясь ни на секунду, прижала девушку к себе трясущимися от волнения руками. Полина была готова поклясться, что почувствовала, как тело Смирновой вмиг обмякло, словно растворяясь от прикосновений. Катя не двигалась. Лишь делала короткие вдохи, дыханием своим кожу возле шеи Полины обжигая. — Что ты здесь делаешь? — Морозова спросила это с плохо скрываемой радостью и волнением. У нее ноги подкашивались от приятного ощущения тепла, волнами разливающегося по грудной клетке. Сердце стучало все быстрее. — Что-то случилось?       Молочной дымкой затянулся рассудок, будто бы Полина тотчас почувствовала приближение чего-то гибельного. Что-то случилось — определенно. Смирнова бы никогда в жизни не пришла просто так — без предупреждения. И выглядела она словно вот-вот упадет в обморок, потеряв сознание и ощущение прочной опоры под ногами. От безысходности хотелось закричать — разлиться по паркету скисшим молоком, заполнить каждую царапину и застыть.       Остановиться значит умереть. — Можно остаться у тебя? — Полина даже приблизительно не могла охарактеризовать состояние Смирновой. Девушка находилась уже далеко за гранью нервного срыва, поглощенная безмолвной гнетущей болью. Катя выглядела так, будто бы сейчас рассыплется на сотни фрагментов. — Мне это нужно. Очень, — С каждым словом ощущение того, что голос Кати скоро сломается, усиливалось. Морозова опустила руки, отодвигаясь. — Я просто не могу, я не могу, — Смирнова выглядела нормально. Абсолютно.       Только вот у нормального человека кожа не сливается с побелкой, голос не рассыпается рябиной на снегу, а слезы не рисуют узоры на щеках инеем. Катя выглядела нормально — для измученного и сломанного человека она выглядела абсолютно нормально. Разве могло быть иначе?       Разве ее могли сломать постоянные перешептывания одноклассников за спиной? Попытки Максима придушить ее в коридоре школы. Вечные упреки матери, ненависть в ее глазах. Разве Катю могла сломать новость о смерти отца?       Слезы — признак слабости.       А слабой себя показывать Катя не собиралась ни перед кем.       Смирнова не чувствовала собственного тела, она будто бы находилась отдельно от него, наблюдая за всем со стороны. В голове — туман. Серый и тяжелый. А глаза так неприятно и больно щипали, что Кате приходилось постоянно щуриться и касаться их тыльной стороной ладони. Она даже не поняла сначала, почему на коже оставались влажные следы. Неужели дождь пошел?       Бред.       Как в комнате может идти дождь?       Но Смирнова все равно запрокинула голову, устремив свой взгляд в потолок — будто бы пытаясь убедиться в том, что над ее головой не стянулись черные тучи. Солнце, кстати, она тоже не увидела. Все рассыпалось угольной крошкой, оседало в легких гарью и уничтожало органы хуже раковой опухоли. Это какая-то болезнь. Определенно.       Хотелось выпить — до беспамятства вливать в себя алкоголь, чтобы все дни просто стерлись. Исчезли как по волшебству. И не всплывали в сознании до поры до времени. А лучше вообще никогда. Смирнова усмехнулась.       Она такая слабая.       У Полины сердце сжималось от боли и разочарования в самой себе. Она вдруг почувствовала себя самым бесполезным человеком на земле. Девушка не знала (во-первых) что делать в подобной ситуации и (во-вторых) сможет ли она вообще помочь. Ливень за окном лишь усиливался. В комнате — неприятно холодной — было слышно лишь тихое тиканье часов и прерывистые вдохи Смирновой. Катя словно задыхалась.       Задыхалась в этом чертовом море чертовых проблем. — Конечно, — Запинаясь, ответила Морозова, будто бы щипцами доставала это слово из глотки. В груди пекло и ныло от неприятного спазма. Кислота жгла легкие. — Все, что угодно.       Смирнова, наконец, смогла почувствовать себя в безопасности. Она сделала глубокий вдох и неуверенно кивнула, расслабившись всем телом. Стало тихо. Очень. Только капли барабанили по стеклу непонятный марш — утром все дороги будут покрыты толстой коркой льда. После теплых дней всегда приходят холода.       Морозова не могла даже представить, что когда-нибудь увидит Катю в таком состоянии. Это было что-то из ряда вон выходящее. Потому что Смирнова в ее представлении была человеком, который был способен свернуть горы, переплыть моря и океаны, найти лекарства от всех болезней. И то, что Катя сейчас показывала слабость лишь доказывало, что она живая. Что она умеет чувствовать. И ей тоже бывает страшно.       Все люди чего-то боятся.       Полина это прекрасно понимала — жизнь как в сказке давно перестала казаться чем-то реальным. Невозможно взмахом волшебной палочки решить все проблемы, невозможно найти спасение в принце на белом коне, невозможно обрести свой собственный «happy end».       Пытаясь согреть ледяные руки Смирновой, Полина до боли закусила внутреннюю сторону щеки, стараясь собрать все мысли воедино. Соображать нормально она не могла. Не получалось просто.       Боль заполнила всю черепную коробку. — Мне так плохо, словно… — Смирнова прикрыла глаза. Сомнения темными змеями извивались, в попытках проникнуть в разум, вселяя страх. Внезапной дрожью пронзая тело, мурашками расходясь по бледной коже. Ей правда было плохо. Казалось, ребра сейчас треснут, проткнут легкие, заставив Катю навсегда забыть о возможности сделать вдох. И все внутри окрасится алым.       Алыми лепестками колючих роз.       Тихий голос Смирновой Полина слышала отчетливо.       Они лежали на кровати, повернувшись лицом друг к другу. Вокруг все бурей песчаной вздымалось — ничего и никого видно не было, глаза будто стеклом царапала каждая песчинка этих непроглядно-густых волн. Полина нервно закусывала нижнюю губу (почти до крови) и не отрывала взгляд от Смирновой. Потому что так было правильно.       Морозова чувствовала, что без нее больше просто не могла. Девушка была готова защищать Катю ценой собственной жизни. А в один момент у нее даже проскользнула едкая мысль, что она сможет ради Смирновой убить. — Мне больно дышать, — Одними губами прошептала Катя. Голова шла кругом, а в мягкой постели Морозовой хотелось просто раствориться. Остаться навсегда между теплых подушек, вязаного одеяла и простыни, пропахшей еловыми ветками и порошком. — Я не чувствую ничего, кроме гребаной боли.       Полина не знала, что ей говорить. Она даже не была уверена в том, что ей правда нужно что-то говорить. Может, Катя хотела просто открыть душу, впустить туда Морозову и запереть навсегда в этой клетке ореховых веток. Чтобы у девушки даже возможности сбежать не было.       Как забавно — еще двадцать минут назад Полина все это считала ошибкой, а сейчас с разбитым сердцем наблюдает за тем, как Смирнова таяла прямо на глазах. — Тебе пришлось многое пережить, это нормально. Чувствовать боль в порядке вещей. — Полина нервно поджала губы. Она старательно пыталась выстроить в голове логическую цепочку, подобрать нужные слова, чтобы не ранить. Словно перед ней был дорогой и хрупкий фарфор, который вот-вот может разойтись трещинами.       Видеть опустошенный взгляд Кати было до пульсирующей в груди боли невыносимо. Морозова сейчас отдала бы все на свете, чтобы вновь увидеть сияние в глазах напротив.       Катя шумно выдохнула, пытаясь собраться с мыслями. Она собиралась рассказать Полине все — так было бы проще. Страх того, что Морозова отвернется от нее после всех сказанных слов туманил разум, пеленой застилая глаза. Язык словно онемел. Как признаться дорогому человеку во всех своих грехах?       Смирнова ответ на этот вопрос точно не знала.       Она чувствовала, как тонула в болоте из гадкого — вязкого — дегтя, каждое ее движение отдавалось болью в переносице. И все казалось каким-то заторможенным, неконтролируемым и грязным. Неприятным, колющим под ребрами, жгущим неба — хотелось кричать. Только вот сил совсем не осталось. Вся ее энергия испарилась — исчезла словно по волшебству. По щелчку пальцев.       Катя виновато отвела взгляд куда-то в сторону.       Солоноватая корка треснула на языке болезненными язвами. — Мне нужно тебе сказать, — Катя сглотнула. В голову словно воткнули металлические штифты, мешающие ей не только формулировать мысли, но и в принципе говорить. Смирнова медлила, пытаясь начать, и время тянулось мучительно долго. Девушка коснулась пальцами шеи, словно снова почувствовала, как ее душат. Воздух стал тяжелее, было больно глотать (на кончике языка собрался неприятный металлический привкус). — Кое-что произошло, — Морозова находилась в томительном предвкушении. — Максим… — Что этот ублюдок сделал? — Полина не дала Смирновой договорить, тут же подскочив на кровати. Теперь девушка сидела в пол оборота, поджав под себя ноги, и в ожидании смотрела на Катю. В ее глазах читалась холодная ненависть и презрение к парню, о котором сейчас шла речь. Катя даже представить себе не могла, что Морозова — воплощение чего-то светлого и нереального — может выглядеть так, будто готова сожрать кого-то живьем. — Он тебя обидел? — Можно и так сказать, — Смирнова хотела рассказать. Но не могла.       Не могла себе позволить так эгоистично навязываться Полине, не могла позволить быть ещё более слабой.       Она сомневалась.       Сомнения пожирали ее изнутри. Постоянное ощущение страха, которое смешивалось с чувством вины, давно поселилось под клеткой из мраморных костей. Змеями, острыми лезвиями резало, пронзало сердце прутьями; длинными, бледными, пальцами с силой сжимая мозг, впиваясь уродливыми ногтями в извилины. Это было что-то темное и внезапное. Черное (определенно черное) и холодное, как морская бездна, мыслью всплывающее в голове, балластом несущее ко дну.       Сомнения — самое неприятное: вязкое и ужасно горькое. Пульсирующей болью, ядом просачивающееся. Сажей оседало где-то в разуме. — Он пытался что-то мне доказать, — Наконец, проговорила девушка. Слышать свое сердцебиение в ушах было, как минимум, неприятно. А еще чертовски жарко. — Будь осторожнее, пожалуйста, — Обеспокоенно закончила Смирнова, нервно сжимая ладони. — Ты о чем? — Просто, — Смирнова сделала задумчивую паузу, предварительно снижая тон. Образ высокого парня, всплывший в голове, вызвал очередную волну неприятных мурашек. — Просто будь осторожнее, ладно? Я уже не знаю, что можно от него ожидать.       Полина лишь промолчала.       За окном постепенно стихал дождь, погружая их в мертвую тишину, нарушаемую лишь тихим тиканьем настенных часов. Морозова приблизилась к Кате — раз уж Полина не могла никак помочь, она просто решила быть рядом. Крепко прижимая к себе заледеневшее тело Смирновой, девушка вдруг почувствовала, как в комнате стало чуточку теплее. Напряженные мышцы Кати обмякли в объятиях Морозовой, сердцебиение выровнялось, а дыхание, наконец, стало свободным. — Сегодня я узнала, что мой отец умер.       Время остановилось.       Катя знала — вернее, подозревала — что с ее отцом могло что-то случиться. Когда Смирнова видела его в последний раз, он даже не повернулся в сторону девушки, чтобы попрощаться. Может, он слишком сильно разочаровался в дочери и больше не мог ее видеть. Катя не знала — не хотела.       Только вот обидно ей было до жути. До невыносимой тяжести в груди, до уныния, разлагающегося внизу живота. Поэтому девушка каждый день ходила на окраину леса, надеясь, что мужчина вернется. Передумает, простит ее и даст, хотя бы, возможность сказать что-то в свою защиту. Но дни медленно перерастали в месяцы. Смирнова с каждой минутой ненавидела себя все сильнее, пока эта ненависть не переросла в нечто большее.       Пока эта ненависть не стала гнить внутри.       Катя не хотела, чтобы Полина ее успокаивала. Говорила что-то вроде «все будет хорошо, ты обязательно справишься». Потому что справляться Смирнова не хотела. Сейчас девушка мечтала просто исчезнуть без каких-либо объяснений.       Однако в объятиях Полины было слишком тепло.       Катя не заметила, как уснула, уткнувшись носом в шею Морозовой.       Утро следующего дня Полина практически не запомнила. Все происходило слишком быстро и как-то скомкано, словно Смирнова решила моментально закрыться от девушки, после «вечера откровений». Полине даже начало казаться, что его не было вовсе. И это, безусловно, раздражало. Морозова была совсем не в восторге от таких изменений в её поведении — от того, как старательно Катя игнорировала ее почти все перемены. Но Смирнова вела себя как обычно, а значит — ей стало лучше.       Хотелось верить.       Быть осторожнее для Полины означало не высовываться и не влезать в неприятности — в принципе, это довольно легко на словах. На практике же Морозова была готова найти Максима и разукрасить ему лицо. Только вот девушка прекрасно понимала, что ее полтора метра ярости для него не представляют никакой угрозы. Рассказывать Роме то, что доверила ей Смирнова, Полина, естественно, не собиралась. Поэтому ей оставалось лишь сидеть с недовольным видом на какой-то контрольной по истории, изредка поворачиваясь назад, чтобы убедиться, что с Катей все в порядке.       Смирнова же что-то усердно писала в тетрадь, иногда прерываясь — закусывала карандаш, поднося его к губам, и убирала надоедливую прядь платиновых волос за ухо. Чтобы не мешалось. Полина неосознанно, но старательно улавливала каждое ее действие. Морозова вдруг поймала себя на мысли, что улыбается.       Сейчас от той Кати, которую Полине удалось лицезреть у себя в комнате, не осталось и следа. Ночь стерла абсолютно все воспоминания о прошлом — все, что так сильно тревожило и пугало. Яркие лучи солнца золотом разливались по верхушкам елей, густой и темный лес казался в сотни раз приветливее, чем обычно. Казался безопаснее. Морозова усмехнулась собственной глупости.       Не ходите, дети, в лес.       Антон ткнул ее в бок локтем. — Ты сегодня с Катей домой пойдешь? — Шепотом спросил парень, наклонившись чуть ближе. Полина пожала плечами. — У нее какие-то дела. Наверное, что-то касающееся выпускного, — В голосе чувствовалась приторная горечь обиды. — Но я хотела ее подождать.       Петров раздосадовано вздохнул. — Просто я хотел пригласить тебя, чтобы ты позанималась с Олей на скрипке, — Его голос стал еще тише, когда парень заметил грозный взгляд преподавателя. — Она просто с нетерпением ждет.       Морозова задумалась. — Если ты не можешь, тогда в другой раз, — Внимательно следя за действиями учителя истории, проговорил Антон. Он не хотел получить очередной выговор за разговоры во время контрольной. И уж точно не хотел втягивать в это Морозову. — Все в порядке. — Нет, — Полина сказала это слишком громко. — Вас совсем не смущает, что сейчас контрольная? — Игорь Дмитриевич (историк) пригрозил парню и девушке строгим голосом, демонстративно сведя густые брови к переносице, всем своим видом показывая негодование. Антон судорожно дернулся, выпрямившись. Все внимание класса на несколько секунд переключилось на них, из-за чего тело сковывало неприятное чувство стыда. — Морозова, Петров — это первое и последнее замечание.       Все оставшееся время Морозова пыталась написать эту контрольную, стараясь не отвлекаться на посторонние звуки и попытки Антона выпросить у нее ответы.       Как только прозвенел звонок, Смирнова пулей вылетела из класса, бросив на стол преподавателя тетрадь с контрольной работой. Под крики Игоря Дмитриевича о неподобающем поведении для старосты, девушка распахнула дверь и скрылась в неизвестном направлении. Морозова даже не успела ее окликнуть. — Ну так что? — Тут же оживился Антон, радостно и облегченно улыбнувшись. Историю он не знал от слова «совсем». Поэтому окончание этого ада его как никогда радовало. — Будешь ее ждать? — Не думаю, — Полина грустно улыбнулась. — Тем более, я же сама обещала позаниматься с Олей.       Последний урок пролетел для Морозовой слишком быстро — казалось, время действительно ускорилось с того момента, как Полина и Катя покинули комнату. Смирнова вела себя так, будто ничего и не произошло вовсе. Она была так же резка, холодна и отрешенна в коридорах школы, внимательно оглядываясь по сторонам, словно остерегалась того, что на нее мог кто-то напасть. Морозова думала, что смогла ей помочь — смогла забрать хотя бы часть боли Кати.       Полине ничего не оставалось, кроме как надеяться.       И ждать. — Полина, ты идешь? — Окликнул ее Антон, уже полностью собранный и готовый выдвигаться домой. — Опять в облаках витаешь.       Морозова моргнула несколько раз, пытаясь сообразить, кто с ней разговаривает. Петров стоял прямо у огромной дубовой двери, внимательно осматривая девушку. Подобное поведение его насторожило и немного расстроило. Антон подумал, что Морозова просто не хочет с ним никуда идти. В последнее время они отдалились и почти перестали общаться.       Нескончаемый поток людей толпился возле выхода, учащиеся школы — толкаясь и громко переговариваясь — спешили домой, совершенно не обращая внимания ни на кого вокруг. Полину даже толкнули несколько раз, пока она, наконец, не пришла в себя и не вышла из здания школы прямо за Петровым. Свежесть заполнила легкие — после дождя мокрый снег некрасиво смешался с грязью, образуя лужи по всей дороге. Было неприятно — скользко и влажно. — А я только обувь помыл, — Простонал Петров, уже представляя сколько грязи принесет на подошве. — Главное, чтобы тебе не пришлось потом мыть одежду, — Отрешенно бросила Полина, брезгливо осматриваясь по сторонам. Девушка хотела понять, по какой дороге лучше идти, чтобы пострадать от погодных условий меньше всего. — Кстати, ты тренировал шаги для танца? В последний раз Катя сказала, что ты двигаешься как полено. — Она так сказала, потому что я с тобой танцевал, — Антон закатил глаза. — Ревновала, видимо, — Петров почувствовал себя смелее (потому что Смирновой не было рядом) и без особых проблем подстегивал Катю, совершенно не боясь получить пощечину за подобные высказывания.       Полина медленно, но верно покраснела.       Они шли, разговаривая абсолютно ни о чем — пустые диалоги о глупых вещах. Но Морозова чувствовала себя более, чем комфортно. Антон что-то увлеченно рассказывал, периодически смотря вниз, выбирая более сухие участки земли, разглядывая лужи под ногами, чтобы не провалиться по колено в грязь — Полина слушала, иногда перебивая его вопросами и подходящими по контексту репликами. Дом Петрова находился на окраине, идти до него нужно было минут двадцать — со всеми попытками обойти лужи тридцать пять. Морозова никуда не торопилась.       Незачем было. — А на прошлых выходных Пятифан пытался показать насколько хорошо он умеет входить в поворот, — Эту фразу Петров произнес очень быстро и невнятно, так, что Морозовой пришлось постараться, чтобы понять, о чем он говорит. По ее нахмуренным бровям можно было понять всю степень ее озадаченности. — Так этот гонщик чуть не перевернулся! — Последовал нервный смешок. — С ним все нормально? — Ну если он вытворяет что-то подобное, — Петров задумался на секунду. — Не думаю, — Морозова улыбнулась. — Я не про это, — Девушка сделала уверенный шаг в сторону, пытаясь удержать равновесие. — Он не пострадал? — Только если при рождении, — Насмешливая улыбка медленно сползла с лица Петрова, как только он повернул голову. — Может, пойдем другой дорогой?       Морозова не успела отреагировать и что-то сказать. Девушка лишь подняла взгляд и посмотрела на то, что так встревожило Антона. И тут же почувствовала как злость стала закипать в жилах потоками горячей лавы. Сердце беспокойно заколотилось. Максим омерзительно улыбнулся, строя лицемерную приветливость, помахал им рукой. — Еще есть возможность сбежать, — Полушепотом проговорил Петров в сторону девушки, наблюдая за тем, как парень стремительно приближался к ним. Взгляд Максима был прикован к Морозовой. Полина на реплику Петрова лишь многозначительно кивнула, не отводя взгляд от парня.       Сейчас девушка не ощущала ничего, кроме ненависти. Она даже представить себе не могла, что слова Кати про этого человека напротив смогут так сильно на нее повлиять. Лианами черными вокруг сердца обвивалось презрение, заставляя дыхание учащаться, а ладони неприятно потеть и до красных заотметин сжиматься. Полине пришлось приложить немало усилий, чтобы сейчас не сорваться. Девушка прекрасно понимала, что пострадает, если хотя бы попытается ему навредить.       Попытается сделать также больно, как он сделал Смирновой. — Как я рад вас видеть, — Глаза Максима недоброжелательно сузились, от чего зрачки стали казаться еще темнее и шире. — Как проходит подготовка к выпускному? — Он медленно наклонил голову сначала в одну сторону. — У всех есть пары? — А потом в другую, пытаясь показать свою заинтересованность. — Не думаю, что у нас есть время с тобой общаться, — Морозова очаровательно улыбнулась, чуть качнувшись вперед. На парня она смотрела снизу вверх взглядом полным отвращения. — Мы пойдем.       С этими словами девушка попыталась обойти Макса, однако тот сделал шаг по направлению ее движения. Внутри Морозовой все сжалось — сердцебиение ускорилось, глаза пугливо забегали из стороны в сторону. На нее тут же нахлынули неприятные воспоминания об их первой встречи. Петров явно занервничал. — Не вежливо как-то, не думаешь? — Максим нахмурился. — У меня такое ощущение, что ты меня избегаешь. — Удивительно даже, — Буркнул под нос Петров, тем самым парень обратил на себя внимание Макса. — Ты же извиниться хотел, — Голос Антона некстати дрогнул. — Извиняйся и вали. — Зайчик, а ты можешь не вмешиваться? — Приторно-вязким, раздраженным голосом проговорил он, устрашающе нависая над Морозовой. — Мы с Полиночкой сами можем разобраться.       Морозова стояла словно вкопанная и не понимала, что ей нужно делать. Закричать? Толкнуть его и бежать? А как же, в таком случае, Антон? Побежит ли он за ней? Девушка судорожно перебирала в голове все возможные варианты развития событий. Когда она думала о том, как расцарапает лицо Максиму, она даже представить не могла, насколько страшно ей будет в очередной раз смотреть ему в глаза. В прошлый раз ее спасла Смирнова — сейчас на чудо Полина даже не надеялось.       В груди неприятно пекло и окислялось, хотелось заплакать — нос неприятно щипал, а ресницы то и дело вздрагивали.       Петров все это видел.       Видел как все сильнее и сильнее нервничала Морозова с каждой секундой нахождения в обществе этого парня. А еще Антон прекрасно понимал, что ждать чего-то хорошего от Максима уж точно не стоит. Один лишь вид парня источал опасность. — Давай отойдем, — Максим протянул руку к Полине. Морозова тут же дернулась, делая шаг ближе к Петрову. — Пошли, говорю.       С каждым сказанным Максимом словом Антон все сильнее осознавал, что стоять в стороне он просто не может. Будь на его месте Рома или Бяша — парень бы уже давно валялся со сломанным носом, вытирая рукавом рубашки кровь. Петров не был таким — он не любил драться и не привык решать дела кулаками. Однако сейчас адреналин так и вскипал внутри — вздымался волнами, словно приближающееся цунами.       Макс был выше Антона на полголовы, однако это не помешало Петрову с размаху заехать парню в челюсть с такой силой, что тот, поскользнувшись, отлетел от Морозовой, пытаясь удержать равновесие — чтобы окончательо не сесть в лужу. В прямом и переносном смысле. — Ты ахуел? — Возмущенно вскрикнул Максим, коснувшись ладонями земли. Он не упал, сумев устоять на ногах, однако на ладонях тут же появились мелкие ссадины. Выступила кровь, которая тут же смешалась с грязью на коже. — Я же тебя порешаю, — Сквозь зубы процедил он. Его глаза налились кровью, резко оттолкнувшись ладонями от земли, Максим занес кулак для удара.       Антон почувствовал, как земля стала медленно уходить из-под ног. Он по инерции запрокинул голову, делая шаг назад. Перед глазами взрывались фейерверки, переносица неприятно пульсировала. Петров знал, что будет больно, но даже представить не мог, что настолько. — Макс! — Рявкнула Морозова не своим голосом. — Прекрати сейчас же, — Знакомые стальные нотки эхом отпечатались в сознании парня. Он оцепенел, после чего вяло повернулся в сторону Полины. — Так и будешь преследовать нас, словно трусливая шавка?       Полина была уверена, что сейчас все ее тело было окутано дрожью. По ощущениям ее позвоночник только что рассыпался под разъяренным взглядом парня. Морозова расслабила плечи, сделав глубокий вдох. Не станет же он трогать безобидную девушку, которая в два раза меньше его самого?       Даже у него должны были быть хоть какие-то нормы морали.       Антон смотрел на Морозову с благодарностью. Времени, которое выиграла девушка, хватало для того, чтобы Петров выпрямился и поправил очки — на удивление, оправа пострадала не очень сильно. Однако от родителей Антону все равно влетит, когда парень вернется домой с разбитым носом и ссадинами на костяшках. — Шавки — это твои друзья, — Скривившись в гримасе явного отвращения, ответил Макс. — Не понимаю, как Катя вообще терпит вас всех.       Полину словно пробил электрический разряд. — Когда же ты отцепишься, — Одними губами проговорила Морозова, покачав головой из стороны в сторону. — Когда вы перестанете ошиваться вокруг нее, — На его лице тут же засияла пугающая (уже надокучившая) ухмылка. По телу Морозовой прошлись мурашки, внизу живота неприятно заныло. — Это что, так трудно.       Когда Полине удалось справиться со страхом и вновь посмотреть в глаза Максима, она увидела с каким кровожадным наслаждением он замахнулся. Однако ему не удалось коснуться девушки даже коленбаниями воздуха — в ту же секунду Петров (который уже успел получить со всей силы по лицу) повалил парня на землю.       Последнее, что помнил Антон, это взволнованный крик Морозовой и собственные руки, перепачканные кровью.       Смирнова курила, кажется, уже третью сигарету. Пачка стремительно пустела, а импровизированная пепельница уже до краев была наполнена бычками. Катя была уверена, что насквозь пропахла этим ядовитым запахом — омерзительно. Избавиться от него будет очень трудно.       Деревянные балки насквозь пропитались влагой, от чего неприятный запах гнили и плесени заполнил почти весь чердак. За незастекленным окном виднелась черная гуща леса, застеленная молочной дымкой тумана. Прохладный вечерний воздух ласкал кожу слабыми порывами ветра. Смирнова устало прикрыла глаза.       Бумажной птице не стать свободной.       Катя хотела тут же пойти к Полине, после того как она закончила разбираться с неотложными делами. Только вот идти к Морозовой сейчас было бы ошибкой. Смирнова и так совершила кучу глупостей, которые стоили ей не только нервной системы, но и дорогих людей.       В последнее время она часто стала задумываться о том, что все портит. И это было правдой. Скорее всего. Проблемы тянулись за Смирновой хвостом очень продолжительное время. Только вот сейчас от этого стало невыносимо тяжело — безумно, безумно тяжело. До тошноты, до боли в мышцах, до стертых в порошок костей.       Смирнова не боялась умереть. Для нее не было причин опасаться чего-то и вести себя так, будто дома ее ждет теплая постель и чай с малиной. У нее и дома-то теперь не было. Так, помещение, где ей приходилось пребывать. Сердце сжалось в болезненном импульсе.       Хотя бы здесь ей не приходилось делать вид, что все в порядке.       Смирнова снова потянулась в карман куртки, чтобы достать зажигалку. Огонек игриво покачивался от колебаний ветра, ярко рыжей звездой освещая полумрак. Катя сделала очередную затяжку. У нее тряслись руки — внизу несколько этажей, безлюдная улица и ощущение свободы в полете. Один шаг — и все закончится.       И сердце перестанет так неприятно покалывать. И мысли перестанут так назойливо крутиться. И легкие перестанут сдавливать металлической проволокой. — Огоньку не найдется? — Раздался голос в тени. Балки прогнулись под тяжелыми шагами, раздался неприятный скрип. — А то я курить бросил. — Пиздишь как дышишь, — Смирнова сделала глубокий вдох. Пятифан ее не на шутку напугал, девушке пришлось сделать шаг от края и повернуться к нему лицом. — Ты чего здесь забыл? — Лучшие годы своей жизни, — Задумчиво протянул Рома, выхватывая зажигалку из рук Смирновой. Девушка недовольно цыкнула, закатив глаза.       Парень не спеша поднес к сигарете — предварительно обхватив ее губами — зажженную зажигалку и, подперев стену плечом, закурил, выпуская струю дыма куда-то в сторону. Рома сегодня в школе не появился, для себя решив, что сегодня в расписании слишком много бесполезных предметов и у него есть дела поважнее. Меньше всего на свете он хотел получить несколько двоек в журнал за плохую подготовку к урокам. Смирнову его появление совершенно не радовало.       Они ошивались здесь, когда были чуть помладше. Это было что-то вроде их тайного места. Однако Катя и представить не могла, что Пятифан до сих пор приходит сюда. — Я думала, что ты занимаешься чем-то очень, — Смирнова сделала театральную паузу, махнув рукой с сигаретой куда-то в сторону. — Важным. — Каждая секунда моей жизни важна, — Он недоверчиво сузил глаза. — Ты должна быть благодарна, что сейчас я трачу их на тебя.       Катя усмехнулась. — Не волнуйся, — Девушка грустно усмехнулась. — Я это знаю, — Смирнова промолчала несколько секунд, после чего продолжила, сверля взглядом трещины на полу. — Она тоже тратит на меня свое время, — Рома повернул голову, внимательно слушая Катю. — Кажется, я все испортила. — Не парься, — Пятифан попытался разрядить обстановку. — Это просто твой талант, — Катя промолчала. Поджав губы, девушка переступила с ноги на ногу, будто бы собираясь уходить. — Ты ее любишь? — Вопрос эхом отскочил от стен. Катю словно ударили медной трубой по голове. Выбили весь воздух из легких. Ноги девушки подкосились, она старалась дышать ровно, чтобы Пятифан (ни дай Бог) не заметил, что этот вопрос заставил Катю запаниковать.       Тишина заполняла мысли.       Смирнова не знала что ответить. Потому что Катя никогда в жизни не задумывалась о том, что кого-то любит. Вернее — она не могла охарактеризовать свои чувства подобным словом. — Да, — Катя сделала глубокий вдох. — Люблю. — Ну так перестань все усложнять, — Рома цокнул языком, всем своим видом показывая, что поведение Смирновой кажется ему до безумия глупым. — Ведешь себя как тряпка. — Знаешь, — Неожиданно даже для самой себя начала девушка. — А я думала, все налаживается. Только-только все стало более-менее хорошо, — С губ Кати сорвался нервный смешок. Она упустила тот момент, когда голос начал дрожать. — Так нет же! Опять по пизде идет.       Рома лишь пожал плечами. — Ты поэтому хочешь себя убить?