К черту лето

      Сэм чётко для себя решил две вещи. Во-первых, никаких звонков или сообщений Габриэлю, если только тот сам не свяжется. А во-вторых, провести это лето так, будто Габриэля и вовсе не существует. Как не существовало и этой поездки на тягаче, ночёвок под открытым небом, единственной остановки в мотеле, перекусов из магазинов у заправки и той немного неловкой ситуации с Бальтазаром. В общем, Сэм решил быть самим собой: ссориться с отцом, дразнить брата (и уворачиваться от его навязчивой заботы), пару раз за лето встретиться со школьными друзьями и все каникулы напролёт рубиться в приставку или пропадать в библиотеке.       Однако принять решение было проще, чем ему следовать. Рациональной — и очень адвокатски-логической частью своего разума — Сэм заставлял себя забыть Габриэля. Или, на худой конец, делать вид, что встреча с ним ничего не значит. Но та романтичная сторона — та самая девчонка-девственница-Саманта — постоянно подставляла свои уязвимые мягкие бока и подкидывала ненужные воспоминания, с мазохистским кайфом нанизывая их, словно бусины, на нитку памяти.       Вот Габриэль только вылез из тягача — такой миниатюрный, подвижный, но бесконечно уставший. Вот он насмешливо кричит в самое ухо «проснись и пой, солнышко» и немного ласково тянет «лосёнок». Вот он в объятиях Бальтазара — прогибается в пояснице, подставляет шею под горячие поцелуи и бессмысленный шёпот. А вот он, сосредоточенный на дороге, буквально сияет в лучах вышедшего из-за туч солнца.       Воспоминания догоняют в самый непредсказуемый и ненужный момент. То в библиотеке, когда пыльная книжная взвесь сверкает на свету. То в кино, когда главный герой лениво надевает зеркальные авиаторы. То в дешёвой забегаловке при взгляде на акционное комбо из трёх тако и кофе. То в гараже, когда по радиостанции, которую обычно слушает Дин, раздаётся одна из тех песен, что крутились у Габриэля…       Сэм знает, что в такие моменты непозволительно зависает: взгляд его стекленеет и будто погружается внутрь себя, движения становятся заторможенными, а внимание уплывает вслед за навязчивыми образами. Он и сам наблюдал такое неоднократно, например, у собственного брата, когда Дин внезапно вспоминал очередную горячую ночку с новой красоткой. Или у однокурсников после очередной бессмысленной вечеринки, или даже у педагогов, когда внезапный вопрос сбивал с мысли. Сэм понимает, что становится жутко рассеянным: его рациональная часть не справляется с упихиванием этой мягкой размазни Саманты в закрома разума, и из рук всё валится, память становится похожей на дуршлаг, а рот не способен сформулировать ни одного связного предложения.       И конечно Дин замечает. Именно Дин, а не отец, вырастил Сэма, когда и сам был ребёнком, по сути. В те тёмные времена, когда мама только погибла, а у отца «были некоторые сложности», как говорил Дин (и как старался говорить Сэм). Поэтому абсолютно естественно, что Дин всё замечает и в какой-то момент решается на ответственный разговор старшего брата с младшим. Дин запасается пивом и пачкой чипсов, подсаживается к зависшему посреди боя Сэму и меняет бесполезный джойстик на бутылку. Сэм этого даже не замечает: его мозг уже несколько недель как размягчился до состояния розовых и гладких соплей.       — Итак, — начинает Дин и отхлёбывает пиво, делая паузу и позволяя Сэму подготовиться к разговору. Иногда Сэму кажется, что Дин святой, а потом он вспоминает, что Дин — просто придурок.       — М? — наконец отзывается Сэм, показывая, что готов.       — Кто она?       Сэм честно хочет отвертеться, соврать или хотя бы исказить правду. Но он снова не успевает запихнуть Саманту, которая решила именно в этот момент распустить нюни, обратно вглубь себя, и вываливает Дину всё с самого начала: с того самого момента, как предатели Брэйди и Линда кинули Сэма в Сан-Хосе. Брат слушает молча, иногда делая небольшие глотки пива и уперев взгляд в игровую заставку. А Сэм всё никак не заткнётся: всё говорит, и говорит, и говорит, и говорит. Мысли мечутся вспугнутыми птичками, разбиваются о черепную коробку и вываливаются изо рта: то о заправке, то о запахе детской жвачки, то о побелевших костяшках, то о мягких золотистых волосах, то о насмешливом взгляде.       И должно быть неловко — и стыдно, наверное, — за этот внезапный, такой незапланированный и больной, каминг-аут. За чувства свои, наверное, незрелые и слишком… слишком. За рассыпавшиеся сверкающей мишурой мозги. Но почему-то — нет, не неловко и не стыдно. Наверное, потому что знает: пусть, вспылив, Дин сначала выбьет парочку зубов, но потом поймёт и смирится. И даже перед отцом, в случае чего, выгородит.       Но Дин не спешит орать и возмущаться, когда Сэм внезапно обрывает свой рассказ о глупых своих фантазиях на той парковке. Дин продолжает смотреть заставку и жевать чипсы. Наконец, когда Сэм уже немного расслабляется, брат тяжело вздыхает и задаёт единственный вопрос:       — Так почему ты ему не позвонишь?       Сэм начинает что-то мямлить о том, что пытается забыть и что не хочет навязываться, но Дин пихает его плечом и ровно, как-то даже слишком ровно и немного слишком мудро — как для Дина, — выдаёт:       — Ты никогда его не забудешь таким образом. Позвони ему. Покатайся с ним по его доставкам. Поругайся, разочаруйся — и отпустит, — тут взрослый и умудрённый каким-то своим опытом Дин кукожится и прячется где-то в глубинах сознания брата, и вываливается озорной и знакомый Дин-балбес, — а если ты, Саманта, продолжишь вздыхать, я тебе куплю розовый дневничок с замочком, куда будешь записывать свои секретики про своего принца-ангелочка.       Не сдержавшись, Сэм фыркает на это и делает первый глоток пива из своей бутылки. Только сейчас он замечает, что этикетка на нём растрёпана и практически содрана.

***

      Габриэль отвечает после первого гудка. Голос его немного хриплый и гундосый — видимо, только проснулся. И сердце Сэма делает что-то невообразимое, от чего в сознании прошлое мешается с настоящим, а Саманта полностью захватывает разум и что-то невнятное блеет в трубку.       — Лосёнок? — наконец узнаёт Габриэль, — что-то случилось?       Сэм раздумывает несколько мучительно долгих секунд и слушает шорохи в телефонной трубке: видимо, Габриэль поднимается с постели и натягивает какую-то одежду, не отрывая телефона от уха.       — Да, — наконец выдыхает Сэм в трубку, и слышит какое-то взволнованное бульканье в ответ, — я не забыл тебя.       Кажется, такой ответ немного успокаивает Габриэля, и тот рассудительно — и как-то сдавленно, будто сдерживая улыбку, — отвечает:       — Лето ещё не закончилось.       — К чёрту лето.       Сэм чувствует, как неконтролируемо расползаются губы в счастливой и идиотской улыбке. Чувствует, как припекают спину лучи послеполуденного солнца. Чувствует, как восхитительно и прекрасно стало жить, когда Гейб непринуждённо сообщает:       — У меня завтра маршрут-однодневка до…       Он не успевает договорить, когда Сэм поспешно — слишком, чёрт возьми, поспешно — выпаливает:       — Да.       И Габриэль не смеётся, что ничего ещё не предложил даже. Он только как-то мягко хмыкает в трубку, и Сэм представляет его тёплый, немного лукавый, взгляд. И на душе делается легко-легко, будто кто-то разлил вспененную газировку прямо поверх шипучих конфет и мыльных пузырей. Дин, подошедший позвать обедать, многозначительно хмыкает и, поиграв бровями, уходит обратно в дом. Договорившись о месте и времени встречи, Сэм кладёт трубку и долго ещё пялится в погасший экран, глупо и невообразимо счастливо улыбаясь и жмурясь на солнце.

***

      — Как всё прошло?       Вечером дома только Дин — у отца снова дополнительная смена в мастерской (и никто на это не жалуется) — готовит ужин и накрывает на стол так по-домашнему и обыденно, что хочется смеяться. Вообще-то, Сэму весь день хочется смеяться: это чувство, поселившееся за рёбрами с самого хрипло-гундосого «алло», никуда не делось. Напротив, кажется, оно только разрасталось на протяжении всего дня и теперь грозилось утопить в себе и Сэма, и Дина, и весь мир впридачу.       — Приём! Земля вызывает Сэма! — Дин машет перед лицом Сэма кислотно-фиолетовой прихваткой с каким-то невнятным рисунком конфет, отчего всё пространство перед глазами покрывают цветные пятна, и мир становится радужным уже не фигурально, хоть и всего на несколько минут, — как всё прошло, мелкий?       Сэму хочется сказать, что всё прошло великолепно. Что они всю дорогу до Канзаса трепались, не умолкая, на всевозможные темы: от дороги до астрофизики. Что Габриэль оказался в разы интереснее, чем Сэм о нём думал после той самой поездки. Что хот-доги на заправке Канзаса — самые лучшие, а стройка в Топике весьма внушительная. Что Клинтон-Лейк огромно, в воде отражается небо, а людей практически нет, по крайне мере там, где остановился Габриэль…       — Всё прошло… ужасно, — выдыхает Сэм и кулем сваливается на скрипучий старый стул.       Дин, словно охотничий пёс, весь вытягивается и рычит — буквально рычит:       — Что этот мудак сделал?       Сэму остаётся только грустно улыбаться, запихивая лопающиеся пузырьки газировки обратно под рёбра:       — Ничего. В том-то и дело. Я надеялся разочароваться в нём: что тупой, наглый или мерзкий. Что будет домогаться или отпускать пошлые шутки. Что будет обращаться со мной как с девчонкой… — Сэм закрывает лицо ладонями и больно давит на глаза, снова вызывая радужные круги, — но нет, Дин. Он, конечно, странный — а кто из нас не странный, да? Иногда он зависает, будто не здесь. Или тарахтит со скоростью двести слов в секунду — и не заткнёшь. Или запихивает весь хот-дог в рот целиком — и это впечатляет, надо сказать. Или облизывает пальцы почти по локоть после мороженного. Но. Я не разочарован. В этом вся проблема…       — Ох, Саманта, — Дин треплет брата по волосам и ставит перед ним тарелку со спагетти, — ты такая влюблённая девчонка.       И это самое паршивое, по мнению Сэма. Но становится только хуже, когда приходит сообщение: «Всё ок? Как дома?». И Сэм пытается — честно пытается — не думать о сегодняшнем дне как о свидании. Не представлять, что эта поездка — что-то большее, чем небольшая тусня двух приятелей. Если бы Брэйди был дальнобойщиком, он бы тоже позвал Сэма с собой, чтобы веселее было в дороге (если бы не взял с собой Линду). Почему Габриэль не взял с собой младшего брата — остаётся загадкой, разгадывать которую Сэм не в настроении, поэтому просто отвечает:       Всё нормально. Ты сам как?       дома. малой пригатовил салат ((       Он готовится к поступлению. Скажи спасибо и за салат       ты злой. мне нужна многа мяса и сладкова       Такая диета тебя убьёт. Поддерживаю выбор Каса, хоть и не знаю его.       Я вас познокомлю в следущий раз       — Что он пишет такого увлекательного, что ты то лыбишься, как идиот, то изображаешь мировую скорбь, будто твоего щенка только что переехал грузовик?       — Да так… мелочи всякие. Грозится познакомить с младшим братом. И делает колоссальное количество ошибок, — Сэм вздыхает, откладывает телефон и принимается за свою порцию спагетти.       — И не бесит?       — Нет. Не бесит.              Дин только удивлённо заламывает бровь: ему самому постоянно прилетает от Сэма за каждое сокращённое слово или за имя, написанное с маленькой буквы. Кажется, у мелкого действительно всё серьёзно.       — Я не понимаю, как ты умудрился вляпаться в это дерьмо меньше, чем за неделю. Но. Ты же понимаешь, что всё это обречено?       — Я знаю…       — Он дальнобойщик. Он будет колесить по стране, трахать молоденьких — и не очень — мальчиков, жрать фастфуд, и однажды сдохнет от инфаркта прямо за рулём своей чёртовой фуры.       — Дин! Я знаю!       — А ты будешь сидеть в своём Стэнфорде, зубрить домашку и томно вздыхать, вспоминая своего принца на белом коне. Забьёшь на студенческую жизнь, перестанешь ходить на тусовки и станешь типичным ботаном. А потом выпустишься, устроишься в крутую фирму. И будешь работать по шестьдесят часов в неделю, лишь бы не вспоминать его. И…       — Я ЗНАЮ! — Сэм даже бьёт ладонью по столу, лишь бы заткнуть брата, — я всё это знаю, Дин. Но…       — Я волнуюсь за тебя, мелкий. Даже в пять лет ты был на удивление преданным поклонником. Помнишь ту девчонку?.. Как её звали?..       — Сара. Её звали Сара.       — Да. Ты ещё год её вспоминал после того, как они переехали. А сейчас, я боюсь, годом всё не ограничится.       Сэм не говорит, что боится того же: Дин и так знает. Они просто молча доедают свои порции, и Сэм начинает собирать посуду и складывать в мойку, чтобы вымыть позже. Он игнорирует несколько пришедших с противным звуком сообщений, пытаясь держать себя в руках, и просто уходит в свою комнату, где валится на кровать, зарываясь лицом в подушку и снова, и снова вспоминая сегодняшний день.

***

      завтар выхадной.              пшли куданить?       мелкий динамит              Прости, не могу.       кк. но есличо пиши       Хорошо. Спокойной ночи.       чувак. девять вечера       Сэм не отвечает. Целых два часа. Столько времени уходит у него на прохождение всех стадий принятия собственных чувств, которые могут остаться безответными (и единственными на всю жизнь).       Чёрт с тобой. Что ты предлагаешь?       всё равно. могу к тебе. или ко мне.       Дурацкое воображение тут же рисует, как они вдвоём сидят в тишине дома Габриэля, где всё пахнет детской жвачкой и самую малость мятным шампунем. Кастиэль наверняка будет в библиотеке или на каких-нибудь своих консультациях, поэтому весь дом будет в их полном распоряжении. Они будут смотреть какой-нибудь тупой фильм: наверняка, Габриэлю нравятся шумные боевики или что-то подобное, — и жевать попкорн (Габриэль обязательно возьмёт карамельный, а Сэм — сырный, и пусть тот воняет носками, всё равно вкусно). И в какой-нибудь абсолютно тупейший момент Сэм посмотрит на Габриэля, а Габриэль — на Сэма. И Сэм потянется поцеловать Габриэля, а тот отскочит на другой край дивана, выставит руки перед собой и скажет что-нибудь типа: «Йоу, приятель. Ты мне как младший брат!». И на этом всё будет кончено. И Сэм, не перенеся такого позора, выскочит за дверь и пойдёт домой пешком. А Габриэль не будет догонять — ему же надо будет убрать рассыпавшийся попкорн и приготовить обед Кастиэлю.       Мне всё равно. Решай сам, куда.       Ты злой.       Приеду к трём — нормально?       Да.       Стоп. Ты не сделал ни одной ошибки и поставил все знаки препинания?!              А ты думал, я тупой?       Эм… нет. Просто… невнимательный?       И тебя не бесило? Я думал такой правильный мальчик начнёт скрипеть зубами и исправлять каждую ошибку       Ты же знаешь ответ. Чего дразнишь тогда?       Это весело ¯\_(ツ)_/¯       И это я злой, после такого-то, да?       Я не злой. Я противный. И поэтому нравлюсь тебе.       Сэм опять ничего не отвечает. В основном, потому что не знает, что тут вообще можно сказать. Но ещё потому что он действительно немного злой, и хочет понервировать Габриэля, изобразив обиженку. Ладно, может, он действительно немного — самую малость — расстроен, что у Габриэля преимущество в этой игре: тот однозначно знает о чувствах Сэма. Поэтому он отключает телефон и просто ложится спать, затыкая уши чем-то весьма шумным из подборки Дина.              Утром Сэма ждёт несколько непрочитанных сообщений: одно от отца, что не придёт домой (скорее всего, такое же и у Дина найдётся), а остальные — от Габриэля:       Что, обиделся?              Хэй, ну не дуйся.       Ты же знаешь: язык мой — враг мой       Или ты уснул?       Если так, то слаааадких снов, лосёнок       И если Сэм был самую малость злорадно удовлетворён, то это его личное дело, спасибо большое. Если Саманта действительно существует (в чём иногда Сэм становился весьма и весьма уверенным, особенно — после курса по гендерным исследованиям в Стэнфорде), то она оказалась той ещё вредной и мстительной сучкой. Или это сам Сэм такой? И не существует никакой мягкой и уязвимой части, а есть он весь, целиком, такой какой есть?       Сбросив с себя сонное оцепенение и излишнее самокопание, Сэм наскоро карябает ответ:        Я уснул, чувак.       Доброе утро, кстати.       Габриэль ничего не отвечает. Видимо, спит ещё в такую рань. Сэм заметил, что тот - жуткая сова, по крайней мере, если не находился на маршруте.

***

      Ровно в три часа дня с улицы доносится переливчатый звук клаксона, и Сэм чуть не роняет тарелку с эклерами. Дин даже имеет совесть не заржать. По крайней мере, не слишком громко. Он первый выходит из дома, чтобы встретить гостя, и не успел Сэм ещё даже прикрыть дверь, как слышит напыщенное сопение брата:       — Чуваак. Субарик, реально?       — Чувааак. Реально, — Габриэль расплывается в своей тупейшей ухмылке, отчего Сэм понимает: дразнить будет, — и готовится к армагеддону, не меньше: — Наш автопром — полнейшая лажа, чувак, — и, пока Дин не успел напыжиться и захлопать крыльями насчёт своей Детки, продолжил: — По крайней мере, нынешний. А раритетную тачку — не вдруг найдёшь, сам понимаешь.       Знал ли Габриэль о машине (и гордости, и самой большой любви в жизни) Дина Винчестера? Определённо. Было ли всё это коварным планом втереться в доверие? Наверняка, но Сэм не был уверен. Так или иначе, но всё получилось: Дин запрыгал взволнованным тушканчиком, подхватил Габриэля под локоть и потащил в гараж. Плетясь вслед за ними, Сэм успел перехватить лукавый взгляд Габриэля прямо перед тем, как Дин подпихнул нового приятеля к завёрнутой в чёрный брезент машине.       — Готов? — Дин картинно взмахнул руками и одним слитным движением сдёрнул чехол, явив на свет свою красавицу Импалу шестьдесят седьмого года. Полюбовавшись на впечатлённо замершего Габриэля, Дин начал рассказывать историю своей машины. О том, как отец купил её перед свадьбой, как сам за ней приглядывал, а теперь передал Дину: — Сэмми у нас не большой ценитель раритетных тачек.       — Да ты чтооо. Какое упущение. Как он мог?!       Дин, пропустивший мимо ушей весь сарказм, обернулся к брату:       — Вот! А я тебе что говорил!       — Да-да. Идёмте обедать? А то «многа мяса и сладкого» скоро мухи сожрут.       День проходит такой типичной бро-туснёй с флёром подросткового идиотизма. Они устраивают марафон «Бетмена» с пивом и вреднятиной; Дин с Габриэлем спорят до кровавых соплей о том, что лучше: Субару или Шевроле, - а Сэм только посмеивается над ними и заявляет, что лучше Фольксваген.       А потом… потом как-то резко Габриэлю надо собираться обратно. Сэм подрывается с места и начинает метаться по кухне, укладывая остатки еды и сладостей в контейнеры — для Каса (а точнее, чтобы Габриэлю не пришлось готовить). Дин исчезает где-то в глубине дома, оставляя парней в неловкой тишине разбираться со своими чувствами-ролями-отношениями (или чем там ещё им надо разобраться). Сэм ещё никогда так не любил и одновременно не ненавидел брата, как в этот момент.       — Сэм, — тихо зовёт Габриэль.       — Я тут собрал немного остатков еды, — перебивает Сэм, не желая слушать, что там ему собираются сказать, — в жёлтом контейнере — пюре, в белом — стейки, а в длинном — остатки эклеров. Поужинайте с Касом. И салат не забудьте сделать.       За спиной слышится тяжёлый вздох и какой-то шорох: видимо, Габриэль трёт лицо и зачёсывает волосы со лба назад. Главное, что не говорит того, чего собирался. Ограничивается только нарочито-бодрой благодарностью:       — Спасибочки, дружище. Мелкий будет в восторге, — и хотя Сэм всё ещё стоит к нему спиной, он явно слышит (может быть, даже немного видит) эту тёплую улыбку, — ладно я поехал. Не провожай.       Но конечно, Сэм не слушается. Во-первых, неприлично не проводить гостя. Во-вторых, не хочет он сидеть дома, когда Габриэль уезжает. Да, Оттава недалеко — час езды на машине, но всё же неизвестно, когда они ещё увидятся. Поэтому Сэм плетётся следом, вяло переставляя свои длиннющие ноги и слегка шаркая по полу. Габриэль прыгает в свой кофейный субарик, аккуратно умещая бумажный пакет с контейнерами на пассажирском сиденье, взмахом руки прощается и лихо выруливает задним ходом на проезжую часть. Сэм смотрит вслед до тех пор, пока машина не скрывается за поворотом, и только потом заходит обратно в дом.

***

      Больше летом они не встречаются. Обмениваются ничего не значащими сообщениями, иногда созваниваются и часами болтают о чём-то, чего Сэм потом не может вспомнить. Саманта в нём оставила попытки утопиться в смеси из газировки, шипучей карамели и мыльных пузырей. Теперь она просто блаженно плавает в этом котле влюблённости, тихо наслаждаясь собственными чувствами. Сэм не возражает.       За это время он смирился со всем: со своими чувствами, френд-зоной и пожизненным одиночеством в компании трёх суккулентов и одной машины. И в целом пришёл к выводу, что такое положение очень даже неплохо: можно будет погрузиться в обучение, профессиональное самосовершенствование и в выстраивание социальных связей без привязки к сексуальности. Последнее Сэм особенно ценит.       Тем не менее, предложение о совместной поездке на запад: Габриэлю — в Лос-Анджелес, а Сэму — в Стэнфорд, — всё ещё в силе, а учебный год приближается. Поэтому остаток июля Сэм посвящает откровенной бытовухе: надо получить перевыпущенные карты, купить новый ноутбук взамен утраченного, несколько новых рубашек и всяких повседневных мелочей. И конечно из-за всего этого просто невозможно не поскандалить с отцом. Точнее, Сэм старается всё решить мирно и спокойно, но…       Отец всегда был против поступления Сэма в Стэнфорд (или ещё хоть куда-то) и считал, что работа в автомастерской — предел мечтаний и способностей всей семьи. И каждый свободный миг, когда не пропадал на работе, отец продолжал давить на Сэма, пытаясь «образумить» и вернуть домой.       Сегодня, перед самым отъездом отец снова ворчит о деньгах, которые они тратят на обучение Сэма, о времени, которое Сэм проводит отдельно от семьи, и о чём-то ещё, что Сэм откровенно не слушает. Дин только помалкивает и старается не влезать: он поддерживает решение младшего брата о высшем образовании, но и открыто ссориться с отцом из-за этого не хочет (им и без того хватает болезненных тем).       Именно поэтому, услышав тяжеловесный шорох колёс по дороге, Сэм выскакивает из дома, схватив рюкзак и даже не махнув на прощание. Знакомый тягач выглядит чужеродно на их маленькой улочке, и губы Сэма расплываются в неконтролируемой идиотской улыбке из-за этого. Скрип двери за спиной выводит из оцепенения, и Сэм оборачивается, готовясь снова отбиваться от отца. Но это всего лишь Дин: отец даже не вышел провожать, скрывшись где-то в гостиной с бутылкой пива. А брат притягивает Сэма в грубоватые, но крепкие объятия и бормочет какие-то напутственные слова…       Забравшись в кабину, Сэм ещё долго наблюдает за Дином в зеркало заднего вида: тот стоит и смотрит вслед до последнего, пока тягач не скрывается за поворотом. А, может быть, и тогда все ещё смотрит. В машине устанавливается напряжённая тишина, прерываемая только шорохом шин и посвистыванием ветра в окнах. Маленький ангелочек задорно колышется под зеркалом, хоть как-то пытаясь спасти ситуацию.       — Итак, — конечно, Габриэль не в состоянии терпеть такую атмосферу слишком долго, — чего такой смурной?       — Отец… снова начал орать, что они оплачивают моё обучение, моё барахло и все мои нужды. Хотя знает, что я учусь на стипендии и подрабатываю в баре… И что-то там про автомастерскую орал. Я бы ещё понял, будь это наше дело. Так нет же, — Сэм говорит тихо, больше устало, чем зло или обиженно. И под конец только вздыхает: — Я не понимаю, почему он не поддерживает… Он же мой отец, в конце концов!       — Знаешь, лосёнок. Я не буду затирать тебе про поддержку или споры. Я ж парень простой, дальнобойщик. И понятия у меня простые, — Габриэль аккуратно перестраивается в крайний левый ряд и продолжает: — Семья, лосёнок, — это те, кто взглядом провожает машину, в которой ты уезжаешь. Даже если вы поссорились или не понимаете друг друга. Семья всё равно будет смотреть вслед.       В кабине снова повисает тишина, но теперь она более… мягкая, что ли: Габриэль просто молча ведёт машину, а Сэм просто молча смотрит в окно и думает. И об отце, и о Дине, и даже о себе: о том, как он смотрел вслед Габриэлю каждый раз, когда он уезжал. Возможно, семья тут — не самое уместное слово, но… Что-то внутри, опять под рёбрами, где поселилось это невозможно тёплое чувство, жмурится от удовольствия и буквально сворачивается клубком от абсурдной и немного нелепой мысли: «семья»…       — А что насчёт тебя? Кто для тебя семья, если ты в машине?       — Очень просто, — Габриэль закидывает в рот полпачки сладкой жвачки и, пару раз чавкнув, продолжает: — те, на кого я смотрю в зеркало заднего вида.       Сэм сдерживается и не задаёт вопрос, за ответ на который готов продать душу всем возможным богам и демонам, и просто отворачивается обратно к окну. Однако через несколько минут до него доносится тихое: «Да, лосёнок», — и дорога, начавшаяся немного паршиво, снова становится ровной и немного даже радужной.