Пусть всё, что нас не убивает (не убивает нас и всё)

              И солнце сегодня светило ярче обычного, и мутило от собственной бесполезности не так сильно, как раньше — даже сообщения про корону в инфопотоке начались оптимистичные, чтобы народ немного расслабился после стресса: раньше по телеку пиздели, что опасно даже дышать, сейчас всё ещё попёздывали, но в другую сторону. «Ситуация стабилизируется. К лету откроют свои двери курорты и места отдыха. Общее состояние населения стабильно. Планируется полное восстановление экономики к 2048 году. Советуем вам уделять больше времени родным и близким. Будьте здоровы». Всё было хорошо. У всех. Слава решил: какой отличный день, чтобы умереть. Всё шло как-то по-дурацки. Первые пять попыток пошли по пизде. Сначала Слава не придумал, как покончить с собой — на ум шла одна пошлятина вроде пули в сердце и предсмертного стишка старому сопернику. Его соперник был слишком старым, как и их счёты, и соперников было слишком много, точно больше одного. Да и где-то он уже видел такое сто лет назад. Было как-то стрёмно и несолидно вмазываться по мелочи, да и эпатаж ему нравился, а это было как-то просто, курам на смех, поэтому пришлось повременить. Потом была Саша. С Сашей не хотелось кончать с собой. Кроме одного случая. Но она обо всём догадалась, а расстраивать Слава её не хотел, даже думал какое-то время, что его жизнь лучше всех из-за своей огромной любви и ему вообще показалось всё это. Потом с Сашей они расстались, и оказалось, что правда показалось — жизнь была такой же, как и всегда. Третий и четвертый Слава не помнил — хвала мефедрону и водке. Помнил только, что открыл глаза и пожалел, что не умер. В который раз. Кажется, в один из них к нему в дверь позвонил доставщик из Самоката, он был таким молоденьким и таким глупым, и всё звонил, пока Слава лежал на полу и пялился в потолок в коридоре, с таким упорством, что Славе пришлось встать и открыть, хотя прошло уже двадцать минут. Он не был извергом и решил не пугать пацана. Цапнул по плечу, прищурился и выдавил лыбу — тот посмотрел в ответ и увидел в его глазах что-то такое страшное, что даже забыл попросить автограф. На пятый он вспомнил про маму, и стало как-то тоскливенько — даже на секунду решил бросить всё и вернуться, там, как раньше, туда, на кухню, где было тепло, — а потом собрался и решил, что всё нормально, зря, что ли, он ей с сестрой квартиры купил. Всё остальное на них тоже запишет, а без него самого они и так справятся… как-нибудь. Мысль окончательно оформилась, когда он шмыгнул носом (мысли про маму как-то мешали делать вид, что у тебя охеренно какой большой хуй) и посмотрел на себя в зеркало. У него даже костюм был на такой случай, он специально купил. До этого тоже сделал всё очень красиво — оформил документы, договорился, кому можно пристроить Филю, даже в холодильнике не оставил продуктов, чтобы не тухли, пока его тело тут не найдут. Была мысль написать Витону, что теперь-то уж он точно уволился — он усмехнулся себе и не стал. С того станется приехать из Европы, чтобы вправить ему мозги. Вправлять себе мозги он больше не хотел — как выяснилось, у него это не очень-то и получалось. Хотелось просто заснуть. Всё шло как по маслу. У него даже дрожи в руках не было. Оглядев себя в последний раз (бандану не хотелось снимать даже будучи в классике, потому что порядок-порядком, но ничто не бросало общественности вызов больше, чем ярко-зелёный огуречный принт), он решил, что и так здесь подзадержался. Всё было готово, и он лёг на кровать — аккуратненько, в лучших традициях. Последний раз бросил взгляд на книжную полку, на такой знакомый томик Гегеля, зачитанный до дыр. Закрыл глаза. И в дверь позвонили. С некоторых пор звоночки в дверь стали веселить Славу. Мужик на пороге был анти-копией того пацана, крепкий и бородатый, — не уровень блэкстар, конечно, но такой, кайфовый трёхдневный расслабленный вайб по щетине, и по шее ничего не ползло как у Урганта, самый сок, — может, попутал с адресом. — Из Самоката? — с кривоватой улыбочкой с намёком на вежливость поинтересовался Слава, хотя уже как бы опаздывал на свои же похороны. Мужик бросил на него хмурый взгляд и весело ответил: — Ага, родной. Из гироскутера. Слава хмыкнул: ему всегда нравились ебанутые шутки для избранных. После этого мужик не ушёл, и всё смотрел на него — задним числом Слава почуял, как у него слегка покалывает подушечки пальцев, как будто те начинают неметь. — Твои жизненные показатели едва достигают приемлемых норм. Температура тела пока что стабильна, но я предсказываю её резкое падение примерно через девять секунд. Значение частоты сердечных сокращений равно тридцати двум. Было. Сейчас уже сорок три. Уже сорок один. Ты не ел сорок семь часов двадцать восемь минут. И у тебя скоро начнётся приход. Если так пойдёт, ты умрешь примерно через… минуток пятнадцать. Могу ещё пяток накинуть, ты, судя по всему, упрямый, — всё это он выдал слитным куском речитатива таким ровным, спокойным голосом, каким обычно люди зовут свою семью на обед. Слава задрал подбородок. Сказал горделиво и чуть угрожающе, потому что, может, он и планировал отбросить коньки, но всё ещё был хозяином в собственном доме: — Ты кто? — а потом мягко и спокойно, слишком спокойно, почти пугающе, потому что ему было всё равно, добавил: — Я знаю. — О-о-о, — протянул мужик из гироскутера, похлопав его по щеке. Показалось, что он сделал это, чтобы считать какие-то новые показатели, типа того, насколько он вспотел, насколько поднялся его уровень стресса или вроде того, но прикосновение всё равно было приятным. Простым. Каким-то искренним. Не раздражающим. — А ты совсем плохой, Слава. Давай-ка мы поедем в больничку и там отдохнём. Он протянул ему руку, обхватив боком так, чтобы сзади было удобно положить ладонь на чужую лопатку, а спереди подпереть подмышку плечом. Сделал это так невозмутимо, как будто даже на миг не подумал о том, что Слава за такое его уебёт. И Слава не уебал. Он мог бы начать качать права с самого начала. Мог бы разъебать этого хера с горы даже пальцем не пошевелив. Но весь огонь куда-то ушёл и спорить совсем не хотелось. Только когда часть его веса перенеслась на чужое плечо и спину, он отлип от дверного косяка и понял, что, по сути, держался вертикально только потому, что висел на нём. Видимо, колёса наконец стали действовать и его начало вести. — Не спи, — сказал мужик, когда Слава моргнул и залип так секунды на три-четыре. Чтобы растормошить его, пока они шли к лифту, пока Слава всё ниже стекал ему по плечу, он добавил: — Я твой андроид. Андрей. Замай. — А андроида за апрель не было? — спросил Слава и перед тем, как его окончательно выключило, успел увидеть, как Замай из гироскутера усмехнулся. То, почему тот минуту назад выдал ему перечень медпоказаний и даже не напрягся в процессе, Слава теперь понял, а то, почему андроид умел понимать всратые шутки — нет. В любом случае он не был против. Круто было увидеть кого-то, кто на одной волне с тобой, перед тем, как отъехать. Замай появился, как его ангел-хранитель — в шапке бини, подвёрнутой над ушами, ветровке, а ещё у него были красивые глаза тёмного, синего цвета, хотя, как Слава слышал, у андроидов они были светлыми, голубыми до пустоты. Всё было хорошо. Слава почти наконец-то умер и с чувством выполненного долга закрыл глаза. От чужого плеча пахло стиральным порошком как-то слишком по-человечески. Слава ещё не знал, что Замай никогда не даст ему умереть.