***
Подойдя к зданию, Сергей сразу увидел знакомых имажинистов и без всяких раздумий двинул в свою компанию, сразу ловя тему разговора за шкирку и быстро вливаясь, как всегда, становясь на своё законное место души компании. И вот уже слышится его заливистый смех и какая-то история, а все его увлечённо слушают. Так они прошли в немного душноватое помещение, где будет проходить сегодняшний литературный вечер. Уже собралось достаточно что слушателей, что выступающих, которые стояли каждый в своей группе. Как всегда самые шумные — футуристы. Видно, снова о чём-то спорят. Есенин сразу немного отдалился от своих знакомых и проследовал в достаточно отдалённый и тёмный угол. Сев в кресло и принявшись готовиться к выступлению, Есенин и не заметил, как кто-то подошёл сзади и приобнял его за плечи. Но эти ладони он узнает из тысячи. Эти тёплые, широкие и такие любимые… Поэт, не сдержавшись, прильнул к одной из них щекой и прикрыл глаза, а тот лишь усмехнулся. — Готовишься, что ли? Прям не узнаю тебя! — Володь, да ну тебя, — немного тише обычного сказал Сергей, — Иди к своим, а то ещё увидят… — Я пришёл пожелать тебе удачи. — Спасибо, — улыбнувшись, ответил Есенин, получив поцелуй в макушку напоследок. Поэт оглядывал зал. С каждой минутой зрителей становилось больше. Все лица выражали абсолютно разные эмоции, кто-то волновался, кто-то расслабленно ждал начала вечера. Сидели как молодые, так и пожилые. Ведущий пил воду, вытирая пот со лба платком, с кем-то вёл диалог, время от времени одёргивая рукава, поправляя галстук и всячески отвлекаясь на подобные мелочи. Некоторые выступающие судорожно повторяли текст, другие же спорили на счёт чего-то, кто-то просто спокойно беседовал между собой, мирно ожидая. Сергей жадно вглядывался в каждого, пытаясь ухватить абсолютно всё.***
Спустя каких-то пятнадцать минут поэта уже объявлял своим сипловатым голосом ведущий. Сергей вышел на сцену с лёгким волнением и тремором рук. В его глазах отчётливо виднелся страх. Он всегда волновался перед выступлениями, потому что немного боялся публики. По окончании слушатели ещё молчали. Но тут все начали аплодировать и поднялся такой шум, что у молодого поэта заложило уши. На лице расплылась улыбка, и он, более радостный, чем приходил на эту сцену, спустится в зал. Кто-то дарил цветы, а Серёжа благодарил, пожимал руки. — Это было прекрасное выступление, спасибо! А теперь, на сцену выходит… — ведущий сделал небольшую паузу, чтобы подогреть, словно на примусе, интерес зрителей, — Владимир Владимирович Маяковский! Поприветствуйте футуриста! — и по незамысловатой команде все начали аплодировать, а затем, стихнув, ожидать само выступление. Какое-то очень кричащее, больше напоминающее обычный лозунг, стихотворение прозвучало со сцены, и публика тут же взорвалась, а многие даже начали кричать, что у Владимира слог лучше, что не смогло не оскорбить Сергея. Ведь они настолько разные! Как их можно сравнивать? Футурист и имажинист. Абсолютно разные стили, люди и произведения. Поэтому Есенин не удержался и крикнул: «Ох, Маяковский, ваши агитезки ещё кому-то нравятся! Поздравляю!» — О-ой, товарищ Есенин! Рад слышать! Как ваши дела? Берёзы? — язвительно и саркастично проговорил Маяковский, смотря на имажиниста со сцены, как бы с высока. Зрители не издавали ни звука в ожидании, что же будет дальше. Очевидно перепалка. Очевидно стихотворная. — Белы, белы мои берёзы! А вот дела… Ну, как сказать, Стою сейчас в недоумении Потеха вы, как и агитки вам подстать. Пытаюсь уловить хоть крошку смысла, Но тут уж мне не суждено Найти там то, чего в помине не дано.— не особо задумываясь, что говорить, надменно рассмеявшись в конце, уверенно сказал Есенин, посмотрев на сцену не менее надменно. Всё-таки небольшой, но опыт, позволял сочинять подобное на ходу. Молчание обдало весь зал. Эта тишина прошлась вдоль позвоночника, медленно растекаясь по венам и приливая вместе с кровью в мозг и сердце. На лице Маяковского распустилась ухмылка, что не могла не заметить публика, наблюдающая за футуристом и уже ждавшая ответных действий. — А вы, Есенин, расскажите, какую балалайку из берёзы выстругали вы. А то, ну, как же, балалаечник без балалайки. Ведь так-то не бывает! Что «мастер» без своей Пилы. Ведь так, становится наш мастер Не боле чем декоративным мужиком. Наш долг — писать, чтоб выбивать из пасти Слова Простите, в этом всё ж вы Ни о чём. Все начали кричать: «Дуэль! Дуэль!» — а поэты стояли и переглядывались. Есенин незамедлительно поднялся на сцену, а Владимир оценивающе посмотрел на своего «противника», ожидая, пока он подойдёт ближе. — Ах, Маяковский! Колки ваши фразы, да, Не отрицаю. Что за молодец! Но всё ж скажу, на каждой «балалайке» Душою прорывается творец. На ней берёзы нарисованы кругом. Красиво так, и льётся песня золотая. Ах, а стихи-то! Боже, нечто! В ночь и днём На ней бы всё играть да петь, Покуда голос не теряя! А это всё моя душа. Вот здесь, здесь эта балалайка расписная! А глаз-то от неё не оторвать! Красуется! Хранится! Процветает! А ваша глыба где-то там, Вся серая и мрачная такая… С кусочками оставшихся агиток и эпиграмм, Которые уж устарели, да оторваны давным-давно по краю. Поэтому понять меня Вам, Маяковский, не дано. — с этими словами Сергей встал поближе к Маяковскому. Так хоть и была видна их немалая разница в росте, и они были похожи на маленькую болонку и огромную сторожевую собаку, но так было удобнее. На мгновение взгляд Владимира смягчился, но сразу вернулся к исходному тяжёлому и насмешливому, чтобы не терять образ. — Нет, нет! Никаких дуэлей! — громко сказал ведущий. — Сошли со сцены, товарищи, сошли! — потребовал мужчина. — А вы знаете, сегодня был такой красивый закат, — начал Есенин, — хотя… Такой глыбе, как вы, Владимир, этого не понять. Не хочу себе портить эту идиллию, — и с этими словами мужчина сошёл со сцены, а вместе с ним и Маяковский. Конечно, скорее всего, зрители были расстроены, что ничего такого не было, но зато оглашающий спокойно вздохнул и объявил кого-то другого. Есенин аккуратно пробрался до своего отдалённого места в зале, что было не такой уж и простой задачей. Хотелось посидеть и послушать выступающих, а с другими знакомыми имажинистами это было просто невозможно. Весь оставшийся вечер прошёл монотонным шумом. Какие-то более молодые выступающие пытались читать подобно Маяковскому, кто-то пытался по-своему. В целом всё прошло достаточно спокойно и напоминало однообразное жужжание, сродни тому, что происходит в огромном пчелином гнезде. Это немного утомляло, но в принципе… — Серёжа… Серёжа, блять, вставай! — М-м-м? — потягиваясь, протянул Есенин, освобождаясь от цепких рук, что впились в его плечи и тормошили. — Как же тебя уснуть здесь угораздило? — уже тише спросил Маяковский. — Володь, всё ж нормально. — Ага, просто в совершенстве, — с сарказмом заключил футурист. — Нас же увидеть могут! — встрепенулся поэт. — Было бы кому. Все уже разошлись. Твои там тебя всё искали. Думали, что ты уже ушёл. — А-а-а… Ну, тогда домой? — Ну, конечно. Пойдём-пойдём, — разворачиваясь, поторопил имажиниста Владимир. — Не иди так быстро, пожалуйста, — вскакивая с места, сразу ускорив шаг, попросил Сергей. — А что, балалаечники не могут быстро ходить? — Нет, это просто глыбы под два метра ростом чуть ли не бегут! — Что правда, то правда, — довольно ухмыльнулся футурист. Поэты вышли из здания на абсолютно пустую улицу. Было уже достаточно темно, небо затянуло облаками. Даже больше тучами, такими густыми и серыми. И в целом небесный свод напоминал бывалого курильщика, с которым рядом даже невозможно стоять, настолько он много курит, настолько у него крепкий табак. — Воло-о-одь. — протянул Есенин. — Да? Что такое? — обернулся футурист. — Дашь сигарету? — с надеждой в голосе спросил имажинист. — А ещё чего хочешь? — Ну, пожалуйста! — Ладно, — Владимир закатил глаза, но сигарету всё же дал. Победно зажигая спичку, Есенин быстро оглянулся, и убедившись, что на улице никого, мимолётно чмокнул Маяковского в щёку. — Это что за прилив нежности? — покосился футурист, невольно приулыбаясь. — Люблю тебя просто, — затягиваясь, хихикнул Сергей. — А может, сигареты? — И их тоже. Но об этом потом. На это Владимир только расслабил вечно сведённые к переносице брови и улыбнулся. Он делал это очень редко, но когда делал, то Сергей очень радовался. Он пытался уловить каждую деталь этой улыбки, запомнить, чтобы навсегда впечаталось в память. Казалось, что если Маяковский улыбнулся, то жизнь точно не бред, есть в этом явлении что-то стоящее. Есть смысл продолжать жить, отбрасывать свой эгоизм куда-нибудь подальше. В такие моменты было уютно именно молчать. Каждый думал о своём, каждому было хорошо. Мимо поэтов плыли деревья, дома. Пейзажи сменялись, колеблясь от дворовых до центральных. Было ощущение, что они первый раз в городе, но это был самый безопасный и проверенный путь до их места жительства. — Серёжа. Серёжа, вставай! У нас много дел сегодня. Тебе в издательство, мне тоже. Потом у нас с тобой литературный вечер, я рубашку тебе погладил, завтрак сделал, пойдём. — М-м-м? Володя? — сонно, открывая глаза, спросил Сергей. — Да, да, Володя. Вставай, — немного тормоша его за плечи, проговорил Маяковский. — Хе-хе, — улыбаясь, потянулся Есенин, — а мне ты снился. — Что, правда? — уходя в другую комнату, спросил Владимир. — Ага, как мы на литературный вечер пришли, стишками в друг друга кидались, практически завязалась дуэль, и я уснул там. — Ну, ничего необычного, — усмехнулся футурист. Имажинист сел на кровати и посмотрел на часы. Ровно девять часов утра. Под ними стояло кресло, на котором лежала выглаженная белая рубашка. Быстро переодевшись, поэт подошёл к окну, из которого били режущие глаза лучи солнца. Петроград уже кипел своей жизнью. Все, как всегда, куда-то спешили. Кто-то на работу, кто-то на вокзал, кто-то просто решил с утра пораньше погулять, но в любом случае все выглядели подобно стае букашек, которая с испугом разбегается в разные стороны. Запах лета и торопливой столицы витал в воздухе, заставляя прикрыть глаза и просто чувствовать это время. Лёгкий ветерок играл с запутанными пшеничными кудрями, что золотом переливались в лучах небесного светила, заставляющего морщить нос от яркости. Такие моменты — есть искусство, философия. Ярко, красиво. Задумайтесь только, а куда может спешить тот или иной человек? Вон тот, например, который в сером костюме. На работу? Быть может, это поэт, что спешит к друзьям или домой? А может, какой-то важный человек? Может, он идёт с вокзала в гостиницу? Может, он просто хочет порадовать кого-то тортиком или цветами, поэтому вышел пораньше? А какая у него история? Гадать и думать на этот счёт можно долго. В этом и прелесть. Очаровательно. В одно мгновение поэт почувствовал, как его приобнимают за плечи, а на этот жест он всегда непроизвольно прилегает к обнимающим ладоням. — Ты чего здесь? — раздался над ухом Сергея сипловатый голос. — Красиво… Очень красиво. — Наверное, — с улыбкой ответил Маяковский, целуя в макушку своего возлюбленного. — Неужели нам сегодня снова друг друга ненавидеть? — расстроенно спросил Есенин. — Всего лишь пару-тройку часов. Терпимо, Серёж. Это всего лишь игра. Надо это пережить. — Эх. — разочарованно выдохнул имажинист, — А стихи у тебя реально ерунда какая-то, — ухмыляясь, беззлобно сказал мужчина. — За стихи ещё потом получишь. — усмехаясь, тяжеловато хлопнул по плечу поэта и потормошил его по, и без того взъерошенным, волосам Владимир.